Исторические кладбища Санкт-Петербурга

скачать книгу бесплатно


Тургенев умер в Буживале, во Франции, и отпевание происходило 19 сентября 1883 г. в русской церкви на рю Дарю в Париже. Гроб с телом писателя по железной дороге доставили в Россию. От приграничной станции Вержболово на остановках служили панихиды. Множество людей заранее собирались у станций и полустанков по пути движения скорбного груза. Торжественная встреча в столице произошла 27 сентября на перроне Варшавского вокзала.

Как вспоминал А. Ф. Кони, «прием гроба в Петербурге и следование его на Волково кладбище представляли необычное зрелище по своей красоте, величавому характеру и полнейшему, добровольному и единодушному соблюдению порядка. Непрерывная цепь 176-ти депутаций от литературы, от газет и журналов, ученых, просветительных и учебных заведений, от земств, сибиряков, поляков и болгар заняла пространство в несколько верст, привлекая сочувственное и нередко растроганное внимание громадной публики, запрудившей тротуары, – несомыми депутациями изящными, великолепными венками и хоругвями с многозначительными надписями. Так, был венок «Автору «Муму» от общества покровительства животным»; венок с повторением слов, сказанных больным Тургеневым художнику Боголюбову: «Живите и любите людей, как я их любил», – от товарищества передвижных выставок; венок с надписью «Любовь сильнее смерти» от педагогических женских курсов. Особенно выделялся венок с надписью «Незабвенному учителю правды и нравственной красоты» от Петербургского юридического общества… Депутация от драматических курсов любителей сценического искусства принесла огромную лиру из свежих цветов с порванными серебряными струнами»[126 - Кони А. Ф. Собр. соч. Т. 6. М., 1968. С. 385–388.].

На Литераторских мостках Волковского кладбища 13 апреля 1891 г. хоронили Н. В. Шелгунова. В похоронах известного революционера-шестидесятника принимали участие не только студенты и разночинцы, но и большая группа рабочих, организованная М. И. Брусневым. В шествии от Фурштатской улицы по Знаменской и Лиговке несли венок с надписью «Указателю пути к свободе и братству от петербургских рабочих». Эта семитысячная демонстрация явилась, по словам Бруснева, «первым выступлением русского рабочего класса на арену политической борьбы».

Одним из впечатляющих событий петербургской жизни были похороны П. И. Чайковского 28 октября 1893 г. Покрытая парчовым балдахином золотистая колесница с лирами из бессмертников с инициалами композитора на углах везла гроб от Малой Морской (дома, где умер Чайковский) к Мариинскому театру. Пели хоры Русской оперы, Архангельского и Шереметева, венков в процессии насчитывалось более трехсот. В похоронах приняли участие девяносто три депутации от разных городов России, всех петербургских и московских театров, Русского музыкального общества, двух консерваторий, училища правоведения, университета и т. д. От театра, где впервые прозвучали многие произведения Чайковского, процессия направилась к Казанскому собору, в котором происходило отпевание. Десятки тысяч людей заполнили Невский проспект во время движения траурного кортежа к лавре, продолжавшегося два часа[127 - Конисская Л.М. Чайковский в Петербурге. Л., 1974. С. 293–300.].

Похоронные церемонии получали широкое отражение в газетных и журнальных публикациях. Описания, подобные приведенным выше, фотографии, обширные некрологи занимали значительное место на страницах печати. Было бы несправедливо видеть в этом лишь удовлетворение праздного любопытства читающей публики. Печальный, но неизбежный итог земного существования воспринимался как его органичная часть, вполне заслуживающая достойного освещения. Тем самым утверждалось понимание ценности и значимости человеческой жизни.

* * *

Новое столетие существенно изменило отношение к кладбищу как принадлежности семейного, родового быта. Появилась принципиально новая форма массовых захоронений.

Разумеется, братские могилы существовали и на кладбищах XIX в. На Красненьком, например, в общей могиле были похоронены жертвы наводнения 1824 г., на Смоленском – жертвы халтуринского взрыва в столовой Зимнего дворца в 1880 г., на Пороховском – рабочие, погибшие при взрывах на пороховых заводах. В годы эпидемий в братских могилах хоронили людей беднейшего состояния. Однако подобные примеры можно рассматривать скорее как исключение. Место могилы, как правило, связывалось с индивидуальным или семейным захоронением.

Крупные социальные потрясения нового века и невиданные по масштабам военные бедствия стали причиной множества братских захоронений.

В Петрограде первым в XX в. мемориалом массового характера стали братские могилы на Марсовом поле. 23 марта 1917 г. здесь состоялось торжественное захоронение ста восьмидесяти гробов с останками участников февральской революции[128 - Стригалев А. А. Памятник героям революции на Марсовом поле // Вопр. изобразит. искусства и архитектуры. М., 1975. С. 105–178.].

Известно, что первоначальным местом захоронения была назначена Дворцовая площадь. Лишь благодаря усилиям Комиссии А. М. Горького, ставившей целью защиту памятников культуры в революционное время, исторический ансамбль главной площади города удалось сохранить. Марсово поле, представлявшее собой огромное незастроенное пространство, оказалось идеальным местом для сооружения памятника общественно-политического значения.

Похороны на Марсовом поле стали грандиозной демонстрацией, в которой приняли участие сотни тысяч людей. С разных концов Петрограда, из-за Нарвской заставы, с Выборгской и Петроградской стороны, от Шлиссельбургского проспекта двигались организованные колонны с флагами и транспарантами. Начавшаяся в пять часов утра торжественная церемония продолжалась свыше двадцати часов.

