Отражения

скачать книгу бесплатно


– Очень, – призналась я, разглядывая лепнину над шкафами – бегущую вдоль стены широкую полосу барельефа: белые листья, цветы и книги, над которыми были помещены небольшие кристаллы.

Габриэль тоже задрал голову. На его лице вдруг появилось что-то, похожее на смесь гордости и тайной радости.

– Вряд ли это можно сравнить с библиотекой дель Эйве, – сказал он скромно. – Но мои родители предпочитали собирать не книги по магии, а сказки и истории, которые нравились им. Кабинет для работы, – добавил он, приглашающим жестом указывая на кресла, столпившиеся, как компания приземистых существ, ровно в середине. – А здесь отдыхают.

После темных комнат и неприятных взглядов здесь даже дышалось легче.

Сидя в кресле, я еще продолжала рассматривать полки с книгами, изредка бросая взгляд на их хозяина. Габриэль молчал, нервно перебирая пальцами, отряхивая с жилета невидимые мне пылинки, поправляя очки и манжеты. В свете, льющемся из большого окна, он выглядел бледным и усталым. Серые глаза за стеклами очков смотрели на мир почти печально – в те минуты, когда Габриэль не пытался улыбаться мне, словно делая вид, что все в порядке.

– А ваши родители… – начала я, ухватившись за случайную фразу, просто потому что дальнейшее молчание, как мне казалось, одинаково сильно давило на нас обоих. – Они живут не с вами, я правильно поняла?

Габриэль застыл, сомкнув кончики пальцев перед своим лицом. Вопрос, кажется, был для него чем-то вроде сильного удара, выбившего из легких весь воздух – поэтому Габриэль сделал глубокий вдох прежде, чем мне ответить:

– К сожалению, мои родители уже не живут.

Его голос звучал чисто и очень спокойно, беспечно, сказала бы я, как бывает, когда пытаются скрыть что-то важное. Мне показалось, что сказанное повисло в воздухе, как отзвук случайно задетой струны или колокольчика, висящего над дверью.

Я открыла рот, как выброшенная на мостки рыбина. В животе уже привычно зашевелилось что-то холодное и неприятное, комок ледяной бездны, оживающий от дурных вестей и нехороших предчувствий.

– Я не…

Не хотела вас обидеть, задеть, расстроить, простите, должна была сказать я, но рука Габриэля вытянулась в том жесте, которым просят не продолжать:

– Все в порядке, леди Лидделл, это было очень давно, – поспешил он успокоить меня.

И снова замолчал, глядя куда-то за оконное стекло.

Я сжала руки и поежилась, словно не в теплом доме с волшебной системой отопления сидела, а в какой-нибудь полной сквозняков лачуге.

Вот, видимо, откуда взялась леди Хеллен Хьюм, подумала я.

– Габриэль…

Он повернул голову и посмотрел на меня поверх очков – рассеянно и немного строго, словно я выдернула его из мира его мыслей и отвлекла от чего-то очень важного. Или, может быть, он боялся, что я начну приставать с глупыми, бессмысленными уже извинениями, пытаясь справиться с чувством стыда, которое, буду честной, все-таки жгло меня.

Но мне нужно было совсем другое.

– Почему Бриджет? – спросила я.

Светлые брови дернулись, придав лицу Габриэля выражение сдержанного удивления. Он, кажется, не ожидал вопроса – или в принципе того, что я так быстро заговорю снова.

– Простите, леди Лидделл?

– Я поняла, почему вы дали ей имя, – сказала я, кивнув в сторону двери, за которой был остальной дом, и с энтузиазмом прилежного ученика, которому выдалась возможность выговориться и показать, как хорошо он усвоил материал, продолжила: – Имя не может оставаться пустым, ведь так? Иначе может пристать что-то лишнее, ненужное и даже опасное. Особенно, когда речь идет о таких вот… вещах, пограничных, – я видела, что Габриэль наклонил голову чуть набок и слушал меня внимательно и удивленно. – Имя ограничивает и определяет, и тем самым оно дает защиту. У вас здесь с именами все строго, как я успела заметить.

Он улыбнулся и одобрительно кивнул:

– Я вижу, с библиотекой дель Эйве вы успели подружиться.

– У нас с ней особые отношения, – призналась я. – И все-таки, Габриэль. Выбор имени для наречения – от чего он зависит? Почему мне не дали другого имени здесь?

