Сицилиец

скачать книгу бесплатно

Там имелся и лимонный сад, и роща олив, древних, как сам Христос. Была небольшая плантация бамбука и собственная бойня, куда отправляли овец из овчарни и свиней из загонов. По двору стайками бродили индюки и куры. Монахи каждый день ели мясо, а не одни спагетти, и пили домашнее вино из собственного громадного погреба, и покупали на черном рынке табак, который курили как дьяволы.

Но и работали они тяжело. Трудились от зари дотемна – в рясах, подоткнутых до колен, истекая потом. На головы с тонзурами, для защиты от солнца, они нацепляли дурацкие американские шляпы, коричневые и черные, которые аббат выменял у какого-то армейского офицера-снабженца за бочонок вина. Монахи носили шляпы каждый по-своему: кто с опущенными полями, по-гангстерски, кто с загнутыми кверху, так что в ложбинку можно было прятать сигареты. Аббат постепенно возненавидел эти шляпы и запретил надевать их куда-то кроме огорода.

На следующие четыре недели Гильяно стал таким же монахом, к вящему удивлению аббата охотно работая в саду и на полях, помогая другим монахам перетаскивать тяжелые корзины с фруктами и оливками в амбар. Он чувствовал себя гораздо лучше и наслаждался трудом, с радостью демонстрируя всем, какой он сильный. Его корзины нагружали доверху, но он ни разу даже не согнул коленей. Аббат, с гордостью взиравший на него, сказал, что Тури может оставаться в монастыре, сколько пожелает, – у него есть все качества настоящего человека Божия.

Четыре недели Тури Гильяно был счастлив. В конце концов, он же восстал из мертвых телом и душой, вынырнул из бреда и снов. Ему нравился старый аббат, говоривший с ним доверительно и открывавший секреты монастыря. Старик хвастался тем, что всю продукцию продает сразу на черном рынке, не сдавая на правительственные склады. За исключением вина – его монахи поглощают сами. По ночам в монастыре пили и играли в карты, приводили даже женщин, но аббат закрывал на это глаза.

– Времена сейчас суровые, – объяснял он Гильяно. – Блаженство на небесах – слишком дальняя перспектива, людям нужно получать какое-никакое удовольствие. Господь их простит.

Как-то раз, в дождливый полдень, аббат провел Тури в противоположное крыло монастыря, где располагался склад. Тот был забит священными реликвиями, изготовленными ловкой командой монахов. Аббат, как обычный лавочник, жаловался на тяжелые времена.

– До войны дела у нас шли отлично, – вздыхал он. – Склад никогда не наполнялся больше чем наполовину. А теперь только посмотри – сколько тут накопилось сокровищ! Вот это, к примеру, косточка из рыбы, которую преумножил Христос. Посох Моисея, с которым тот отправился на Землю обетованную.

Аббат сделал паузу, с хитрым довольством глянув в изумленное лицо Гильяно. Его собственная костистая физиономия растянулась в лукавой улыбке. Пнув ногой гору деревяшек, он сказал, чуть ли не похваляясь:

– Это был наш самый ходовой товар. Сотни щепок с креста, на котором распяли Иисуса. А в этой корзине можно найти мощи любого святого, какой придет на память. Нет на Сицилии такого дома, где не хранили бы косточку какого-нибудь святого. Есть еще отдельная кладовая: там у меня тринадцать рук святого Андрея, три головы Иоанна Крестителя и даже семь комплектов лат, в которых сражалась Жанна д’Арк. Зимой наши монахи ходили по всей стране, торговали этими сокровищами.

Тури рассмеялся, и аббат улыбнулся в ответ. Однако в действительности Гильяно думал, что бедняков обманывают все – даже те, кто должен указывать дорогу к спасению. Это тоже следовало взять на заметку.

Аббат показал ему большой кувшин с медальонами, благословленными кардиналом Палермо, тринадцать плащаниц, которые были на Христе после казни, и две черные статуэтки Девы Марии. Тури Гильяно перестал смеяться. Он рассказал аббату о черной Пресвятой Деве, которая стояла в доме у его матери – та владела ею с самого детства и очень почитала, статуэтка передавалась в семье из поколения в поколение. Неужели и она подделка? Аббат добродушно похлопал юношу по плечу и сказал, что такие копии изготавливались в монастыре больше сотни лет – их вырезают из добротной древесины олив. Однако он заверил Гильяно, что и у копий есть своя ценность, потому что делают их немного.

