скачать книгу бесплатно
В знак согласия я молча кивнул и еле выговорил:
– Мы отмечали мой день рождения. Мне сегодня исполнилось двадцать пять лет.
– Да ладно, может, тебе уши надрать в честь такого случая? – сказал он таким игривым тоном, что у меня и вправду начали гореть уши.
В душе вскипела ярость, и я нервно заёрзал на сидении, с укором взглянув на него.
– Успокойся, – возмутился пискляво худощавый младший лейтенант.
– Оставь его, на месте разберёмся, – вмешался хриплым голосом капитан, слегка повернув голову.
Время было за полночь. За окном машины мелькал наш город, одетый в осеннюю сырость. Я никак не мог поверить в то, что произошло со мной. С ужасом мысленно оглядывался назад, вспоминая визг тормозов и неподвижное тело. Этот мучительный момент остался тяжёлым камнем внутри, не отпускал. Ничего хорошего я уже не ждал…
Результаты медэкспертизы подтвердили, что в крови содержалось превышенное количество алкоголя. Я впервые в жизни стал подозреваемым. Вместо подписки о невыезде была определена мера пресечения в виде заключения под стражу. Страх перед неотвратимостью наказания ослабевал. Я пытался рассуждать более отвлечённо.
Видимо, есть место неизбежности в нашей судьбе и она уже определена кем-то или чем-то. Скорее всего, это связано с прошлыми воплощениями. Сейчас модно так думать. После таких рассуждений я успокоился, и настроение у меня поднялось. Значит, так надо! Всё, что ни делается, – к лучшему…
Время, как и следствие, тянулось долго и монотонно. А я чувствовал себя отвратительно.
* * *
Зима уже вовсю вошла в свои права и, что не свойственно Уралу, была не слишком суровой. В камере стояла стылость. К жизни в заключении я уже как-то приспособился. Заключённые иногда не знали, чем занять друг друга, и часто безо всяких причин отношения между ними переходили в стихийные ссоры и схватки.
Когда становилось слишком громко и шумно, дежурный постовой заглядывал в смотровой глазок и дубинкой ударял по железной двери. Мгновенно всё затихало. С важным видом почти каждый начинал доставать папиросы, сигареты из карманов штанов и спортивных курток…
Меня заинтересовал худощавый и сутулый Степаныч, самый пожилой из сокамерников, с седыми волосами, по погонялу Старый. Его морщинистое лицо со впалыми щеками ничего не выражало. В глазах застыла непроходимая тоска. Имел не первую ходку, знал, что ждёт его дальше. Спокойный и рассудительный, спешить ему некуда. Жизнь для него в этих стенах стала привычной. Мне это казалось странным. Степаныч отличался от остальных какой-то врождённой «народной» интеллигентностью: почти не матерился и как-то обходился без блатного жаргона.
Однажды после ужина, когда мы с сокамерниками пропустили по кругу чифирь, мне удалось его разговорить, побеседовать за пачкой сигарет, можно сказать, по душам.
Расслабившись, все лежали и упорно пялились на экран телевизора, выплёскивавшего громкие звуки, и наша беседа никому не мешала. Мы со Степанычем сидели в самом углу. Я подумал: «Он искалечил собственную жизнь и особо не парился по этому поводу. Откуда такая склонность к жизни в заключении?»
После моего щекотливого вопроса он тяжело вздохнул, некоторое время смотрел на меня, после чего глухим басом начал свой эпохальный рассказ:
– Я пил, и много пил. По молодости пил только водку, и то после работы. Токарил на заводе посменно, и образование у меня имеется. Вначале пил только после работы в первую смену. Водка мне казалась необыкновенно вкусной, после неё было лёгкое ощущение в теле и душе. Чаще всего пил в забегаловке с друзьями или коллегами по цеху. С азартом откупоривали тугие пробки и со смаком закусывали полукопчёной колбаской. Даже когда в магазине колбаса была в дефиците, в заводском буфете её можно было купить всегда.
