скачать книгу бесплатно
– Ты помнишь о случившемся за ночь? – озабоченно спросила её собеседница.
– Нет, ни хрена не могу вспомнить.
– А случилась попытка покушения, «мокруха», говоря по-нашему. Весь город из-за неё на ушах стоит. Менты рыть уже под нас начали, тачка-то твоя была. Но не переживай, я уже позвонила твоему отцу, он говорит, на тебя ничего нет, документы на убитых быков переоформили задним числом. Короче, для нас всё в ажуре.
– И кто же этой «мокрухой» решил заняться? Не залётные ли фраера?
– Почти. Абреки против нас выступили заодно с гастролёрами. Твой отец сказал, они теперь под ними ходят, с кем мы сегодня должны на «стрелку» ехать. Предатели сраные.
– А какой им резон меня мочить?
– Хороший вопрос. Мне кажется, шлёпнули бы тебя, тогда бы мы не поехали на стрелку, из-за чего нам бы предъявили «кидок», и был бы конкретный «шухер».
– Вот суки, мочить их надо, как щенят недоношенных. Братва одобрит, ведь наших ребят положили, да и товар можно будет толкнуть кому-нибудь менее прыткому.
– Это ты, Алён Дмитриевна, хорошо придумала, но они ведь тоже не дебилы конченые, понимают, чем дело пахнет. Абреки на «стрелку» или не приедут, или подготовятся к ней конкретно. Надо как-то застать их врасплох.
На сей мажорной ноте жертва ночного происшествия призадумалась. Засуху во рту после пару чашек кофе с баранками как рукой сняло, и серое вещество озарилось мыслительной деятельностью. Немного пораскинув мозгами, она выдала на-гора мысль:
– Слышь, Нинель Григорьевна, где эти сукины дети сейчас кантуются?
– Наверное, в местной кооперативной кафешке на выезде, которую они крышуют. Когда они под твоим отцом ходили, каждый день проводили там светские рауты с утра до ночи и с ночи до утра. Слышь, я, наверное, ребят пошлю на разведку. Пусть глянут, чё по чём, – окрасился мыслью лик Нинели Григорьевны. За чем та сделала телефонный звонок от имени Алёны Дмитриевны, послав пару «шестёрок» разведать обстановку.
Через полтора часа раздался звонок. Во всё это время две подруги пили кофий и играли в преферанс, беседуя на актуальные темы. Алёна Дмитриевна подтянулась к телефону. «Алло, Алёна? Короче, эти гастролёры в натуре кантуются в кафешке. Сейчас у них там чё-то типа совещания по поводу вчерашнего. С ними там находится их шеф, Толя «Ворон», поэтому можно их прямо в кафехе нахлобучить». Алёна Дмитриевна парировала: «Ладно, Мишенька, не горячись, собирай братков покрепче, пусть возьмут «игрушки» потяжелее и выдвигаемся на место через час. Кстати, тачку мне подбери незаметную какую-нибудь, «жигу» или «баржу» накрайняк. Когда всё будет готово, звякни сюда по таксофону. Всё, отбой».
***
Смеркалось. В кооперативном кафе «Радуга» наблюдался аншлаг: вдоль дороги стояла куча наглухо затонированных тарантасов; в самом же помещении заседали криминальные «бароны» всякого пошиба. Самым «авторитетным» из них восседал серьёзного вида мужчина по имени Анатолий Мамаладзе, по прозвищу «Толя Ворон». Данная «погремуха» досталась ему за вороную масть волос, а также за какой-то гипнотический взгляд, нагонявший на обыкновенных смертных ужас. Он имел грузинские корни, но сам себя считал русским, хотя обладал хорошо выраженными южными черты и говорил немного с акцентом.
Среди присутствующих речь шла о том, что делать с «бессмертными» клиентами. Кто-то кричал: «да мочить их надо и дело с концом». Кто-то отвечал: «нужно сделать вид, будто ничего не произошло, и попытаться добазариться». Третьи замечали: «нужно заманить их на стрелку и там всех грохнуть». Молчал лишь Толя, напряжённо перебирая в голове варианты развития событий. В таком виде длилась процессия часа три. Тем временем на улице столпились рядовые члены группировок, также активно обсуждавшие текущие события. И среди них не существовало единого мнения. Один из «шестёрок» докурил сигарету и посмотрел в сторону трассы. Ничего особенного он не обнаружил. Только вдалеке слышался отдалённый звук какого-то грузовика на форсаже. Это его заинтересовало, пока через минуты две на горизонте не появился сам источник шума. «Пьяный, наверное», – заключил рядовой бандит. После того как он отвернулся, дабы принять участие в беседе, бортовой КрАЗ свернул в сторону кафе, не сбавляя скорости. «Пацаны, атас!» – раздался крик из толпы. В ту же секунду грузовик почти на полном ходу протаранил кафешку, снеся её фанерный фасад и полностью обрушив здание. Грузовик пронёсся ещё метров десять, пока не врезался в дерево. Водитель оказался камикадзе – видимо, не подрасчитал. За сносом здания к нему подтянулись машин пять, из которых тут же открылся шквальный огонь по всему живому. Многие рядовые преступники после теракта оправиться полностью не успели: кого-то застрелили в попытке встать, кто-то достал пистолет и принялся стрелять в набежавшую кавалькаду, кто-то спрятался за машину и отстреливался из автомата. Однако за нападавшими было преимущество внезапности. Одни палили по растерянным, другие забрасывали гранатами припаркованные автомобили, убивая окопавшихся стрелков.
