скачать книгу бесплатно
– На этом можно остановиться и удовлетвориться. Кто-то пытается следовать за этим обретенным смыслом своего существования, а для кого-то это так и остается всего лишь некой идеей. Вот только в любом случае удовлетворенности не наступает.
– А что же потом? После полной реализации, полного самовоплощения?
– Ответа либо нет, либо он есть – смерть. Дальше жить незачем. Полная максимальная самореализация и самовоплощение завершается …пустотой, ведь в результате у тебя ничего не остается. Кроме усталости и, скорее всего, разочарования от так и не достигнутого чего-то. И тогда оказывается, что найденный смысл был каким-то однобоким что ли. Неполноценным.
– Опять тупик вопроса?
– Оказывается мало просто все отдать. Ему нужно что бы что-то осталось. А это возможно только если воплотившись в сделанном, реализовав себя не просто исчезнуть, растворится в достигнутом, а преобразится и приобрести свое новое качество, новое состояние самого себя. Это и есть путь к самому себе, себе подлинному, тому, кем тебе было суждено стать и для чего ты появился в этом мире. Возможно это и является подлинным смыслом существования. Преображение…
«Осень»
Интересно. Чувство понимает себя или оно только переживает себя?
Почему
– Какое время года тебе нравиться большего всего?
– Ну ты же знаешь ответ. Ты так давно меня знаешь…
– Иногда мне кажется, что я знаю тебя в прошлом. Постоянно отстаю от тебя нынешнего и совсем не представляю тебя будущего.
– На самом деле это и есть высшее знание другого.
– Смеешься? Отнюдь. Да и зачем мне это?
– Это не зависит от воли. Можно всю жизнь пытаться понять другого, но так и не понять ничего. А бывает наоборот. Правда редко. Совсем не стараешься понять, а все понимаешь.
– Тогда, кто это определяет?
– Может быть это тебя удивит, но как раз это определяет твой партнер. Сам не можешь понимать или не понимать другого.
– А как же тогда относиться к словам: я тебя понимаю?
– Всего лишь как к словам. Это либо гордыня, ведущая к самообману, либо привычное словосочетание, не более.
– Да ладно? Ну вот. Ты в очередной раз разрушаешь, что-то устойчивое во мне.
…
– И все же. Я до сих пор не знаю, что ты вспоминаешь из своей жизни как нечто особенное.
– Рассказать?
– Конечно.
– Например, последние дни августа.
– Понимаю. Они, бывает, обладают особым очарованием. По крайней мере, для меня. И это не только потому, что заканчивается лето, самая моя любимая часть года.
– Да, каждому свое…
– Прости. Ты о другом.
– Ничего. Я привык. … Почему-то каждый год именно в эти дни я вспоминаю одно и то же. То, как меня собирали в школу, в первый класс. И потом, каждый год… Всякий раз по-новому и всегда по-старому.
– Ты же не любил школу?
– И что? Вообще-то кто-то предложил мне рассказать? Не помнишь?
– Да-да, я слушаю.
– Это не обо мне.
– Ну ладно, извини.
– Меня собирали все. Все лето одолевали одним и тем же вопросом – хочу ли я идти в школу? И добились наконец-то ответа – не хочу. И вот наступает 31. И почему-то меня начинают рано укладывать спать, несмотря на то, что прекрасная погода, мы с мальчишками гуляем весь день и ничего особенного не происходит. Но вот это раннее укладывание и странное волнение мамы и бабушки, особенно бабушки, чуть-чуть передается и мне. Даже сейчас… а тогда пытался понять и не понимал, что там будет завтра. Вообще не хочу завтра, а хочу, чтобы продолжалось сегодня. Не нужна мне никакая школа.
– Шутишь? А как же вся эта азбука, арифметика?
– Моим миром была семья и мой дом. Все остальное было во вне, чужое и часто чуждое. А дома считали все эти буки и веди будут в школе и потому в школу я пошел абсолютно безграмотным, не читал, не писал, не считал. Меня никто не учил и даже не пытался. Зато Меня воспитывали, и я знал, как надо вести себя правильно и красиво, быть деликатным и все делать вовремя. И я совершенно не представлял себе, что там делают в школе.
– Ну и что 1 сентября?
– Меня будят рано, и я в полудреме. Причем такой, что ничего не понимаю. Зачем, для чего, куда, почему??? Меня кормят каким-то дурацким завтраком и торжественно одевают. Как в фильме «Иван Грозный» перед венчанием на царство. Помню рубашку, форму, ботинки. И, главное, фуражку. Не просто помню, а вот сейчас чувствую всей кожей эту шерсть, когда зудит все тело, эту тяжесть от формы, ремень, который норовит все время сползти куда-то вниз и чудом держится на спине, а спереди болтается почти у колен. Зато фуражка… Предмет гордости. Всей головой чувствую, как жесткий обруч фуражки врезается в меня. Голова сразу становится не управляемой и постоянно склоняется то в одну, то в другую сторону, по чьей-то милости или, возможно, от малейшего ветерка, которым может быть только дыхание моей мамы или бабушки, стоящие передо мной на коленях, пытаясь хоть как-то укрепить на мне все это «богатство», которое, и это я, конечно, узнал это значительно позже, с таким трудом приобреталось на накопленные деньги.
И, наконец, мне вручается портфель, который также был собран не мной, и я так и не знал, что же там лежит и зачем мне все это дают. Но самое страшное было впереди. И это, как ты думаешь, что?
– Ну я откуда знаю?
– Напрягись. Уверен, что знаешь.
– Неужели?
– Что неужели?
– Цветы?
– Конечно. Молодец. Это были флоксы. С тех пор запах флоксов всегда связан с тем волшебным днем.
Что делать с цветами?! Я абсолютно не знал. Да и флоксы я тоже не знал. На даче, где мы проводили все лето, и где я сделал свой первый шаг, таких цветов не было. А были полевые и лесные цветы, причем они были настолько естественны в моей жизни, что я не мог себя даже представить ничего иного, кроме цветов в поле или в лесу. И это было здорово и счастливо. Да и коровы были живые, а молоко было от коров, а яйца от кур. А цветы в лесу, в поле, на лугу, а не букете в моей руке.
Представляешь это зрелище?
– Да брось. Все было нормально. Как у всех.
– Нет. У меня было по-другому. Ты не поймешь.
– Ну что дальше?
– Мама… мама, как всегда, тут же пришла на помощь и сказала: «Цветы надо отдать директору». Правда она так и не сказала, кто это такой, и зачем я должен отдать эти прекрасные цветы именно директору. Но я был чрезвычайно послушен и никогда не задавал риторических вопросов. Предпочитая отвечать на них самостоятельно.
И вот после всех этих мучений с одеванием, фуражкой, которая лезла на глаза, портфелем, бившего по коленям и все время пытавшимся запутаться между ног, жаркой формой в прекрасный, теплый сентябрьский день, меня поволокли в школу. Правда награда не заставила себя ждать. По выходу из подъезда нас встречал дворник, соседки и дядя Володя, совсем маленький человечек, но очень меня любивший и, может быть, поэтому, вышедший проводить нашу процессию. Все что-то стали говорить. Я не помню. Но никогда потом я не чувствовал столько добра, ласки, любви от других, казалось бы, совершенно посторонних мне людей.
Тогда меня все любили. Я помню их лица. Они уже давно ушли и остались только в моей памяти. Какое это было счастье. И оно было всего раз в этой жизни. Потом тоже что-то было. Но этого безмерного, безоблачного всеобщего счастья уже потом никогда не повторилось.
И мы идем в школу. Может быть оттого, что я проснулся, или от лиц всех встречающих меня людей, или от настроения моих родителей, или еще от чего, но мне стало как-то торжественно и ожидательно. С тех пор каждые год в этот день я что-то жду. И вот уже много лет я не хожу в школу, и нет тех, кто может дать мне безвозмездную радость, но первого сентября всегда возникает, хотя бы на миг, ожидание – «А что-то там будет, что ждет меня там за одним поворотом, потом за другим, и вот уже я вижу большую, бело-красочную толпу, где больше всего больших людей и совсем немного девчонок и мальчишек».