В ходе Февральской революции погибли тысяча триста восемьдесят два человека[129 - Правда. 1917. 23 марта. Цит. по: Шварц В. С. Архитектурный ансамбль Марсова поля. Л., 1989. С. 159.]. В братских могилах похоронили сравнительно небольшую их часть. Предание земле останков на Марсовом поле имело прежде всего символическое значение – утвердить «на крови» новое светлое здание революционного будущего. Светская по своему характеру церемония погребения, в сущности, опиралась на глубоко сакральное и архаическое представление о священной жертве.

В создании мемориала на Марсовом поле, с тех пор в течение сорока лет именовавшемся «Площадью жертв революции», проявились принципиально новые моменты, закрепленные практикой последующих десятилетий. Выбор места погребения не связывался с какой-либо традицией: кладбища здесь никогда не было. Достаточным основанием оказалось центральное положение площади, ее размеры, наличие свободных подходов к месту, которое назначалось отныне для проведения массовых митингов и демонстраций. Первый такой крупный митинг состоялся 18 апреля (1 мая) 1917 г. и был приурочен к празднику пролетарской солидарности.

«Тематическая направленность» некрополя подразумевала, что в этом месте чтят память не столько тех или иных конкретных жертв, остающихся безымянными, – сколько самого события, с которым связано погребение. В первые годы после Октября был создан целый ряд мемориалов, чье местоположение подчеркнуто отделено от рядовых кладбищ: парк Лесотехнической академии, Коммунистическая площадка в лавре, дворцовый плац в Гатчине и т. п.

В судьбе некрополя отражается судьба города живых. Финал петербургского периода русской истории обрушился на старые городские кладбища мощной, всесокрушающей волной.

Петербург накануне революции – это крупнейший в России город с населением в два с половиной миллиона человек, средоточие административных, политических, военных, экономических, хозяйственных, интеллектуальных сил страны. Разветвленная система двенадцати министерств и управлений, руководивших организмом империи, армия бюрократии и полиции – тысячи чиновников разных степеней и рангов. Руководство российской армией и флотом, полки императорской гвардии, морские соединения, военные учебные заведения – десятки тысяч офицеров, солдат, матросов. Крупнейшие промышленные предприятия, банки, акционерные общества, страховые компании, универмаги, торговые дома – сотни финансовых магнатов, банкиров, заводчиков, богатых домовладельцев, тысячи торговцев, коммивояжеров, биржевых клерков. Столица русской культуры – академики, профессора, литераторы, художники, музыканты, актеры, издатели. Адвокаты, врачи, деятели земства, думские ораторы – множество людей, представляющих все стороны жизни столичного города, центра огромного государства.

За годы революции и Гражданской войны население Петрограда уменьшилось почти в три раза. Опустошительный голод 1918–1919 гг., беспримерно жестокий террор, массовые высылки, бегство и эмиграция – все это резко изменило социальный состав населения. Не могло это не сказаться и на судьбе городского некрополя.

Многие тысячи памятников остались без родственного ухода и присмотра. Заброшенные кладбища сделались добычей мародеров. Грабеж и осквернение могил и склепов, ставшие в первые послереволюционные годы обычным явлением, оказались возможными не только из-за отсутствия надежной охраны, но и как следствие широко распространившейся морали вседозволенности и анархии. Элементарно понятые идеи социальной справедливости и классовой борьбы вызывали резко отрицательное отношение к «богатым» памятникам и могилам «экспроприаторов».

Стремительно изменялось представление о неприкосновенности могилы. Решающее значение имела для этого атеистическая политика новой власти. К лету 1918 г. относятся первые вскрытия мощей, приобретшие через полгода всероссийский размах. Эти акции были расценены как действенное средство антирелигиозной пропаганды и получили полное одобрение органов государственной власти.

Справедливости ради надо отметить, что десакрализации кладбища способствовал наметившийся еще в середине XIX в. утилитарно-прагматический подход к месту погребения. Комплекс необходимых санитарно-гигиенических мер по благоустройству кладбищ неизбежно снижал их в иерархии общественно значимых ценностей. Из места, хранящего тайну загробной жизни, кладбище превращалось в элемент организованного городского хозяйства. Однако эта тенденция не была определяющей. Само содержание кладбищенского обряда, его связь с религиозно-нравственными представлениями поддерживали уважительное отношение к месту вечного покоя. В послереволюционной судьбе кладбищ существенно важным было пренебрежение правилами православного погребения (как, впрочем, и других вероисповеданий). Сначала на «коммунистических площадках», а затем и повсеместно на городских кладбищах стали хоронить без отпевания и молитвы.

О состоянии некоторых исторических кладбищ города в августе 1918 г. сообщала записка В. Я. Курбатова в музейный отдел Главнауки[130 - ЦГАЛИ СПб. Ф. 36. Оп. 1. Д. 21.]. Известный знаток петербургской старины определял методические основы изучения и сохранения некрополей. Лазаревское кладбище он выделил как особенно ценное, причем отмечал, что все памятники в лавре – «в ужасающем забросе».

Согласно декрету Совнаркома от 18 января 1918 г. «Об отделении церкви от государства», все монастыри были ликвидированы как хозяйственные организации. Однако лавра до 1922 г. продолжала быть резиденцией петроградского митрополита Вениамина. Продолжались и погребения на лаврских кладбищах, против чего Курбатов решительно возражал, так как «монахи среди старых могил находят места для новых, безжалостно разрушая старые».

