скачать книгу бесплатно
В папке было всего четыре бумажки. Первая называлась «Протокол». Кунцевич углубился в чтение:
«1889 года, сентября месяца, третьего дня, в третьем часу ночи, явился ко мне, околоточному надзирателю 2-го участка Спасской части, губернскому секретарю Константину Данилову Трутневу, неизвестный для меня человек, который заявил, что сегодня он отдыхал у лавки, находящейся по Банковской линии Апраксина двора, и неизвестные сняли с него, спящего, часы серебряные, на цепочке, глухие, которые оценивает он в 15 рублей, а также похитили узелок с бельем.
На мои расспросы явившийся отвечал, что он крестьянин Псковской губернии Яков Иванов Панов, 25 лет, жительствует по улице Большая Садовая, дом нумер 101 один, в 10 квартире, служит на железной дороге кондуктором.
2 сентября встретился он со знакомым машинистом, который и пригласил его идти с ним выпить. Они выпили пива и водки, и от смешения их он совершенно опьянел. Он пошел домой, в руках у него была палка и узелок с бельем, ибо он ходил в баню. Но как только он вышел за порог трактира, расположенного по Чернышову переулку, нумер дома не знает, то почувствовал себя совершенно дурно, перешел улицу, подошел к стене закрытой уже лавки Апраксина двора, сел на землю и забылся. Прошло времени около часу. Он пришел в себя и пошел к дому. Дома его брат, Алексей Панов, спросил: «А часы твои где?». Тут он понял, что часы у него срезали. Ему это было очень досадно. В карманах у него все было цело, ничего не пропало. На своих часах он еще раньше сделал знак: перочинным ножом вырезал буквы Я. и П.
Протокол сей составлен на основании 307 статьи устава уголовного судопроизводства, причем вышепоименованному Панову было указано мною об законной ответственности за лживые доносы».
Далее стояли подписи: витиеватая, с множеством росчерков – губернского секретаря и корявая – кондуктора.
Еще в деле была жалоба Панова [2 - Здесь – заявление о преступлении.] и рапорт Трутнева о передаче дознания в сыскную, а также сопроводительное письмо с резолюциями градоначальника, Вощинина и Жеребцова.
Что делать со всем этим, Кунцевич решительно не знал. Пришлось искать Быкова.
Старший товарищ внимательно выслушал новоиспеченного сыщика, покусал ус и заявил:
– Да, брат, дело глухое. Накушался твой потерпевший до такой степени, что упал прямо у трактира. Ему еще повезло, что до исподнего не раздели, Апраксин двор место нехорошее. А те, кто часы слямзил, в этом же трактире их и продали, а деньги пропили. Ищи теперь свищи!
– Подожди. Если они их продали, то скорее всего трактирщику? Ведь народ в трактир идет не часы покупать, а на другое деньги тратить. А трактирщику сам Бог велел часы у посетителей на вино менять. Надобно расспросить трактирщика, узнать, кто ему часы продал, и…
– Так он тебе и сказал! Ты знаешь, что за покупку краденого статья в Уложении есть? Думаешь, охота трактирщику в арестном доме вшей кормить? Поэтому он тебе ничего не скажет, хотя такие часы покупает по пять раз на дню, я же говорю – Апраксин двор место нехорошее.
– Так как же быть?
– А никак. Ты человек образованный, четыре класса гимназии за плечами, красиво писать умеешь. Вот и напиши рапорт, как ты ноги топтал, часы разыскивая, сколько притонов обошел, сколько народу опросил, сколько ранее привлекавшихся за схожие кражи проверил. Дознание передадут следователю, а тот пошлет его прокурору на прекращение за нерозыском преступника, да еще тебе и спасибо в душе скажет, что ты его лишней работой не нагрузил, потому как, чтобы дело прекратить, надо одну бумагу написать, а чтобы в суд отправить – целый том. Рапорт составить я тебе помогу.
Кунцевич задумался:
– Спасибо, Митя, но я все-таки сначала попытаюсь поискать.