Аббат нисколько не стеснялся признаваться убийце в столь постыдных для святого человека деяниях. Тем не менее неодобрительное молчание Гильяно сбивало с толку. Словно в свою защиту аббат сказал:

– Помни, мы, кто посвятил себя Господу, тоже живем в материальном мире, с людьми, которые не собираются ждать высшей награды на небесах. У нас есть семьи, и мы должны им помогать, оберегать их. Многие наши монахи – бедняки, и семьи их бедны – настоящая соль земли. Мы не можем позволить, чтобы наши сестры и братья, племянники и племянницы погибли от голода в нынешние суровые времена. Святая Церковь тоже нуждается в нашей поддержке, ей надо защищаться от врагов. Надо бороться с коммунистами и социалистами, сбившимися с пути либералами, а на это требуются деньги. Верующие – лучшая поддержка для Матери-Церкви! За наши священные реликвии они платят деньги, которые идут на борьбу с неверными, а сами получают душевный покой. В противном случае они потратили бы их на игру, или выпивку, или продажных женщин. Ты не согласен?

Гильяно кивнул, но снова улыбнулся. Для него, совсем юного, было неожиданностью столкнуться со столь изощренным лицемерием. Аббата улыбка Тури рассердила – он ожидал более почтительного ответа от убийцы, которого укрыл у себя и исцелил, вырвав из лап смерти. Хотя бы из признательности и уважения тот мог сделать вид, что искренне верит и соглашается со всем сказанным. Этот контрабандист, преступник, этот деревенщина, Тури Гильяно мог выказать больше понимания, больше христианского всепрощения. Аббат молвил сурово:

– Помни, что истинная вера – вера в чудеса.

– О да, – сказал Гильяно. – И я верю всем сердцем, что вы помогаете нам отыскивать их.

Он сказал это без ехидства, просто весело, в искреннем стремлении порадовать своего благодетеля. Однако едва удержался от смеха.

Аббат был польщен; его теплые чувства к Тури вернулись. В конце концов, он хороший парень, с ним приятно было провести эти пару месяцев, и очень удачно, что теперь Гильяно его должник. Он точно не окажется неблагодарным – за последнее время парень не раз доказал свою честность. Словами и делами, день за днем, подтверждал свое уважение и признательность аббату. В нем нет жестокосердия преступника. Но что ожидает такого человека на нынешней Сицилии – бедной, кишащей доносчиками, бандитами и закоренелыми грешниками? Что поделаешь, думал аббат, тот, кто убил один раз, убьет и другой – это неизбежно. Он решил, что дону Кроче следует наставить Тури на правильный путь.

Однажды, когда Гильяно отдыхал у себя на кровати, к нему явился посетитель. Аббат представил его как отца Беньямина Мало, своего близкого друга, а потом оставил их вдвоем.

Отец Беньямино испытующе начал:

– Дорогой юноша, надеюсь, вы оправились от ран. Аббат сказал мне, что это было настоящее чудо.

Гильяно вежливо кивнул:

– Милость Божья.

Отец Беньямино склонил голову, словно и сам получил благословение.

Тури внимательно рассматривал его. Священник явно никогда не работал в полях. Подол рясы у него был слишком чистый, щеки слишком пухлые, руки слишком нежные. Однако лицо казалось достаточно благочестивым: смиренным, исполненным христианской кротости.

Таким же мягким и ласковым голосом отец Беньямино произнес:

– Сын мой, я готов выслушать твое признание и отпустить грехи. Освободившись от них, ты сможешь вернуться в мир с чистым сердцем.

Гильяно окинул взглядом священника, наделенного такой силой, и ответил:

– Простите, святой отец, но я еще не готов покаяться и не хочу солгать, исповедуясь перед вами. Однако спасибо за благословение.

Священник, кивнув, сказал:

– Да, это лишь усугубило бы твои грехи. Но у меня есть и другое предложение, пожалуй, более практичное в нынешней ситуации. Мой брат, дон Кроче, послал меня спросить, не захочешь ли ты укрыться у него в Виллабе. Тебе будут хорошо платить, и конечно, власти не осмелятся тебя беспокоить, пока ты находишься под его защитой.