Минут через пять после террористической акции стрельба стихла. Алёна Дмитриевна задвигалась по окровавленному асфальту к разрушенному зданию. Ей предстала страшная картина: кто-то лежал задавленный колёсами, кого-то придавило остатками конструкции, других застрелили при попытке к бегству. Но большинство были или ранены, или в состоянии шока ползали на карачках, отчаянно пробуя что-то нащупать. В правом крайнем углу лежал шеф организации, который опёрся об обломок стены и держался руками за окровавленный живот. Открыв глаза, «Толя Ворон» увидел со вчерашнего дня своего самого заклятого врага. В отчаянии он дёрнулся к рядом лежащему ПМу, но Алёна Дмитриевна немедля пресекла самоволку. Она в праведном гневе с подлёта ударила его ногой в лицо. Тот упал и на минуту потерял сознание. Очнулся он от того, что шеф конкурирующей организации активно бил его в живот. «Ты меня заказал!?» – спросила она. В ответ на вопрос «Ворон» харкнул кровью ей на ногу и прохрипел: «у папаши своего лучше спроси». После этих слов он кончился. «Ах ты курва!» – крикнула Алёна Дмитриевна и разрядила ему в голову обойму своего ТТ.
По окончании вышеописанных действий она покинула остатки барной стойки, вместе с тем крикнув: «ребята, кончайте с этим садоводством!» Тут же ребята выхватили бутылки с горючей смесью, зажгли фитили и закидали бывшее кооперативное кафе «Радуга». Оттуда послышались истошные вопли горевших заживо конкурентов. С горизонта начали доноситься звуки милицейских сирен. «Ребята, тикаем!» – громко отдал приказ директор предприятия. Все оперативно погрузились в свои авто и удалились как прежде – каждый своим маршрутом…
***
Алёна Дмитриевна очнулась от мятежного сна. Бармен Русланчик отчаянно пытался разбудить нерадивого посетителя, который громко кричал и ворочался во сне, распугивая посетителей. Старая женщина вся вспотела, как будто разгружала вагон с презервативами с той лишь разницей, что пот был холодным. «Алёна, с тобой всё в порядке?» – осведомился бармен. «Да, более чем», – ответила Алёна. Когда успокоившийся бармен отошёл, она за один раз серией глотков осушила остаток нагревшегося пива. «М-да, приснится же такое», – с этими словами жертва страшных снов положила на стол бумажку с видами Архангельска и направилась на выход.
Улицу огласила тишина. Морось закончилась, но ветер, как и прежде порывисто, продолжал сотрясать окружающие деревья. Алёна Дмитриевна открыла дверь «шестёрки», села на пассажирское сидение, закрыла дверь, откинула спинку сидения и свою собственную. Через минуту из салона доносился только безмятежный храп.
Глава 3. Учат в школе…
Подле кровати на столе разрывался на части будильник. В кровати ворочался худощавый юноша, пытаясь спрятаться от неугомонного устройства и выиграть ещё несколько минут в тёплой постели. Наконец ненавистная канонада смолка. «Ладно, пора вставать, иначе опять будет драма», – нехотя просипел он. На телефонных часах было две минуты девятого утра.
Молодой человек пребывал в квартире в полном одиночестве – мать ушла в половине восьмого, другой виновник его бытия без десяти. Только их детище никуда не торопилось, чувствуя себя полноценным хозяином положения. Властелин обстановки поднялся, громко зевнул и нацепил заляпанные жиром «домашние» трико. Свершился необходимый туалет, совершён поход в кухню, где своего часа дожидался завтрак. В меню присутствовали куски хлеба с кусками докторской колбасы, или же просто «бутерброды», или на западный манер «сэндвичи». Всё это добро съелось без лишней спешки и запилось сладковатым чаем. «М-да, негусто сегодня бог послал», – заметил молодой гурман и двинул обратно в спальню. Там он надел рубашку синего цвета, заправил её в чёрные брюки, натянул носки и пошёл в прихожую. Накинув поверху светло-серую олимпийку, потому как на улице было прохладно, бейсболку цвета хаки и чёрные туфли, хозяин положения пару раз провернул ключ в замке и переступил порог жилища.
На улице после вчерашнего дождика дорога превратилась в сплошную грязную лужу, из которой лишь кое-где выдавались крохотные островки. Даже маленький каприз стихии обычно превращал провинциальную дорогу в большое море с кучкой мелких архипелагов. «Это определённо не Рио-де-Жанейро, это какой-то Тихий океан», – заметил юный географ. Часы показывали двадцать две минуты, до начала урока оставалось восемь минут. «Драма сегодня определённо будет», – в довесок подумалось ему. Путь от дома до «лицея» представлялся интересным тем, что издалека напоминал игру «сапёр», только в ускоренном режиме. Имея в виду не наступить в лужу, применялись всякого рода ухищрения и акробатические этюды различной степени сложности. Но и они не спасли – на брюках всё равно завиднелись следы грязных капель. Попытка выиграть несколько лишних минут успехом не увенчалась. Когда спринтер впопыхах добежал до двери кабинета, стрелки часов показывали без двадцати девять. Переведя дыхание, он тактично, но отчётливо постучал и открыл дверь, войдя в кабинет со словами: «не велите казнить, велите слово молвить!» Все присутствующие обернулись, дабы лицезреть очередное зрелище.