И упрекнули во вранье, когда я представилась Алисой, да.

– Вы ошибаетесь, – ответил Габриэль, тряхнув головой, потому что слишком длинная прядь лезла ему в глаза и щекотала кожу. – Насколько я знаю об условиях договора между вами и его высочеством, леди Лидделл, вы могли выбрать любое имя, которое бы захотели. Даже не свое. И, поправьте меня, если я не прав, именно это вы и сделали. Может быть, не в полной мере.

Я неохотно кивнула и прикусила губу, признавая его правоту.

– Смотрите, леди Лидделл, – продолжил Габриэль с тем же воодушевлением, с которым в прошлый раз рассказывал Кондору о деталях своего эксперимента. – Когда человек приходит в этот мир, ему дают имя в присутствии жреца, который свидетельствует о принятии этого имени перед некой… высшей силой, называйте ее так, как считаете нужным. Когда человеку приходится менять имя, рядом все равно присутствует кто-то, кто обладает властью давать и, главное, признавать имена – жрец, волшебник… будущий король в вашем случае, что, пожалуй, вполне равносильно и жрецу, и волшебнику, – Габриэль усмехнулся. Когда он заговорил о магии, даже его жесты изменились и стали более уверенными. – Ваше имя с этого момента принадлежит вам, и вы вольны распоряжаться им на ваше усмотрение. Оно в том числе выражает вашу волю. Определяет вас, как вы правильно сказали, ограничивает и защищает. На очень разных… уровнях, скажем так.

Он наклонился вперед, уперев локоть в бедро и положив подбородок на кулак.

– Я поняла, – сказала я. – Это я как раз поняла.

Он кивнул, чуть прикрыв глаза.

– Что касается Бриджет… мы должны были как-то ее назвать – и назвали. Согласитесь, все время говорить о девушке «она» было бы не слишком вежливо, – Габриэль сказал это серьезно, совсем без иронии, которую можно было бы ожидать. – Как в принципе не слишком вежливо говорить так о ком угодно, обладающем свободой воли. Поэтому мы дали ей имя, временно, надеясь, что она в итоге вспомнит свое…

– Но она не вспомнила?

Габриэль устало покачал головой:

– Увы, все еще нет. Это освобождает нас от части проблем, но, к сожалению, пугает меня, потому что я чувствую… некоторую вину, – признался он и выпрямился, почти брезгливо тряхнув рукой, разминая кисть. – Кондору не впервой давать имена тем, кто потерял свою прошлую жизнь, и он, как я знаю, предпочитает выбирать те, которые несут в себе… скажем, особое значение. Он верит, что они могут стать чем-то вроде талисмана. С нужным ему действием.

Он замолчал и снова посмотрел в сторону окна.

– И? – я вопрошающе наклонила голову.

– Вы, видимо, еще не до конца научились разбираться в нашей религии, леди Лидделл, – снисходительно ответил Габриэль. Мне показалось, что он высматривает что-то в саду и именно поэтому не сразу повернулся ко мне, тихо улыбаясь. – Найдите имя Бригитта в каком-нибудь справочнике по мифологии. Или спросите Кондора сами. Потому что я, увы, сам не до конца понимаю, который из смыслов нужен ему в этом случае.

Я рассеянно моргнула.

– А теперь, если вы не против, давайте обсудим что-нибудь менее… магическое, – предложил Габриэль. – Вы же впервые в Альбе?

Я кивнула, разглаживая невидимую и несуществующую складку на юбке.

Габриэль встал и подошел к одному из шкафов и, приподнявшись на цыпочки, достал с полки большую книгу в зеленом бархатном переплете.

И протянул ее мне, а сам сел в кресло, которое стояло слева, а не напротив меня.

Книга оказалась тяжелой.

– Это карты города, – сказал Габриэль с застенчивой улыбкой. Он снял очки и посмотрел сквозь них на свет, будто бы пытался проверить, не заляпались ли они. – Совершенно не представляю, чем вас занять, поэтому, если хотите, расскажу вам об Альбе все, что может рассказать человек, выросший в ней.

***

Большие города, сказал Габриэль, вырастали у рек, словно бы реки питали их корни. Реки же иногда давали городам имена. Альба-город родилась на берегу Альбы-реки, и любой, кто жил здесь достаточно долго, свято верил, что и та, и другая – женщины, более того – сестры.

