скачать книгу бесплатно
Если – То – Иначе
Марта Полева
Эти люди чужие в любой стае. Одиночество – их привилегия по праву рождения. Им неуютно в современном обществе; они полны вопросов, но ни одного конкретного ответа у них нет. Нomo quaerens, человек ищущий… Они ходят по жизни странными дорогами и иногда встречают себе подобных.
Марта Полева
Если – То – Иначе
Условие цикла – это логическое выражение, т.е. выражение, результатом которого является логическое значение true (истина) или false (ложь). Оператор IF выбирает один из двух вариантов последовательности вычислений. IF (Условие) оператор1 ELSE оператор2.
Сольвейг! Ты прибежала на лыжах ко мне,
Улыбнулась пришедшей весне…
А.Блок
Где-то
– Задание небольшое, но прошу подойти к нему внимательно. Постарайтесь использовать все времена, которые мы с вами прошли, ну, и максимум лексики. Итак, Une lettre ? un ami – письмо другу.
Здравствуй, дорогой Патрик!
Вот уже две недели длятся мои волшебные каникулы в Греции. Представь себе, я, наконец, нашла место, о котором раньше могла только мечтать. Это абсолютно богом забытая деревушка. Моя вилла – я сняла крохотный домик у берега – стоит обособленно. Когда-то разбитый вокруг нее сад давно запущен, так что со стороны единственной дороги, которая проходит в этой местности, дом совершенно невозможно заметить. Туристов в округе, разумеется, никаких нет. Из местных жителей я общаюсь только со старой гречанкой, которая готовит мне еду и убирает в доме. С виду настоящая ведьма, она молчалива и неслышна, как тень, к тому же ни слова не понимает по-французски, так что ее общество меня вполне устраивает. Готовит она незатейливо, но очень вкусно, и благодаря ей я обеспечена всем необходимым, в особенности же тишиной и одиночеством.
На прошлой неделе стояла страшная жара. Сейчас солнце уже не так обжигает, а ночью и вовсе прохладно. И море… море такое чистое и спокойное! От пляжа меня отделяют два пролета крутой железной лестницы. Вокруг нее склон зарос кустарником с забавными красными цветами, похожими на ершики для мытья детских бутылочек. Очень хорошо здесь усесться прямо на ступеньки и смотреть куда-нибудь, знаешь, в щель между морем и небом.
Я хожу купаться утром и вечером. Днем развлекаю себя написанием сентиментальных рассказов или просто сплю. Кровать в спальне стоит прямо около окна, и, хотя я целыми днями нахожусь на свежем воздухе, засыпать на ней – это особое наслаждение. Закрываешь глаза и чувствуешь, как море, почти осязаемой соленой густотой заползает к тебе в комнату, проникает в нос, в легкие.
Несмотря на все мои старания растянуть до предела каждый день отпуска, время все равно бежит быстро, и скоро мы снова увидимся. Как твои дела? Как тебе живется в Париже сейчас?
Обнимаю тебя, и до скорой встречи!
P.S. Иногда я пытаюсь представить тебя здесь, со мной. Как изменились бы тогда все эти дни, хотела бы я этого? Не обижайся, дорогой, но, наверное, нет, не в этот раз. Может, в следующий, когда-нибудь, наверное…
Еще раз пробегаю глазами текст на французском. Написала как-то одним махом и проверять ошибки совсем не хочется. Пусть будет, как есть. Кладу тетрадь поближе к лампе и фоткаю на телефон страницы письма. Теперь WhatsApp – «Bonjour, Assel! Voila mon devoir pour lundi» – прикрепить две картинки с текстом – отправить. Французский язык: понедельник, среда 18.30-20.00, стало быть, до послезавтра. Из окна кухни видны окна еще трех подъездов нашего дома, двор и кусочек неба. Закрываю тетрадь и убираю в стол. В комнате вдруг повисает отчетливый аромат цитрусовых, моря и каких-то неизвестных мне цветов.
Макс
Начать с того, что мать назвала его этим чудовищным именем – Максимилиан. Максимилиан Дюмулен – хуже мог быть только Эзра Дженнингс. Иисусе, она ведь любила Диккенса (или это из Твена?). Вычурное, слишком литературное, старомодное, нелепое. Но, ведь правда, не мы даем имена своим детям. Имя, как и душа, прилетает к мокрому комку плоти, только что обретшему Мир, и приклеивается на всю жизнь. И, по-хорошему, надо бы потом разобраться, почему ты получил именно этот номерок.
