скачать книгу бесплатно
– Никто, – хихикнула девушка. – Просто в гости заглянула к знакомому парню.
– Я тоже… Заглянул…
Разговаривать больше было не о чем. Никита потрусил к выходу и на секунду – только на секунду! – задержался. Небольшая заминка, пародия на давку у двери: вдвоем им не разойтись. Теперь она была близко, слишком близко. Почти так же, как Мариночка, – тогда, на корабельникоffской кухне. Он вздрогнул, вспомнив одуряющий запах кофе и Мариночкины руки у себя на коленях. И красива она была почти так же, как жена шефа. Вот только красота Мариночки была красотой дьявола, красотой волка в овечьей шкуре. А здесь – здесь шкура и вправду была овечьей.
Овца. Чертова овца.
Никита даже рассердился на себя. И на зеркало. И на девушку. Чего только с пьяных глаз не померещится. Вот что значит воздержание, надо же, дерьмо какое!..
…Он увидел ее еще раз рано утром, когда уезжал из всеволожского дома Корабельникоffа. Толян, очевидно, утомленный жаркой ночью в овечьем стаде, даже не вышел его проводить. И слава богу, таким ясным тихим утром полезно побыть в одиночестве.
В этом одиночестве Никита и простоял у дома минут двадцать, поеживаясь от утреннего холода. Ничего не скажешь, место для загородного дома выбрано неплохое. Да что там неплохое – отличное место! Дом стоял на горе, и добрый десяток террас, укрепленных соснами, туями и аккуратно подрезанным малинником, спускались на узкую заброшенную дорогу. С улицы дом казался обычным новорусским особняком, зато со стороны участка и заброшенной дороги… В нем было что-то итальянское, прогретое солнцем… Никита видел такие палаццо в Мантуе и – чуть позже – во Флоренции: изгороди, увитые плющом, посеревшие от времени решетки ворот, натуральный растрескавшийся камень, полный кузнечиков и воспоминаний…
К дому со стороны террас прибавили еще один этаж; маленькая итальянская тайна, недоступная улице. Этот – первый – этаж тоже был обложен камнем, плющом, кузнечиками и воспоминаниями. Вплотную к нему примыкала площадка – как раз в стиле внутреннего дворика: небольшой фонтанчик и плетеные кресла, расставленные полукругом, поближе к журчащим струям. На креслах валялись соответствующие случаю пледы, глянцевые журналы и маленькие декоративные подушки – в таких креслах хорошо встречать старость, рассеянно глядя на сосновые иголки, перезревшую малину и туман.
Было тихо.
Так пронзительно тихо, как только и бывает поздним летом. А звук возник лишь потом; собственно, он и должен был возникнуть, и как только Никита забыл? Собака. Никита видел ее вчера, когда подъезжал к дому. Огромный кавказец по кличке Джек. Джек, как и Толян, жил в загородном доме Корабельникоffа постоянно. Скорее всего, Ока Алексеевич приобрел его по случаю, уже взрослым, для охраны особняка. Днем кавказец дрых или лениво бегал вдоль тонкой, не ущемляющей собачьего достоинства проволоки, а ночью свободно перемещался по участку, отпугивая гипотетических непрошеных гостей. Встречаться с лохматым монстром Никите не хотелось, уж лучше обогнуть дом и вынырнуть у «мерса», припаркованного рядом с хозяйским гаражом. Раздумывая, как бы поэлегантнее это сделать, Никита машинально присел на ближайшее к фонтану кресло и так же машинально вытянул из-под задницы журнал. Журнал оказался на удивление не глянцевым, никакого намека на стероидный «Man’s health» или овечий «Cosmopolitan», вполне серьезное академическое издание под таким же серьезным академическим названием «Вопросы культурологии». Страниц триста, никак не меньше. Представить, что подобную высокоинтеллектуальную лабуду читает Толян, было так же невозможно, как вообразить, что ее читает кавказец Джек. Или какая-нибудь пришлая овца. Или сам Корабельникоff. Разве что – Нонна Багратионовна. Никита открыл журнал на середине и тотчас же наткнулся на знакомое до изжоги имя Гийома Нормандского. Вернее, журнал открылся сам – и все из-за закладки, которой служила узкая полоска фотографических негативов, кадров шесть-семь, навскидку и не скажешь точно. Но Гийом Нормандский – это показательно.