Их обеих изображали беловолосыми и сероглазыми – на картинах, настенной росписи, в узорах витражей и гобеленов. Альба-город и Альба-река застывали в граните, мраморе и бронзе на улицах и в парках, у лестниц, спускающихся к воде, на балконах знати и площадях перед храмами. Их любили как ласковых божеств, не причиняющих зла, хотя та, которая река, не раз выходила из берегов, подтапливая ближайшие кварталы.

– Ангрийская леди считается красавицей, если ей посчастливилось родиться светлоглазой блондинкой, – Габриэль наблюдал, как я лениво листаю страницы книги, рассматривая картинки.

– Значит, я не слишком вписалась в стандарты красоты, – ответила ему я.

Не подумав и, кажется, очень зря, потому что на лице Габриэля, которое на протяжении всего его рассказа о городе, реке и их божествах было восторженно-вдохновленным, проявился испуг. Такой испуг бывает у детей, когда им говорят, что нечто, сделанное ими из совершенно невинных побуждений, – плохо, стыдно и неправильно.

– Но не надейтесь, – сказала я, улыбаясь и надеясь, что улыбка получилась достаточно теплой. – Я не собираюсь переживать по этому поводу.

Испуг сменился надеждой, та – пониманием, что я пошутила, и Габриэль улыбнулся в ответ, по-мальчишески светло. Он сощурился, вглядываясь в мое лицо так пристально и долго, что я смущенно отвела взгляд.

– Вернемся к Альбе, – предложила я. – К городу.

Габриэль нервным жестом одернул рукав белоснежной рубашки, словно тот мешал ему.

Зимой Альба, по версии Габриэля, была отвратительным местом – промозглым, серым и унылым. Снег здесь выпадал нечасто и долго не задерживался: даже если в декабре он валил хлопьями, к середине зимы куда-то исчезал, смешивался с копотью и пылью. Альба становилась серо-бурой, сплошной камень и подтаявший лед, тонкий и грязный, и такой же тонкий и грязный слой облаков, за которыми скрывалось тусклое, холодное зимнее солнце. Зимние праздники, Солнцестояние и следующие за ним Двенадцать ночей, приносили в город волшебство, но стоило отгореть последним свечам на алтарях – и Альба, холодная, как истинная леди, куталась в неприятный сумрак, как в шаль.

Ближе к февралю в городе почти не оставалось людей – тех людей, которые жили вокруг Габриэля, поняла я, всех этих наделенных достаточным количеством власти и богатства господ, которые могли позволить себе удрать в пригородные поместья и фамильные замки, где предавались развлечениям вроде зимних пиров, ленивых визитов друг к другу – или чем они там еще занимались? Альба засыпала – до середины весны, и ничего интересного в ней обычно не проходило. И вторая Альба, река, тоже дремала, иногда – под тонким слоем рыхлого, непрочного льда, который легко разбивали багры и обитые железными полосами весла лодок.

– Но в этот раз, – добавил Габриэль, пока я лениво листала страницы, делая это больше из вежливости, чем из искреннего интереса. – В этот раз, возможно, что-то пойдет не так.

Конечно, подумала я, улыбаясь: если уж я где-то замешана, то все точно пойдет не так.

– Ну, – он смутился. – В город вернулась леди Катарина, и…

Он не успел договорить.

Дверь открылась без стука, только с легким щелчком, и мы оба повернулись, испуганно дернувшись.

Кондор застыл, скрестив на груди руки и привалившись плечом к косяку, с таким выражением на лице, словно его заставили выпить стакан лимонного сока.

– Я рад, что вы нашли общий язык, – сказал он нам не без странного ехидства, словно был обижен, что мы оставили его на растерзание вредной тетушке, а сами подло свалили в уютную библиотеку. – Но, к сожалению, Мари, мне нужно похитить вашего собеседника.

Габриэль вскинулся и осторожно, извинившись передо мной, поднялся и вышел в коридор. Мне показалось, что он двигался, втянув голову в плечи, будто бы ожидал каких-то неприятностей там, в глубине дома. Кондор посторонился, пропуская его, а потом посмотрел на меня.

– Не скучайте, леди Лидделл, – бросил он мне, с усмешкой рассматривая книгу на моих коленях. – Мы скоро вернемся.