Потом меня ставят в строй, а я этого очень не хочу. И это был один из первых уроков в моей жизни. Именно тогда я впервые понял, что всегда буду не любить себя в строю, не любить быть одним из многих, таких же, как все. А затем все побежали с цветами и, конечно, все к директору. Можешь себе представить эту толпу…
Как прошли уроки и что с нами делали, я кажется забыл сразу. Но главная радость была впереди. И она связана с … возвращением домой, когда я пришел, сбросил с себя все это школьное и побежал на улицу.
В этот день все было настоящее.
– Да. Здорово. У тебя был этот день.
«Лето»
Может быть оценка «все хорошо» дается нам как откровение о том, что все могло бы быть значительно хуже?
Возможно все хорошо
– Опять… или… вновь… или еще лучше… снова. А может быть… пора. Да пора. Пора вставать и снова начинать… Вот только что…
О чем это я вчера думал? Не помню. Совсем. Как отрезало. Ну ладно.
…
– Вот опять – ну ладно. Сколько раз говорил себе – не соглашайся с возникшим тупиком. Это точно не тупик. Это лень преодоления. Ну что же? Ах, да. Непонимание… Что это? Это когда один задает вопросы, на которые другой не хочет отвечать?
И при этом один, который задает вопросы, не понимает, почему он не получает ответы, а другой, которому эти вопросы заданы, не понимает, почему они ему заданы и почему никто не понимает его нежелание на них отвечать. Так каждый разговор с подобными вопросами и такими же не ответами становится похожим на встречу бойцов, всегда ограниченных неким пространством, который по праву можно назвать рингом.
Да и начало подобного разговора похоже одно на другое…
…
– Привет…
– Доброе утро…
…
– Как спал?…
– Нормально… а ты как провела ночь?…
– Да было бы с кем…
…
– Мне кажется, что я с кем-то сегодня спал!? Или это мне только кажется?…
– Слава Богу, что заметил.
…
– Ну как же можно не заметить, когда постоянно натыкаешься на кого-то?!…
Да, эта милая разминка, состоящая из чередующихся вопросов, задаваемых не для того, чтобы услышать ответ, и ответы, которые на самом деле не отвечают на вопросы, она была предназначена не для обсуждения чего-то или, ишь чего захотели, для того, чтобы порадовать друг друга. Нет. Она необходима как вспоминание о существовании другого, встав в давно уже усвоенную позицию защиты-нападения, набрав нужный ритм и ни в коем случае не пропустить удар.
Этот ринг мог бы продолжаться если бы в пределах видимости не появился судья-рефери, сын, прерывающий обмен ударами, переводя его на новый уровень взаимонепонимания.
– Привет, птеродактили – то ли он здоровается, то ли констатирует, на время разводя родителей по углам.
Как же хочется вдарить ему вот сейчас, прямо сейчас. Да ногой, да под зад! Знаю, что зря сдерживаюсь. Все равно он ничего не поймет. Ни от того, что ему скажешь, ни от того, о чем промолчишь. Да и ни от того, что сделаешь.
И когда он перестанет так нас называть? Или может быть мы действительно эти самые птеродактили? Кстати, кто они такие? Забыла. Надо посмотреть в интернете. А то не знаешь, как реагировать.
…
– И что молчите?
…
Вопрос абсолютно бессмысленный потому, что как всегда нет ответа. Ритуал. Они молчат. Не слышат, что ли?
…
– Как дела в институте?
…
Зачем спрашиваю. Все равно знаю один и тот же ответ. И что?! Так будет и впредь. А почему он ничего не спрашивает? Всегда я, как будто мне больше всех надо.
…
И чего она задает эти идиотские вопросы? Ведь знает мои ответы и затыкается ими. Не понимаю. А если спросить? Да, нет. Не стоит. Все равно ничего путного не дождешься.
…
Каждый день одно и тоже. Скукота и только. Зачем они живут вместе. Давно надо было съехать. Легко сказать. А куда? И на какие шиши? Они денег не дадут. А может… ну хотя бы спросить? Объяснить. Рассказать. Вдруг поймут?
…
– Ну ладно. Я пошел. Ложусь на крыло. Пока.
…
– Пока.
