СЕКРЕТЫ КОРОЛЕВ и мужские рассказы

Владислав Писанов

СЕКРЕТЫ КОРОЛЕВ и мужские рассказы

Глава 1

Варька – королева мужчин

Временами, идя по улице, она частенько слышала сзади приглушённо-восхищённое: «Наша королева. Королева всех мужиков».

Возможно, вы уже себе представили её лёгкую походку, титечки, словно задорные фигушки, торчащие сквозь тонкую ткань, попку–орешек…?!

А ничего подобного!

Варвара была с детства девкой кряжестой, на морду лица не слишком симпатичной даже. Да и откуда ей быть красоткой, если вся их семейка из испокон веку – алконавты, на детишек – ноль внимания, а то, что её родной дядька, отцов брат её ещё в 14 лет снасильничал, так это у них в порядке вещей было. А чё такого? Обмыли утраченную девственность самогонкой, да и все дела.

Про любовь девчачью думать даже не смела, куда ей. Понятно, тайком любовалась на Пашку с их улицы: какой он чистенький, нарядненький, длинненький. Как новогодняя ёлка, что в клубе ставят, когда подарки с апельсинками дают. Тётя Соня, мать его, всегда следом за сыночкой футляр со скрипочкой носила, папку большую нотную. «Он у меня Острахом будет!», – говорила она всем. Запугивала, значит.

Пошла Варька учиться на швею-мотористку, чтобы от этих дураков подальше быть. «Этими дураками» называла она всю свою родню и тех, кто хороводился рядом. Но, куда ж от них денешься? Нажрут рыла и лезут к ней в комнату, кто с пьяными разговорами, кто с непотребством всяким.

Психанула Варька и пошла в рабочее общежитие, комнату просить.

Нет, сперва она увидала объявление, что туда требуется уборщица. Смекнула: можно уборщицей работать и комнату получить. Из этой же зарплаты за неё и платить. А потом и швейным делом себе помогать.

Пришла к коменданту. А тот мужик был в том возрасте, когда, если молодая, то и значит – красивая. Подкатил он бочком к Варьке, и ну лапать за титьки. А потом пристал: «Возьми, да возьми».

Тут она и не стерпела.

– Ну, куда ты, козёл старый, вонючий лезешь, – заорала она.– Я тебе что, козлиха из сарайки?! Пошёл бы, помылся, как человек, приоделся, тогда бы и подкатывал к честной девушке!

Опешил Григорий Иванович. «На, на, – говорит, – тебе ключик от комнаты номер 23. А я скоро, я быстренько. Ты жди». И убежал из своего кабинета.

Пожал Варвара плечами, да и пошла в комнату №23.

Хорошо-то как! Вот кровать, вот столик, вот вешалка. Ну, всё чин-чинарём. Лежи, отдыхай, делай чего хочешь, никто к тебе не лезет. Под окошком – дорога, машины туда-сюда ездят, люди гуляют, детишки бегают – весело.

– Тук-тук-тук, – постучали в дверь. – Варенька, это я, Григорий Иванович, – раздалось из-за неё.

«Эх, – подумала с досадой Варька, – припёрся таки…».

Отомкнула замочек ключиком.

Комендант стоял с чайником наперевес. Но не это было главное. Волосы заложены на косой пробор, костюм голубого отлива, белая рубашка с галстуком в полосочку. Аромат одеколона разливался по всему общежитскому коридору. На согнутом локте –пакет с торчащей оттуда бутылкой шампанского, бока оттягивали несколько апельсинок.

– Зашёл вот, – переминаясь, промямлил Григорий Иванович. – Чайник вот тебе принёс, и новоселье отметить.

Господи! Да никто никогда для неё ничего такого не делал. Конфетки у матери выклянчивать приходилось. А тут: и костюм, и шампанское, и апельсины! И чайник!

Но взяла себя в руки Варвара, степенно открыла дверь, жестом пригласила:

– Проходите, Григорий Иванович, первым гостем будете.

Он вошёл. Поставил на стол гостинцы. Начал открывать бутылку.

– А стаканы-то есть? – спохватился вдруг.

– Не нужны нам стаканы, – отозвалась Варвара и начала расстёгивать пуговицы его пиджака, развязывать мудрёный галстучный узел, отколупывать рубашечные пуговки.

Мужчина стоял, ни жив, ни мёртв, боясь спугнуть прекрасное мгновение. Но оно с каждой минутою становилось всё прекраснее и прекраснее. И вот она уже встала на коленки, расстегнула его брюки, которые упали, звякнув пряжкой ремня об пол. Стянула трусы.