– Надеждинский, опять ты буффонаду разыгрываешь. Как же ты меня уже замучил своим несносным поведением. Почему опять опоздал? – вопрошала учительница, уставшая сносить подобные представления.
– Как всегда, сначала переводил бабушку через дорогу, потом раздавал голодающим гуманитарную помощь, – с гордостью отчитался нарушитель спокойствия.
– Что-то твоя бабушка слишком часто на одном месте в одно и то же время тебя поджидает, может быть, ты ей понравился? – сделал предположение педагог, – авось, поженитесь, она превратится в царевну, заведёте семью и переедете на радостях в большой замок…
– Никак нет, Виктория Игоревна, суть ситуации заключается в том, что у бабушки плохая оперативная память, но хорошая мышечная, вот она и наворачивает каждый день круги. Я же не могу смотреть с равнодушием, у меня, знаете ли, позиция… – в этот момент защитник прав бабушек пустил слезу.
– Ладно, хватит там стоять, а то встал на пороге, как лист перед травой. Семён, вот честно тебе говорю, всю душу мне извёл, засранец, то своими опозданиями, то дурацкими выходками. Ты почему отсутствовал на физкультуре в среду? – задала резонный вопрос Виктория Игоревна, усаживаясь на стул.
– По религиозным убеждениям – у меня был шабат, – отвечал и одновременно протискивался к своему месту Семён.
– Когда ты уже успел стать верующим?
– Видите ли, недавно один мой знакомый раввин…
– Всё, хватит, закрой рот, и чтобы до конца урока я тебя не слышала, – отрезала Виктория Игоревна.
– Хозяин барин, – действительно замолчал недавно уверовавший.
– Так, о чём это я… Ах да, молекула водорода…
Виктория Игоревна Сахарова была человеком непростой судьбы. Ей исполнилось всего тридцать пять лет, когда её муж знойной летней ночью полез пьяным купаться в озере и утонул, оставив супругу с пятилетним мальчиком сиротами. Поначалу она вздохнула с облегчением, так как прекратились пьяные загулы и пьяные же побои, однако одной воспитывать сына оказалось непростой задачей. Прежде всего финансовой. Будучи учителем химии, вдова решила стать завучем и взять классное руководство над 9 «А». Она звёзд с неба не хватала, жила скромно и по большому счёту безрадостно. В качестве единственного утешения у неё имелись дети. Что родной сын, что неродные девятиклассники – души в них Виктория Игоревна не чаяла. Иногда это приводило к не лучшим для неё последствиям, особенно если заступничество происходило за людей, чья вина лежала на поверхности. Однажды, вступившись за одного такого подопечного, ей сделали серьёзный выговор, что вкупе с чувствительной нервной системой привело к срыву. Стоит ли говорить, любовь эта была безответной, и обратная связь от учеников если и поступала, то только на нервы и большое сердце.
Именно так обстояли дела с Надеждинским. В преподавательских кругах большинство учителей его не любило, считая легкомысленным повесой, правда, не лишённым эрудиции и, возможно, некоторых способностей. Причиной очередных нападок стали почти каждодневные опоздания и сопутствующая им клоунада – серьёзных тёть данный факт заставлял излишне напрягаться. «И что вы нам прикажете с ним делать?» – хором негодовала немолодая сборная по недовольству. «Что тут поделаешь, понять и простить», – великодушничала Виктория Игоревна.
Тем временем интереснейшее повествование о гидролизе прервалось звонком. «Все могут быть свободны», – донеслось из-за кафедры. «Как птицы в клетке», – заметил опоздавший. Сложившие промокашки в рюкзаки школьники лениво и не торопясь освободили помещение. Коридоры, наоборот, заполнились человеческими массами. Все куда-то спешили. Одни спешили в столовую, чтоб без очереди купить втридорога какого-нибудь «хрючева» и запить приторно сладким чаем из гранёного стакана. Другие торопились поскорее взять куртки из гардероба и пойти смолить за угол отцовские сигареты. Третьи шли в кабинеты подготавливаться морально и физически к следующей интеллектуальной экзекуции. Ну а кто-то никуда не спешил, предпочитая наслаждаться переменой в коридоре. Таким и был Семён Надеждинский. Походкой Чарли Чаплина он добрёл до лавочки у большого панорамного окна, сложенной из досок на радиаторе отопления. Сел, скинул тяжёлый из-за гранита науки рюкзак и пустился в думы. Минуты через две к нему подоспели одноклассники: Влад Собакин, Игорь Рыбченко, Витя Фалафель и Захар Громов.