На Смоленском и Волковском кладбищах также отмечалось «плачевное состояние» ряда художественных и исторических надгробий; их, по мнению автора записки, следовало выявить и на «быстро разрушающемся» Новодевичьем кладбище, а также Холерном на Выборгской стороне, Новодеревенском, Большеохтинском, в Сергиевой пустыни и Мартышкинском. Интересно, что летом 1918 г. состояние лютеранских кладбищ оценивалось как более удовлетворительное. Это, очевидно, было связано с их традиционной ухоженностью; дальнейшее развитие событий привело к преимущественному уничтожению иноверческих надгробий.

7 декабря 1918 г. был подписан декрет Совнаркома «О кладбищах и похоронах», согласно которому все места захоронений и организация похорон переходили в ведение местных советов, а духовные лица от управления кладбищами устранялись. Декрет гласил: «Для всех граждан устанавливаются одинаковые похороны: деление на разряды, как мест погребения, так и похорон, уничтожается»[131 - Декреты Сов. власти. Т. 4. М., 1968. С. 163.]. На деле это не могло не привести к полному развалу складывавшейся десятилетиями системы кладбищенского хозяйства.

С 1 февраля 1919 г. кладбища Петрограда поступили в ведение Комиссариата внутренних дел Петрокоммуны. Комиссия по национализации кладбищ выработала инструкцию для комиссаров, назначенных на все городские кладбища. Комиссией руководил член коллегии комиссариата Б. Г. Каплун, в ее состав входили представители органов внутренних дел, здравоохранения, юстиции: Б. Б. Габор, В. П. Кашкодамов, Р. А. Теттенборн[132 - ЦГА СПб. Ф. 142. Оп. 1. Д. 4. Л. 38.].

Функционирование кладбищ в советский период выходит за рамки настоящей статьи. Необходимо коснуться лишь тех сторон организации кладбищенского дела, которые имеют отношение к историческим некрополям. В условиях, охарактеризованных выше, первоочередной задачей становилось выявление и сохранение исторически значимых надгробий, которые ждала та же судьба, что и тысячи других, стремительно разрушавшихся памятников.

В мае 1919 г. при музейном отделе Главнауки была создана комиссия по восстановлению Лазаревского кладбища. Старейший некрополь города был изолирован от остальной территории лавры, захоронения в нем прекратили.

17 октября 1921 г. на заседании президиума Российского института истории искусства С. Н. Жарновский выступил с предложением создать общество «Старый Петербург». Первое заседание общества прошло 5 декабря. Присутствовали Б. В. Асафьев, А. Н. Бенуа, Л. А. Ильин, М. Д. Философов, среди избранных действительных членов общества были В. Н. Аргутинский-Долгоруков, А. Ф. Гауф, М. В. Добужинский, А. Ф. Кони, Н. Е. Лансере, А. П. Остроумова-Лебедева, С. Ф. Платонов, И. А. Фомин, С. П. Яремич. Состав общества в этот первый период показывает, что, в сущности, оно возрождало основанный в 1907 г. «Музей Старого Петербурга»[133 - ЦГАЛИ СПб. Ф. 32. Д. 8.].

Среди первоочередных забот нового общества были изучение и охрана Лазаревского кладбища, территорию которого с 1923 г. общество взяло в аренду. Была проведена полная опись сохранившихся памятников, началась их частичная реставрация.

Комиссия по изучению ленинградских кладбищ, в которую входили А. Г. Яцевич, В. М. Федоров, А. А. Платонов, работала и в других действующих некрополях. В начале 1925 г. по ее распоряжению были сняты мраморные и бронзовые бюсты с надгробий Смоленского кладбища ввиду угрозы их похищения[134 - Там же. Д. 1. Л. 160.]. Основания для этой акции были весьма серьезными: так, в марте 1925 г. А. И. Ульянова-Елизарова писала о краже на Литераторских мостках портретов с надгробий Н. Ф. Бунакова, Г. З. Елисеева, Н. К. Михайловского; несколько позже был украден бюст с памятника М. Е. Салтыкову-Щедрину[135 - Вечерняя красная газ. 1925. 26 марта; 1927. 14 дек.; 1928. 6 янв.]. Снятые обществом «Старый Петербург» детали надгробий хранились в принадлежавшем ему здании на Волховском переулке, 1–3, где размещался «Музей отжившего культа». Туда же, чтобы спасти от уничтожения, переносили иконостасы и утварь из закрывавшихся церквей.

В условиях нэпа общество «Старый Петербург», поставленное на хозрасчет, не справилось с финансовыми трудностями. В 1926 г. все его имущество было продано с публичных торгов, здание на Волховском отобрано, многие из собранных ценностей пропали. Некоторые бюсты со Смоленского кладбища лишь в 1930-е гг. оказались в Русском музее, переданные сюда из бронзолитейной мастерской Академии художеств.

С 1927 г. городской отдел коммунального хозяйства, в ведении которого находились места захоронений, начал закрывать старые кладбища. В апреле было принято решение о немедленном закрытии Митрофаниевских кладбищ: православного и лютеранского. В ноябре, по ходатайству Володарского райсовета, закрыли Преображенское у Фарфорового завода. С января 1928 г. были закрыты для погребения Тихвинское и Никольское кладбища в лавре, а также Малоохтинское православное. Одновременно предполагалось расширить Киновиевское кладбище на правом берегу Невы[136 - Там же. 1927. 19 апр.; 22 окт.; 1928. 21 сент.].