– Мммм, – сдерживал он стоны наслаждения, пока она выводила замысловатые мелодии на его любовной флейте. – Ммммм!

С тех пор стал забегать он часто. И уборщицей принял, премии выписывал. Но, что характерно, всегда являлся чистым, выбритым, надушенным. И – с гостинцами.

Общага – есть общага. Подсекли мужики это дело, и… в городе уже приметой стало: если какой мужчина идёт из бани или из парикмахерской, весь из себя в костюмчике, да с гостинцем – ясно, к Варьке подался.

А она и не кобенилась. Всех приветливо принимала, как мужа родного.

Заглянул как-то участковый: не проституцию ли ты тут развела?! Всё проверил, допросил. Ушёл довольный, ус подкручивая. Нет, денег не берёт, а остальное – дозволительно.

Надо сказать, спиртного Варвара в рот принципиально не брала. «Мне и так, без него хорошо», – отшучивалась. Но гостям выпить не возбранялось. Но – умеренно. Как-то Сергей Солонцов нарубил тяпку, и начал на неё с кулаками. Не по злобе, с дуру просто, по привычке. Так она из комнатки выскочила, закричала.

Мужики так ему наваляли, что сама же в больничку потом неделю бегала, апельсинки ему дарёные носила. Считай, неделю у неё закрыто было: в себя приходила. С той поры все её оберегали, новеньких предупреждали: если что – схлопочешь.

Как-то сам собой пришёл достаток, и Варвара даже прикупила избушку в уютном переулке.

Ну, честно говоря, пришёл этот достаток не сам собой. А так получилось. Витька сказал, что ему дефицитная запчасть к автомобилю нужна. Варя спросила про это у Ильи Абрамовича. У того как раз было. Но ему нужно было баньку перекрыть, Николай же с бригадой – на все руки мастер. Так вот: кому – что, и вещи, и услуги. Стала она центровой в этом деле. Само собой, не без благодарности. Так копеечка к копеечке и копилась.

Домик ей тоже сообща поправили, отремонтировали. Отгуляли на всю Ивановскую. Каждого Варвара ублажила, каждый свою долю ласки получил. Да, и все вино-водочные запасы, остававшиеся, почитай, от каждого ухажёра, вылакали. Но! Без шума, без драки, с хорошей закуской….

Приметила Варвара, что, хотя главный рычаг управления мужиками расположен ниже живота, но и желудок у него – вещь не последняя. Потому каждый день у неё были то борщ, то щи, то пельмени, то просто даже гречка с тушёнкой. Зайдёт очередной залётный гость, выставит пузырь белой, а она ему – супчику ароматного. «Покушай, милый!». Как бы не спешил мужик в койку, а тут устоять не мог, под рюмочку, да под ласковый взгляд тарелочку-другую с аппетитом съедал.

А там и обнимашки слаще, и любовь крепче.

– Эх, Варвара, и почему не ты моя жена…, – частенько приходилось ей слышать от мужиков.

А дальше шли жалобы, да сетования, на постылую жизнь, на то, что супруга законная на него, как на ходячий кошелёк смотрит, что в постели она колода колодой, да и то, пока сам не выпросишь, драгоценность свою не предоставит. И на детей жаловались, и на начальников. Короче, на жисть мужицкую тяжёлую.

А Варя слушала, вздыхала, поглаживала. Головку его бедовую в своих мощных телесах прятала. В маковку целовала. Красавчиком и гигантом называла.

Раз как-то нагрянул к ней сам мэр города, Василий Пантелеевич. Зашёл степенно, огляделся.

– Справно живёшь, – похвалил. – Чисто, аккуратно, и дух у тебя тут отменный.

– Ты, – говорит, – Варвара Ивановна, большое социальное дело делаешь, мир и покой в семьи возвращаешь, мужиков наших к культуре приучаешь. Я-то давно про тебя слыхал, думал, притон, может, нет, не притон. И участковый тебя положительно характеризует, и, представляешь, от баб даже к тебе претензии нет. Не ревнуют они к тебе почему-то…. Эх, славно у тебя тут пахнет….

– А, чего им ревновать, я на ихних мужей не зарюсь, не приманиваю. Сами приходят, погостят и уходят.

– То-то и оно, что статистика разводов у нас улучшилась, считай и мордобоя почти не стало. Народ так смекает, что это твоих рук дело. Похоже, золотые у тебя руки-то, коли пирогами на всю улицу несёт.

– А вы присаживайтесь, Василий Пантелеевич, отведайте пирожка. Он у меня с картошечкой, да с грибочками, да с лучком, да на сливочном маслице. И рюмочку поднесу дорогому гостю.