Нонна Багратионовна, никаких сомнений, любого другого, не столь продвинутого человека стошнит при одном упоминании благородного старофранцузского имени. Никита сразу же вспомнил разговор недельной давности, когда, в очередной раз вломившись в предбанник, застал Нонну, стоящую на коленях у шкафа с развороченными внутренностями: папками, подшивками, бюллетенями, рекламными проспектами. Секретарша рылась во всем этом полиграфическом великолепии и страшно нервничала.
– Что-нибудь потеряли, Нонна Багратионовна? – галантно осведомился Никита.
– Да нет, ничего особенного, – не сразу ответила Нонна. – Просто журнал куда-то сунула… Найти не могу, а там – Гийом, его последний глоссарий. С комментариями, между прочим, самого Микушевича… Кому он только мог понадобиться в этой богадельне… в этом филиале пивного бара… ума не приложу…
Имя «Микушевич» ни о чем не говорило Никите, должно быть, еще один интеллектуальный божок из пантеона прошлой жизни Нонны Багратионовны.
– И что за журнал?
Секретарша посмотрела на Никиту с сомнением.
– Ну, название вам ничего не скажет, не ваш профиль, дорогой мой… Да черт с ним, с журналом, хотя обидно, конечно…
Не черт с ним, совсем не черт! Нонна злилась по-настоящему, так злиться из-за пропечатанного петитом глоссария с комментариями никому и в голову не придет.
– Может быть, вам помочь в поисках, Нонна Багратионовна?
– Не стоит…
Она как будто устыдилась этого своего яростного напора и принялась сбрасывать папки и проспекты обратно в шкаф не глядя, что тоже никак не вязалось с ее почти немецкой аккуратностью: у каждой бумажки в ее хозяйстве существовало строго отведенное место, у каждой скрепки. И вот теперь – такое наплевательство, надо же!..
Никита сразу же позабыл об этом маленьком инциденте недельной давности и не вспомнил бы о нем никогда, если бы Гийом Нормандский с комментариями Микушевича сам не подал о себе весточку. И где – в вотчине Корабельникоffа!
Неужели секретарша-страстотерпица и здесь оставила свой унылый средневековый хвост? Вернее, позабыла его среди облегченной роскоши с стиле «евродизайн»…
Странно, Никите казалось, что Нонна Багратионовна никогда не бывала в загородном доме босса, не те отношения… Хотя кто знает – те или не те… Уж очень она расстроилась из-за мальчишески-скороспелой женитьбы патрона. Лучше в это не влезать, меньше знаешь – крепче спишь. А журнал называется совсем не криминально, и слово «культурология» не такое уж сложное, чтобы совсем не поддаваться расшифровке… И какая только вожжа попала под хвост Нонне?..
Конечно же, он мог оставить журнал там, где нашел, – в плетеном кресле, приспособленном для праздного отдыха праздных людей, но никак не для изучения вопросов культурологии. Но чертова секретарша так убивалась по поводу пропавшего Гийома… Почему бы не порадовать ее счастливой находкой?
Никита свернул журнал в толстую трубку и сунул во внутренний карман летней куртки. Можно двигать к машине, да и собака, похоже, замолчала.
Но тишина оказалась обманчивой.
Никита убедился в этом, стоило ему только завернуть за угол дома. Джек жрал свой сухой корм не напрасно. Ох, не напрасно. Никиту встретили клыки, ощерившиеся всего лишь в полуметре: назвать это дружеской улыбкой не поворачивался язык.
– Пошел отсюда, – прошептал Никита голосом, моментально съехавшим до позорного дисканта. – Пошел, пошел…
Шепот Никиты не произвел на пса никакого впечатления, напротив, даже разозлил. Джек угрожающе зарычал, а Никита стал судорожно прикидывать, чем бы защититься. «Вопросам культурологии» не было бы равных в отпугивании мух и комаров, но как оружие против оголтелого кавказца они бесперспективны. То есть абсолютно бесперспективны… Никита никогда не задумывался, боится ли он собак, да и случая как-то не представлялось, да и смешно бояться – ему, взрослому мужику с кое-какой мускулатуркой, пусть и не сверхвыдающейся, но все же, все же… Но теперь он испугался. По-детски, до моментально взмокшего затылка. И жалкого потренькивания стеклянных внутренностей. Еще секунда – и чертов пес разнесет их в клочья. Вот только кто будет платить за бой посуды?..
– Боитесь собак? – раздался чей-то насмешливый голос.
– Не боюсь, – Никита, загипнотизированный клыками кавказца, был не в состоянии даже посмотреть на неожиданного утреннего собеседника. Но уж не Толик, точно: голос был женским.
– Да ладно вам… Сейчас приведем мальчика в чувство.
«Приведем мальчика в чувство» – интересно, к кому это относится? К Джеку или к нему самому? Ответом на вопрос был легкий свист, отдаленно напоминающий художественный. Джек повернул на свист косматую голову, но рычать не перестал.
В любом случае Никита получил передышку.
Теперь можно было рассмотреть неожиданную спасительницу. Неожиданную во всех смыслах: это была та самая брюнетистая овца, с которой он столкнулся в ванной вчерашним вечером. Но теперь овца вела себя отнюдь не по-овечьи. Она присела на корточки и постучала по земле кончиками пальцев. И негромко рыкнула – Никита даже опешил от неожиданности. А Джек… Джек, очевидно, тоже испытал сходные эмоции. Во всяком случае, напрочь позабыв о Никите, он двинулся к девушке. Несколько секунд они смотрели друг на друга, но сути мизансцены Никита так и не понял: место ему досталось не слишком удачное, только и лицезреть, что куцый хвост кавказца и упрямый лоб девчонки.
Этот-то упрямый лоб и сделал свое дело: Джек перестал рычать, тихонько заскулил, а потом случилось и вовсе невероятное. Пес, созданный для того, чтобы рвать на части зазевавшегося обывателя, подошел к девушке и ткнулся мордой ей в лицо.
И облизал его.
Брюнетка восприняла это как должное: она улыбнулась и потрепала Джека по загривку. А потом послала такую же улыбку Никите.
– Вот и все, – сказала она.
– Лихо, – только и смог выговорить Никита. – Вы всегда так умело договариваетесь?
– Всегда… С собаками – всегда. Не подбросите меня до города?
– До Питера?
– А что, поблизости есть еще какой-нибудь город?.. До Питера.
Ого, очевидно, отношения с Толяном не так безоблачны, если она выскочила из постели в такую рань и решила покинуть дом. Ведь Никита с хозяйским «мерсом» мог и не подвернуться…
– Конечно. Буду рад.
Радость было сомнительной, а вот любопытство – самым настоящим. Неприкрытым и искренним. Не так часто увидишь девицу, легко и без единого выстрела справляющуюся с волкодавами.
– Вас как зовут? – спросил Никита, едва они миновали церквушку на горе.
– Это важно?
– Да нет… Просто я подумал…
– Джанго.
Это было похоже на собачью кличку. Настолько похоже, что Никита едва не выпустил руль и искоса взглянул на свою неожиданную спутницу.
– Не понял… Как?
– Джанго.
– Диковинное имя.
– Да уж какое есть…
А ведь ей, пожалуй, идет! Идет эта дерзкая кличка с сомнительным «о» в окончании. Идет – коротко стриженным темным волосам, едва прикрывающим череп; идет – черной футболке, сквозь которую просматривается маленькая грудь с крупными горошинами сосков; идет – бледным запястьям с полудетскими кожаными амулетами; идет – четкому мальчишескому профилю.
Профиль и правда был четким, и только теперь Никита понял, почему вчера ему на ум пришло это слово – «врасплох». Джанго была хороша и при свете дня, но овечьей красотой здесь и не пахло. То есть она хотела, чтобы пахло, вот именно – хотела. Она хотела прикинуться овцой – для всех без исключения. Кроме разве что зеркала, перед которым можно было расслабиться и показать свое истинное лицо – умное, волевое и бесконечно вероломное. Что-то подобное могли на пару слепить Мариночка с Экой, а здесь, пожалуйста, – все в одном флаконе. Но Джанго не повезло: в зеркале подзадержался Никита, который и увидел то, что не должен был видеть… А как играючи она справилась с кавказцем! Не-ет, такая девушка вряд ли может кому-то принадлежать, тем более – вшивому охраннику вшивого загородного дома.
– Вы дрессировщица? – аккуратно поинтересовался Никита.
– А что, похожа?
– Ну, в общем…
– Нет, я не дрессировщица. Хотя… В некотором роде…
В некотором роде! Да ты создана для того, чтобы укрощать жизнь. И все, что сопутствует этой жизни, – собак, людей, первый снег, ветер над заливом, журнал «Вопросы культурологии» с квелым эссе о Гийоме Нормандском…
– А вы – шофер хозяина дома… Я правильно поняла?
– Верно, – не стал отпираться Никита.
– Говорят, он недавно женился…
– Говорят.
– На молодой девушке, – голос Джанго вдруг стал глуше, и в нем отчетливо проскользнули влажные, частнособственнические нотки.
– Он и сам еще не старый…
– Да… Не старый, – она тотчас же укротила голос, как укротила собаку десять минут назад. Теперь в нем не было ничего, кроме вежливого равнодушия.
– А вы знакомы? – Никите не стоило задавать этот вопрос, и все же он не удержался.
– С кем?
– С Окой Алексеевичем… Или с его женой…
– Не имею чести.
Как же, как же, не имеешь чести! Эта честь и яйца выеденного не стоит, за эту честь ты и гроша медного не дашь, вон как ноздри раздуваются!
– Значит, вы подружка Толика?
Только теперь она повернулась к нему. И смешно сморщила нос.
– А что, не похожа?
– Нет, – честно признался Никита. – Уж слишком для него хороши.
– Я тоже так думаю… А для вас?
– Что – для меня?
– Для вас – не слишком?
Уж не флиртовать ли она с ним надумала? Ха-ха, сначала хозяйская Мариночка, теперь вот странная девушка по имени Джанго… Прямо паломничество какое-то… Хадж, ей-богу. К Никитиному сердцу, подозрительно смахивающему на отполированный вечностью священный камень Кааба. То ли у красивых девушек под занавес лета плавятся мозги, то ли тип прянично-латинского миндалевидного любовника популярен гораздо больше, чем Никита предполагал.
– Для вас – не слишком? – она все еще ждала ответа.
– И для меня – слишком.
– Да вы не волнуйтесь так, – с готовностью рассмеялась девушка. – Никто не собирается вонзать клыки в вашу семейную жизнь.
Никита перехватил цепкий взгляд Джанго, устремленный на его слегка потертую, слегка сморщившуюся от потерь обручалку.
«А никто и не волнуется, дорогая, никто особенно и не волнуется… Разве что твой взгляд настораживает – из их придонного карего ила так и прет едва заметная желтизна: почти такая же, какая была в глазах у псины, которую ты приручила…»
– Никто и не волнуется, – пробухтел Никита, слегка притормаживая у указателя на пришедшую в упадок усадьбу Олениных.
Этот обветшалый литературный памятник был знаменит тем, что в нем (по словам настоянного на коньяке пушкиноведа-любителя Левитаса) великий русский поэт дважды по пьяни падал в местный пруд и трижды – опять же по пьяни – овладевал дочкой хозяина у ныне спиленного дуба, трухлявые останки которого были обнесены невысокой оградкой. На пруд они ездили с Ингой за три месяца до появления на свет Никиты-младшего… А ведь он почти забыл об этом, надо же… Об их поездке сюда, на пруды… Тогда они кишели мальчишками и любителями пива, а Никита как привязанный ходил за Ингиным застенчиво округлившимся животом. Как привязанный…
– И как? – Джанго вовсе не собиралась от него отставать.
– Что – как?
– Как молодые? Дружно живут?..
– Мне бы не хотелось это обсуждать…
– Мне тоже. Это я так спросила, разговор поддержать…
– Можно и не поддерживать. Я не обижусь.
Разговор и вправду увял сам собой. И возобновился только в растянувшейся на сотню метров пробке у шлагбаума перед въездом в город.
– Где вас высадить? – поинтересовался Никита.
– Где хотите…
– Я доброшу, куда нужно… Мне не трудно.