О состоянии кладбищенского хозяйства шла речь на заседании пленума секции коммунального хозяйства Ленсовета 24 февраля 1928 г. На этот период в городе существовало сорок шесть кладбищ. Одно из них – Лазаревское – считалось музейным и было закрыто для посещения. Площадь двенадцати закрытых для погребения кладбищ составляла восемьдесят гектаров, тридцати четырех действующих – триста восемьдесят два. Наиболее активно использовались Преображенское (Обуховское), Успенское (Северное), Богословское, Серафимовское, Волковское, Большеохтинское, Киновиевское и Новодевичье кладбища. Городские коммунальщики решили, что к 1936 г. все кладбища в черте города должны быть закрыты «за переполнением»[137 - Протокол цит. по копии в Архиве ГМГС.].

Выступление на пленуме В. М. Федорова дает яркую картину разорения старых городских некрополей. Огромные дорогостоящие надгробия разрушались ради мелких утилитарных целей: «добыча медных, бронзовых и других металлических частей (скобы, стержни, розетки)». Мраморные плиты и доски разбивались «с целью утилизации для особого типа захоронений – «раковин»». Докладчик указывал, что «общим для многих кладбищ отрицательным явлением надо признать множество раскиданных памятников, валяющихся в траве (опрокинуты колонны, обелиски, доски и т. д.). Кроме того, разрушенный вид создают разбитые склепы и усыпальницы…».

Президиум Ленсовета периодически издавал решения об охране кладбищ. Так, например, 18 августа 1928 г. было принято постановление об «обязательном соблюдении Обязательного постановления об охране порядка на кладбищах», предусматривающее расследование дел о хищении памятников, организацию ночных облав «для выявления преступного и хулиганского элемента». Однако сама периодичность принятия подобных постановлений говорит о полной их неэффективности[138 - ЦГА СПб. Ф. 1000. Оп. 12. Д. 92. Л. 1.].

В июне 1928 г. «Вечерняя красная газета» сообщила, что «начались работы по ремонту ряда кладбищ Ленинграда». Сооружались новые ограды на Смоленском, Митрофаниевском и Преображенском (Фарфоровском) кладбищах, прокладывался дренаж на Смоленском. Газета обещала: «с началом лета Спасо-Преображенское и Лазаревское кладбища превратятся в парки»[139 - Веч. красная газ. 1928. 5 июня.]. Работы в основном сводились к «очистке кладбищ от разрушенных памятников и палисадников». Средства, вырученные от продажи деталей разобранных памятников, шли на нужды Откомхоза. Отсюда прямая заинтересованность в уничтожении возможно большего числа старых надгробий. Кладбища превратились в своеобразные каменоломни, где добывался полированный камень дорогих и редких пород. Газета «Известия» отмечала в 1931 г., что на Волковском «кладбищенская администрация в течение этого лета разобрала несколько сот надгробных памятников и продала свыше 2 000 кубометров бутовой плиты. Бесхозность памятников определяет комиссия, в которую входит зав. кладбищем, сторож и педагог»[140 - Пошляки на кладбище // Известия. 1931. 22 сент.].

Мысль о создании на месте старых петербургских кладбищ «зеленого кольца» единого городского парка с сохранением художественно-исторических надгробий принадлежала активистам общества «Старый Петербург». Целиком этот план не удался, но начало ему было положено устройством музея-некрополя[141 - Конечный А.М. Общество «Старый Петербург-Новый Ленинград» // Музей. 1987. Вып. 7. С. 249–252.].

Идея родилась в Москве в связи «с ликвидацией почти всех старых монастырских кладбищ». Обеспокоенный этой беспримерной по масштабам акцией, Всероссийский союз писателей обратился 6 апреля 1931 г. в Мосгорисполком с письмом, в котором просил сохранить хотя бы исторический некрополь Донского монастыря. Сюда же писатели предлагали «свезти останки выдающихся деятелей со всех ликвидированных уже московских кладбищ». Сектор науки Наркомпроса РСФСР отношением в секретариат Президиума ВЦИК от 27 апреля поддержал эту идею, распространив ее и на Ленинград.

Предлагалось создать кладбища-заповедники в Александро-Невской лавре и на Литераторских мостках. Ленинградский областной отдел коммунального хозяйства в принципе согласился, сопроводив ответ в секретариат ВЦИК знаменательным пожеланием: «По разрешении этого вопроса необходимо иметь в виду, что родственники умерших весьма неохотно соглашаются на перезахоронение останков, а поэтому ЛООКХ полагал бы целесообразным издать по РСФСР особое распоряжение, обязывающее родственников не чинить препятствий при перезахоронении»[142 - Отношение цит. по копии в Архиве ГМГС.].

Решение «О превращении Лазаревского кладбища Александро-Невской лавры в кладбище-музей надгробных памятников» было принято на заседании президиума Ленсовета 28 июля 1932 г. В нем говорилось о «перенесении прахов известных общественных деятелей, писателей и художников» в музейный некрополь, где, в свою очередь, разрешалось ликвидировать «позднейшие, не представляющие собой художественного значения памятники».

Ситуация складывалась трагическая. Надгробия, историческая и художественная ценность которых была несомненной, отправляли в музей-некрополь «с перенесением прахов» (а иногда и без оного). Если же ценность того или иного захоронения казалась недостаточной, могилу обрекали на уничтожение – в особенности когда разрушение памятника сулило материальную выгоду.