Влада Собакина все в школе знали как тучного юношу с крайне вспыльчивым характером, близким к неврастении. Из-за своей фамилии ему досталась оригинальная кличка «Пёс», но то была не единственная черта, за которую она к нему приклеилась. Владик любил, как говорится, «приударить» за прекрасной половиной класса, развязно пообщаться о том о сём, словом, любил «повилять хвостом». В детстве он держался более закрытым, вплотную приблизившись к Северной Корее. Как и она, приходя в истерику по любому поводу: начиная от очередной двойки вплоть до замечаний насчёт внешности. Однажды тучный мальчик получил плохую отметку за контрольную по математике, и первая его классная в суровых тонах приказала сдать ей дневник. Тот надул щёки и грозно отказался. Классная в воспитательных целях подскочила с места к нему, схватила дневник и пошла обратно. Начиркав на линованных листах «парашу», она пустилась распекать, по её выражению, «негодника», из-за чего тот взорвался и принялся с выражением материть пожилую женщину. Голос его срывался на крик, а крик на откровенно поросячий визг, переходя на лай ротвейлера. В финале он сам подскочил к учителю и вцепился в дневник зубами, но та без боя сдаваться не захотела, поэтому была укушена до крови за указательный палец. Расстроенный мальчик истерично захохотал, побежал к вещевому шкафу и спрятался там от причитаний классной руководительницы и смеха одноклассников. Истеричный смех перешёл в не менее истеричный плач. Пришлось даже вызывать родителей, дабы хоть они смогли успокоить разбушевавшееся чадо. И вся сцена, достойная Большого театра, закончилась только под конец учебного дня.
Похожая история случилась в седьмом классе на уроке литературы. Тогда Алёна Дмитриевна вышла из запоя и была, мягко говоря, не в настроении. Чтобы хоть как-то развеяться, она заставила читать «Слово о полку Игореве» нерадивого ученика, маявшегося тыканьями пальцами в телефон. Так как в телефоне было интереснее, он беспардонно отказался со словами: «а чё всё я, пусть вон отличники читают», продолжив водить большим пальцем по экрану. «Я не поняла, что ещё за восстание Спартака у меня в кабинете?» «Я за «Зенит» болею», – отвлёкся молодой болельщик. «Да мне насрать, за кого ты там болеешь, читай давай, иначе на одну двойку тяжелее станешь», – не унималась учительница. «Ставьте, мне всё равно». «Ах, всё равно тебе», – разгорячилась докрасна Алёна Дмитриевна. Она тяжеловесно ринулась к саботажнику и за дневником, сметая всё на своём пути. Влад в один миг покраснел, как помидор, и изо всех сил стукнул кулаком по парте. В ответ на что его оппонент кинула дневник на пол со словами: «ну, Собакин, апорт!» Это вывело его из себя окончательно, он встал и почти бегом помчался к обидчице с криками: «да ты ведьма!». «Ведьма» встала в стойку, но её противник оказался проворнее – взяв дневник, Владик швырнул его с чувством прямиком ей в лицо. Отпрянув, Алёна Дмитриевна взяла реванш и накинулась на крепыша, начав бить его остатками дневника. Из кабинета доносились крики взбешённой волчицы и дикий рёв медведя. Скоро остановить непотребство прибежал физрук, увидевший валяющихся на полу ученика с учителем, сначала растерявшийся. Но потом с помощью трёх крепких десятиклассников рефери удалось оттащить разгорячённых борцов в разные углы ринга. Итого потери составили: порванный дневник и сломанная первая парта, которая первая приняла противников. Синяки на физиономии Алёны Дмитриевны в расчёт не берём, ибо они растворились среди мешков под глазами, а на Владе Собакине всё быстро зажило, как сами знаете на ком. Всё-таки чувствовалось в его натуре что-то дикое, неукрощённое. Правда, в последнее время он научился контролировать приступы ярости, хотя природа иногда всё же брала своё.
«Пёс», как к нему обращались с подачи Семёна, общался в основном с одноклассниками, да и то только в школе (если не считать родителей). Зная его вспыльчивость, Витя Фалафель любил набрасываться на него, завязывая шуточный спарринг, порой переходивший в настоящий. Вообще, Витя имел реноме знатного задиры, часто пытавшегося уязвить физически более слабых. С детства он общался с Семёном, однако последний не испытывал от этого восторг, так как часто становился объектом этих уязвлений, доходивших порой до открытых конфликтов и столкновений. В общем, будучи жертвой этих нападок, он старался всячески избегать «друга детства». Внешностью Витя был смазлив, белокур, чем нравился противоположному полу и проблем в общении с ним не испытывал. Знавал Фалафель также много приятелей из среды любителей «жизни по понятиям», и чем больше якшался с ними, тем меньше его тянуло к школьным товарищам. Как человек Витя представлялся мелочным, сиюминутным, являясь нарциссом внутри и жёстким эгоистом снаружи. В плане увлечений сабж любил «погонять футбол» и в целом активные виды спорта, в которых имел некоторые успехи. В основном все они пришлись на его беззаботные детские годы. Слушал Витя исключительно самую модную, с позволения сказать, музыку, ходил по актуальной гоп-моде и с виду походил на типичного обитателя типичной российской подворотни. Читать он не читал, считая это утомительным и бесполезным занятием, поэтому его лексикон и круг тем для общения был довольно узок, как надетые на нём джинсы. Но учителя оставались им довольны, ставили ему хорошие оценки и вообще считали «способным мальчиком». Что обеспечивалось за счёт соседа по парте, то есть Надеждинского. Итого: Витя Фалафель – это заурядная посредственность, которая всегда находилась в центре внимания, являя собой человека мелочных личных качеств и скромных качеств умственных. Типичный герой нашего времени.