Гильяно поразился тому, что весть о его проступке дошла до самого дона Кроче. Он понял, что должен быть осторожен. Тури ненавидел мафию и не хотел попасться в ее сети.

– Это большая честь для меня, – сказал он, – я очень благодарен и вам, и вашему брату. Но мне надо посоветоваться с семьей, учесть мнение родителей. Поэтому пока что позвольте отклонить ваше любезное предложение.

Он видел, что священник удивлен. Кто на Сицилии откажется от покровительства великого дона? Поэтому Тури добавил:

– Возможно, через несколько недель я передумаю и приеду повидаться к вам в Виллабу.

Отец Беньямино, воспрянув духом, воздел руки в жесте благословения.

– С Богом, сын мой, – был его ответ. – Ты всегда желанный гость в доме моего брата.

Он осенил Тури крестным знамением и вышел.

* * *

Тури понял, что наступило время покинуть монастырь. Когда вечером Аспану Пишотта пришел проведать его, Гильяно проинструктировал того, что следует предпринять, чтобы он смог вернуться в большой мир. Тури понимал, что изменился, – и его друг тоже. Пишотта, не моргнув глазом, выслушал его распоряжения, которым предстояло изменить всю их жизнь. Наконец Гильяно сказал:

– Аспану, ты можешь последовать за мной или остаться со своей семьей. Поступай так, как сочтешь правильным.

Пишотта улыбнулся:

– Ты считаешь, что я позволю тебе заграбастать всю славу? Жить привольно в горах, пока я буду водить под уздцы осла и собирать оливки? И как насчет нашей дружбы? Неужели я позволю тебе одному переселиться в горы, где мы играли и трудились бок о бок с самого детства? Только когда ты, свободный, вернешься в Монтелепре, я снова вступлю туда. Поэтому не говори больше глупостей. Я приду за тобой спустя четыре дня. Мне потребуется время, дабы выполнить то, что ты приказал.

* * *

В эти четыре дня Пишотта был очень занят. Он уже выследил контрабандиста на лошади, который предлагал догнать раненого Гильяно. Его звали Маркуцци, он был человек влиятельный и проводил контрабандные операции при покровительстве дона Кроче и Гвидо Кинтаны. Его дядька, тоже Маркуцци, был влиятельным мафиозо.

Пишотта узнал, что Маркуцци регулярно совершает переходы из Монтелепре в Кастелламмаре. Аспану знал фермера, у которого контрабандист держал своих мулов, и когда увидел, что животных вывели с пастбища и загнали в сарай в окрестностях городка, предположил, что на следующий день Маркуцци двинется в путь. На рассвете Пишотта занял свой пост у тропы, по которой тот должен был идти, и стал ждать. Он захватил с собой лупару – оружие, считавшееся в сицилийских семьях обычным предметом обихода. Обрезы на Сицилии так часто использовались для убийств, что, когда Муссолини разделался с мафией, он приказал разобрать все каменные изгороди до высоты не больше метра, чтобы убийцы не могли спрятаться за ними.

Аспану решил убить Маркуцци не только потому, что контрабандист предлагал полиции помощь в поимке раненого Гильяно, но и потому, что тот хвастался этим перед своими приятелями. Смерть контрабандиста должна была послужить предупреждением всем, кто захочет выдать Гильяно. Кроме того, им пригодится оружие, которое будет у Маркуцци при себе.

Долго ждать ему не пришлось. Поскольку караван Маркуцци шел порожним, чтобы загрузить товары для черного рынка в Кастелламмаре, контрабандист был беспечен. Он восседал на первом муле, перекинув винтовку через плечо, а не держа ее наготове. При виде Пишотты, перегородившего ему тропу, он нимало не встревожился. Подумаешь, низкорослый тощий мальчишка со щегольскими усиками, разве что улыбочка его раздражает… И только когда Пишотта выдернул из-под куртки лупару, Маркуцци по-настоящему обратил на него внимание.

– Ты поторопился, – ворчливо сказал он. – Я еще не забрал товар. И эти мулы под защитой «Друзей друзей». Не глупи и поищи себе другого клиента.

Пишотта негромко ответил:

– Мне нужна только твоя жизнь.

Маркуцци плотоядно улыбнулся.

– Как-то раз тебе захотелось выслужиться перед полицией. Пару месяцев назад, помнишь?