– Эх, молодо-зелено. Ну тогда удачи. Начни с потерпевшего, поподробнее его опроси. Я этого Трутнева знаю, он свою фамилию полностью оправдывает – работать не любит, поэтому и половины того, что ему потерпевший рассказал, в протокол не записал, к гадалке не ходи.
– Спасибо за совет!
«…На часах он еще раньше сделал знак: перочинным ножом вырезал буквы Я. и П.».
Закончив читать, Кунцевич поднял глаза на потерпевшего:
– Правильно околоточный записал?
– Правильно.
– А что за машинист с тобой пил, почему тебя бросил в таком состоянии?
– Признаться честно, не он меня, а я его бросил. Вернее, не бросил, а потерял. Пить-то мы начали не в энтом трактире, энтот уже, наверное, третий али четвертый… И где Игнат потерялся, я уже вспомнить не могу.
– Так и часы, может быть, у тебя в первом трактире украли?
– Нет, я в последнем трактире время смотрел. Когда стали выгонять, я ругаться начал, половой-то мне и сказал, мол, чего ругаешься, на часы посмотри, двенадцатый час ночи, закрываться им надо.
– Что ж ты, в последнем трактире один пил, как сыч?
– Не помню. Думаю, что не один. Я один не употребляю, всегда в кумпании.
– И кто ж был с тобой в «кумпании»? Вспоминай, вспоминай.
Панов закатил глаза в потолок и схватился рукой за подбородок. Через пару минут лицо его посветлело.
– Вспомнил! Вспомнил, ваше благородие. Чиновник со мной пил!
– Чиновник? Что за чиновник?
– Не знаю. Он мне говорил, как его звать, но я запамятовал.
– А какого ведомства?
– Значки у него на петлицах не наши были, не путей сообщения, это точно, а в других я не разбираюсь.
– Каков из себя?
– Хто?
– Дед пихто! Чиновник?
– Чиновник? Ну…Тощий такой, высокий, бороденка жиденькая, лицо… Лицо такое, что сразу видно, что пьет много. Мундир весь грязный, изодранный. Но сразу видать, образованный – слова какие-то говорил, вроде русские, но непонятные.
– Видел его раньше?
– Кого?
– Чиновника!
– Где?
– В… Где-нибудь!
– Нет, раньше не видел. Я вообще в этот трактир первый раз попал. Эх! Если бы не жара, да не мешать пиво с водкой… Барин, найди мои часы, это ведь память об покойном родителе. Лешке он гармонь оставил, а мне, стало быть, часы. Таперя Лешка с гармонью, а я без часов. Обидно! Найди, а за мной не заржавеет! Я на железной дороге работаю, на жалованье грех жаловаться, отблагодарю, эх, пять рублев не пожалею. Память ведь тятина!
– Хорошо, пойдем.
– Куды?
– Трактир покажешь, где водку с пивом пил.
Около трактира Кунцевич отпустил потерпевшего и зашел внутрь. Заведение было хоть и не высшей категории, но и не последней. Полы и столы чистые, откровенно босяцкой публики и извозчиков не было, шума и криков не наблюдалось. Надзиратель присел за стол и заказал подлетевшему половому чаю и баранок.
Заказ был выполнен в течение минуты.
– Видишь ли, любезный, – обратился Кунцевич к половому, – я на жительство по соседству переехал, сам человек холостой, кухарку держать средства не позволяют. Думаю у вас столоваться. Обедать не получится, служу далековато, а вот ужинать буду приходить. Как тут у вас по вечерам, не пошаливают? Можно интеллигентному человеку спокойно покушать?
– Не извольте беспокоиться, ваше благородие, у нас с порядком строго. Хозяин шуму не любит. Чуть кто начнет – просим по-хорошему на улицу, освежиться. Срамных девок тоже на порог не пускаем. Заведение у нас для людей степенных, вам как раз подходящее, поэтому милости просим!
– А кто посещает заведение? С кем моего круга можно разделить компанию?
– В основном, конечно, купчишки, народ неполированный. Но бывают и чиновники, а один так вообще завсегдатай! Правда, компанию вам с ним вряд ли разделить захочется.
– Отчего так?
– Он оченно выпить любит, а средств не имеет. Ходит по столам, побирается. Мужики его приглашают умные разговоры послушать, за это наливают по маленькой. Навроде шута у них.