И он закрыл дверь снаружи, оставив меня одну.

***

Кармиль оказалась права.

Не прошло и месяца, как Амелия поняла, что мир вокруг изменился. Это было похоже на нарастающий гул водопада, если идти к нему по тропе: сначала он кажется просто шумом, одним из множества шумов окружающего мира, но чем ближе ты оказываешься, тем громче он нарастает, пока ты не замираешь у обрыва, глядя на стремящуюся вниз воду. В детстве Амелия видела водопад – один раз – и помнила, как летели вокруг брызги и сияло множество радуг.

Она стояла там, пока матушка больно не схватила ее за руку – пыталась докричаться, чтобы Амелия отошла от края обрыва, но не могла. Шум падающей воды поглощал все другие голоса мира.

Так и сейчас.

Слуги начали вести себя иначе, из кладовых доставались ткани и старые платья, детская одежда и столовое серебро. Леди Алексиана стала появляться чаще, чем обычно, и они с леди Катариной исчезали, прятались в стенах кабинета, куда-то уходили, переговаривались, почти ругаясь, и замолкали, стоило кому-то из девочек появиться рядом.

Потом вместе с леди Алексианой снова пришел лорд Дамиан, но в этот раз ни Амелия, ни кто-то из ее сестер не интересовал его. Встретив их с Кармиль в коридоре, застывших у вазы и пытающихся сделать вид, что они здесь случайно и совсем не пытались подслушивать, лорд Дамиан лишь вежливо кивнул им обеим, так же вежливо поинтересовался, как у них дела, и с ласковой улыбкой пообещал в следующий раз принести с собой какие-нибудь милые безделушки:

– Я редко бываю в домах, где есть дети, – признался он. – И не привык таскать в карманах диковинки и сладости. Но, милые дамы, по всей видимости, мне придется исправлять некоторые свои привычки. А теперь прошу меня извинить, – он поклонился им, стройный, легкий и куда менее строгий, чем в прошлый раз. – Ваша матушка очень хочет пообсуждать со мной какие-то важные и невероятно скучные вещи.

Подслушать не получилось – Амелия и Кармиль пытались уловить хоть что-то, сидя в междустенье, но все голоса и звуки в кабинете матушки превратились в неясный шум.

Потом, еще через неделю, леди Алексиана привезла с собой трех девушек в светло-серых платьях, а они – ворох журналов и альбомов с образцами ткани, флаконы духов, шкатулки с украшениями и искусственными цветами, ленты, бусины и веера.

Именно здесь, сидя на стуле и перебирая лоскутики разных оттенков шелка, вклеенные в тяжелый альбом, Амелия поняла, что Кармиль действительно была права.

Все сложилось одно к одному и стало предельно ясно.

Шум водопада звучал отчетливо и ярко, и можно было почувствовать запах воды.

В ноябре вдруг стало теплее и вместо долгожданного снега шли дожди, то яростные и страшные, с тяжелыми тучами и пронзительным ветром, пригибающим деревья почти к земле, то тусклые, долгие, похожие на водяную взвесь, повисшую в воздухе. Ноябрь взял свое у леса и парка, оставив деревьям жалкие обрывки их крон. Ночи стали длинными и темными и пахли свечным воском, опавшими листьями и густым травяным дымом, когда эти листья сжигали.

Эривэ преображался. Исчезли некоторые картины и вазы, в дальних залах мебель спряталась под чехлами, двери закрылись в последний раз, и щелкнули ключи. Часть слуг разъехалась, получив расчет – леди Катарине было невыгодно оставлять их в опустевшем поместье. Часть тоже уехала, но без расчета, куда-то далеко, в новый дом. Амелия заметила, что из библиотеки пропали некоторые книги – их места на полках оказались пустыми и зияли, как дыры в ряду ровных белых зубов.

Кармиль завела себе привычку сбрызгивать щетку для волос лавандовой водой, отчего ее подушки теперь все время пахли лавандой. Днем же Кармиль носила то одни, то другие духи из тех, которые сама себе выбрала – три красивых флакончика из цветного стекла поселились на ее столике перед зеркалом. Она бегала за Амелией по саду, когда они выходили гулять, пританцовывала и щебетала и о духах, и о поясах, и о кружеве, которым планировала украсить подолы своих юбок, и о том, что лорду Дамиану следует думать не о сладостях и диковинках, если он хочет быть милым, а о цветах и коробках с перчатками и веерами. «Но, конечно, это было сказано лишь из желания показаться милым, а не от чистого сердца», – добавляла Кармиль и намеренно дулась.