Доползал до дома уже мертвецки пьяным. Жена, непричёсанная, одетая по-домашнему, видя такого меня, с каменным лицом молчаливо впускала. Каждый раз я пытался говорить одно и то же, вернее, еле выговаривал заплетающимся языком: «Из-з-вини, до-о-ро-га-а-я». Тут же в коридоре падал на пол, как булыжник. Она срывала тапок с ноги и с остервенением начинала меня им лупить по всему телу – куда попадёт. Кричала всё время: «Скотина! Сволочь! Паразит!» Я пытался закрывать лицо руками. Когда злость из жены выходила, она успокаивалась, а я вырубался.
Несчастная Рая стягивала с меня ботинки, носки, брюки – в общем, всю одежду. Иногда я здесь же обсыкался, прямо лёжа на полу. Потом за ноги она затаскивала моё мёртвое тело в комнату, бросала на пол одеяло. Так я кантовался до утра, – тут он от бессилия замолчал, словно у него сдавило горло. Видимо, его память вошла в состояние того, мертвецки пьяного…
После небольшой паузы я снова достал сигарету из пачки, лежащей на столе. Закурил, сильно затягиваясь, выпуская дым кольцами. Степаныч сделал так же.
Я покосился на него, спросил спокойно:
– Была серьёзная причина так жрать водку?
Он пожал плечами, задумался. Видно, искал причину в тайниках своей памяти.
– Что тебе сказать? Наверное, я никогда не был счастлив. Водку любил пить. Да и в вытрезвителях частым гостем бывал…
– А дети у тебя есть?
– Нет, – сказал как отрезал. – Детей у меня нет. Да и жена после десяти лет совместной жизни ушла. Развелись мы. Она вернулась к себе в деревню. Я жил один в однокомнатной квартире. Тут совсем запил. С завода ушёл. Грузчиком подрабатывал. Вкус водки уже перестал чувствовать, вливал в себя всякую бормотуху. Так и не образумился. Однажды от пьянки чуть не сдох. Еле откачали. Лечился. Бесполезно: ещё хуже стало. Правда, я уже и смерть свою искать начал…
При слове «смерть» меня передёрнуло. На краткий миг в воспоминаниях ярко вспыхнула полупрозрачная Рената и её тело. Мурашки прошли по спине. Я ушёл в себя, вроде уже не слушал Степаныча. А он продолжал глухим басом облегчать свою душу.
– Лет под сорок мне было тогда. Я до сих пор не понял как: то ли случайно оказался в хулиганской потасовке, то ли намеренно принимал участие в драке, – но угодил в тюрьму. Не вникая, со всеми предъявами согласился и молча подписал бумаги, которые мне подсунули. Смерть свою я так и не нашёл. Таким образом болтаюсь больше десяти лет после первой ходки. Всё по тюрьмам да по ссылкам, – тут он хмыкнул. – Зато бухаю только между ходками. Погуляю на воле несколько месяцев, сотворю небольшую пакость – и опять сюда. Я привык так жить, в системе так сказать, – опять хмыкнул. – Может, здесь и подохну, если Бог даст… – Степаныч умолк и взглянул на меня: – Молодой, ты не слушаешь?
Я стряхнул с себя наваждение, посмотрел в упор на Степаныча.
– Почему? Слушаю, – ответил я уверенно. И хотя моё внимание было отключено от откровений Степаныча, почти всё, что он говорил, дошло до моих ушей, и я добавил: – Выходит, тебя тюрьма от смерти в пьяном угаре спасла.
– Так вот и получается.
Старый рецидивист умолк. Я тем временем пытался восстановить приятные ощущения, полученные от полупрозрачной девушки. В сизом от сигарет дыму хотел восстановить её образ. Но, увы, в тюрьме она ко мне ни разу не явилась. Расстроенный, я обвёл взглядом всю камеру, словно отыскивал Полупрозрачную. Но мои глаза вновь невольно остановились на Степаныче. Он раскраснелся, продолжая беспрерывно курить. Руки его слегка дрожали.