Игорь Рыбченко, он же «Большое гнездо», «Пушкин», «Панк» или просто «Гаврик» внешностью напоминал помесь молдавского босяка и гастарбайтера из Средней Азии. Из ярких черт лица у него можно отметить смуглую кожу и вороные вьющиеся кудри, послужившие поводом для большинства его прозвищ. Характером он представлял собой человека ветреного и беззаботного. На уроках «Гаврик» занимался преимущественно разговорами по душам с Владом Собакиным, лишь иногда отвлекаясь на замечания учителей. Общался Игорь довольно много, но не всегда соответственно обстановке. Однажды после школы они с «пацанчиками» решились закупиться на карманные деньги стрессом для желудка, и уже в очереди речь зашла о качестве магазинных пирожков. «Мне три пирожка с капустой и «кока-колу», – обратился тогда к продавцу Влад. «Смотри не обосрись, а то нагрузишься и до сортира не добежишь», – залился хохотом на весь магазин Игорь. «Слышь, козявка, хавало прикрой, не то воняет», – ответила на грубость грубостью хамоватая продавщица. «А теперь, гардемарины, быстро ножки в ручки, а не то до сортира не добежите», – продолжила она. «Эй, малахольные, не задерживайте очередь», – послышался из неё старческий скрип, который только подлил масло в чан веселья. «Вы, бабушка, лучше поберегите силы, вам ещё домой идти», – загромыхал весельчак, идя к выходу. «Иди, иди, без тебя разберусь, что мне лучше», – проворчала им вслед старушка.
Вообще же Игорь Рыбченко слыл на все окрестности чудовищно не пунктуальным человеком. Он умудрялся всегда и везде опаздывать, будь то уроки или встречи с ровесниками. Как шутил Семён: «Игорь и на собственные похороны опоздает». Поначалу все считали это милой особенностью, шалостями, «фишкой», но, когда это стало явлением постоянным, все стали напрягаться. Обычно «Гаврик» опаздывал минут на пятнадцать-двадцать в самый разгар учебного процесса, буквально врываясь в помещение, как правило, со словами: «полицию вызывали?» Знания у него в мозгу содержались специфические, преимущественно связанные с анатомически-половыми особенностями Homo Sapiens с некоторой долей оригинальности. Разумеется, с соответствующими темами для разговора. «Что будет, если член в стакан с кипятком опустить?» – вслух пускался в размышления малолетний теоретик. «Он определённо пастеризуется», – с умным видом отвечал Надеждинский. «А если анальное отверстие женщины залить эпоксидной смолой?» – не успокаивался почемучка. «Это элементарно, как дважды два, у женщины на одно отверстие станет меньше», – продолжал научные изыскания великий физик и логик.
С женским полом Игорь «Большое гнездо» вести словесные перестрелки особо не любил и занимался этим единственно в самых крайних случаях, то есть по учёбе. Учителя, да и взрослые в целом, любить его не любили, называя то «оболдуем», то «Незнайкой». Сверстники по большей части относились к его особенностям снисходительно, правда, подавляющее большинство интереса к нему не питало от слова совсем. Сходства с Незнайкой действительно наблюдались – будучи недотёпой, Рыбченко привлекал публику своим, не побоюсь этого слова, «обаянием».
Пятую вершину пентагона образовал скромный мальчик по имени Захар Громов. Это был человек контрастов. Его внешность словно загадывала загадку – лицо своими чертами походило не то на калмыцкое, не то на среднеазиатское с примесью русских фенотипических особенностей. Рост у него имелся средний, около метра семидесяти, тело смотрелось как таковое у начинающего атлета, на голове колосилось небольшое поле тёмных локонов. Сам же он вёл себя скромно до безобразия. Можно даже сказать до замкнутости в и на самом себе. За свои азиатские черты Захар удостоился прозвища «Батый», как выразился сам Семён, «за широкие горизонты в не очень широких глазах». Псевдоним прижился, и вскоре весь круг общения Захара начал называть его именем известного монгольского военачальника. Будучи генералом по фамилии и ханом по прозвищу, Захар Громов проявлялся как личность хоть и контрастирующая, но по сути заурядная. В школе он почти ни с кем не общался, а если и общался, то обрывками общих фраз с какими-то эпилептическими ужимками. Амбиций в учёбе «Батый» не демонстрировал и занимался ей по случаю, если не сказать честнее, по принуждению. Дома «сын монгольского народа» держался как монах в келье, которому бога заменили компьютер и игры в жанре «шутер». С ними он проводил большую часть своего свободного времени и лучшую часть своей жизни…
Но вернёмся к нашим героям. Все уселись на импровизированной лавке с со сборниками баек и фантазий, они же «учебники истории», в руках. Перед ними стояла задача выучить один параграф за одну перемену – бартер, в общем-то, справедливый.