Маркуцци помнил. Он развернул мула боком, вроде как случайно, чтобы Аспану не видел его рук. Вытащил из-за пояса пистолет. И дернул поводья мула, поворачивая обратно. Последним, что он увидел, была улыбка Пишотты, – и тут же выстрел лупары выбил его из седла, швырнув в дорожную пыль.

С мрачным удовлетворением Аспану встал над телом и выстрелил еще раз, в голову, а потом вытащил пистолет из руки Маркуцци и снял винтовку с его плеча. Переложил патроны из куртки контрабандиста к себе в карманы. Потом быстро, одного за другим, перестрелял всех четырех мулов – предупреждение любому, кто станет помогать врагам Гильяно, пусть даже косвенно. Он стоял на дороге с лупарой в руках, с винтовкой покойника через плечо и с пистолетом за поясом. Пишотта не испытывал раскаяния, и собственная жестокость радовала его. Несмотря на любовь к другу, он всегда соперничал с Гильяно. И теперь, признав главенство Тури, считал, что должен доказать – он достоин их дружбы. Он тоже храбр и тоже умен. И вот Аспану порвал волшебный круг их детства, презрел законы и присоединился к Гильяно за пределами этого круга. Своим поступком он связал себя с ним навсегда.

* * *

Два дня спустя, перед ужином, Гильяно покинул монастырь. На прощание он обнял каждого из монахов, собравшихся в трапезной, и поблагодарил за доброту. Монахам жаль было, что он уходит. Да, Тури не участвовал в молебнах, не исповедался и не покаялся в убийстве, которое совершил, но многие из этих людей начали свой путь так же и потому не осуждали его.

Аббат проводил Гильяно до ворот монастыря, где того ждал Пишотта. Вручил прощальный подарок – статуэтку черной Девы Марии, точную копию той, что стояла у Марии Ломбардо, матери Гильяно. У Пишотты был при себе зеленый армейский вещмешок, и Гильяно сунул статуэтку туда.

Пишотта с ухмылкой наблюдал за тем, как Тури с аббатом прощались. Он знал, что священник – контрабандист, тайный член «Друзей друзей», а со своими монахами обращается похуже рабовладельца, и не понимал, с чего это старик так растрогался. Пишотте не приходило в голову, что Гильяно, к которому он испытывал безграничную любовь и привязанность, мог внушить те же чувства и старому аббату.

Последний же имел в этом деле и свой интерес. Он сознавал, что Тури со временем станет силой, с которой на Сицилии придется считаться. Это было похоже на прикосновение Божьей длани. Сам же Гильяно испытывал к старику искреннюю признательность. Аббат спас ему жизнь, более того, наставил во многих вещах и был ему приятным собеседником. Он даже позволил Тури пользоваться своей библиотекой. Удивительно, но Тури нравилась даже его изворотливость – он считал ее умением сохранять в жизни баланс, делать добро, не причиняя особого зла, и использовать свою власть ко всеобщей пользе.

Аббат и Гильяно обнялись. Тури сказал:

– Я ваш должник. Если вам понадобится помощь – какая угодно, – обращайтесь ко мне. Что бы вы ни попросили, я все исполню.

Аббат, похлопав его по плечу, ответил:

– Христианское милосердие не требует оплаты. Следуй по пути Божьему, сын мой, и исполняй свой долг.

Однако то была лишь затверженная формула. Он прекрасно знал, что такое юношеский максимализм, – дьявольский огонь, готовый в любой момент вырваться наружу. Он запомнит обещание Гильяно.

Тот забросил вещмешок за плечо, несмотря на протесты Пишотты, и вдвоем они пошли прочь от монастыря. И ни разу не оглянулись.

Глава 6

С выступающей скалы близ вершины Монте-д’Ора Гильяно и Пишотта смотрели на городок Монтелепре. В нескольких милях ниже в домах зажигались огоньки, отгоняя наступающую ночь. Гильяно показалось даже, что он слышит музыку из громкоговорителей на площади, которые транслировали римские радиостанции, развлекая горожан, вышедших прогуляться перед ужином.

Однако впечатление это было обманчивым. До городка внизу два часа хода; четыре потребуется, чтобы забраться назад. Гильяно с Пишоттой играли тут детьми; они знали каждый уступ на этой горе, каждую пещеру, каждый туннель. За скалой находилась пещера, Гротта Бьянка, их любимое укрытие в детстве, – больше любого дома в Монтелепре.

