скачать книгу бесплатно
И вдруг он захохотал. На весь чердак.
У нас чуть барабанные перепонки не лопнули – так он хохотал! Он хлопал себя по коленкам. У него слёзы текли по лицу. Он раскачивался, сгибался, он прямо падал от смеха… Ненормальный какой-то! Ну что он тут смешного нашёл?! Не поймёшь этих взрослых – то ругаются, то смеются.
А он всё хохотал и хохотал. Мы, глядя на него, тоже стали потихоньку хихикать. Он всё-таки был хороший. Уж очень он здорово смеялся!
Насмеявшись, он вынул мятый клетчатый платок и протянул его нам.
– Ну и дурёхи! – сказал он. – И где только такие водятся? Шутки надо понимать! Да какая от вас помощь, мелюзга вы этакая? Вот подрастёте – приходите. С такими помощниками не пропадёшь – дело ясное! Ну, до встречи!
И он помахал нам рукой и пошёл обратно. А сам всю дорогу смеялся.
И он ушёл.
А мы стояли и смотрели ему вслед. Не знаю, что думала Люська, а я думала вот что:
«Ну ладно, вот мы подрастём. Пройдёт пять лет или десять… И этот рыжий кровельщик давным-давно починит нашу крышу. И где мы тогда его найдём? Ну где? Ведь крыш в Москве так много, так много!..»
Как меня учили музыке
Однажды мама пришла из гостей взволнованная. Она рассказала нам с папой, что дочка её подруги весь вечер играла на пианино. Замечательно играла! И польку играла, и песни со словами и без слов, и даже полонез Огинского.
– А полонез Огинского, – сказала мама, – это моя любимая вещь! И теперь я мечтаю, чтобы наша Люська тоже играла полонез Огинского!
У меня похолодело внутри. Я совсем не мечтала играть полонез Огинского!
Я о многом мечтала.
Я мечтала никогда в жизни не делать уроков.
Я мечтала научиться петь все песни на свете.
Я мечтала целыми днями есть мороженое.
Я мечтала лучше всех рисовать и стать художником.
Я мечтала быть красивой.
Я мечтала, чтобы у нас было пианино, как у Люськи. Но я совсем не мечтала на нём играть.
Ну, ещё на гитаре или на балалайке туда-сюда, но только не на пианино.
Но я знала, что маму не переспоришь.
Мама привела к нам какую-то старушку. Это оказалась учительница музыки. Она велела мне что-нибудь спеть. Я спела «Ах вы, сени, мои сени». Старушка сказала, что у меня исключительный слух.
Так начались мои мучения.
Только я выйду во двор, только мы начнём играть в лапту или в «штандр», как меня зовут:
«Люся! Домой!» И я с нотной папкой тащусь к Марии Карловне.
Мария Карловна учила меня играть «Как на тоненький ледок выпал беленький снежок».
Дома я занималась у соседки. Соседка была добрая. У неё был рояль. Когда я первый раз села за рояль разучивать «Как на тоненький ледок…», соседка села на стул и целый час слушала, как я разучиваю. Она сказала, что очень любит музыку.
В следующий раз она уже не сидела рядом, на стуле, а то входила в комнату, то выходила. Ну а потом, когда я приходила, она сразу брала сумку и уходила на рынок или в магазин.
А потом мне купили пианино.
Однажды к нам пришли гости. Мы пили чай.
И вдруг мама сказала:
– А сейчас нам Люсенька что-нибудь сыграет на пианино.
Я поперхнулась чаем.
– Я ещё не научилась, – сказала я.
– Не хитри, Люська, – сказала мама. – Ты уже целых три месяца учишься.
И все гости стали просить – сыграй да сыграй.
Что было делать?
Я вылезла из-за стола и села за пианино.
Я развернула ноты и стала по нотам играть «Как на тоненький ледок выпал беленький снежок».
Я эту вещь играла очень долго. Я всё время забывала, где находятся ноты фа и ре, и везде их искала, и тыкала пальцем во все остальные ноты.
Когда я кончила играть, дядя Миша сказал:
– Молодец! Прямо Бетховен! – и захлопал в ладоши.
Я обрадовалась и говорю:
– А я ещё умею играть «На дороге жук, жук».
– Ну ладно, иди пить чай, – быстро сказала мама. Она была вся красная и сердитая.
А папа, наоборот, развеселился.
– Вот видишь? – сказал он маме. – Я же тебе говорил! А ты – полонез Огинского…
Больше меня к Марии Карловне не водили.
Селиверстов не парень, а золото!