Итак, Максимилиан старался никогда не называть себя, ни устно, ни письменно иначе как Макс. Макс Дюмулен, с этим уже можно было как-то жить.
Нужно было сильно покривить душой, чтобы назвать его красивым. Не слишком высокого роста, не больно широкий в плечах, с крупной головой и густыми черными волосами, не поддающимися никакой укладке. Он редко подолгу смотрел в глаза собеседнику и почти сразу отводил взгляд, как бы признавая за собой заведомый проигрыш и присуждая себе вечный второй номер. Он вообще больше полагался на боковое зрение, инстинктивно чувствуя, что от прямого взгляда часть вещей неизменно ускользает, перестает быть. Но вот что, то ли крепкие ровные бедра, то ли неторопливые движения мягких рук, то ли недосягаемые глаза под густыми бровями – что-то неизменно притягивало к нему женщин. А может дело было просто в том, что он их искренне и как-то застенчиво любил, как существ другой природы, как кошек, например. Так или иначе, недостатка в подружках Макс не испытывал.
Ему нравилось легкое состояние увлеченности. Оно только изредка переходило в страсть и никогда в душевную близость. Макс старался держать дистанцию как можно дольше. Как только расстояние сокращалось, туман влюбленности начинал истончаться, рассеиваться, и вскоре истаивал вовсе. Наступал рассвет, с ним приходила скука.
За Марго он не ухаживал. Скорее это она, случайно наткнувшись на Макса и влюбившись по уши, сделала все, чтобы забрать его. И он, неожиданно для себя, сдался.
Марго
Марго не знала, как это объяснить или, скорее, не пыталась. Ее всегда тянуло к мужчинам, которые определялись современным обществом как слабые. Не слишком в себе уверенные, закрытые, молчаливые – они отвечали социуму взаимной нелюбовью и держались от него в стороне.
Она хорошо помнила один эпизод из своего детства. У матери Марго была сестра, а у сестры – двойняшки, мальчик и девочка. Они были младше Марго на 11 лет. Сестры жили рядом и постоянно общались, поэтому Марго частенько оставалась присматривать за детьми. Сначала она гуляла с широченной коляской в парке, затем научилась кормить их, менять грязные пеленки и мыть попки. Потом пришло время петь им песни, читать книжки и складывать кубики.
Прошло еще немного времени и, наконец, Марго могла уже по-настоящему играть с ними. Любимой забавой стала игра в цирк. Девочки ставили акробатические номера. Сестренка была ловкой, и Марго то раскручивала ее изо всех сил за руки, то ставила себе на плечи, то держала навесу за одну ножку. Все это вызывало заливистый смех и еще больший азарт. Брат тоже хотел в этом участвовать, но он был немного тяжеловат и боязлив. Номера давались ему с трудом, и он все чаще выбирал себе роль дрессировщика двух плюшевых мишек и одного очень зубастого, но очень плюшевого тигра.
Однажды Марго задумала повторить с двойняшками номер, который на днях показал ей отец. Назывался он «самолет». Марго с сестренкой встали спиной друг к другу, нагнулись и крепко соединили руки. На счет «три» Марго резко выпрямилась, и сестренка, совершив кувырок и пролетев между ног Марго, с визгом взмыла в воздух. На какое-то мгновение Марго самой стало очень страшно, затем все трое стали смеяться, как оголтелые. Брат восторженно хлопал в ладоши.
– Теперь твоя очередь, – сказала ему Марго. Улыбка начала сползать с его лица, и он нерешительно качнул головой.
– Давай, это очень просто!
– Нет, я не хочу.
– Иди сюда! Мы же в цирке, и это наш номер. Становись!
– Нет, я только дрессировщик.
– Иди сюда!
– Нет!
– Иди, говорю!
– Пожалуйста, Марго, нет!
– Трус ты, а не дрессировщик, твои звери плюшевые! – Брат покраснел, глаза налились слезами.
– Тогда я буду клоуном!
– Хорош клоун, того и гляди, разревется!