В 1907 г. Н. Н. Врангель впервые обратил внимание на преданные забвению шедевры мемориальной скульптуры на старых петербургских кладбищах. Но он вряд ли предполагал, что через четверть века художественная уникальность памятников позволит сделать вывод о малосущественности их мемориального значения, о том, что памятники эти можно попросту убрать с могил и перенести в музей, уничтожив тем самым место погребения.

Справедливости ради заметим: идея создания национального Пантеона – места погребения выдающихся исторических лиц – принадлежит новоевропейской культуре. Некрополь мастеров искусств на месте Тихвинского кладбища лавры и некрополь Литераторские мостки представляют собой именно такие мемориалы. Однако практическое осуществление этой идеи в конкретных условиях Ленинграда 1930-х гг. оказалось чревато многими несправедливыми и бессмысленными утратами.

В немалой степени это объяснялось организационной неразберихой. Занимавшееся вопросами культуры ведомство не имело достаточных средств для проведения работ по устройству музея-некрополя. Пришлось из ведения массового отдела Ленсовета передать некрополи Похоронному тресту. А эта организация, живо заинтересованная в списании «бесхоза», вела дело, как писал первый директор музея Н. В. Успенский, «сплеча, как попало, допуская к этому ответственному и новому делу злонамеренных корыстно-хищных и к тому же еще совершенно невежественных лиц, которые, увы, только лишь впоследствии, и то частично, были изгнаны наконец с позором»[143 - Письмо Н. В. Успенского И. Э. Грабарю, 11 июня 1938 // Архив ГМГС.].

В сентябре 1934 г. Лазаревский некрополь посетила группа ленинградских литераторов. Об увиденном они писали А. М. Горькому: «То состояние, в каком находится сейчас Лазарево кладбище, внушает серьезное опасение за его судьбу и сохранность его художественного комплекса, и потому наше обращение к Вам есть одновременно и надежда на улучшение его материального благосостояния, а с ним и возможность признания заповедника в его правах и обязанностях как музея всесоюзного значения, каким он фактически и является». Письмо подписали И. А. Груздев, Г. А. Гуковский, М. М. Зощенко, В. А. Каверин, С. Я. Маршак, М. Л. Слонимский, Ю. Н. Тынянов, К. А. Федин, О. Д. Форш, А. П. Чапыгин и др. 26 марта 1935 г. А. М. Горький сообщил И. А. Груздеву, что говорил о Лазаревском кладбище с А. А. Ждановым и «получил твердое его согласие серьезно заняться этим делом»[144 - Переписка М. Горького. Т. 2. М., 1986. С. 362.]. Очевидно, результатом этого стало постановление президиума Ленсовета от 3 июля 1935 г. «О выделении из треста «Похоронное дело» Лазаревского, Тихвинского и Литераторских мостков Волковского кладбищ в самостоятельную единицу в системе Управления благоустройства». В свойственном тому времени директивном стиле постановление предписывало «в месячный срок» учесть все исторические и художественные памятники на всех кладбищах Ленинграда и «составить план и систему переноса скульптур и перезахоронения прахов на кладбищах-парках»[145 - Протокол: цит. по копии в Архиве ГМГС.].

В «Ленинградской правде» 26 августа 1935 г. было помещено объявление, что в связи с превращением Лазаревского, Тихвинского кладбищ и Литераторских мостков в парки-музеи «гражданам, имеющим могилы родственников, непоименованные комиссией в списках оставленных, предлагается в трехмесячный срок осуществить перезахоронения… Не подав за три месяца заявления, могилы будут считаться бесхозными и подлежат сносу». Коммунальные работники со всем рвением начали работы на Тихвинском кладбище, и летом 1937 г. на его месте был открыт мемориальный парк-некрополь мастеров искусств. Что же до таких, по выражению Н. В. Успенского, «подлинных сокровищ и рассадников знаний, как собрание художественных памятников Лазаревского заповедника и знаменитых могил «Литераторских мостков»», – они остались «в прежнем запустении и хаосе»[146 - Успенский Н. В. Докладная записка о мероприятиях по реорганизации и благоустройству Лазаревского кладбища-музея // Архив ГМГС.].

Гораздо хуже обстояло дело на других исторических кладбищах. Вот запись активистки общества «Старый Петербург—Новый Ленинград» С. В. Поль за 1935 г.: на Смоленском православном «памятник проф. живописи А. Е. Егорова покосился; проф. живописи И. Е. Яковлев: сброшена часть колонки над рустом; проф. живописи К. Д. Флавицкий: п-к совершенно уничтожен, но место пока не захоронено (у часовни Анны Праведной); на могиле акад. Крачковского крест с метал. дощечкой с полустертой надписью (у ворот)… недостроенный памятник архитектора фон Гогена сегодня начали разбирать (находится недалеко от ворот, направо)… могила поэта Блока находится в чистоте, но крест не мешало бы покрасить»; на Волковском лютеранском «у памятника Росси решетка уничтожена, памятник косится»; на Выборгском католическом «начинает разрушаться памятник арх. Шарлеманя, т. к. значительная часть кирпичной кладки обнажена»[147 - ОР РНБ. Ф. 443. Д. 225.].