Селиверстова в классе не любили. Он был противный.
У него уши красные были и торчали в разные стороны. Он тощий был. И злой. Такой злой, ужас!
Однажды он меня чуть не убил!
Я в тот день была дежурной санитаркой по классу. Подошла к Селиверстову и говорю:
– Селиверстов, у тебя уши грязные! Ставлю тебе двойку за чистоту.
Ну что я такого сказала?! Так вы бы на него посмотрели!
Он весь побелел от злости. Кулаки сжал, зубами заскрипел… И нарочно, изо всей силы, как наступит мне на ногу!
У меня нога два дня болела. Я даже хромала. С Селиверстовым и до этого никто не дружил, а уж после этого случая с ним вообще весь класс перестал разговаривать. И тогда он знаете, что сделал? Когда во дворе мальчишки стали играть в футбол, взял и проткнул футбольный мяч перочинным ножом.
Вот какой был этот Селиверстов!
С ним даже за одной партой никто не хотел сидеть! Бураков сидел, а потом взял и отсел.
А Сима Коростылёва не захотела с ним в пару становиться, когда мы в театр пошли. И он её так толкнул, что она прямо в лужу упала!
В общем, вам теперь ясно, какой это был человек. И вы, конечно, не удивитесь, что, когда он заболел, никто и не вспомнил о нём.
Через неделю Вера Евстигнеевна спрашивает:
– Ребята, кто из вас был у Селиверстова?
Все молчат.
– Как, неужели за всю неделю никто не навестил больного товарища?! Вы меня удивляете, ребята! Я вас прошу сегодня же навестить Юру!
После уроков мы стали тянуть жребий, кому идти. И, конечно, выпало мне!
Дверь мне открыла женщина с утюгом.
– Ты к кому, девочка?
– К Селиверстову.
– А-а, к Юрочке? Вот хорошо! – обрадовалась женщина. – А то он всё один да один.
Селиверстов лежал на диване. Он был укрыт вязаным платком. Над ним к дивану была приколота салфетка с вышитыми розами. Когда я вошла, он закрыл глаза и повернулся на другой бок, к стене.
– Юрочка, – сказала женщина, – к тебе пришли.
Селиверстов молчал.
Тогда женщина на цыпочках подошла к Селиверстову и заглянула ему в лицо.
– Он спит, – сказала она шёпотом. – Он совсем ещё слабый!
И она наклонилась и ни с того ни с сего поцеловала этого своего Селиверстова.
А потом она взяла стопку белья, включила утюг и стала гладить.
– Подожди немножко, – сказала она мне. – Он скоро проснётся. Вот обрадуется! А то всё один да один. Что же это, думаю, никто из школы не зайдёт?
Селиверстов зашевелился под платком.
«Ага! – подумала я. – Сейчас я всё скажу! Всё!»
Сердце у меня забилось от волнения. Я даже встала со стула.
– А знаете, почему к нему никто не приходит?
Селиверстов замер.
Мама Селиверстова перестала гладить.
– Почему?
Она глядела прямо на меня. Глаза у неё были красные, воспалённые. И морщин довольно много на лице. Наверное, она была уже немолодая женщина… И она смотрела на меня так… И мне вдруг стало её жалко. И я забормотала непонятно что:
– Да вы не волнуйтесь!.. Вы не подумайте, что вашего Юру никто не любит! Наоборот, его очень даже любят! Его все так уважают!..
Меня пот прошиб. Лицо у меня горело. Но я уже не могла остановиться.
– Просто нам столько уроков задают – совсем нету времени! А ваш Юра ни при чём! Он даже очень хороший! С ним все хотят дружить! Он такой добрый! Он просто замечательный!
Мама Селиверстова широко улыбнулась и снова взялась за утюг.
– Да, ты права, девочка, – сказала она. – Юрка у меня не парень, а золото!
Она была очень довольна. Она гладила и улыбалась.
– Я без Юры как без рук, – говорила она. – Пол он мне не даёт мыть, сам моет. И в магазин ходит. И за сестрёнками в детский сад бегает. Хороший он! Правда, хороший!
И она обернулась и с нежностью посмотрела на своего Селиверстова, у которого уши так и пылали.
А потом она заторопилась в детский сад за детьми и ушла. И мы с Селиверстовым остались одни.
Я перевела дух. Без неё мне было как-то спокойнее.
– Ну вот что, хватит придуриваться! – сказала я. – Садись к столу. Я тебе уроки объяснять стану.
– Проваливай, откуда пришла, – донеслось из-под платка.
Ничего другого я и не ждала.