Амелия смотрела на то, как уходит в сон сад, как к небу поднимается дым от костра, зажженного садовниками, как весь мир вокруг укутывается в опавшие листья перед хладом и голодом зимы. Амелии казалось, что Эривэ умирает вместе с осенью, и, когда они уедут – а в том, что они уедут, она уже не сомневалась, – этот дом будет похож на парк и на лес, такой же пустой, спящий в темноте, тихий и печальный.

В начале декабря леди Катарина сказала им, что они уезжают.

– Как вы, должно быть, поняли, – сказала она, когда вся семья, включая Фредерику и ее кормилицу, собралась за ужином, примостившись на самом краю огромного стола, рассчитанного на куда более многочисленную публику. – Мы переезжаем в Альбу через пару недель. Это сюрприз для многих и, к сожалению, мой личный дом все еще не в том состоянии, чтобы мы могли достойно жить в нем, поэтому первое время придется пожить у леди Алексианы. Она любезно согласилась предоставить нам комнаты, – вдовствующая герцогиня поправила на плечах графитово-серую шаль, в которую куталась, потому что из-за высоких потолков в столовой было почти холодно. – Я решила, что, раз вы обе выросли, я должна пожертвовать своим трауром во имя вашего будущего, – на ее губах появилась странная улыбка, торжественная и скорбная одновременно. Взгляд леди Катарины переместился на Фредерику – и улыбка опять изменилась, став ласковой до приторной сладости. – И во имя будущего Фредерики.

Никто не был удивлен: ни принцессы, узнавшие то, о чем они уже догадались, ни их мать, которая то ли не ожидала удивления, то ли приняла его отсутствие за своеобразное проявление радости.

Но уехали они не через пару недель, а на утро после солнцестояния, потому что Фредерика умудрилась заболеть и задержать тем самым всех в полупустом поместье.

Кармиль подарила Амелии пузырек лавандовой воды, Амелия подарила Кармиль ее портрет – в бледно-розовом платье, с венком из весенних цветов на голове. Самая длинная ночь стала последней ночью здесь, и они обе сидели в комнате Кармиль, жгли свечи и говорили, замирая, когда в соседней комнате ворочалась нянька младшей сестры.

Потом был экипаж и короткая дорога к порталу через лес и поля, покрытые слоем первого в Эривэ снега, не тающего, чистого и пушистого. Амелия ежилась и сонно хмурилась, потому что было зябко и очень хотелось спать, Кармиль смотрела в окно с какой-то странной надеждой во взгляде, Фредерика ворочалась и возилась на коленях у няньки, донимая вопросами матушку и всех остальных, а за экипажем на черном, как ночь, тонконогом коне ехал лорд Дамиан, красивый, как принц из сказки, и пугающий, как дух болот.

***

В этот раз Кондор постучал прежде, чем открыть дверь и войти. Впрочем, мне было настолько все равно, что я даже ничего не сказала в ответ на стук, только коротко посмотрела на Кондора и отдернула руку от корешка книги, которую очень хотела вытащить и посмотреть. За какое-то время, пока я была одна, я успела разобраться, что к чему в этой комнате, и очень надеялась найти себе что-нибудь почитать, если кое-чей разговор затянется на пару часов. К счастью, не пришлось.

– Надеюсь, ты не успела заскучать, – сказал Кондор слишком уж жизнерадостным тоном.

Он улыбался, но как-то нервно, и, кажется, был очень рад сейчас оказаться здесь, а не где-то снаружи.

– Нет, что ты, – ответила я, спрятав руки за спиной. Мой взгляд устремился к потолку. – Я научилась весьма успешно развлекать сама себя.

Кондор то ли не заметил моего ехидства, то ли решил его проигнорировать. Он прошел вперед и встал за одним из кресел, положив руки на его спинку и вцепившись в нее так, что, пожалуй, при желании его можно было бы вынести отсюда только с этим креслом.

– Если ты не против, мы можем идти, – сказал маг спокойно.

Я изобразила на лице удивление: