скачать книгу бесплатно
Виталик шагнул ко мне в тесном коридоре, облапил руками за плечи, притиснул к себе и крепко сжал. В его действиях вроде бы не было ничего угрожающего – ну, подумаешь, двоюродный брат обнял сестру в честь знакомства. Но у меня внутри почему-то всё воспротивилось его близости, чужому запаху. Мне хотелось вырваться и отскочить на несколько шагов…
– А ты ничё, сестрёнка, – шепнул мне в ухо Виталик.
И тут я уже не выдержала, дёрнула плечами, высвободилась из его рук и шагнула назад.
– Ну вот и познакомились, – радостно подытожила тётя Инга. – Вы тут небось, охламоны, сожрали всё? Есть-то в доме нечего поди? Так вот что, Радка, сгоняй-ка до стекляшки – ну ты видела там, во дворе, – возьми картошку, рыбу… ну и бутылочку беленькой, конечно. Выпить же надо, так сказать, за приезд. Отметить, как люди.
Она быстро сунула мне в руку смятые купюры, и я и оглянуться не успела, как снова оказалась в подъезде перед захлопнувшейся перед моим носом дверью.
От такого я опешила. Я ведь, в конце концов, только что приехала, оказалась в посёлке впервые. Даже адреса толком не знала. Не говоря уж о том, что понятия не имела, о какой такой «стекляшке» речь. Как можно было отправить меня в магазин, не дав даже умыться с дороги? И всё же я решила про себя, что, наверное, таким образом тётя Инга хочет показать мне, что я для них своя, член семьи…
В общем, я кое-как разыскала среди одинаковых пятиэтажек «стекляшку» – ею оказался тот магазин с ветвистой трещиной в витрине, который я заметила, когда мы шли с остановки. Выданных мне денег на всё не хватило, но у меня оставалось ещё что-то в кошельке – чуть ли не с тех пор, когда жив был дед, и я добавила из своих…
Когда я вернулась – не сразу разыскав нужный мне дом – и вошла в незапертую дверь, обитатели квартиры, как выяснилось, уже успели переругаться. Мелкий Ванька – вероятно, это был именно он – стоял в коридоре в одной майке и почему-то без штанов и орал, размазывая сопли по лицу. Тот самый пацан, что открыл нам дверь – кажется, Слава, – кричал, перекрывая голосом завывания брата:
– И чё, она в моей комнате будет? Какого хера-то? Я на это не подписывался. Пусть с вами живёт!
– Со мной и так Ванька, и Витальку теперь ещё придётся переселять. А куда её девать, по-твоему? На коврике пусть спит? Ванька, заткнись! – рявкнула тётя Инга на младшего сына.
– Да мне посрать, пусть хоть на коврике. Я её сюда не звал.
– Посрать? Посрать? – взвилась тётя Инга. – А жрать небось каждый день хочешь? Сам бы хоть копейку в дом принёс, так хрена там, я одна за вас крутись! А так хоть денег каких получим за барахло. И за квартиру во Владике каждый месяц будет капать.
– Да мне-то чё с тех денег? – не унимался Слава. – Всё равно ты с дружками своими всё пробухаешь.
– Ты как с матерью-то разговариваешь, сволочуга?
Я застыла в коридоре с пакетом в руках, не зная, что делать дальше. Первым моим побуждением было развернуться и бежать из этой квартиры. И вместе с тем я отлично понимала, что бежать мне некуда. Из комнаты появился Виталик, смерил меня взглядом, снова насмешливо усмехнулся и приказал:
– Хорош визжать! Рада вернулась.
Голоса в кухне сразу смолкли. Только маленький Ванька продолжал захлёбываться всхлипами. Я рассеянно опустила пакет на пол, подошла к нему, присела на корточки и погладила мальчика по голове. Он снова всхлипнул и вдруг уткнулся лицом мне в шею и засопел.
– Ой, Радочка, как ты быстро, – залебезила тётя Инга. – Ну вот и умница, сейчас ужин организуем. Давай-ка, оставь этого малохольного и дуй на кухню, рыбу чистить будешь. У нас, знаешь ли, по-простому.
Я промолчала, глядя куда-то в пол. Мимо меня, фыркнув, прошествовал Слава и скрылся где-то в комнате. А Виталик, снова окинув меня всю неприятным голодным взглядом, осклабился:
– Не дрейфь, сестрёнка! Я тебя в обиду не дам.
Когда ужин был готов, мы все уселись на кухне, за покрытым исцарапанной клеёнкой прямоугольным столом. Тётя Инга плюхнула всем в тарелки по куску рыбы и по нескольку ложек исходящей паром варёной картошки. В центре же стола разместилась принесённая мной из магазина бутылка и несколько мутных рюмок с надтреснутыми краями. Тётя Инга щедро плеснула из бутылки себе и Виталику. Славка тоже протянул рюмку. Инга зыркнула на него, фыркнула: «Ты-то куда», но всё же налила. Полрюмки досталось и мне тоже, несмотря на то, что я всячески отнекивалась. Я никогда ещё не пила водку. Дед по особым случаям иногда наливал мне рюмку домашней наливки – терпкой и сладкой. Тем мой опыт потребления алкоголя и ограничивался – ведь ни на какие тусовки с одноклассниками мы с Гришкой никогда не ходили.
Однако тётя Инга оказалась непреклонна: пей, и всё тут!
– За приезд – святое дело. А с любимой семьёй – тем более. Или, может, хочешь сказать, мы тебе не семья?
И я, чтобы не углубляться в обсуждение этого вопроса, резко опрокинула рюмку себе в рот. Судорожно сглотнула, охнула, закашлялась. Виталик услужливо сунул мне кусок чёрного хлеба. Водка обожгла мне горло, но всё же от неё по телу разлилось приятное тепло. И как будто меньше стали гудеть с дороги ноги и прояснилось в тяжелой голове. Тетя Инга быстро захмелела, немного повеселела и всё порывалась рассказать мне о своей тяжёлой жизни. О том, как ушёл от нее отец Витальки и Славика. А отец Ваньки – «чё ему сделается, вон он – в соседнем доме, всё просится ко мне жить, да только хрен я его пущу».
– Нечего ему тут делать, алкашу проклятому, – буркнул себе под нос Славка.
Мать, расщедрившись, плеснула ему ещё водки, он опрокинул рюмку, дожевал последний кусок картошки и бросил:
– Все, я гулять пошёл.
Ванька, наевшись, уковылял куда-то в комнату и, видимо, прикорнул на диване, потому что больше его слышно не было. Зато тётя Инга с Виталиком быстро прикончили бутылку и принялись ссориться, кому идти за второй. Я, честно говоря, думала уже, что сейчас пошлют меня, однако в итоге в магазин всё же собралась сама Инга.
– Ты посуду тут пока прибери, – приказала она мне и ушла.
Мне неловко было сидеть за одним столом с искоса поглядывавшим на меня Виталиком, и я поспешно встала и начала собирать тарелки. Виталик, не поднимаясь из-за стола, следил за мной тяжёлым нетрезвым взглядом. Я остановилась у раковины и, поборов брезгливость, взяла в руки вытертую засаленную губку для мытья посуды. Начала мыть тарелки и вдруг застыла, ощутив чье-то присутствие за спиной, горячее дыхание, обжигающее мне шею.
– А что, сестрёнка, у тебя во Владике парень был? – спросил Виталик.
Я не знала, как ответить на этот вопрос. Был? Есть? Мне казалось странным облечь то, что связывало нас с Гришей, в простое «мой парень».
– Чего молчишь? – не отставал он. – Не было, что ли? Так мы тебе тут подыщем.
– Не надо, – буркнула я и принялась остервенело тереть тарелку.
– Это почему это? Ты вон какая – красивая, ладная…
Надо признаться, в ту минуту, хотя всё мое сознание буквально вопило о необходимости бежать, меня больше всего поразило то, что он сказал. В детстве я считала себя неинтересной, неяркой, скучной – по крайней мере, по сравнению с небывалой красоткой матерью. И вдруг Виталик назвал меня красивой… На мгновение я растерялась и тут же почувствовала, как он придвинулся ближе и положил ладонь на плечо.
Мне захотелось развернуться и съездить мокрой тряпкой по его физиономии. Но вместе с тем внутри сидел страх. Мелькала мысль, что, возможно, я не так его поняла, что сейчас он округлит глаза и скажет с издёвкой: «Ты чокнутая, что ли? Да на фиг ты мне сдалась, я же как брат…»
Я никак не могла справиться с этими сомнениями, чувствовала, как он придвигается всё ближе, как дышит уже куда-то в щёку. И тут входная дверь гулко хлопнула, и в прихожей раздался голос Инги:
– Заходи, Петрович! Да куда прёшь в ботинках-то? Давай разувайся! И на кухню, там картошка ещё осталась…
Виталик выматерился себе под нос и с неохотой шагнул от меня прочь. На кухню притопала Инга, таща за собой на буксире плюгавого мужичонку в засаленной майке. На меня они не обратили ни малейшего внимания, тут же устроились у стола, достали принесённую из магазина бутылку, разлили по рюмкам и принялись обсуждать какого-то Букина с четвёртого подъезда.
Я уже валилась с ног. Впрочем, меня, кажется, всё равно никто из них на продолжение банкета приглашать не собирался. Я спросила тётю Ингу, можно ли мне пойти спать, и она неопределённо махнула рукой, буркнув что-то про красный диван и про постельное бельё, которое мне нужно было самой разыскать в шкафу.
– А где у вас телефон? – спросила я перед тем, как выйти из кухни.
– В большой комнате, – отозвалась она, а потом уставилась на меня с подозрением. – А зачем тебе?
– Мне позвонить нужно. Домой… – ответила я.
Мне не хотелось говорить ей, что звонить я собиралась Грише.
– Слыхал, Петрович? Домой… – передразнила Инга. – Твой дом теперь тут, а там и не осталось ничего. И незачем названивать, за межгород деньги платить.
Тётя Инга со своим другом голосили полночи. Позже к ним присоединилась соседка с верхнего этажа… Они то пели песни, то гоготали, то отправляли кого-то за добавкой. Потом между ними вышла ссора. То ли Инга приревновала Петровича к соседке, то ли соседка к ней, но подскочила я среди ночи от отчаянного визга.
– Ах ты тварь, – верещал кто-то из них, я не могла по голосу разобрать, кто именно. – Все патлы повыдергаю, шалава!
– Бабы, ну вы чё, в самом деле, – примирительно гудел Петрович.
Я села на постели. На кухне раздался грохот, звон разбитого стекла. Крики не унимались.
В другом углу комнаты раздалось шуршание. Проморгавшись в темноте, я заметила спавшего на раскладном кресле Славика. Он перевернулся на другой бок, неразборчиво пробормотал что-то себе под нос и накрыл голову подушкой. Кажется, его ночной скандал совершенно не удивил и почти не обеспокоил.
В соседней комнате заплакал маленький Ванька, а затем хлобыстнула дверь и раздался громовой рык Виталика:
– А ну разошлись, уроды! Разошлись, я сказал. Устроили тут.
Кто-то попытался ему возразить, но Виталик снова рявкнул:
– Вон пошёл, козел старый! И ты – за ним!
Судя по звукам, он ухватил кого-то за шкирку, а затем вышвырнул за дверь.
– Сыночек, – запричитала тётя Инга…
Постепенно всё стихло. Так и закончился мой первый день на новом месте.
Жизнь понемногу начала входить в свою унылую безрадостную колею. Если поначалу у меня и были иллюзии относительно тёти Инги и её родственных чувств ко мне, то со временем я окончательно поняла, что заинтересовалась она мной только для того, чтобы завладеть квартирой во Владивостоке, кое-каким оставшимся после деда имуществом и социальными выплатами, полагавшимися ей на меня, сироту. Теперь-то мне ясно стало, почему она никогда не приезжала к деду – она почему-то считала, что он любил мою мать больше, чем её, а потому относилась с ненавистью и к ней, и ко мне, дедовской любимице.
Вещи, доставленные сюда в контейнере, она в первые же дни очень ловко распродала. Я даже не успела ничего подержать в руках. В мгновение ока испарились дедовские книжки, мебель, какие-то милые мне по воспоминаниям о детстве вещицы. Из мебели тётка оставила только старую тахту, и мне кое-как удалось отстоять право спать на ней. Славка, вполне довольный, перекочевал обратно на свой диван, под постеры с неизвестными мне чернокожими певцами.
Теперь же, когда тётка, кажется, получила с меня все возможные выгоды, я начала страшно раздражать её своим присутствием. Она не упускала возможности попрекнуть меня тем фактом, что по доброте душевной взяла к себе меня, сироту. Что я ввожу её в страшные расходы, сама же, неблагодарная, ничего не делаю, чтобы облегчить её жизнь. Видимо, именно из этих соображений она тут же поставила мне в обязанности практически всю работу по дому. Мне полагалось стирать в тазике одежду моих братьев – стиральная машинка стояла тут же, но, похоже, давно не работала. А ещё я должна была готовить на всю семью, убираться в квартире и ходить по магазинам. Последнее, впрочем, некоторым образом было мне на руку, потому что на сэкономленную сдачу мне иногда удавалось купить телефонную карточку для междугородних звонков – единственный мой способ связи с Гришей.
Сама тётка утверждала, что слишком занята на работе, чтобы заниматься хозяйством. Трудилась она где-то уборщицей и, насколько я могла заметить, особенно на работе не убивалась, занята была скорее вечной организацией посиделок с собутыльниками. Братья тоже были не сильно обременены заботами. Начались летние каникулы, и Славка стал пропадать где-то днями, а иногда и ночами. Виталик вроде как со дня на день ожидал повестку в армию и потому не устраивался на постоянную работу. Тем не менее какие-то мутные источники дохода у него были. Временами в квартире появлялись странные личности, и он тут же исчезал, а возвращался обычно с деньгами и иногда даже с подарками.
Надо сказать, не считая маленького Ваньки, сразу привязавшегося ко мне, Виталик стал единственным, кто проявлял ко мне хоть какой-то интерес. Он даже пару раз привозил мне что-то, возвращаясь из этих своих загадочных походов, – то копеечную цепочку с кулоном-сердечком, то отвратительно отдававшие жжёным сахаром духи. Конечно, мне было бы спокойнее, если бы Виталик присоединился к остальной игнорировавшей меня семейке.
Стояло лето – хмурое и нежаркое. Мне особенно некуда было сбежать из постылой квартиры. В посёлке было три магазина и намертво заколоченный Дом культуры. Слоняться по пыльным улицам особенно не хотелось – к тому же всегда был шанс наткнуться на каких-нибудь приятелей-собутыльников тёти Инги, которые потом непременно донесли бы ей, что я шлялась без дела.
Я постоянно скучала по дому, по деду, по Грише. Я тосковала по нему совсем не так, как описывали в книгах тоску по возлюбленному или другу, с которым разлучила судьба. В этом не было ничего красивого, светлого – никакой романтической грусти. Мне просто было плохо, словно я страдала какой-то хронической болезнью.
А ещё мне снились сны. Едва ли не каждую ночь я видела во сне наш лес, тёплые солнечные лучи, пробивающиеся сквозь тяжёлые еловые ветки, клубящийся по низинам молочный туман, вдыхала терпкий запах земли, цветов и хвои, ощущала под ногами мягкость лесного мха. Лес во сне заманивал меня, звал, обещал что-то, и я бродила по знакомым тропинкам и вдруг понимала, что они путают меня, морочат, сплетаются в какой-то непроходимый лабиринт. Я принималась бежать, спотыкаясь, цепляясь за корни, чувствуя, как ветки хлещут по лицу, и начинала звать Гришу.
Я знала, что он где-то здесь, ждёт меня, может быть, даже ищет. Мне всё казалось, что я вижу сквозь сплетение ветвей его силуэт, слышу его шаги, звук голоса. Но догнать его, выбраться к нему у меня никак не получалось. И тогда я просыпалась и долго ещё лежала в темноте, чувствуя, как колотится в груди сердце, слыша, как сопит на другом конце комнаты Слава, и давилась слезами. В такие ночи мне иногда начинало казаться, что и сам Гриша только приснился мне. Что его никогда не было в моей жизни. Что в ней вообще не было ничего, кроме этой убогой квартирки, вечно попрекающей меня тёти Инги и трёх навязанных мне братьев.
Единственной моей отдушиной были те самые телефонные карточки… Примерно раз в неделю, когда мне удавалось скопить денег и вырваться из дома, я шла на переговорный пункт. В давно не ремонтированном зале было три кабинки с разбитыми, неплотно закрывающимися дверями. Телефоны меж тем в них стояли новые, с узкими длинными щелями для карточек.