Неожиданно для нас обоих я спросил:
– А как же воля?
Он меня удивил своим ответом.
– Кабы была у меня сила воли, я бы не пил так, что дошёл до ручки, и был бы на воле… А здесь я себя и так свободным человеком чувствую. – Сделав паузу, продолжил: – Там, на воле, моя свобода никому не нужна, без толку она там, лишний я там. Погибну. Вонючим бомжем не хочу становиться. Такое дело – совсем не человек и даже не животное… – тут он причмокнул губами.
Я чуть заметно усмехнулся, подумав про себя: «Философски размышляет Степаныч». Наверное, у каждого своя правда. А вот в мою правду навряд ли кто поверит, разве что Ангелина.
* * *
Прошла пара месяцев. Расследование по моему делу почему-то затягивалось… После тюремного обеда дверь камеры с грохотом открылась.
Дежурный конвоир монотонно произнёс:
– Глебов, на выход.
Я поднялся со скамейки. С секунду постоял спокойно. Затем сжал губы, ни слова не говоря, застегнул молнию на мастерке. Возможно, свиданка. Кивнув головой сокамерникам, направился к выходу.
– Лицом к стене, руки за спину! – прозвучала мёртвая фраза, доведённая до автоматизма, из уст дежурного.
Я покорно продолжал следовать командам. В душу вонзилась тревога. В голове теснились всевозможные воспоминания, пока мой охранник запирал металлические двери.
– Пошёл вперёд! – скомандовал он вновь.
Передо мной простирался тюремный коридор. Ощущение тревоги усиливалось с каждым шагом. Мне требовалось немало душевных сил, чтобы взять себя в руки. Я пытался воспроизвести в памяти черты лица Ренаты. Но почему-то её образ стирался в моём воображении. Вместо неё передо мной опять возник тюремный деревянный пол, окрашенный в коричневый цвет, толстые стены, покрытые серой краской, сводчатый потолок. Всё напоминало о прошлых столетиях.
По легенде, Екатерина II ещё с XVIII века начала создавать тюремные замки. Первая буква её имени – «е». Вот и были тюрьмы построены со своеобразной планировкой, напоминавшей эту букву. Об этом знали все заключённые.
В конце коридора, на стыке двух стен, на всех этажах крепились большие прямоугольные зеркала. Я четырежды спускался с этажа на этаж, но ни разу не посмел взглянуть на своё отражение: боялся увидеть образ полупрозрачной девушки. Внезапно поймал себя на том, что неосознанно обвиняю её в случившемся со мной. Это она не посмотрела на дорогу. Это она могла остановиться. Это она забыла об осторожности и о мало-мальском самосохранении. Это всё она! Но внутренний голос почему-то не соглашался: это не она! Это я сел за руль выпившим! Это я нёсся на огромной скорости! Это я рисковал, разгоняясь в такую погоду! Это я! Или… Это мы! И она, и я! Мы оба сделали всё, чтобы эта трагедия произошла. Так должно было быть. Это. Мы. Оба.
Когда дежурный конвоир подвёл меня к камере ожидания, сразу наступило облегчение. Я глубоко вздохнул: теперь точно знал – свиданка. Из распахнутой двери комнаты потянуло затхлым запахом, что свойственно старым постройкам. «В коридоре было посвежее», – ухмыльнувшись, подумал я.
Бегло и оценивающе осмотрел всю камеру. Семь пар глаз одновременно прострелили меня взглядом. Немного смутившись, я обернулся к решётчатому окну, за которым ровно падал снег. Неприязнь тут же прошла.
Вертлявый пацан подбежал ко мне:
– Слушай, закурить дай.
Молча из заднего кармана спортивных брюк я достал пачку «Явы». Открыв её ловко, стукнул средним пальцем по дну пачки – тут же одна сигарета выпрыгнула.
– Бери.
– Хм, ну ты даёшь!
Я толком не успел осмотреться, как тут же прошла команда:
– Руки за спину! Выходим по одному!
Взволновался. Наверное, Дениска пришёл.