Аспану отлично выполнил приказ, думал Тури Гильяно. В пещере имелись спальные мешки, сковородки, ящики с патронами, мешки с хлебом и другими продуктами. Там стояла коробка с фонариками, светильниками и ножами, несколько канистр керосина. Он рассмеялся:

– Аспану, мы могли бы тут жить целую вечность!

– Только несколько дней, – ответил тот. – Когда карабинери бросились тебя искать, они первым делом нагрянули сюда.

– Эти трусы рыщут по горам только днем, – сказал Тури. – Ночью мы в безопасности.

Темнота набросила на горы свое покрывало, но в небе было столько звезд, что они отчетливо видели друг друга. Пишотта развязал вещмешок и начал доставать оттуда оружие и одежду. Медленно, словно совершая особый ритуал, Тури вооружался. Он снял монашескую рясу и натянул кожаные брюки и теплую куртку из овчины с многочисленными карманами. Сунул за пояс два пистолета, а автомат повесил под куртку, чтобы тот не был на виду, но его можно было легко привести в действие. Застегнул вокруг талии патронташ, а запасные коробки с патронами рассовал по карманам. Пишотта протянул ему нож, который Тури засунул за голенище армейского ботинка. Еще один пистолет, поменьше, он спрятал в перевязи за полой куртки. Все оружие тщательно проверялось.

Винтовку Тури прятать не стал и надел, перебросив ремень через плечо. Теперь он был готов. Улыбнулся Пишотте, у которого при себе были только лупара да нож в чехле за спиной.

– Чувствую себя голым, – сказал Пишотта. – И как ты собираешься идти с таким количеством железа? Если упадешь, мне ни за что тебя не поднять.

Гильяно по-прежнему улыбался – загадочной улыбкой ребенка, который верит, что весь мир в его власти. Огромный шрам у него на боку болел от тяжести амуниции, но Тури рад был этой боли, воспринимая ее как отпущение грехов.

– Я готов к встрече: и с семьей, и с врагами, – сказал он Пишотте. И двое юношей начали спуск по длинной извилистой тропке от вершины Монте-д’Ора к Монтелепре.

Они шли под звездным небом. Вооруженный, чтобы дать отпор смерти и другим людям, наслаждаясь ароматами далеких лимонных садов и диких цветов, Тури Гильяно ощущал безмятежность, какой не знал ранее. Он больше не будет беспомощен перед лицом случайно встреченного врага. Не будет бороться и с внутренним врагом – тем, что сомневался в его храбрости. Силой воли он заставил себя выжить, заставил свое тело зарастить раны – и теперь считал, что сможет делать это снова и снова. Он больше не сомневался, что его ждет великая судьба. На него распространяется та же магия, что и на средневековых героев, которые не могли погибнуть, не достигнув конца своей длинной истории, не одержав своих славных побед.

Он никогда не расстанется с этими горами, с этими оливами, со своей Сицилией. Тури лишь смутно представлял, какой будет его грядущая слава, но знал, что она его ждет. Нет, он больше не бедный крестьянский юноша, боящийся карабинери, судей, коррумпированные власти.

Они уже спустились с гор на одну из дорог, что вели к Монтелепре. Прошли запертую на висячий замок придорожную часовенку Девы Марии с младенцем; выкрашенное в голубой цвет гипсовое одеяние святой сияло в лунном свете, словно море. От сладкого духа цветущих садов у Гильяно кружилась голова. Он видел, как Пишотта остановился понюхать ветвь дикой груши, источавшей в ночном воздухе одуряющий аромат, и ощутил прилив любви к другу, который спас ему жизнь, – любви, коренившейся в их детстве, проведенном вместе. Тури хотел разделить с ним свое бессмертие. Нет, они не умрут двумя безвестными крестьянами в сицилийских горах. В приступе воодушевления Гильяно воскликнул: «Аспану, Аспану, я верю, я верю», – и бегом помчался вниз по склону, удаляясь от призрачных белых скал, мимо статуй Христа и святых мучеников, поставленных сверху запертых на засов деревянных часовен. Пишотта бежал следом, хохоча, а месяц освещал им путь к Монтелепре.