Братовы слезы подействовали на Марго, как красная тряпка на быка, ей стало абсолютно необходимо заставить их пролиться ручьем, увидеть противника поверженным, в пыли, под копытами. Зачем? Затем что уже в этот момент внутри у нее поднималось острое, томительное и страшно приятное чувство жалости и желание утешить.
– Это наш общий номер. Такие правила игры. Если ты не согласен – можешь катиться отсюда! Трус!
Малыш стоял, опустив руки, и молчал. Большие соленые капли собирались на носу и на подбородке, тяжело падая потом на рубашку. Те, что закатывались в уголки губ, он старался незаметно слизнуть. Это полное отсутствие сопротивления окончательно взорвало ее. Она схватила брата за плечо, – Убирайся! – вытолкала его из комнаты, изо всех сил хлопнула дверью и повернулась к сестре. Та смотрела на нее круглыми глазами – ого… ну и пусть, сам виноват, наконец-то они поиграют без этого мямли. Они продолжили игру, что-то громко обсуждали и нарочито смеялись, то и дело поглядывая на поникший силуэт за матовым стеклом двери. Прошло около пятнадцати минут, мальчик не сдвинулся с места. Наконец Марго не выдержала затапливающей ее нежности, открыла дверь и за руку вернула брата его в комнату.
– Нужно стараться себя перебороть, ты понимаешь? – молчаливый кивок в ответ.
– Если не стараться, ты никогда ничего не добьешься в жизни, понимаешь? – снова кивок. Ей хотелось обнять его, погладить по голове, и пусть бы он тоже ее обнял, с благодарностью за ее нежность. – Идем за салфетками, вытрем тебе сопли.
Игра постепенно вернулась в привычное русло. Но, один раз почувствовав работу этого странного механизма, Марго неосознанно, а затем все больше намеренно повторяла потом такой фокус. С братом, с матерью, с любым, кто в нужный момент оказывался под рукой. Жестокость рождала в ней жалость, и она принимала ее за любовь.
Габриэль
Она, по обыкновению, почти вплотную приблизила лицо к зеркалу, погладила лоб, щеки, проверила – правда ли, что от алкоголя желтеют белки глаз: да, правда.
– Как же я постарела, ч-ч-черт, – она жила-была одна, ни верного мужа, ни доброго друга, да и без подруг как-то. – Свободная женщина за сорок, как она есть. Тьфу ты, пропасть.
Нет, было много знакомых. Она легко увлекалась. Умела очень быстро влюбляться, но и моментально остывать. Все ее романы напоминали катание на одном и том же аттракционе в парке развлечений. С радостным трепетом залезаешь в кабинку, пристегиваешься. В животе что-то скручивается тугой спиралью, от чего млеет все тело. Карусель набирает скорость, достигает предела своих возможностей, кульминации – дух захватывает, раз, два, три – и вот уже все медленнее и медленнее кабинка плавно подкатывает к месту старта. Высаживаешься с легким головокружением. Сожалея, конечно, но больше испытывая облегчение от того, что это, наконец, закончилось. Пару раз даже подташнивало, и она долго потом удивлялась, как все же виртуозно ей удается подменять действительное желаемым.
– Ну, и хватит, может, уже? Пора, наверное, вот это все – шерстяные носочки, уютный свитер, турка с душистым кофе. И такая мягкая, расслабленная, самодостаточная, с книжечкой в кресле. Женщина – изначально ни в ком не нуждается, ресурс сама по себе, источник…чего? Вранье, это просто страх.
И все-таки она решила на какое-то время вычеркнуть любовь из списка своих жизненных необходимостей. Это был чистой воды мухлеж. Вроде как мне ничего не надо, но задним умом ожидаешь – столько раз об этом слышала – то, от чего отказываешься, должно непременно прийти.
Она выбрала себе подходящие курсы иностранного языка, стала брать больше работы, много ходила пешком, а в хорошую погоду гуляла в парке. Любовалась деревьями, наблюдала за людьми, за детками, копошащимися в песочнице, и да, черт подери, сидела на скамейке с томиком какой-то экзистенциальной мути.
От такой блаженной жизни тянуло ругаться матом, хотелось сделать кому-нибудь больно, а лучше совсем придушить. И так, чтобы еще успеть заглянуть в мутнеющие глаза – а что вы думаете по поводу концепции безусловной любви ко всему живому, нет, каково ваше искреннее мнение?