– Э-э-э, Варвара, нельзя мне, я ж тут по работе, при исполнении.

– Ну, что ж, что при исполнении, вот и снимите пробу. Чаю я, в обед перехватили чего-нибудь на бегу, так и желудок испортить можно,– она приговаривала, а сама вынула из печи пышущий жаром противень, на котором покоился душистый пирог с румяной корочкой.

– Эх, козырной картой бьёшь! – воскликнул городской голова и разулыбался.

– На лакомый кусочек найдётся уголочек, – проговорила Варя, отрезая щедрый ломоть. – А вот к нему – кружечку молочка холодненького. Любите с молочком-то?

– Да, поди, что с детства так не едал! – потирая руки, присел за стол Василий Пантелеевич.

– А вы подуйте, подуйте, он быстрее простынет, – кивнула Варвара.

– А сама-то чего не ешь? – обзаботился он, снимая пиджак. Повесил его на спинку стула.

– Кухарка густым духом сыта, – ответила она. – Вы кушайте, я люблю глядеть, как мужики хорошо кушают.

– Да-а-а, знатные у тебя пироги, первостатейные! – похвалил гость, уплетая за обе щёки. – Нынешние бабы к кухне не приспособленные, им бы только макароны варить.

– А вы приходите почаще, хоть вон в обед или как, только и макароны есть надо, а-то супруга ваша обидится. И макароны похваливайте….

– Угу, – кивнул гость, а потом глаза его зло зыркнули: – Вот у меня уже где её макаронины, – он чиркнул вилкой по горлу.

– Ох, не пораньтесь, Василий Пантелеевич, вы у нас человек дорогой, государственный….

– «Государственный», – повторил мэр с ехидцей, – а жизнь-то проходит мимо меня, а не мимо государства.

– Ну, что же, у каждого своя судьба, свой крест, а надо просто понять, успокоиться, сил набраться, – она подошла к мужчине сзади, положила ему руки на плечи, ткнула грудями в затылок. – Вот, покушали, теперь отдохните и всё снова хорошо станет….

– Ты, чего, Варвара, я ж человек на виду, что люди скажут? Мне по должности положено хорошим семьянином быть. А вдруг кто зайдёт?

– Да, кто ж зайдёт, если ваша машина с водителем у ворот стоят? Никто не посмеет.

Он и не заметил, как и у неё и у него пуговки расстегнулись.

– Пойдём, пойдём, голубчик, – потянула она его в спальню. – Потом домой соколиком лёгким полетишь. А шоферу скажешь: учил меня бумаги заполнять на пособие.

Через час вышел Василий Пантелеевич из избушки, сел в машину, крякнул:

– Нам бы в городе ещё три-четыре таких бабы, совсем бы всё по-другому стало б… в социальном плане.

– В каком плане, Василий Пантелеевич, – обернулся водитель.

– Не умничай давай, поехали. В УВД на совещание.

Ну, раз сам мэр к Варьке в гости заглядывал, то и иная городская знать мужеского пола к ней потянулась. Впрочем, почему мужеского? Женщины, кто поумнее, тоже к Варваре «на огонёк» заглядывали. Кто – за солью, кто – за маслом, а там – слово за слово, да и пойдёт бабий разговор: как мужика удержать, чего ему надобно….

А Варвара и не скрывала ничего, из трёх мужских слабостей тайны не делала: ты, подруженька, обиходь то, что мужику природа дала, что у него между ног привинчено, потом с угощением постарайся, хотя это и не столь важно, но заботу показывает, а уж душу свою он тогда тебе сам отдаст, бесхитростные они, мужики-то. Спроси у него: как дела? Покивай, похвали. Вот он и твой, голубчик.

Иная взбрыкнёт: чё это я перед ним стелиться буду!? Варвара лишь вздохнёт: ну, не ты, так я буду. Или ещё какая найдётся.

Так и стала она королевой всех мужиков местных, и не только местных.

А однажды кто-то робко постучал в дверь. Открыла Варвара и… зарделась.

На пороге стоял Пашка с их улицы.

– Можно? – едва слышно спросил он.

– Заходи, заходи, конечно, Пашенька, – засуетилась она, двери распахнула, дорогого гостя впустила. – От мамы убежал?

Он кивнул.

– Ну, проходи, проходи, чего ты?! Сейчас я тебя свеженькими сырниками попотчую, со сгущёнкой.

Зашёл Павел, сел за стол. Да так там и остался.

***

Прошло с той поры 15 лет.