В начале 1936 г. городские власти рассмотрели вопрос о закрытии десяти кладбищ, в том числе Волковского, Громовского, Смоленского, Большеохтинского. Одновременно были намечены новые кладбищенские участки: у станции Шуша ры – тридцать семь гектаров, у деревни Пискаревка – тридцать, у совхоза «Василеостровец» – пятьдесят. Было отмечено, что «дело с ликвидацией вышеперечисленных кладбищ и организацией новых подвигается крайне медленно вследствие целого ряда затруднений организационного и материального характера»[148 - Протокол № 3 Комиссии музейного сектора Культпросветотдела от 5 марта 1937 // Архив ГМГС.]. Речь шла именно о полной ликвидации кладбищ, следовавшей за закрытием их для погребения. Намеченные к закрытию в 1927 г. Фарфоровское и Малоохтинское православное кладбища были уже в 1930-е гг. полностью уничтожены. Стирались целые участки Митрофаниевского (окончательно погибшего в 1950-е гг.). С апреля 1930 г., в связи с предстоящей ликвидацией кладбища Сергиевой пустыни, с памятников снимали «отдельные части…, представляющие художественное и историческое значение»[149 - Отношение уполномоченного Управления НКП по ВУЗ, рабфакам, научным, научно-художественным и музейным учреждениям г. Ленинграда от 7 апреля 1930 // Архив ГМГС.]. О планах полной ликвидации других исторических кладбищ свидетельствуют перезахоронения с Волковского лютеранского, Смоленских, Новодевичьего и Никольского. Прах А. А. Блока и его близких был перенесен со Смоленского на Литераторские мостки в 1944 г.

Замысел превратить уничтожаемые кладбища в парки не осуществился. В марте 1940 г. происходило уничтожение Выборгского римско-католического кладбища. Его передали районному финотделу, который, с целью извлечения дохода, организовал здесь настоящую каменоломню. Сохранилось свидетельство очевидца: «Рабочие, добывающие камни, не разбирают памятников с целью рационального использования камня и других частей памятников, а разламывают последние, большей частью разбивая целые каменные глыбы на мелкие осколки. При разламывании памятников происходит массовое повреждение растительности»[150 - Никонов, инженер-экономист. Докладная записка в ТЭС АПО Ленсовета от 8 марта 1940 // Архив ГМГС.]. Некогда тенистое, утопавшее в зелени, кладбище с ухоженными цветниками и газонами так и не стало «парком культуры и отдыха». Разгром завершился после войны перестройкой костела в заводской цех и появлением здесь зоны промышленных предприятий.

Безжизненное пространство между Минеральной и Арсенальной улицами, где когда-то было римско-католическое кладбище; гаражи и склады на Митрофаньевском шоссе, сохранившем название существовавшего там некрополя; сквер на месте Фарфоровского кладбища – вот судьба старинных городских скуделен.

Скорбная эпопея ленинградской блокады осталась на старых кладбищах рядами безымянных братских могил и множеством могильных холмиков, под которыми покоятся сотни тысяч людей. Тема эта целиком принадлежит советской истории и заслуживает всестороннего и тщательного изучения. Память об этом не должна исчезнуть никогда. Особая тема – выявление мест захоронения жертв государственного террора 1918–1953 гг. и создание мемориальных комплексов, начало чему было положено в 1990-е гг. установкой памятников в Левашевской пустоши.

В 1947 г. вновь открылся для посещения Некрополь мастеров искусств, вскоре после этого – Некрополь XVIII в., лаврские усыпальницы и Литераторские мостки. Надгробные памятники этих некрополей, общим числом около трех тысяч, составляют фонд Государственного музея городской скульптуры. Перенос в музейные некрополи исторических захоронений и художественных памятников, шедший и в первые послевоенные годы, постепенно был полностью прекращен. В некрополе Литераторские мостки, а частично и в Некрополе мастеров искусств, допускались захоронения известных ленинградских ученых, деятелей искусства. Однако превращение этих некрополей в обычное кладбище едва ли допустимо: они сложились как музейные заповедники, и захоронения здесь должны быть прекращены.

В современном Санкт-Петербурге существует 43 кладбища, в пригородах – 55. В целом их территория составляет 1,5 тысяч га. Петербургский некрополь включает Пискаревское мемориальное кладбище, архитектурный ансамбль которого был завершен в 1960 г., и мемориал «Левашевская пустошь».

Для захоронений преимущественно используются основанное в 1971 г. на Волхонском шоссе Южное кладбище (крупнейшее в Европе, площадь 183 га) и существующее с 1984 г. Ковалевское кладбище (пл. 110 га) на границе Всеволожского района Ленинградской области.

Из исторических кладбищ города ведутся захоронения на Смоленских, Волковских, Северном, Богословском, Большеохтинском, Киновиевском, Казанском в Рыбацком, Жертв 9 января (бывшем Преображенском), Еврейском, Красненьком, Серафимовском, Шуваловском, Никольском в лавре. В пригородах действуют кладбища в Зеленогорске, Сестрорецке, Комарово, Лахте, Пушкине (Казанское), Колпино и др. Все кладбища, как «закрытые», так и «полузакрытые», находятся в ведении Санкт-Петербургского государственного унитарного предприятия «Ритуальные услуги». В его же ведении Крематорий с колумбарием на Шафировском проспекте (основан в 1973 г.).

Серьезная проблема современного города – нехватка площадей для новых захоронений. Возобновление погребений на исторических кладбищах в 1990-е гг. оказалось до известной степени вынужденной мерой. На старых кладбищах целые участки освобождаются от непосещаемых могил и обветшавших надгробных знаков. В целом это отвечает принятой европейской практике. Однако дефицит кладбищенского пространства во многом определен сохранением российской традиции погребения в могиле (на Западе кремируется до 90 %, тогда как у нас не более 15 %).