Прогулки стали заканчиваться парой хороших глотков виски прямо из горлышка, потому что в стакан наливать долго и вообще это гораздо вкуснее. Так в детстве она садилась перед распахнутым холодильником и уплетала клубнику, выковыривая каждую ягодку из-под сахарной корки. Остановиться не получалось до тех пор, пока не начинало просвечивать залитое сладким соком донышко. Благо, в то время холодильники были попроще – тихо, безо всяких истерических писков, терпеливо ждали окончания твоего приступа.
Потому, что если в тебе живет страсть, то уютная, теплая, мягкая, с книжечкой и чашечкой ароматного кофе – это совсем ненадолго, это ультракороткий антракт, иначе распад, деградация, смерть…
Франция
Было шесть вечера. На Лионском вокзале они сели на поезд RER линии D в направлении Мелен, который через полчаса прибывал в один из бесчисленных пригородов на юго-востоке Парижа. Макс даже не запомнил название этой дыры. Он был не в духе. Отношения с Ивонн начинали его тяготить и явно близились к завершению. Какого черта он вдруг согласился на эту поездку? К чему этот прощальный жест? В ее тусовке он никого не знал, да и знать, собственно, не хотел.
Музыка была слишком громкая, люди слишком веселые. Макс сидел в глубине гостиной и наблюдал за танцующими, прикрывшись бокалом очень недурного, кстати сказать, бордо. Ивонн перекрикивалась с какой-то девицей в вытертых обтягивающих джинсах и легком свитерочке, спущенном с одного плеча. У нее были темные волосы, собранные в высокий свободный пучок, также призывающий оценить античные линии ее шеи и плеч. Двигалась девица классно и временами посматривала на Макса.
– Ивонн, я до сих пор не знакома с твоим парнем; просто свинство с твоей стороны! Прячешь его?
– Вот еще! Идем.
– Марго, – они подскочили к нему, краснощекие и горячие от вина и танцев, – это Макс. Макс – это Марго.
– Очень приятно, – Марго протянула руку. У нее было крепкое мужское рукопожатие и очень прямой, честный взгляд. В воздухе почти прозвенело «теперь ты мой».
Он любил Марго. Более того, он искренне восхищался ей. У нее был крутой характер и сильное, не знающее болезней, тело. Настоящая дочь Земли, иногда даже пугающая его своим материализмом и практичностью, она работала в крупном ландшафтном бюро и занималась созданием садов. В ее мире все имело свое логичное обоснование, любому следствию полагалась причина. Все рождалось, развивалось, старилось и умирало, следуя всеобщему раз и навсегда установленному закону жизни. Она с легкостью меняла любой ландшафт, перекраивая его согласно своему видению или желанию заказчика. Что, как правило, совпадало благодаря ее чудесному дару убеждения.
Вообще, Макса всегда удивляло то количество навыков, которыми она владела, и их разнообразие. Она прекрасно готовила, рисовала, любила петь, могла шить, легко осваивала новые, необходимые ей, компьютерные программы, управлялась с подрядчиками, занималась фитнесом, выкручивала перегоревшие лампочки, забивала гвозди, реставрировала мебель и регулярно самостоятельно устраняла засоры в антикварных трубах их ванной. Похоже, при ее рождении собралась и осыпала ее своими волшебными дарами целая толпа фей. Хотя кто-то, все-таки, не пришел. Макс не мог четко описать, чего же ему недоставало в ней. Даже в моменты самой искренней близости какая-то тончайшая пленка всегда оставалась натянутой между.
Есть места, которые притягивают всех, вне зависимости от вероисповедания, мировоззрения, правил жизни и прочих особенностей представителей рода человеческого, если ты, конечно, не совершенно безнадежный чурбан.
Подобные места существуют сразу в нескольких пространствах-временах одновременно. Люди называют их порталами, местами силы. Их чувствуют все, но каждый по-своему, в зависимости от имеющихся органов восприятия.
Макс с Марго любили проводить отпуск в горах. И как-то однажды встретилось им такое место, притянуло к себе и удерживало. Они приходили туда каждый вечер, садились на нагретые камни и очень короткое время молча смотрели за горизонт. Затем Марго начинала. Она восхищалась красотой этого места, природой, породившей такое чудо, природой вообще, тишиной, и так далее, и так далее. Если слова заканчивались, она принималась мурлыкать какую-нибудь дурацкую песенку себе под нос, или постукивать ладонями по валунам, или елозить босыми ногами по земле, пытаясь сорвать своими длиннющими пальцами травинку или цветок. Она видела перед собой прекрасную картинку и с удовольствием, раз за разом смаковала свой восторг.