– Мужчины, они слабые, доченька, – говорила Варвара девочке-подростку. – Их надо жалеть, помогать. Они только мышцами сильные: перетащить там чего или рубить. И так-то глупые они, доченька, им женский ум помогать должен.

– Ага, мальчишки храбрые, вон как в речку с обрыва сигают, ничего не боятся.

– А, ты чего ж не сиганула?

– Так страшно же, вдруг расшибусь или на корягу какую наткнусь.

– Вот, Анастасия Павловна, и ответ: глупые они. Ни о чём не думают. Им бы прыгать, драться, а чем это кончится…? А тем, что нам, бабам, расхлёбывать. Ты жалей их….

Глава 2

Светлана – королева нервов

Всё случилось, как в дурном кино: она их застукала.

Её визгливое «А! А! А!А!» ещё слышалось в ушах, висело под потолком, сливаясь с его сладострастным «ыыыыы».

Это случилось вчера. Вчера заведующая разрешила ей не возвращаться в ателье после объезда магазинов ткани. Светлана быстренько записала: где, что почём, и радостно понеслась домой, чтобы сделать приятное любимому.

Но любимый, как выяснилось, без неё не грустил.

Сегодня она проснулась на диване в зале, чувство неизъяснимой тревоги и безысходности сдавливало грудь. Казалось, что они ещё там, в их спальне…. Вон, даже захлопнутая дверь, словно горит огнём, искрит электричеством.

Она вчера даже не смогла туда войти после того, как та убежала, а этот, потоптавшись в коридоре, что-то пробурчав, тоже слинял. Светлана ничего этого уже не видела и не слышала. Горечь в горле не давала даже дышать.

– Неужели это случилось со мной?! С нами! – стучало в голове. – Такого не может быть. Я ведь для него всё, всё делала. Хочешь – блинчики, хочешь – рыбки, хочешь – в постельку. Как сыр в масле катался. Где он другую такую найдёт?!

«Дуру», – подсказала какая-то другая часть мозга.

– Не дуру! – возразила она сама себе. – Я его любила, люблю. Это та его соблазнила. У него, наверное, творческий кризис. Приползёт на коленях.

«Приползёт, и ты ляжешь с ним в ту же кровать, и будешь слышать это его скотское «ыыыы»…?».

От последней мысли Светлану передёрнуло так, что едва не вырвало.

И тут же навалился Гнев.

«Нет, – решила она, – я эту скотину, кобеля драного на порог не пущу. Три года на моей шее сидел, ножки свесив, гений не признанный, Цой недоделанный!».

Она взглянула на стоявшую в глубоком кресле гитару. ЕГО ГИТАРУ, которая барином развалилась среди мягких подушек. Подскочила, ударила по торчащему грифу, словно отвесила пощёчину ему, которого привыкла уже считать своим мужем.

Гитара со скулящим звоном отлетела на пол, замерла в страхе.

Да, и эта сволочная гитара тоже во всём виновата. Только он присядет, только проведёт по струнам, все девки аж млеют, мокнут от его бархатного голоса. А, когда он на сцене, кажется, помани толпу и та пойдёт за ним, как крысы за дудочкой.

«Но он же не виноват, что он талант», – шевельнулось в голове.

«Талант хренов! – возразило там же. – Три года копейки в дом не принёс, сколько в кабаках налабает, столько и спустит с этими прошмандовками».

«Так они сами к нему липнут. Ты-то тоже так же на него запала»

«А он сам, что? Переходящий приз? Мог бы и не бегать за любой юбкой».

«Да, мог бы и не бегать…».

Спор в голове затих: договорились, сошлись на том, что он – хоть и талантливая, но всё же настоящая сволочь.

– И я не смогу его простить! – произнесла Светка вслух.

От прозвучавшего голоса вокруг стало как бы всё более ясно.

Вот большая комната, вот её квартира. Вот спальня в её квартире, которую он изгадил, испоганил. Здесь всё её. Его – только случайные вещички, занесённые сюда ветряной влюблённостью.

– А, было бы кого любить!

От этой мысли, произнесённой громко в опалённой комнате, сердце вдруг смягчилось. Боль словно расколовшись, упала вниз, застряв мелким щебнем где-то на уровне шлёпанцев.

Гордая собою Светлана подняла гитару, унесла в прихожую.

Заглянула в ванную комнату. Там, на стеллажике, взяла резиновые перчатки, надела. Вооружилась бутылкой с противомикробным средством. Рычажок пульверизатора, словно курок пистолета, удобно лёг под её пальцы. Деловито она прошлась по стеночкам ванны: мало ли, вдруг эти… и сюда заглядывали.