– Да-с, жили раньше люди… На колчаковских фронтах воевали, а может быть даже были ранены. Да, погибали, но за что? За идею. Вот кто-нибудь из вас может погибнуть за идею? – мечтательно проговорил Семён, уперев взгляд в потолок.
– А ты бы смог? – перебил его Витя.
– Куда уж мне, я букашка по сравнению с этими великанами, – ответил зачинщик разговора.
– Фанатиками они были и воевали за то, что заведомо неосуществимо. Утопия, одним словом, – ввернул красное словцо Игорь.
– Слышали ли вы, месье Игорь, что-нибудь про первобытный коммунизм, при котором человечество прожило большую часть своей истории?
– Сказки это всё, разве ты считаешь, что неандертальцы читали Маркса и знали что-то про классы? Они и ходили, наверное, с трудом, – съехидничал Фалафель.
– При коммунизме нет классов, к тому же я не мерил бы остальных по самому себе, особенно тех, кто жил несколько десятков тысяч лет назад, – перешёл на серьёзный тон знаток классовой теории.
– О как, нет классов, то есть и школ у них тоже не будет? – включился в полемику Влад.
– Месье Шариков, получение образования – всего лишь право, никак не обязанность. Вы можете, не дожидаясь коммунизма, уже сейчас никуда не ходить, а лежать сутками на диване, смотреть в потолок и онанировать, отвлекаясь лишь на приём пищи и вывод оной из организма.
– Да не, меня мать сожрёт с говном за такое или вообще выгонит, и где я тогда буду лежать и онанировать? – с улыбкой ударился в софистику Собакин.
– Работать идите, – предложил Надеждинский.
– Да кому он такой нужен без образования? Вон он какую себе мозоль отъел, кто ж его возьмёт с мозолью? – снова ввернул фразу Игорь, постукивая обладателя «мозоли» по животу.
– Поэтому мы здесь сегодня собрались, – поставил точку в споре Семён. В ту же секунду прозвенел звонок.
– Хорош базарить, идти пора, – сказал Витя, и все не спеша двинулись к кабинету.
Маргариту Леопольдовну Свечникову все знали как женщину среднего возраста, однако сохранившую для своих лет довольно свежий вид, вид недавно открытой второй молодости. Её лицо украшали очки с прямоугольными линзами, которые придавали ей лёгкую ноту импозантности, а чёрные волосы без седых вкраплений визуально скидывали лет пять. Фигурой для своих лет Маргарита Леопольдовна также была весьма бодра. Сохранившаяся талия, вздымающийся бюст, видимый даже сквозь блузу, мясистые икры в комплекте с длинными ногами вполне могли привлечь какого-нибудь отставного офицера. И только подойдя ближе к этому экспонату отживающей эпохи, замечалось изрытое морщинами лицо и потухший блеск в глазах. В целом, неплохой экземпляр, доживший до наших дней в целости и сохранности, покрывшийся тонким слоем патины, она могла стать объектом обожания пубертатной публики, но жизнь распорядилась несколько иначе. Маргариту Леопольдовну не любили. Кто-то даже ненавидел. Причина крылась в строгом характере, который появляется у всякого, кто отработал в системе пенитенциарных учреждений среднего образования хотя бы лет десять. За глаза её называли «историчкой», реже «истеричкой», ещё реже просто по отчеству.
Урок у неё обычно начинался с фразы: «здравствуйте, дорогие учащиеся», произносимой строгим холодно-отстранённым тоном завуча. Однако то была лишь прелюдия. После леденящего спину приветствия, как правило, начиналась «сводка с фронта», как однажды выразился Семён. Суть «сводки» заключалась в пересказе новостей из телевизора с собственными комментариями, а затем непосредственно из школьных будней. Эта «пятиминутка ненависти» делалась с тонким расчётом усыпить внимание жертвы. Когда Маргарита Леопольдовна видела, что кто-то начал позёвывать, она резко обрывала пустую говорильню фразой: «теперь давайте проверим домашнее задание». Тут же все присутствующие оживлялись, принимаясь судорожно оттирать слюни с пожелтевших страниц и листать учебник в поисках заданного параграфа. Конечно, это была лишь бессмысленная агония – выдержав мхатовскую паузу, называлась фамилия жертвы. По такому сценарию протекал каждый урок из года в год. Не стал исключением и этот.
– Итак, рассказывать про Колчака и интервенцию будет…, – властная женщина стала водить тыльной стороной шариковой ручки по списку фамилий, – рассказывать будет… Собакин.
– Чё всё я да я, пусть интеллигенция распинается, – возмутился упомянутый, показывая в сторону парты Надеждинского и Фалафеля.
– Сам господин случай выбрал тебя, поэтому вставай и приступай к рассказу.
– Я не учил, – честно признался Влад.
– Послушай, Собакин, у тебя нет ни одной оценки выше двух баллов, одни «лебеди». Может, ты их коллекционируешь? Нет? Почему опять не готов?
– Я ночью вагоны разгружал, – в кабинете послышалось оживление.
– Да уж известно, какие он вагоны ночью разгружал. Не обляпался хоть? – раздалось замечание со второй парты.