В такие моменты Макс почти ненавидел ее. Что угодно, лишь бы она замолчала. Ему казалось, он мог бы провести здесь в полном оцепенении несколько часов, дней, лет. Любые слова были лишними, скрежетали как железка по стеклу. Голос жены вырывал его из мягких, обволакивающих слоев необъяснимого чего-то, куда он всякий раз проваливался. Там было хорошо, там был дом. Он тоже, как и само место, принадлежал этим сросшимся пространствам. Он это очень ясно прочувствовал тогда.
Есть окружность в плоскости XY. Даже если пририсовать ось Z, для окружности ничего не изменится. А куда деваться шару на плоскости? Ситуация абсолютно невыносимая. Ты просто не можешь существовать по-другому, невозможно себя приучить, убедить, заставить – это твоя сущность. Потому что ты шар. А она – окружность. Это нисколько ее не умаляет. Это ни хорошо, ни плохо – просто две разные формы.
Она отлично ориентируется в своем материальном мире. Вся его красота, все чудеса и загадки раскрыты перед ней страницами прекрасно иллюстрированной книги. День за днем она читает ее взахлеб, анализирует, выстраивает логические цепочки, дает четкие объяснения. Но непроявленное не вызывает у нее интереса, едва осязаемое не трогает. А ты – в космосе. Земля от тебя далеко, и ты с трудом различаешь, что там на ней происходит. Не то, что ты смотришь в другую сторону, просто другими глазами, вообще не глазами. И ты совершенно не в состоянии объяснить, отчего вдруг случаются жесткие приступы клаустрофобии, отчего иногда становится так чертовски тесно здесь.
Габриэль
Ее стали притягивать открытые пространства. Как только появлялся свободный кусок неба, она тут же устремлялась туда. Возникало четкое ощущение полета. Она даже чувствовала движение воздуха, прохладу под распахнутыми руками. Если случался сильный ветер, или того лучше гроза, ее уносило вверх, мотало в воздухе вместе с ветками деревьев и испуганными птицами, подбрасывало еще выше ударами грома, а потом бросало вниз дождем – капля за каплей, она вместе с небом в изнеможении прижималась к земле тяжелым ливнем.
А еще началась какая-то странная игра с зеркалами. Стоило взгляду встретиться с зеркалом, он тут же устремлялся куда-то в глубину, в самые дальние уголки отражения вместо того, чтобы как раньше, остановиться на поверхности и посмотреть на нее, как на картинку.
Интересно, что с картинами такой фокус не проходил. Они всегда оставались непроницаемыми, неподвижными. Так она подумала однажды, сидя в кабинете дантиста, и вдруг, подняв голову, уперлась взглядом в весьма посредственное полотно, изображавшее увитую цветами длинную перголу. Зритель как-бы стоял внутри, под первой аркой, глядя на уходящий вдаль цветочный коридор. Она тут же метнулась по нему и, цепляясь головой за свисающие сосульки белых глициний, скрылась за изгибом перголы где-то в левом верхнем углу.
Эти преломления сознания стали настолько яркими, так часто и узнаваемо повторяться, что она приняла их за признак приближающейся смерти. Казалось, она уходила, при каждой возможности. Она сбегала чуть что и раньше, но вглубь, замыкаясь в себе, плотно закрывая дверь. Теперь направление вектора поменялось на внешнее.
Такое состояние и радовало, и тревожило одновременно. Она не боялась самой смерти как факта – она знала, что это всего лишь переход. Ей были неприятны мысли о боли, которая наверняка этому переходу сопутствовала. Что-то должно стать абсолютно непереносимым, чтобы жизнь решила уйти из тела.
Иногда, как и все нормальные люди, она думала о самоубийстве. Мало какой способ виделся приемлемым, все было больно, жалко, бессмысленно, а главное грязно. Хотелось перестать жить, безмятежно уснув. Но только чтобы обязательно оказаться в новой точке отсчета и начать путешествовать заново. А еще чтобы удалось сохранить хоть что-то, тончайший волосок связи с прежней жизнью. Как же сложится все в следующий раз, как-бы сейчас узнать об этом?