– Интересно! И часто бывает?
– Да почитай, кажный день. И сегодня непременно придет.
– Ну спасибо, любезный. Пожалуй, буду у вас столоваться.
– Милости просим! У нас постоянным клиентам – почет, уважение и кой-какая скидка.
Придя в сыскную, Кунцевич постучал в кабинет Жеребцова.
– Разрешите, ваше благородие?
– Заходите. Чем обязан?
– Аполлон Александрович, позвольте сегодня не приходить на вечерние занятия?
– Вот те раз! Второй день на службе и уже отпуска требует. С чем связано?
– Да по краже часов у Панова кончики появились, надобно в вечер поработать.
Жеребцов посмотрел на Кунцевича с интересом:
– Вы и вправду часы ищете? Неужели никто из товарищей бумаготворчеством не посоветовал заняться?
– Советовали, но я решил сначала попробовать поискать.
– Ну что же, ищите. От вечерних занятий я вас не освобождаю, как вернетесь, приходите ко мне. Я сегодня допоздна задержусь, в ночь дельце одно намечается.
– Благодарю.
Вечером в трактире было намного людней, шумней и веселей. Но половой не обманул, беспорядков не наблюдалось. Посетители, большей частью торговцы, чинно сидели за столами небольшими компаниями, мало пили, много ели, неспешно, с чувством собственного достоинства разговаривали между собой.
Ждать пришлось недолго.
Около десяти часов вечера в трактир зашел высокий господин с бледным, испитым лицом, одетый в засаленный, латаный-перелатаный вицмундир. Весь вид нового посетителя производил неприятное, отталкивающее впечатление.
Чиновник, в надежде на угощение, стал рыскать глазами по залу, но никто его к своему столу не звал.
И тут он увидел нового человека. Его тусклый взгляд сразу ожил. Бывший человек несмело приблизился к столику, за которым сидел надзиратель, и робко спросил:
– Вы позволите?
– Будьте любезны.
Чиновник сел на краешек стула:
– Разрешите представиться, отставной коллежский секретарь Адамов Артемий Федорович. Состоял по министерству народного просвещения. Из-за навета врагов вынужден был покинуть службу. Занимаюсь ходатайствами по делам. Могу составить прошение на высочайшее имя, иск в суд. Не желаете?
– Спасибо, нет. Я думаю, что адвокат теперь вам самому потребуется. Куда вы часы дели, Артемий Федорович?
Бывший коллежский секретарь отшатнулся и вжал голову в плечи:
– К-к-какие часы?
– Серебряные, глухие, с буквами Я. и П. на донце. Ну? Отвечайте! – громко потребовал Кунцевич.
– Не видел я никаких часов.
Надзиратель поднялся:
– Придется вам пройтись со мной.
– Куда?
– Как куда? На Офицерскую.
– Никуда я с вами не пойду. Я вас знать не знаю.
– Мне что, городового позвать? Пойдемте, честью прошу, побеседуем в более спокойной обстановке, а коль выяснится, что вы ничего противозаконного не совершали, я вас немедленно отпущу. Если вы честный человек, то бояться вам нечего.
Адамов неохотно встал из-за стола:
– Ну хорошо, пойдем, но я буду жаловаться!
– Это ваше законное право. Я вам в сыскной и перо с бумагой дам, чтобы жалобу написать.
Минут десять шли молча. «А если он так и будет все отрицать? Что тогда делать-то? Ведь предъявить мне ему нечего, – с тревогой думал новоиспеченный сыщик. – Как же мне его разговорить?»
– Артемий Федорович, я смотрю, у вас на мундире след от университетского значка остался. Высшее образование получили, чин немалый выслужили. Как же так получилось, а?
Адамов молчал минуты три. Кунцевич уже подумал, что его вопрос останется без ответа, но тут бывший учитель остановился:
– Не надо мне про совесть напоминать. Нет ее у меня, пропил. Поэтому, если хотите признание от меня получить, купите сороковку, а лучше бутылку, я вам все и расскажу.
Кунцевич стал вертеть головой, ища винную лавку.
Адамов подергал его за рукав:
