скачать книгу бесплатно
Путешествие от себя – к себе, в радиусе от центра Вселенной
Ирина Ивановна Подойницына
Главная тема книги – путешествия. Маршруты путешествий были самые разные, но всегда захватывающие дух – Вьетнам, Гонконг, Китай, Канада и др.. Немало страниц книги посвящено Якутии, в которой есть свои сфинксы. Концепция книги содержится в рассказе «Путешествие от себя – к себе, в радиусе от центра Вселенной» и состоит в следующем: не важно, далеко или близко от дома ты уезжаешь, главное, что ты насыщаешь себя новыми знаниями-впечатлениями. И твоя личная Вселенная становится намного богаче. Мой выдающийся отец, который привил мне любовь к познанию чужих стран, повторял «Небываемое бывает!» . Об отце и о любви я тоже пишу в этой книге.
Увлекательные очерки путешествий, повести и рассказы Ирины Подойницыной – это в том числе и «импровизации», по определению автора, но, на мой взгляд, это ступени к познанию своей страны и других стран, их культуры и бытия. Подкупает и то, что написаны они легким и афористичным языком. В рассказах о Якутии, истории ее освоения, красотах ландшафта, ее людях привлекает и то, что в них автор открывает новое, в них незашоренный, пытливый взгляд на привычное нам. В них – неизведанная Якутия, которая может быть интересна всем, кто любит путешествия и открытия, кому интересна жизнь нашего огромного края, простирающегося от Станового хребта до самых северных островов Восточно-Сибирского моря.
Олег Сидоров,
публицист, писатель, председатель Ассоциации
«Писатели Якутии», главный редактор историко-
географического и культурологического журнала
«Илин»
Дизайнер обложки – И. Подойницын
Техническое оформление – С. Леонтьев
В оформлении обложки использован фрагмент картины Иоганнеса Верспронка
«Портрет девочки в голубом платье»
Издание осуществлено при материальной поддержке
Русской общины Республики Саха (Якутия)
Предисловие
Главная тема книги – путешествия. Маршруты путешествий были самые разные, но всегда захватывающие дух – Вьетнам, Гонконг, Китай, Канада, Америка, Египет, Швейцария, Италия, Монголия, Таиланд, Индия, Польша, Швеция. Это были не просто поездки в столицы зарубежных стран, это было освоение неизведанных трасс и территорий. Немало страниц книги посвящено родной республике, Якутии, в которой есть свои сфинксы, каменные столбы, доломитовые ванны и другие чудеса света.
Концепция книги содержится в рассказе «Путешествие от себя – к себе, в радиусе от центра Вселенной». Этот же тезис я поставила в название произведения. Если кратко, то концепция состоит в следующем: не важно, далеко или близко от своего дома ты уезжаешь – в Гонконг или в соседний от Якутска поселок Нижний Бестях, – главное, что ты насыщаешь себя новыми знаниями-впечатлениями. И твоя личная Вселенная – твой внутренний мир, твое «я» – становится намного богаче. Она, Вселенная переполняется новыми смыслами. Она, Вселенная становится совершенней и даже, я бы сказала, человечней.
Я пишу иногда от первого лица, а иногда экспериментирую и позволяю себе довольно смелые импровизации: придумываю, как бы я жила в чужих краях, каким бы делом занималась, какую бы маску примерила к себе.
Путешествуя по свету, я собирала любовные истории, складывала их в ментальную копилку, а потом решила представить все лав-стори в жанре отдельной повести. При этом я их еще и классифицировала – сказалась моя профессия социолога. Немало строк этой книги посвящено моим друзьям, попутчикам в путешествиях и по жизни, а также – моему выдающемуся отцу, который и привил мне любовь к познанию чужих стран. Он был уверен, что мечты должны сбываться, всегда повторял «Небываемое бывает!» и пронес эту веру до последних дней своей жизни.
В данном издании объединены три книги: Книга первая. Отец.; Книга вторая. Любовь.; Книга третья. Путешествия. Остается только добавить, что это три живительных источника вдохновения в моей жизни.
Книга первая
Отец
Памяти отца посвящаю
Деревенька моя, деревенька-колхозница
Это было особое путешествие. В нем было больше смысла, чем во всех других путешествиях, вместе взятых. Это было, с одной стороны, путешествие от себя – к себе, в радиусе от центра Вселенной – так я назвала в этой книге поездки с историческим подтекстом. «Вселенной» я обозначила ту часть нашего Я, которая наполнена духовным содержанием, интеллектуальными сомнениями, это наше умное супер-эго. С другой стороны, путешествие в Деревеньку было длительным и дальним, почти как поиски арго. Оно было без карт и навигаторов. Это было путешествие к своим корням.
Мой отец всю жизнь сохранял трепетную и нежную любовь к своей малой Родине, к деревне Болотово Читинской области. Он рассказывал мне, как его деревня красива, как широка и полноводна река Шилка, как это местечко украшает железная дорога – она делает деревеньку весьма цивилизованной. Он пел: «Деревенька моя, деревенька-колхозница». Папа часто ездил в Болотово, вместе с моей мамой и моим сыном, своим внуком. Но я, увы, не составляла им компанию, как в той песне: «А я все не еду, дела и дела…»
И, вот, наконец, я собралась добраться до деревни, вместе со своим двоюродным братом Сергеем Николаевичем Подойницыным-Шеиным и найти тот дом, в котором 90 лет тому назад родились мой отец и затем, через 3 года – его мать и моя тетя Люся. Остался ли этот дом на белом свете? Мы даже не знали. Мы хотели отыскать свою родню, узнать все секреты нашего рода с крепкой русской фамилией – Подойницыны. Мы желали найти продолжателей рода – современных Подойницыных и понять, как они живут, почему не уехали в города из Болотово. Мы хотели докопаться, какие профессии являются любимыми для Подойницыных. Чем, каким делом они прославили себя на земле?
… Вначале мы приехали в Читу, в любимый город папы, который он считал главной столицей своей жизни. И, действительно, Чита была и остается столицей православных забайкальских земель, простирающихся на многие километры от Даурии до Амура, вплоть до героического села Албазина, который стойко сражался с набегами манчьжуров. Мы прибыли в Читу на поезде в 5.30 часов утра. Храм напротив железнодорожного вокзала утопал в сильном тумане. Позже мы узнали, что это Храм иконы Казанской божьей матери. На пустой привокзальной площади таксист отчаянно кричал: «Орловка! Орловка! Орловка!». Знаю, для кого-то это было обычным географическим названием небольшого поселка под Читой. А я вспомнила знаменитую стройку советских времен – Орловский ГОК, на который я приезжала в декабре 1981 года, я вспомнила еще военный поселок Даурия, просторные проспекты Читы, памятник героям Великой Отечественной войны, на котором я тогда насчитала 110 фамилий Подойницыных. Я быстро вспомнила свою командировку в Читу, которая была почти 36-37 лет тому назад. И вот, наконец, я снова вернулась в эти края.
Мы поселились у нашей троюродной сестры Веры Михайловны Кулько, врача-онколога по специальности. Вера и стала нашей «провожатой» по запутанным лабиринтам истории семьи. Она и сама была заинтересована в том, чтобы погрузиться в прошлое. Сестра встретила нас замечательно: накормила пирожками с черемухой, грибами, деревенскими яйцами с очень желтым желтком. Несмотря на то, что трапеза была отличной, мы все равно вечером отправились в ресторан, потому что любили праздновать свои приезды в новые города в помпезных местах общепита. Удивительно, но мы почти сразу вышли на ресторан «Ван Ваныч», который располагался в центре города. Это было символично и даже растрогало нас до слез, ведь моего отца звали Иван Иванович. Словно папа посылал нам приветствие из своего заоблачного далека.
Потом мы вернулись к Вере и стали погружаться в прошлое. Нам нравились разговоры о нашей семье. Мама Веры, Ольга Сергеевна Подойницына-Пинюгина была дочерью моего двоюродного дедушки Сергея Венедиктовича Подойницына. Тетя Оля всю жизнь писала письма моему папе. Письма были славными, теплыми, но со множеством орфографических ошибок. Тетя Оля называла папу «братиком», «братишкой», хотя тогда, в период расцвета их эпистолярного творчества им обоим было под восемьдесят лет. Я знала также и о том, что тетя Оля, по рождению Подойницына оправдала звучание нашей фамилии – она стала знаменитой дояркой и одним из «инструментов» ее честного и тяжелого труда стал «подойник» – для тех, кто не знает, это специальное алюминиевое ведро, используемое при дойке коров.
Я говорю Вере, что очень хорошо помню письма ее мамы, и про ошибки в них я зачем-то вспоминаю за чашкой чая. Вера чуть-чуть обижается. Начинает пояснять, что ее маме не пришлось учиться, ведь она была «дочерью врага народа». Ольга Сергеевна закончила всего 4 класса Болотовской начальной школы и пошла работать – сначала была телятницей, а потом стала дояркой. Сначала никаких надоев у нее не было, кормов не хватало, коровы падали от голода. Сельское хозяйство в Болотово стало подниматься только в 70-е годы ХХ века, тогда и надои появились. Ольга Сергеевна семью создала, троих детей родила, к ней пришла слава. Но даже в лучшие свои годы знаменитая доярка не забывала о трагической судьбе отца. Я и сама давно знала эту горькую семейную тайну. Вокруг нее было много недомолвок, недосказанностей, слез и даже страшных ссор.
Помню, как мой отец, в кабинете которого всегда висел портрет Сталина (он и сейчас там висит), горячо спорил со своим отцом и с моим родным дедом Иваном Венедиктовичем Подойницыным об отце народов. Мой папа утверждал со страстностью и убежденностью в голосе, что Сталин сплотил народ страны, выиграл Великую Отечественную войну, сделал СССР мощной державой.
– Да он убил, расстрелял моего родного брата Сергея! Ни за что! Для меня один этот факт перечеркивает все его заслуги! – кричал мой дед, невысокого роста симпатичный усатый мужичок. Крепкий русский человек – необычного ума, гораздо выше среднего, неиссякаемого трудолюбия и удивительной, какой-то болезненной честности. Когда я повзрослела, я поняла, почему для деда, который кормил семерых человек (шестерых детей и супругу) и делал это весьма успешно, такое качество как честность, помноженная на трудолюбие (или, наоборот) были кредом жизни. Он хотел доказать невидимому, недоступному отцу народов, а позже и его призраку, что мы, Подойницыны – настоящие люди, нас трудно сломить и уничтожить! Дед всю жизнь проработал главным бухгалтером разных фирм.
– Я знаю, что дядя Сережа был не виноват, что его оговорили. Мне его тоже очень жаль. Но ему просто не повезло! Это несчастное стечение обстоятельств! – с горячностью утверждал мой отец. Да нет, он тоже кричал. Он был непримирим в споре.
Однажды они чуть было не подрались прямо у нас на глазах– два русских Ивана, отец и сын, и все только из-за одной фразы моего отца, который сказал, что «Сергею Венедиктовичу просто не повезло. Но Сталин не трогал по-настоящему честных людей…» И моего деда это просто взбесило, несмотря на то, что он и сам относился к категории предельно честных советских начальников. Дед решил, что это фраза небрежна по отношению к памяти Сергея Венедиктовича и пришел к выводу поддать за это своему великовозрастному сыну.
Здесь, в Чите, в августе 2018 г. я жаждала разобраться в этой истории до конца и для себя самой расставить приоритеты. Вера заявила в первый же вечер, что мы должны отправиться к Мемориалу жертвам политических репрессий, что находится рядом с селом Смоленка. И мы отправились туда на такси. Это было 30-35 минут езды от города.
Кругом стоял влажный, высокий лес, живописные места. У входа в лес мы прочли табличку, на которой значилось, что именно в этих местах, летом 1991 года были найдены захоронения жертвам политических репрессий, безвинно убиенным в 30-е годы ХХ века. «Соотечественники! Эта страница истории не должна повториться!» – такой прочувствованный болью миллионов израненных сердец призыв был выведен на табличке.
Мы долго шли по хорошо протоптанной тропинке в лесу. Видно было, что место это весьма посещаемое. И, наконец, добрались до памятника в чаще леса. Он был достаточно скромный – на небольшой площадке, выложенной обычной серой брусчаткой, было возведено что-то типа темного гранитного креста, в «изголовье» которого стояли три белые абстрактные подковы. Вот собственно и все. Площадка была огорожена оградкой с цепью – и маленькие памятные таблички висели на цепях, столбиках и на деревьях. Мы нашли нужную нам табличку, на ней значилось: «Сергей Венедиктович Подойницын. 1911– 8 марта 1938 года. Расстрелян». Вера сказала, что эту памятную табличку установил мой отец. «Он очень плакал, стоя у этого памятного места», – добавила она. Надо отметить, что и у нас ком застрял в горле, слезы непроизвольно возникли на глазах. Стало пронзительно жаль молодой загубленной жизни, оборвавшейся в 27 лет и двух дочек, оставшихся без отца.
Там же, на мемориале Вера достала и показала нам скромную бумажку, она была сложена у нее вчетверо, лежала в кармане и помялась. А на самом деле это была не «бумажка», а судьбоносный документ – Справка о признании пострадавшим от политических репрессий, подписанная Первым заместителем прокурора Читинской области С.Г. Третьяковым. В Справке значилось, что Подойницын Сергей Венедиктович, действительно, был репрессирован «по постановлению тройки НКВД Читинской области и …. подвергнут расстрелу». 25 сентября 1989 года Сергей Венедиктович Подойницын был реабилитирован прокуратурой Читинской области. Справка была выписана на имя Ольги Сергеевны Пинюгиной, дочери – она смогла дожить до этого счастливого момента.
Далее мы отправились в Смоленскую слободу, в дом с подсолнухами, к Вере Николаевне Шеломенцевой, нашей родне, правда, не по крови, но родне. Наша провожатая сообщила, что Вера Николаевна (ее тетка по матери) многое помнит из детства и все расскажет нам про деда Сергея.
Мы с удовольствием осмотрели огород у дома Шеломенцевых– подсолнухи, кусты с ягодой иргой, которую я в глаза никогда не видели. А потом стали пить чай и разглядывать фотографии нашей семьи – с этих фото на нас смотрело голодное деревенское детство наших бабушек и дедушек, пап и мам, а потом – радовалась их «крепдешиновая» молодость, и их зрелая советская трудовая жизнь громко заявляла о своих победах… Это была не только история нашей семьи – это была история нашей страны, СССР. Вера Николаевна Шеломенцева, также как и ее родная сестра по матери, наша тетя Оля была выдающейся дояркой. Оказывается, чтоб получить сертификат «мастера высоких надоев», надо было надоить за год 3 тысячи литров молока. Вера Николаевна, хотя и была полноватой, но двигалась по дому очень шустро, лицо у нее было улыбчивым, приветливым, говорила она интересные вещи. Я поймала себя на мысли, что, наверное, совсем неправильно относилась к дояркам, да и времена сейчас изменились – Вера Николаевна была умной и разговорчивой женщиной.
Внезапно она заплакала, изменилась в лице и стала, волнуясь, рассказывать:
– Сергей Венедиктович, он работал на тракторе, в деревне Болотово. Кто-то насыпал ему песку в трактор. Кто? Да, до сих пор не нашли и никогда, конечно, не найдут эту безжалостную сволочь. Соседи нажаловались и Сергея Венедиктовича забрали, его приговорили к расстрелу. Я думаю так, люди «добрые» позавидовали – ведь Подойницыны жили зажиточно, ладно: в хозяйстве были и конь, и корова, и свиньи… У дяди Сережи остались две маленькие дочки: Ольга, ей было всего три годика и Галинка, ей было шесть месяцев… Мою маму Зою Кузьминичну все таскали и таскали на допросы, и Галинка умерла от голода…, – Вера Николаевна сильно заплакала. – Мама вышла замуж, после того, как расстреляли дядю Сережу только через 15 лет, за моего отца, который весь израненный вернулся с войны… Как будто для нее, с фронта и вернулся…
Вера Николаевна все плакала и плакала. И я, наконец, поняла, что Сергей Венедиктович был для нее не отцом, а совсем чужим человеком, которого она, конечно, никогда не видела, но она очень жалела и его, и мать, которую постигло не только горе потери мужа-кормильца, но и преследовала по жизни страшная людская злоба. «Когда Михаил Семенович женился на моей сестре Ольге Сергеевне, все в Болотово издевались над ним, что он взял такую «порченную» девицу в жены», – смешливая и оптимистичная Вера Николаевна снова зарыдала от обиды, закрыв лицо руками. А я подумала о том, как же тяжело семье пришлось жить в те тревожные времена, в «годы лютых гонений», как написано на памятнике в лесу.
Вера Николаевна нашла для нас с Сергеем старое-старое фото дома, в котором родились наши с ним родители и который мы должны были отыскать в Болотово.
– Мы найдем его? – решила уточнить я.
– Найдете, найдете, – как-то загадочно улыбнулась несломленная жизнью доярка – лучик солнца проглянул сквозь дождливые тучи.
На следующий день, выпив кофе, мы большой компанией, на такси-пикапе отправились в село Болотово. Интересно, что в России насчитывается 27 сельских населенных пунктов под названием Болотово. Но в Забайкальском крае Болотово было, конечно, одно – наше, любимое. Итак, маршрут у нас был такой: Чита– Нерчинск – Нижняя Куэнга – Верхняя Куэнга – Болотово. Места, которые мы проезжали, были замечательные: сопки, хребты, широкие поляны, с островками лесных чащ, с березовыми рощами. Здесь имелись даже редкие, краснокнижные заросли березы даурской. Забайкалье находится на высоте 1760 метров над уровнем моря. Оказывается, Забайкалье – это «горная страна», такая же, как Бурятия и Монголия, из которых мы только что вернулись. Два крутых хребта, дугообразно расположенных друг к другу, разделяются блестящей лентой реки Шилки.
На своем пикапе мы поднялись на один из хребтов и погрузились в плотный туман. Через час-другой туман рассеялся и путешествовать стало вполне комфортно. Мы ехали по отличной трассе Амур М-27. За окном мелькали маленькие деревушки – Танха, Новоберезовка, Знаменка, а было еще село Новоберезово, по которому ходило много-много козлят. Мы проезжали речки и ручьи с причудливыми названиями, например, видели реки Широкие Лопатки, Нерча, чистые горные ручьи Дуралей и Кручина… Я помню, папа мой всегда восхищался забайкальскими названиями: Борзя, Кокуй, Куэнга.. Он говорил, что даже происхождение этих географических названий понять трудно. «Мы поговорим еще с родственниками о забайкальском фольклоре», – сделала я себе зарубку на память.
«Тишины хочу, чтобы допьяну…», – кричал шансон из магнитофона нашего водителя, бывшего спецназовца, подполковника в отставке, 42-летнего Толика. Толя ставил эту песню подряд несколько раз. Но песня и вправду могла вывернуть душу наизнанку. Не знаю уж, что вспоминалось нашему шоферу Толику – может быть, бои, в которых он потерял 27 своих однополчан, таких же, как он, молодых мужчин. Но я-то думала о своем – о том, как все это было по-русски в нашей поездке, это была какая-то концентрация русскости – душераздирающий шансон, водитель-спецназовец с трагической историей в прошлом, заросли берез за окнами машины, эти небогатые деревушки с церквями, которые то и дело попадались нам по пути, и наше немного запоздалое, но все же обращение к своим корням…
«Тишины, тишины хочу…
Тишины – в молчании сколотом.
Легким ветром вольно пролечу.
Над крестами, покрытыми золотом…»
Читинские просторы были и похожи, и не похожи на монгольские степи одновременно. Историки бы, наверное, заметили, что это все была единая и неделимая империя Хунну – и она осталась печатью на скуластых лицах забайкальцев, она сверкала небольшой хитринкой в их узковатых глазах. «Мы не совсем русские, мы – гураны, – говорил отец. – Мы потомки монголов-кочевников и вольных казаков. Мы – скифы», – добавлял отец. Читинские просторы были похожи на монгольские тем, что здесь также встречались пологие сопки и кряжистые хребты, здесь была такая же изумрудная листва полей и беззвездные ночи. Но в забайкальских степях не было юрт и повсюду стояли милые русскому сердцу березки с блестящими белыми стволами. Стволы в разных березовых зарослях казались нам разными – то бледно-белыми, то светло-белыми, то молочно-мутноватыми…
– Здесь встречается 826 оттенков белого в этих больших березовых рощах, – «загнул» Толя, брутальный спецназовец с нежной душевной организацией.
По пути мы заехали в Нерчинск, бывшую столицу Забайкальского края. Сейчас это совсем маленький городок, всего 14 тысяч человек, «городок не ахти, но жить можно». Чехов сделал этот судьбоносный вывод почти сто лет тому назад, если не больше, но ничего особенно не изменилось с тех пор в этих краях. Вот что, действительно, поражает в Нерчинске, так это Палаццо русского купца Михаила Бутина, владельца железоделательных, солевых, винокуренных заводов, барж и золотых приисков: в этом Палаццо мы увидели высокие зеркала с Парижской выставки, мебель из боярышника и березы, изысканную золотую люстру, цветную мозаику из Мюнхена. Молодец, Бутин! Доказал, что в далекой забайкальской глубинке можно построить дворец не хуже, чем в Санкт-Петербурге. 2 года вез зеркала из Парижа в Нерчинск, потребовал сделать именно такую же мозаику, которую заприметил в мюнхенских готических соборах, парк разбил возле дворца в мавритано-готическом стиле. Знай наших! Он был промышленником и миллионером, мужиком крутого нрава, но знал толк в искусстве.
Потом мы заехали в две деревни – Верхнюю и Нижнюю Куэнгу, здесь жили мои дедушка и бабушка – Иван Венедиктович и Анисья Спиридоновна. Сначала машина зарулила в Нижнюю Куэнгу, часть деревни примостилась высоко на пригорке, часть – залегла уютненько внизу. Местные коровы почему-то прятались под мостом. В той части деревни, что находилась внизу, располагался зерноток – это было самое крутое сооружение в деревне, за счет которого она долгие годы выживала. Но после 90-х годов даже этот скромный зерноток развалился. Мы постучались в два-три дома и спросили, живут ли у них в деревне Подойницыны. Оказалось, не живут. Или уехали, или умерли. Если честно, ничего красивого в этой деревушке мы не увидели, не было никакой изюминки. И только мысль о том, что по этим кривым улочкам ходили в прошлом веке наши дедушка и бабушка, грела нам с Серегой душу.
А потом пикап весело покатил в Верхнюю Куэнгу. Верхняя Куэнга была уже намного лучше. Длинный состав поезда шел под пушистой сопкой, по знаменитому Транссибу – и это было красиво. В центре села стоял универсам сиреневого цвета под названием «Фея». Мы завернули за угол и увидели памятник героям Великой отечественной войны – солдат из белого гипса с ребенком «шел по селу», мы увидели также одноэтажный, но нарядный Дом культуры и бюст Ленина. Немного в отдалении от центральной площадки белела своими стенами невысокая православная церквушка.
Мы зашли в обычный продуктовый магазин. И там обнаружили настоящую «сиреневую фею», величавую деревенскую красавицу – это была Татьяна Голобокова. Она была статной, фигуристой, с высокой грудью, длинными черными волосами и огромными лучистыми глазами, почти на каждом пальце ее красивых рук были нанизаны золотые кольца. Я подумала, мы зашли в магазин где-нибудь в Верхнем Париже, а это была всего лишь навсего Верхняя Куэнга. Сестра Вера сообщила нам, что Татьяна простояла за прилавком 35 лет, вот в этом магазине и никогда не хотела ничего менять в своей жизни.
– А она, выходит, знала, что сегодня в Верхней Куэнге будут гости издалека? – спросила я. – Она так ярко, красиво накрашена.
– Ничего она не знала, – удивленно ответила Вера. – Она так выглядит каждый день.
Мы спросили у Татьяны, живут ли в Верхней Куэнге Подойницыны. Оказалось, что живут. Но только у нас с ними нет никаких родственных пересечений. Именно поэтому в Куэнге мы ни к кому заезжать не стали, а отправились дальше. Видели по пути несколько пустых коровников.
– Когда-то Нижняя Куэнга, Верхняя Куэнга и Болотово были объединены в колхоз «Забайкалец», это был передовой колхоз, возглавлял его Герой социалистического труда Владимир Ксенофонтович Ярославцев. Слава о нашем колхозе разлетелась по всему Забайкалью. Но, увы, все отгремело… Ничего от прошлого не осталось. Вот, правда, стела на память об Ярославцеве стоит в степи…
Дальше мы направились к заветной точке нашего путешествия – селу Болотово. Мы пришли в приподнятое настроение – наконец-то! Долго же мы к нему добирались, к Болотово (имеется в виду, не в пространстве – во времени), колесили по всяким заграницам. Яркое солнце – Ярило сверкало высоко в небесах. Да, впрочем, все славянские языческие боги были в этот день на нашей стороне. Стояла безветренная теплая погода. Лес шелестел тяжелой свежей листвой. А когда мы въехали в Болотово, на улицу Центральную я тут же вспомнила слова папы о самобытности деревни. Красивы были сопки, красива была полноводная широкая река Шилка, которая спокойно и с достоинством несла свои воды рядом с деревней. Точнее, это деревня приклеилась навсегда к Шилке, это деревня нашла речку, а не наоборот – и теперь они уже друг без друга жить не могли. Железнодорожное полотно возвышалось над деревней, над рекой, а внизу гремел буйный горный ручей, который впадал в Шилку.
Болотово тоже располагалось как бы в двух уровнях – на верхнем уровне, на пригорке стояли добротные дома и внизу, рядом с ложбиной, где пасли коров и козлят, тоже располагались строения. Наверное, по этой ложбинке когда-то протекала река. Мы поехали туда, за ложбину – в дом, где когда-то жили Верины родители Ольга Сергеевна и Михаил Семенович, потом проживал Верин родной брат Саша с семьей, а сейчас осталась только одна невестка Людмила, которая нас и встретила. Увы, и родители, и брат Веры ушли уже в мир иной.
Мы подъехали к крепкому дому с огородом, множеством живности и оранжевыми саранками и к нам навстречу вышли две не молодые, но приятные женщины – Людмила и Марьяна, но все называли ее Марой. Они улыбались открытыми радостными улыбками, им очень хотелось поскорее увидеть родственников, прибывших издалека. Людмила была, как я уже сказала, невесткой, а Мара была нашей прямой родственницей – троюродной теткой по крови и приехала из села Кокуй, специально на нашу встречу.
За чашкой чая в уютном деревенском доме мы стали обсуждать семейные истории. Я спросила, можно ли искупаться в Шилке, ведь погода к этому явно располагала. Присутствующие за столом рассмеялись: оказалось, в Шилке почти не купаются, даже в хорошую летнюю погоду, слишком река своенравна. Хотя под мостом можно попробовать это сделать, там плещутся кое-где тихие заводи. Мы с братом спросили про дом, в котором родились наши родители, этот вопрос нас горячо интересовал. Я еще вспомнила слова Веры Николаевны Шеломенцевой, что дом мы «найдем, найдем». За столом снова рассмеялись.
– Дело в том,– пояснила нам невестка Людмила, – что того дома, настоящего, в котором провел детство твой отец на самом деле уже нет. Дом был крепкий, большой, один из лучших в Болотово, хотя и стоял немного на отшибе деревни, но Вася Пинюгин, тоже наш родственничек, умудрился в 1987 году его сжечь. Правда, на том же самом месте, на той же земле построили его почти полную копию. Так что дом вроде как есть, и вроде как его и нет. Но сходить на пригорок можно – тот «клочек земли» все равно хранит память о ваших самых родных людях.
На небольшом семейном совете было решено сначала сходить искупаться, а потом подняться на пригорок. А дальше с нами произошел забавный случай, из тех, что украшают путешествия.
Итак, мы отправились к мосту, к Шилке. На пригорке стояла одноэтажная четырехклассная школа, которая была построена в 1965 году, окнами, фасадом она выходила на Шилку. В ней работало 2 учителя и училось 10 детей. В Болотово летом 2018 года проживало 198 человек. Я представила, как уютно и романтично учиться в этой славной школе. Идти в нее по деревенским тропинкам, помахивая портфельчиком, смотреть на широкую ленту реку из окон класса. Весной смотреть, в солнечную погоду, когда вода серебрится, осенью, когда в школьном вальсе кружат желтые листы и зимой, когда в реку падает снег, тая по пути. Безотрывно смотреть и грезить о дальних странах…
А теперь о забавном случае. Мы с Верой пошли купаться под мост, там протекала река Крутая. Вначале нам показалось, что эта мирная горная речушка вовсе не соответствует своему угрожающему названию. Мы осторожно ступали по камням, потом стали плескаться в воде, было очень мелко, чтоб заплыть по-настоящему. Чуть позже мы все-таки забрели поглубже, к каким-то маленьким кустистым островкам и заплыли. Однако, когда стали выбираться из реки, попали в холодные, просто ледяные струи воды, которые были к тому же очень жесткими. Струи воды обжигали – идти было трудно. И вот тут-то мы поняли, что река и вправду крутая и коварная.
Когда мы оделись и поднялись в деревню, я предложила: «А, может, постучимся в какой-нибудь дом по пути и согреемся, а то у меня пятки горят от холода…» И мы постучались в дом по пути, на вопрос: «Кто это?» ответили: «Подойницыны…» Нам навстречу вышел высокий поджарый мужчина и полноватая миловидная женщина. Удивительно, но и они оказались нашими родственниками. Мужчину звали Виталий Афанасьевич Вологдин. Сестра рассказала, что в Болотово живет немало людей под такой фамилией, они приходят сюда из села Вологдин Ключ, образовывают семьи.
Вологдины пригласили нас в дом, угостили клубникой. Виталий Афанасьевич достал огромные валенки и я одела их, чтобы согреть ноги. Вологдины были очень довольны, что прожили всю жизнь в деревне, Болотово они считали лучшим местом для жизни. Ведь деревня была так красива! Виталий 35 лет проработал бригадиром на железной дороге, на участке «Верхняя Куэнга – Сретенск», его бригада следила за состоянием шпал, рельсов. Виталий со своей супругой вырастили хороших детей.
– Я видел, – сказал мой наблюдательный брат, – эти рельсы на железнодорожном мосту были сделаны в 1933 году на Куз. М. З. им. Сталина, сегодня прочел, залазил прямо под шпалы. Это, наверное, Кузбасский металлургический завод. Тогда все делали на совесть…
Все промолчали – Сталина в Болотово не любили. Неожиданно Виталий сделал заявление:
– А я сегодня, пожалуй, пойду охотиться на горного гурана. Ночью пойду, один. Хочу, чтобы гости попробовали настоящее мясо.
Мой брат пришел в неописуемый восторг. Это было экзотично: охота-ночь-гуран, как в приключенческом романе. И Сергей стал задавать Виталию Афанасьевичу массу вопросов. Вот что Виталий нам поведал: он пойдет охотиться один, сначала переплывет в утлой металлической лодке на ту сторону Шилки. Потом будет бродить по лесу и достаточно долго выслеживать самца – это отдельное искусство. Самку и детенышей трогать не посмеет. Будет искать жилистого взрослого гурана весь вечер и, если придется, даже ночь. Потом выстрелит в него, скорей всего, не промахнется и вместе с тушей вернется на лодке домой. Кожу сдерет и утром принесет «голого» гурана в дом Людмилы. Дикое мясо, говорят, при жарке получается отменным. Серега рвался поплыть вместе с Виталием, но тот только посмеялся, правда, заверил, что с утра обязательно придет в дом Пинюгиных и все расскажет.
Мы попрощались с гостеприимными хозяевами и пошли наверх в деревню. Неожиданно мы услышали сзади их крик:
–Ваня! Катя! Ваня! Катя!
Больше всех удивилась я – это были имена моих родителей. Почему хозяева дома стали громко выкрикивать их имена ? Оказалось, что за мной увязались в деревню два козлика, с черно-белым окрасом. Одного из них звали Ваня, второго, то есть вторую – Катя. И я решила, что это и были мои родители, реанкорнированные в козликов, как в известной русской сказке. Мама и папа просто выпили водицы из какого-то озерца.
Мы вместе с братом и сестрой дошли до дома, где 90 лет тому назад жила семья Подойницыных. Здесь жили и были счастливы несколько лет моя бабушка – статная высокая красавица Анисья и мой дедушка – невысокого роста, но тоже симпатичный русский мужичок Иван. Они перебрались сюда из Нижней и Верхней Куэнги, после свадьбы. Здесь родилось мое милое русское солнышко, взошло на забайкальский небосвод – мой отец, ставший впоследствии очень известным человеком, правда, в других краях. Здесь в доброй православной семье появилось на свет шестеро детей. А потом мой дед Иван Венедиктович, скрываясь от сплетен и злобы односельчан, которые преследовали его семью после расстрела родного брата Сергея Венедиктовича собрал всю свою большую семью и нехитрый скарб и перебрался в Албазино. Жили они и в других деревнях вдоль Амура и Шилки.
За зеленым забором стоял одноэтажный бревенчатый дом, у него были окна с нарядными зелеными наличниками, дом утопал в зелени. Мы с братом зашли в ограду дома – нынешние хозяева разрешили нам это сделать – и набрали немного землицы, чтобы увезти ее с собой – ведь по этой земле ступали когда-то наши сродники, она хранила память их прикосновений.
Вечером в уютном доме Пинюгиных снова собралось много людей, развернули столы и стали не только ужинать, но и вести самые разные разговоры. Например, коснулись такой темы как Албазино. Брат спросил:
– Албазино ведь из всех деревень и сел по Амуру и Шилке самое знаменитое? Мы тем летом путешествовали по дальневосточным городам и в Благовещенске увидели афишу «Горький хлеб Албазина» – про историю этого острога. Жаль, посмотреть не смогли – театр был на каникулах. Помню, и дядя Ваня гордился тем фактом, что они жили своей большой шумной семьей в Албазино. А кто знает историю этих мест?
– Я немного знаю, – сразу откликнулась Вера. – В середине XVII века Забайкалье вошло в состав России. Здесь было много ссыльных, переселенцев, казаков вольных и беглых… Им было, где здесь разгуляться и позабавиться. Казаки в основном и создавали эти села, и военные остроги они, конечно, строили. Не хотели возвращаться в Центральную Россию. Болотово, по преданию, возникло также как и Знаменка в середине XVII века. Здесь у нас один дом в Болотово остался с XVII века – я вам покажу. Раньше деревня называлась Ишикан, также называлась и река. Твой отец, Ира, и мой дядя рассказывал мне как-то, что мы – Подойницыны ведем свой род от воронежских казаков, которые давно сюда, на Ишикан пришли, да так здесь и остались…
– Да, я тоже слышал эту байку про воронежских казаков…, – сказал брат. – А вот Албазин? Говорят, он все набеги китайцев отразил и ни разу не сдался, – пафосно добавил брат.
– Это так, да и не так одновременно, – откликнулась я. – Это просто легенда. Казаки, между прочим, те, что были на государевой службе, стали продвигаться на Амур из Якутска, с моей родины. Первым был Иван Москвитин, который пришел на Амур в 1639 году. Тяжело шли: без дорог, только по рекам, волоком тащили с воды на воду струги и тяжелые грузы, гнус не давал никакого покоя…Потом на поиски неведомой и богатой земли отправились из Якутска экспедиции Василия Пояркова, Ерофея Хабарова и др. С конца XVII века на Албазин стали нападать маньчжуры. Первая жестокая осада была в 1671 году. Московское правительство организовало в Албазино воеводство, чтобы укрепить оборону забайкальских земель от врага. Воеводой был назначен Алексей Толбузин, позже китайцы его все-таки убили. Многотысячные маньчжурские войска то и дело одолевали Албазин, бои были страшными. И вот, наконец, в августе 1689 года в Нерчинске подписали мирный русско-китайский договор. Побеги прекратились… Но мало кто знает, что русские просто ушли из Забайкалья, они срыли острог Албазин. Русские спасали служилых и их семьи, это была вынужденная компромиссная мера. В XIX веке Албазинский острог по-новому отстроили и вновь заселили. После принятия Пекинского договора 1858 года Дальний Восток стал русским навсегда.
Родственники, слушавшие мою проникновенную речь, бурно захлопали. А Мара, наша тетка из Кокуя, добавила такую важную деталь в мой исторический спич:
– А я знаю такую бравую икону – «Слово плоть бысть», или Албазинская чудотворная. Ее привез в Албазин старец Гермоген. Сказывали, что икона очень помогла албазинцам при первой осаде маньчжурами. Потом Гермоген взял эту икону с собой в Сретенск – православные боялись за ее судьбу. Но спустя века икона вернулась в Албазин…
– А вот мне понравилось выражение «бравая икона». Так говорили? – я решила перевести разговор в более бытовое русло, гости немного устали от серьезностей истории.
– Говорили, говорили, это забайкальский говор, – все сотрапезники оживились и стали болтать, перебивая друг друга.
– На Амуре говорили «аманат», то есть заложник, – сказал кто-то за столом.
– У нас говаривали «сухарники», то есть любовники, – сообщила Людмила.
– А я знаю слово «паря» – однако, «ребзя» – ребята и «тятя» – отец, – кричал мой брат Сергей, стараясь обратить на себя внимание и всех перекричать.
– Да нету такого слова – «тятя», – засомневался кто-то из присутствующих.
– Как нету? – чуть было не обиделся мой брат. – И дядя Ваня, и дядя Гена, да все называли Ивана Венедиктовича «тятей»…
– Хватит спорить, – примирительно сказала Мара. – Сейчас байку расскажу. Народный фольклор Болотово. Заходит покупатель в магазин и спрашивает: «А что у вас есть?». Ему отвечают: «Да, почти ничего и нету. Есть только нитки мотошные, да сахар комошный». А вот народный фольклор села Шалапугино. Одна подруга спрашивает другую, у которой муж ушел на работу: «Где ж твой мужик?». А та ей отвечает: «Да на лесопилке шоркается…»
Еще долго смеялись, пили чай, спорили. Даже не заметили, как в окна стала заглядывать любопытная ночь. Потом, наконец, пошли спать. Так как людей в доме было много, некоторые уснули на полу. Все стихло и успокоилось в прохладном деревенском доме. И вдруг я услышала два выстрела, один за другим, где-то вдалеке. Это были приглушенные выстрелы, они звучали как новогодние хлопушки. Я стала переворачиваться на другой бок, как вдруг услышала голос брата, который спал за печкой: «Ира, слышала? Это Виталий за рекой убил гурана…»
На следующий день, рано утром Виталий принес нам «голого» горного козла, как и обещал. Все проснулись, попили чай и отправились на деревенский погост – успеть надо было до обеда. Мы почтили память наших предков, наших сродников, принесли им цветы. Два памятника привлекли мое внимание. На одном я прочла: Анфиноген Афанасьевич Подойницын. 1871-1937. Мне понравилось не только имя, но и облик моего далекого предка: длинные светлые волосы, обруч вокруг головы, борода. Говорят, он был странником, путешествовать любил, вел какие-то записи. Даже сквозь толщу веков я ощутила изысканность этого деревенского интеллигента, тоже убиенного режимом Сталина. На втором памятнике я прочла: Андрей Анфиногенович Подойницын. На его могильном памятнике сияла звезда – значит, Андрей Анфиногенович был участником Великой Отечественной войны. Про него местные болотовские жители сказывали так: он был творческим человеком, что-то конструировал, школьников этому делу учил, статьи писал в сельские газеты… Мой дед, мой отец, мой сын – все Иваны Подойницыны – любили путешествовать, делать записи в дневнике и писали статьи в газеты. И мне представляется, все это было не случайным совпадением…