* * *

Предгорья перешли в зеленое пастбище, через сотню метров заканчивавшееся черной стеной домов на виа Белла. За этой стеной у каждого домика имелся огород с помидорами, а кое-где с одинокой оливой или лимонным деревцем. Калитка в огород Гильяно была не заперта, и двое юношей тихонько нырнули внутрь. Мать Гильяно уже ждала их там. Она бросилась к сыну в объятия; по щекам у нее лились слезы. Женщина целовала его, шепча: «Сынок мой любимый, мой сынок», – и Тури Гильяно вдруг понял, что сейчас, стоя под луной, впервые в жизни не может со всей полнотой чувства откликнуться на ее любовь.

Приближалась полночь, луна светила ярко, и они поспешили в дом, чтобы не попасться на глаза шпионам. Окна были закрыты ставнями, родственники со стороны обеих семей, Гильяно и Пишотта, караулили на улицах, чтобы предупредить о приближении патруля. В доме друзья и семья Гильяно собрались, чтобы отметить его возвращение. На столе дожидался ужин, достойный праздника Святой Пасхи. У них была всего одна, последняя ночь, прежде чем Тури уйдет жить в горы.

Отец Гильяно обнял его и похлопал по спине в знак одобрения. Две сестры Тури тоже были там, как и Гектор Адонис. А еще мать пригласила соседку по имени Ла Венера – вдову лет тридцати пяти. Ее муж был знаменитым бандитом – его звали Канделерия, – которого выдали полиции и схватили год назад. Они с матерью Гильяно крепко сдружились, но Тури был удивлен, что ее пригласили на эту встречу. На мгновение он задумался, как это вышло.

Они ели и пили, обращаясь к Тури Гильяно так, будто тот вернулся из путешествия в дальние страны. Потом отец захотел посмотреть на его рану. Гильяно задрал рубашку и показал большой багровый шрам от винтовочного выстрела, окруженный черно-сизым синяком. Мать запричитала. Гильяно сказал ей с улыбкой:

– Ты предпочла бы видеть меня в тюрьме, с побоями после бастинадо?

Хотя нынешняя сцена повторяла счастливые дни его детства, он не ощущал прежней близости с этими людьми. На столе стояли любимые блюда Тури: соус из чернил каракатицы, макароны с томатом и пряными травами, жареная баранина, большая миска оливок, зеленые и красные листья салата, политые свежеотжатым оливковым маслом, и бутылки местного вина в бамбуковой оплетке – благословенные дары Сицилии. Мать с отцом рассказывали об их жизни в Америке. Гектор Адонис, вторя им, напоминал о славной сицилийской истории. Гарибальди и его знаменитые краснорубашечники. Сицилийская Вечерня – когда народ Сицилии поднялся против французских оккупантов сотни лет назад. Обо всех, кто пытался подмять Сицилию под себя, – начиная с Рима, потом о маврах и норманнах, вплоть до французов, немцев и испанцев. Печальна судьба Сицилии! Никогда она не была свободна, народ ее голодал, труд его продавался задешево, а кровь проливалась без всякого повода.

Вот почему сицилийцы не верят в правительство, в законы, в общественный порядок – ведь с ними всегда обращались как со скотом. Гильяно, годами слушавший эти истории, помнил их все наизусть. Но только сейчас вдруг понял, что может это изменить.

Он поглядел на Аспану, который курил, попивая кофе. Даже при этой радостной встрече с губ у него не сходила язвительная улыбка. Гильяно знал, что он думает и что скажет позже: надо было просто свалять дурака, подвернуться полицейскому под пулю, совершить убийство, заделаться преступником – и вот уже родные превозносят тебя и обращаются с тобой так, будто ты святой, сошедший с небес. Тем не менее Аспану был единственным, с которым Тури по-прежнему чувствовал связь.

А еще это женщина, Ла Венера… Зачем мать пригласила ее и зачем та пришла? Тури видел, что лицо ее до сих пор красиво – яркое, выразительное, с угольно-черными бровями и губами такой красноты, что они казались багровыми в приглушенном дымном свете. Он ничего не мог сказать про ее фигуру, поскольку женщина была одета в бесформенное черное одеяние сицилийской вдовы.

Тури Гильяно пришлось рассказать им весь ход перестрелки на перекрестке. Отец, слегка захмелевший от вина, одобрительно фыркнул, когда дошло до смерти полицейского. Мать хранила молчание. Отец рассказал, как фермер приходил за своим ослом и как он ответил ему: «Радуйтесь, что лишились только осла. Я лишился сына».