Сложившаяся в 1930-е гг. практика уничтожения «бесхоза» продолжается, к сожалению, и сейчас. Вместе с тем с конца 1980-х гг. в отношении к старым кладбищам наметились серьезные изменения. С целью благоустройства и возобновления захоронений прошли реконструктивные работы на Никольском, Новодевичьем, Смоленских кладбищах. Но нельзя не отметить, что в процессе этих работ несколько сократилась территория исторических некрополей, утрачен целый ряд памятников.

Следует ли в дальнейшем создавать чисто музейные некрополи? По нашему мнению, нет. Печальный опыт переноса исторических захоронений в 1930-1950-х гг. можно объяснить специфическими условиями времени, однако вряд ли этот путь сохранения исторических захоронений приемлем сегодня.

В определенные исторические эпохи идея Пантеона как места погребения выдающихся представителей нации была оправданна (вспомним Пантеон Великой французской революции). Желание «переписать историю» свойственно революционным эпохам. Но в поколениях оценка исторических лиц и событий изменяется. Произвольная ломка исторически сложившейся структуры кладбища, вырывание «великого человека» из окружения, связанного с ним тончайшими, далеко не всегда видимыми нитями, – антиисторично по существу[151 - Подробнее см.: Кобак А. В., Пирютко Ю. М., Чудиновская Т. Б. Как спасти некрополь // Наше наследие. 1990. № 2. С. 123–138; Котылев А.Ю. Репетиция страшного суда: Некоторые мысли о восприятии смерти в общественном сознании 1920-х гг. // Семиотика культуры: III Всесоюз. школа-семинар. Тезисы докл. Сыктывкар, 1991. С. 27–29; Макарова Л. М. Смерть в идеологии и практике германского фашизма // Там же. С. 41–44; Пирютко Ю.М. Судьба могилы Блока // Невский архив. Вып. VII. СПб., 2006. С. 568–588. Пирютко Ю.М. Вечный покой // Петербург. Место и время. Информационно-аналитический журнал. Вып. 2. СПб., 2004. С. 30–34. Piriotko J. Les necropoles russes // Les sites de la memoire russe. T. 1 Geografic de la memoire russe. Sons la divection de Georges Nivat. Paris. Fayard. 2007. P. 424–440.].

Любое старое кладбище хранит память о сменяющих друг друга поколениях. Историческую значимость имеют не только отдельные, примечательные по тем или иным причинам памятники, но и само место кладбища, его территория в целом.

Необходимо осознать, что кладбище – составная часть сложного и многофункционального городского организма. Места, отводимые для погребения, по своей сути служат хранилищем исторической, духовной, нравственной памяти народа. Жизнь кладбища продолжается лишь тогда, когда могилы напоминают приходящим о их родителях – отцах, дедах, прадедах…

Ю. М. Пирютко

НАДГРОБНЫЕ ПАМЯТНИКИ: СТИЛЬ, МАСТЕРА, ЗАКАЗЧИКИ

Эстетические свойства петербургского некрополя яснее обнаруживаются, как ни парадоксально, в его разорении. Покалеченные ограды, провалившиеся, заросшие травой и кустарником склепы создают не лишенный своеобразной поэтичности образ увядания и смерти. «Ржавый ангелок», льющий, по ахматовскому слову, «сухие слезы» над забытой могилой, – это образ, который принципиально невозможно подвергнуть реставрации, «музеефицировать». Унылая картина разрушенных и искалеченных старых некрополей (Смоленских, Волковских, Никольского) коробит нас. Между тем, когда эти кладбища были действующими, когда Некрасову приходилось в поисках могилы Белинского шагать «по мосткам деревянным» в непролазную слякоть тогдашнего Волковского кладбища, ничего, кроме скуки и отвращения, это не вызывало.

Сама топография петербургского некрополя, по преимуществу плоского, низменного, переувлажненного, особенности климата, буквально съедающего камень, а деревянные кресты превращающего в труху, не давали людям XIX в. почувствовать красоту старинных надгробий. В XVIII в. на кладбищах не сажали деревьев, и эти обширные, уставленные покосившимися крестами пространства производили, вероятно, особенно гнетущее впечатление. Лишь со временем, чему в немалой степени способствовала эпоха сентиментализма и романтизма с их культом смерти, ритуалом кладбищенских прогулок, воспевавшихся в элегиях и балладах, возникло эстетическое восприятие некрополя.

В полной мере почувствовать художественную значимость старинных надгробий петербуржцы смогли в то же время, когда художники «Мира искусства», литераторы «Старых годов» и «Аполлона» создали культ Старого Петербурга. Н. Н. Врангель, восклицавший, что «нигде не погибает столько произведений искусства, как в России», относил это и к «запущенным, забытым памятникам петербургских кладбищ», уничтожавшимся «осенними дождями, злыми зимними морозами – вместе с нашими вандалами». Занимавшийся историей русской скульптуры, Врангель впервые обратил внимание искусствоведов на памятники петербургского некрополя.

Искусство художественного надгробия всегда развивалось в общем русле с другими видами прикладного искусства и архитектуры, но при этом сохраняло ряд специфических черт. Прежде всего, это условия заказа памятника, в которых личные вкусы заказчика играют не меньшую роль, чем особенности художественного мышления эпохи и уровень мастерства исполнителя. Формы надгробий, как и обывательские вкусы, весьма консервативны и могут не изменяться десятилетиями. Тем более интересно, что эволюция художественных стилей все же заставляла эволюционировать и этот вид искусства, как никакой другой, придерживающийся традиционных форм.