– Фалафель, молчание – золото, особенно когда тебя никто не спрашивает. Свои колкости оставьте на входе в учебное заведение, здесь вам не вертеп, – обратилась тонкая учительская натура к шутнику.
– А чё я такого сказал? – как бы попробовал оправдаться Витя.
– «Чё» по-китайски знаешь чё? Не знаешь? Вот и сиди тихо, пока тебя не спросят. Эх, Собакин, не аттестовать бы тебя, ты же прям злостный двоечник, но ведь тогда придётся тебя ещё год терпеть. Как минимум, – задумчиво произнесла Маргарита Леопольдовна.
– Вот видите, вы же сами плодите нищету ума своим попустительским отношением к школьной действительности, сами поддерживаете уродливую конъюнктуру, – оживился Надеждинский.
– По-твоему, Надеждинский, я должна тут распинаться перед одним раздолбаем, который не хочет учить сам и мешает учиться остальным? – резонно заметил педагог.
– Вы должны донести информацию до всех участников процесса, так сказать, заинтересовать молодёжь материалом.
– Может быть мне ещё станцевать для вас? Краковяк. А то и польку. Моя задача заключается в ознакомлении вас с материалом и проверкой, как вы его усвоили. Если материал усвоен плохо, то кто в этом виноват?
– Вы и виноваты, раз не смогли заинтересовать публику. Здесь нужен другой подход, необходимо доносить информацию в удобоваримой форме, устраивать тематические игры, а для неуспевающих организовать консультации. Если и это не сработает, то уже тогда можно развести руками со словами «человечество не исправить…» – высказался как на духу юный Макаренко. В момент начала своей патетичной речи он встал, по окончании же спича раскрасневшимся сел на место, обтирая испарину рукавом рубашки.
– Это всё очень интересно, но почему я должна ради каких-то лентяев жертвовать своим свободным временем. И кто мне оплатит это время? Может быть ты, реформатор-самоучка? –загорячилась консервативная женщина, приверженец прусской школы.
– Мне кажется, вы сами должны решить, кто вы и зачем здесь находитесь. Или вы типичный человек, со своими достатками и недостатками, который отсиживает зарплату. Или Учитель с большой буквы, рыцарь без страха и упрёка, обязанный чему-то научить, несмотря ни на какие обстоятельства, – закончил тираду Семён. На минуту повисла немая сцена.
– Да вы идеалист, молодой человек, но ничего, когда посидите в этом кресле хотя бы лет пять, то посмотрим, каким рыцарем будете вы. Запомните: не человек ломает систему, а система ломает человека. Так, заболтали вы меня, через пять минут звонок. Поэтому у вас будет двойная домашняя работа, спасибо можете передать заступнику за сирых и убогих, – на персоне молодого реформатора заострили неодобрительные взгляды почти все те, чьи права эта персона попыталась отстоять.
На сей раз со звонком публика никуда не спешила и вальяжно направилась к выходу. В коридоре образовалась толпа. Последним помещение покинул зачинщик спора и причина двойной «домашки».
– Ну и кто тебя за язык тянул, Ганди недоделанный, – Фалафель толкнул своего соседа так, что тот от полученного импульса отшатнулся к стене. Кольцо недовольной общественности сжалось.
– Разве вам нравится, когда вам недодают знания или считают за «раздолбаев», которые ничего не могут? – попробовал привлечь одноклассников на свою сторону «заступник за сирых и убогих».
– Ты всех под одну гребёнку не расчёсывай. Если Пёс ни хера не делает, а только вагоны по ночам разгружает, то это не значит, что остальные такие же, – продолжил собственные умозаключения Витя.
– Действительно, мы же не такие, – разнеслось среди толпы.
– Да как вы не понимаете, сначала она расправится с Владом, потом возьмётся за нас. К тому же объём домашки не увеличился, просто за один урок нужно рассказать содержание двух, – отчаянно пытался переубедить толпу виновник происшествия.
– Короче, ещё раз чё-нибудь подобное выкинешь, и мы будем разговаривать по-другому, – почёсывая кулак, пригрозил Фалафель, – на следующем уроке поднимешь руку и расскажешь два параграфа, иначе будет больно.
– Правильно, Витя, нечего вперёд локомотива гнать, – грянули одобрительные возгласы. Напоследок радетель за интересы класса толкнул отошедшего от стены ещё раз и ушёл с остальными. С униженным остались только Игорь, Захар, Влад и Василий Кривенко.
Василий или же просто Вася располагал ростом ниже среднего, рыжими волосами и веснушчатым лицом, был худощав, но вместе с тем подтянут вследствие постоянных променадов. С детства он зарекомендовал себя бойким мальчиком, душой компании и хорошим другом. Треть жизни проводилась им на улице в составе друзей детства, с которыми им сначала гонялись во дворе голуби, а ближе к девятому классу гонялись по пищеводу спиртосодержащие напитки различной крепости. В школе Василий имел контакты, как правило, с одним Захаром и парой субъектов из параллельного класса. Предметом их разговоров между собой являлись компьютерные и телефонные игры, женская половина их знакомых, школьные неурядицы и прочая юношеская дребедень. Справедливости ради, в последнее время круг его общения расширился, и Вася переместил внимание на одноклассников. Правда, с одноклассницами общение не ладилось, что, впрочем, его беспокоило не сильно. Характерной особенностью Василия можно назвать обострённое чувство «справедливости». Разумеется, в собственном её понимании. Если нечто совершалось вопреки ей, то им предпринимались немедленные шаги по искоренению «несправедливости». Опять-таки, в своём понимании. Но каким бы сильным ни было желание искоренить несправедливость, хотя бы вокруг себя, порой обстоятельства оказывались сильнее. Особенно когда сильнее оказывались люди, её вершившие. По большому счёту именно поэтому и не заладились отношения между Витей и Василием. Первый считал второго зазнавшимся слабаком, который «как крыса судачит из-за спины», а последний первого «заносчивой посредственностью с замашками нарцисса».