С решимостью солдата, идущего в атаку, двинулась она к той двери, что потрескивала мерзкими искрами. За которой прятался кошмар. За которой жила ИЗМЕНА.

– Фык! Фык! Фык!

– Фык, фык, фык!

– Фык-фык-фык!

Забрызгала, зафыкала, она всю дверь чистящим средством. Искры трещали и гасли. А она стирала их мокрой тряпкой, удаляя из своей жизни чужую грязь.

Потом – вошла.

Как ни странно, мятая постель на произвела на неё никакого впечатления. Светлана деловито содрала наволочки и простыню, вынула одеяло из пододеяльника. Всё бельё спихала в одну наволочку. Сдвинула дверь встроенного шкафа. Вот они, его полки. Это она ему их определила и содержала в порядке: тут трусы, тут носки, тут футболки и рубахи…. Всё это деловито она стала складывать на раскинутую на полу простыню. Связав здоровый узел, волоком оттащила его в прихожую, сунула к гитаре.

Вернулась в спальню.

– Фык! Фык! Фык! Фык, фык, фык! Фык-фык-фык! – пока не кончилось средство.

Светка злорадно улыбнулась. Сходила в ванную комнату и вернулась с другой бутылочкой. – Фык! Фык! Фык! Фык, фык, фык! Фык-фык-фык!

Она их победила. Химическая вонь убила подлый запах измены.

Быстро выйдя из спальни, она плотно затворила дверь: пусть вся эта гадость ещё промаринуется!

На кухне увидала чашку, которую они обычно давали гостям. Не раздумывая, просто бросила её в мусорное ведро.

Прекрасно. И тут – победила.

Дребезжащие гитарными струнами нервы немного успокоились.

Она налила себе воды в свою любимую чашку. Присела к столу. Сделала глоток и…. Этот глоток словно переполнил некую водную плотину: слёзы так и хлынули из глаз. Она даже не ревела. Просто текли слёзы.

«Ну, как же, как же, как же…, – всплывало в голове. – Я что, теперь одна?! Теперь я снова одна?! И всегда буду сидеть тут одна, и пить из этой кружки? Всегда – одна??».

«Но он же придёт за шмотками, – встрял другой голос. – Наверно, упадёт на колени, будет прощения просить. Всё-таки он красивый и талантливый».

«Ага, уже готова опять в хомут влезть? Простить подлеца?!».

«Может, он и не так уж виноват, может это эта его соблазнила, затащила в койку».

«Ну-ну, не в свою, заметь, а в твою койку она его «затащила»…».

От последней мысли её даже передёрнуло. И… слёзы разом высохли.

– Да пошёл он…! – решительно воскликнула она. Открыла холодильник. В чайную чашку плеснула себе водки из початой бутылки, залпом выпила. Выхватила с полочки залежавшуюся половинку помидорки, сунула в рот. Туда же, в рот, сыпанула щепотку соли из солонки на столе. Так это смачно получилось, что она сама себе удивилась: ишь-ты, алкашка какая, оказывается! И сама над собой рассмеялась.

«Надо жить дальше, ведь всё равно ничего не изменить».

«А, как будет дальше?».

«А вот и поглядим».

То ли от растёкшегося по телу водочного тепла, то ли от принятого решения, ей стало вдруг спокойно, и почему-то вспомнилась давняя прогулка по морскому берегу, когда она неспешно шла вдоль кромки воды, вглядываясь в ночную даль, где таинственно поблёскивали огни кораблей, их перекличка гармонировала с шумом неторопливых волн. Светлана даже закрыла глаза, боясь спугнуть доброе видение.

Она даже удивилась, что всего минуту назад её было плохо, кружилась голова, тисками сжимала тревога, хотелось просто убежать куда-то и плакать от беспомощности.

Светлана вновь открыла холордильник, достала лимон, покатала его по разделочной доске, отрезала ножом попку, а потом – тоненькое колечко. Кухню наполнил кислый, свежий аромат лимона. Она посыпала колечко солью. Тут же на жёлтой мякоти проступили капельки сока. Она глянула на водку. «Нет, не хочу». Просто взяла колечко лимона и храбро положила его на язык.

Ой, правый глаз сам собою зажмурился. Так было кисло и славно.

– Нет, это не я во всём виновата, – твёрдо решила она. – Я всё делала правильно. Была ему и женой, и любовницей, и кухаркой, и королевой. А то, что он всё это променял на дешёвку, так мне-то чего горевать? Всё моё при мне осталось, это он стал нищим. Да, горько. Да, любила. И что? А ничего! Что же теперь, убиваться по нему?

И она спокойно включила чайник.