Надо сказать, она чудесным образом похорошела. На нее засматривались, ее откровенно разглядывали. Ответного интереса не вызывал никто. Как раньше уже не устраивало. Хотелось других масштабов, других миров, вне времени.
Откуда она взяла его образ? Он рос постепенно внутри нее, подобно ребенку. Только появляться на свет не спешил. Она, до смешного, как маленькая девочка, проигрывала всевозможные варианты их жизни, меняя обстоятельства места и времени. Неизменным оставался образ, просто он постепенно дорисовывался по черточке, становился все более конкретным. Они разговаривали, смотрели друг на друга, любили друг друга. Ее тело было их домом. В какой-то момент она даже поставила ему условие – я перестаю общаться с тобой, и либо ты появляешься реально, либо убирайся к черту совсем.
Это сильно походило на помешательство, и она, будучи пока еще в здравом уме, не раз делала попытки, всегда безуспешные, отказаться от этой игры. На какой-то короткий отрезок времени наступало зыбкое спокойствие и уверенность, а скорее вынужденное согласие с тем, что необходимо жить в реальной жизни, в осточертевшем «здесь и сейчас», наслаждаться тем, что имеешь, для счастья все уже есть, и так далее весь модный бред по списку.
Займи себя работой, и глупые мысли сами уйдут. Не уйдут, не от тебя – залезут поглубже в голову, в сны, заставят ныть сердце, будут сводить ноги невыносимой судорогой, превратятся в фантомные боли. Вот уж это доверие к когда-то кем-то брошенным заумным фразам. Почему вдруг мы решаем, что нас это касается так же, как и того, кто их придумал? Рамки чужих истин, они под твой ли размер? И все чудодейственные лекарства может и вправду хороши, только ты вовсе не тем болеешь.
Поболтавшись какое-то время в вакууме настоящего мира, ощущая себя инвалидом с ампутированной неизвестно какой, но жизненно необходимой частью тела, она неизменно возвращалась в свою полуреальность, радуясь, что внутри снова оживает знакомое, волшебное чувство, снова трогается в рост и набирает силу, подобно странному капризному растению. Ровно до тех пор, пока оно не заполняло своими побегами всю ее душу, не прорастало в сердце, в живот, в лоно, не начинало стекать горячим соком с ладоней. В одну такую пору она все-таки приняла решение уехать.
Сад
Она остановилась перед калиткой. Сквозь густющие кусты свободной изгороди чуть проглядывал сад. Помедлила – не то чтобы раздумывая, а просто замерев в каком-то неопределенном ожидании. Вокруг было очень тихо, теплый ветер неторопливо катил какой-то бумажный мусор по пустой дороге. Калитка приоткрылась. Промелькнуло: раз дверь открывается, надо заходить – читала где-то, что ли? Она толкнула дверцу и решительно направилась по дорожке в глубину сада.
– Нет, нет, не сдается, – из дома высунулась старуха и замахала руками, – не сдается!
Она опустила сумки на землю и уставилась на старуху. Та сошла с крыльца, подошла совсем близко и снизу глянула в ее лицо острыми и необычно яркими глазами. Эти глаза так не соответствовали остальному облику, будто принадлежали другому человеку, что она невольно подалась назад.
– Мне нужна помощница. Сад большой, одной уже тяжело.
– Хорошо, только я ничего в этом не понимаю.
– Не знаешь растений?
– Нет.
– Никогда на земле не работала?
– Никогда.
– Нехорошо. Женщина без земли – это только половина женщины. Вот тебе лейки, пойдем.
Достав откуда–то из кустов пару допотопных железных леек, старуха повернулась и весьма резво поковыляла по дорожке.
– Сумки не трогай пока, вдруг надумаешь уйти.
Она шла за хозяйкой, как зачарованная. Глубоко внутри начинала разворачиваться уверенность, что теперь ее жизнь потечет совсем по другим правилам.
Старухин сад и впрямь был большой. И необычный. Даже не разбираясь в цветах, она понимала, что своим многообразием он превосходит все те сады, что ей приходилось видеть до сих пор. Откуда уж старуха умудрилась заполучить растения, которые никогда не водились в Греции, она пока не спрашивала – хотя бы названия запомнить для начала.