После инцидента возле кабинета истории Василий подошёл к скамейке, на которой расположились свидетели и пострадавший. Сделал он это по нескольким причинам. Во-первых, из-за натянутых отношений с Фалафелем, которые инстинктивно заставляли его искать себе союзников в такой непростой ситуации. Во-вторых, учился Василий чуть лучше Влада, поэтому проникся речью Семёна. А в-третьих, сама личность Семёна начала в последнее время ему симпатизировать, причиной чему сам симпатизировавший находил в моральных качествах и индивидуальности объекта своего расположения.
– Да, Сёмыч, выдал же ты, не ожидал от тебя. Ты на этих неблагодарных внимания не обращай, пусть сами за себя вступаются, – попробовал приободрить он жертву народного гнева.
– А, Василий, это ты, спасибо тебе, ты как всегда прав, – очнулся от навалившейся задумчивости Семён.
– На твоём месте я бы вообще перестал общаться с этим Витькой. Разве ты не видишь, что он пользуется тобой, твоими знаниями, и как только ты делаешь что-то вопреки его хотению, то происходят подобные ситуации.
– Вот вы, господа, никогда не замечали удивительный факт: люди, которые служат для народа, для его блага, больше всех страдают от его неблагодарности, и как только происходит одна самая пустяковая неудача, то она перечёркивает всё хорошее. Всё хорошее, бывшее до этого.
– Да ты не расстраивайся. Подумаешь, с кем не бывает. Сейчас география будет, отвлечёшься. Слушай, курчавый, – обратился Василий к Игорю, – делал домашку?
– Мне-то зачем? Я её сдавать не собираюсь, а тройку она мне и так нарисует, будто бы в первый раз. Кто её вообще делает?
Последние слова Игорь молвил с ироничной улыбкой и нотками некоего вызова в голосе, оглядев при этом всех членов ареопага. Во всё время интеллектуальных бдений Влад Собакин смотрел куда-то в стену, переводя стрелку взгляда то в пол, то на проходивших мимо семиклассниц. Иногда он отвлекался на угрызения кожи вокруг ногтей, за чем выученным движением вытирал обслюнявленные пальцы об штаны. С выполнением всех важных действий Влад вставлял глубокомысленное «М-да-а» и замыкал цикл наново. Василий стоял напротив Семёна, засунув руки в карманы, Игорь находился по левую его руку, Собакин по правую. Захар сидел рядом с Игорем. Сам же мэтр сидел в центре и о чём-то размышлял. Наконец прозвеневший звонок отвлёк от глубоких дум.
– Сдаётся мне, господа, это была комедия, – с каким-то тайным смыслом проговорил он, встав и зашагав к кабинету, находившемуся в противоположном конце коридора. Остальные члены ареопага переглянулись между собой и пошли следом.
Ирина Петровна Сермяжная жила женщиной лет сорока, низкого роста и в целом невыразительного внешнего вида, однако некоторые черты позволяли узнать её из тысячи. И главной из них с уверенностью можно назвать лицо. Оно было довольно прямолинейно в том смысле, что издалека напоминало параллелепипед. Волосы имели каштановый оттенок и своей структурой смахивали на куски проволоки. Кожа сочетала в себе бледно-телесный и красные цвета, из-за чего складывалось впечатление, будто бы Ирина Петровна чем-то хронически болела. Разгадка сего явления на поверку оказывалась проста как два рубля – уважаемый педагог наносил такое количество макияжа, словно бы пытался заштукатурить кратеры на Марсе. К тому же на «штукатурку» у неё очевидно имелась аллергия, поэтому слёзы с её глаз не сходили никогда. В свою очередь являясь причиной постоянно опухших глаз. В заключение о голове – выглядела она непропорционально большой относительно довольно тщедушного тела. Благодаря чему Надеждинский нарёк её профессором Доуэлем, правда, осознав, что с профессором погорячился, стал именовать её просто «мадам Доуэль». Наряды мадам Доуэль подбирала себе довольно экстравагантные, иногда не соответствовавшие высокому званию учителя, более подходя дворовой девке. И чем глубже был вырез декольте и короче юбка, тем саркастичнее были обсуждения среди школьников. Ирина Петровна, видимо, не обращала внимания на тот факт, что её грудь напоминала тёрку, а ноги две сучковатые коряги с варикозом, похожим на чёртика из капельницы. Но главный недостаток этой многоуважаемой женщины проявлялся, как только она открывала рот.