Я оказался в третьей кабинке. И действительно, через затемнённое окно смотрел с серьёзным видом на меня мой младший брат. Я сразу уселся напротив. Опустившись на стул, поднял телефонную трубку и удобно облокотился на прикреплённый к полу стол.
– Ну, здорово, что ли! – постарался я сказать бодрым голосом.
Брат, пытаясь улыбнуться, ответил в трубку:
– Здорово, Альберт. Ты чё бледный?
– У меня всё нормально… – я пожал плечами, прилагая усилия, чтобы не выдать нервозность, и неожиданно возмутился: – На улице так морозно, что ли? Что ты тулуп на себя напялил?
– Вроде сегодня холодно, – ответил сдержанно Денис.
– Бог с ним, с этой погодой, ты лучше расскажи, что у вас нового.
– Письмо моё получил?
– Получил, но письмо письмом, лучше сам расскажи.
– Я ж тебе писал, что Ангелина родила под Новый год девочку.
– Жорик, небось, рад? Он всё хотел, чтобы жена ему дочку родила.
– Рад, конечно.
– Назвали как? – спросил я, потому что в письме ничего об имени сказано не было.
– Ты не поверишь! – ответил громко брат.
Я приложил указательный палец правой руки к губам, показывая: тише, мол. Денис заметил, что я слегка засуетился, выдержал паузу.
– Так ты мне скажешь или нет, как назвали девочку?! – возмутился я, хотя уже догадывался.
– Альберт, вроде ей дали имя в честь той…
– Выходит, девочку назвали Ренатой… – сказал я монотонным голосом и огляделся по сторонам, словно подспудно ожидая появления Полупрозрачной. Затем, схватившись за бегунок молнии в мастерке, начал его то расстёгивать, то застёгивать. Взяв себя в руки, повторил: – Значит, дочку Жорика зовут Рената, как и его двоюродную сестру.
В голове моей промелькнули строчки из письма Дениса: «Пострадавшая в аварии и была той самой девушкой, которую Жорик хотел пригласить на твой юбилей. Помнишь, Марк просил для младшего брата?»
– Кстати, а почему она тогда не пришла?
– Ей мать не передала. Когда Жорик звонил им, трубку взяла его тётя. Ну, мать этой сестры… – выдавил из себя Денис.
– Ладно, не напрягайся, это уже не имеет никакого значения, наверное… – задумчиво сказал я, всматриваясь через стекло в лицо брата.
Тогда я ещё не догадывался, что именно это и имело самое важное значение, серьёзным образом влияя на дальнейшее развитие событий в моей судьбе.
Денису, похоже, хотелось снять напряжение, возникшее между нами.
Он, вздохнув, промямлил:
– Я в передаче вроде принёс всё, что ты просил.
– Спасибо, – ответил я виновато и, стряхнув с себя задумчивость, обратился более оживлённо: – Серафиме что, не подписали разрешение на свиданку?
– Сам понимаешь, незаконная она.
– Ты помогай ей там по дому.
Брат нахмурился. Губы у него немного дрожали. Чтобы не выдать волнение, он стиснул зубы. В отличие от моей широкой физиономии его лицо было более худощавое, поэтому губы выглядели вытянутыми, но всё равно видно, что мы были родные.
Он застыл.
– Денис, как себя чувствует Серафима? – спросил я сердито и начал постукивать пальцами правой руки по стеклу.
Брат с испугом взглянул на меня:
– Не знаю. С работы приходит и сразу спать ложится.
– И ничего не говорит?
– Нет, говорит, что устала.
– Подозрительно как-то. В письме она ничего такого не пишет.
– Может, за тебя переживает? – произнёс Денис неуверенно.
Он меня озадачил. Продолжая смотреть сквозь стекло, я нервно улыбнулся. Разговор у нас как-то не клеился.
Серафима – добрая по природе девушка. Знаю, что она заботится о моём брате. Её бескорыстие может доходить до самопожертвования. Но Денис разгильдяй, я об этом тоже помню.
– Ты когда на работу устроишься?