Аппарат проглатывал карточку, и я с ноющим сердцем прислушивалась к гудкам в трубке и представляла себе, как в доме у Гриши начинает звонить старенький оранжевый телефон, как Санька несётся к нему, а Гриша, расслышав короткие междугородние гудки, обгоняет его и орет:
– Это меня!
Обычно, на четвёртом-пятом гудке трубку снимали, и я слышала его немного запыхавшийся голос:
– Алло!
И у меня тут же перехватывало горло, так что трудно было выговорить:
– Это я.
Несколько секунд мы оба молчали. Слишком больно, слишком остро было всё, нам обоим требовалась небольшая пауза.
– Как ты там? – наконец спрашивал Гриша.
И я всякий раз отвечала:
– Хорошо, – надеясь вложить в интонацию как можно больше искренности.
Мне не хотелось, чтобы он волновался за меня, беспокоился и страдал. Я понимала, что он всё равно никак не сможет мне помочь, и мне больно было думать, что он станет метаться, умирая от ощущения собственной беспомощности.
– У меня всё хорошо, правда, Гриша. Я с братьями очень подружилась, они хорошие. Знаешь, Ванька так меня полюбил. Я ему сказки рассказываю…
– А тётка? – настороженно выспрашивал Гриша.
– Тётка… Она тоже хорошая, – сглотнув, говорила я. – Она… Она сыновей своих очень любит, горой за них. И вообще…
Мне очень хотелось найти в Инге хоть какие-нибудь положительные черты, потому что совсем уж врать Грише я не могла. И всё же, видимо, получалось у меня не очень убедительно, потому что следом Гриша всегда спрашивал:
– Тебе точно у них хорошо?
– Конечно, – беззаботно отзывалась я. – Не волнуйся за меня, ладно? Расскажи лучше, как там у вас.
Гришка начинал рассказывать, и я закрывала глаза, прислонялась затылком к прохладной пластиковой стене и слушала его голос.
– В порт пришел «Адмирал Ушаков», – рассказывал он. – Ребята гоняли во Владик, скупили у матросов какие-то майки и продавали потом на толкучке. Мишка Жарких – ну помнишь, из параллельного? – зовёт наняться на перегон скота. Стада будут гнать на весенние пастбища, им люди нужны.
– Это зачем? – спрашивала я.
– Да там платят неплохо, можно денег подзаработать, – объяснял он. – И тогда… я смогу к тебе приехать.
У меня тут же сбивалось дыхание от этой смутной надежды. Но слишком радоваться этому я опасалась и потому сразу же меняла тему.
– А что с дедовским домом?
– Стоит… – помедлив, отвечал Гриша. – Там доска одна отошла от ветра, я заколотил.
– Спасибо…
Мы замолкали. Трудно было говорить вот так – не видя друг друга, ведь в наших отношениях всегда огромную роль играли прикосновения, взгляды, ощущение родного человека рядом.
– Ты не кисни там, ладно? – снова начинал он. – Правда, всё будет хорошо! Я приеду!
– И ты не кисни! – отзывалась я. – Я тоже приеду, как только смогу.
Челюсть сводило от того, как фальшиво звучали наши голоса.
Переговорный пункт находился на отшибе посёлка. Сразу за ним начинался замусоренный пустырь – в каком-то смысле местная свалка, а за ним темнела полоса леса.
Как-то раз, когда я вышла оттуда после очередного разговора с Гришей, мне стало так тоскливо и одиноко, что возвращаться домой просто не было сил. Я вдруг взглянула в сторону леса. Конечно, это был чужой лес, не наш, который я знала как свои пять пальцев. Но мне показалось, что возможность посидеть в тишине, в солнечном сумраке, под вековыми деревьями поможет мне сжиться со здешним укладом, что от травянисто-хвойного запаха я хоть на минуту почувствую себя дома.
Я свернула на тропинку, ведущую к лесу через пустырь, и вдруг вздрогнула от неожиданности, услышав низкий угрожающий рык. Я резко остановилась, подняла глаза и увидела, что прямо передо мной стоит большая, потрёпанная собака, в свалявшейся грязно-бурой шерсти которой застряли сухие репьи. Одно ухо у пса было разорвано, а желтоватые глаза его глядели недобро и угрожающе. Всем своим обликом он напоминал грозного пирата. Только тут мне стало ясно, что на пустыре собак было много, целая бродячая стая, должно быть, обосновавшаяся здесь уже давно.