Изучение надгробий петербургского некрополя затруднено тем, что значительная их часть погибла. Многие ценные памятники XVIII—первой половины XIX вв. были в 1930-е гг. перенесены со старых кладбищ в музейные некрополи и таким образом оказались вырваны из исторического окружения.

Памятники второй половины XIX—начала XX вв. оставались, в основном, на своих исторических местах. Зато и сохранность их оказалась катастрофична. Если памятники эпохи барокко и классицизма, окончательное разрушение которых в начале XX в. казалось неизбежным, уцелели в музейных некрополях, то сохранению интересных образцов эклектики и модерна долгое время не уделялось никакого внимания.

Художественные памятники петербургского некрополя XVIII–XIX вв. в основном сосредоточены сейчас в музейных некрополях и усыпальницах Александро-Невской лавры. Наиболее ранними являются каменные плиты супругов Ржевских, найденные в конце 1920-х гг. на Лазаревском кладбище. Стольник Иван Иванович Ржевский, скончавшийся в 1717 г., и его жена Дарья Гавриловна, умершая в 1720 г., принадлежали к близкому окружению Петра I. Дарья Гавриловна была «князь-игуменьей» Всепьянейшего собора.

Эпитафия И. И. Ржевского сообщает, что он «родился от родителей своих… от рождества сына божия АХНГ (т. е. 1653) году месяца января в КЗ (27) день… погребен в приморском своем доме в церкви святых верховных апостолов Петра и Павла». Для даты кончины и числа прожитых лет оставлен пропуск, что указывает на старомосковскую традицию изготовления надгробной плиты еще при жизни заказчика. Массивные (толщиной до тридцати, длиной около ста восьмидесяти сантиметров) плиты вырублены из мягкого светлого известняка, напоминающего белый камень, излюбленный материал московских резчиков XVII в.

В верхней части плиты И. И. Ржевского, в круглом медальоне, помещен четырехконечный крест с традиционной, встречающейся еще на памятниках XI в., сакральной формулой «ИС ХС Ника» (имя Сына Божия и греческое слово, знаменующее победу Иисуса Христа над смертью). В нижней части плиты – череп. В основе этой композиции отразилось, очевидно, апокрифическое предание о Голгофе, на которой был распят Христос: это могила ветхозаветного Адама. Череп его омывается кровью Распятого на кресте, что символизирует спасение и веру в воскресение мертвых.

Виноградные лозы на плите Д. Г. Ржевской являются евангельским символом Иисуса Христа. На эту деталь следует указать особо, так как в существующей литературе повторяется совершенно несостоятельная мысль, будто надгробие «князь-игуменьи» своим орнаментом напоминает о развлечениях двора Петра I[152 - Ермонская В. В., Нетунахина Г. Д., Попова Т. Ф. Русская мемориальная скульптура. М., 1978. С. 56.]. Не вдаваясь в характеристику «всепьянейших соборов», которые вовсе не были праздной и бессмысленной забавой, надо подчеркнуть, что изменения в облике русских надгробий назревали исподволь, постепенно. Утверждать, что в петровскую эпоху происходит какой-то крутой поворот в этом весьма консервативном жанре, нет оснований.

Мемориальная пластика – функциональный по своей природе вид искусства, который не может быть замкнут в чисто эстетических категориях. Художественная форма надгробного памятника обусловлена традицией, в отдельных элементах настолько глубокой, что они уже не могут быть восприняты во всей полноте и содержательности смысла. В особенности это касается рядовых надгробий простейших форм, воспроизводимых без изменений из поколения в поколение: могильный холм, плита, крест. Форма надгробной плиты, известная еще в XVI–XVII вв., остается ведущей в петербургском некрополе XVIII в. Разумеется, речь идет о сохранившихся памятниках достаточно высокого социального ценза. На кладбищах «для простых» преобладали деревянные кресты, не сохранившиеся по понятным причинам.

Материалом для памятников обычно служил местный известняк, добывавшийся в окрестностях Петербурга: путиловская, парицкая, пудостская плита. Менее распространенным был металл: чугун, бронза. По характеру композиции и основным содержательным элементам литые металлические плиты не отличались от резных каменных.

Основное место на плоскости плиты занимает текст эпитафии. Как правило, он начинается с указания даты кончины «в лето от рождества Христова», при этом нередко указывался не только день, но и час. Далее подробно перечислялись чины и звания погребенного, его награды и в заключение указывалось, когда он родился и какое число лет, месяцев и дней прожил. Последовательность элементов эпитафии иногда менялась: с середины XVIII в. она начиналась обычно словами «на сем месте» или «под сим камнем погребен», – но все составные клише текста присутствовали, сохранившись до середины следующего столетия. Убористый текст, занимающий до двух десятков строк, начертание шрифта, его плотность, соотношение с пространством плиты сами по себе производят определенный художественный эффект. Над картушем с эпитафией на плитах XVIII в. часто изображался дворянский герб. Геральдическая мантия с короной, щит, лента с девизом занимают иногда большую часть плиты. В отличие от формализованного текста эпитафии, гербы придают памятнику индивидуальность и неповторимость. Общая композиция оставалась неизменной, только характер орнамента и тип шрифта позволяют отличать памятники по времени изготовления. К концу XVIII в. декоративное решение плит приобретает устойчивую лаконичность: обычно трапециевидная форма, над текстом вырублен символический сакральный знак (крест, «Всевидящее Око»), под текстом – «адамова голова» (череп с костями).

В Некрополе XVIII в. сохраняются плиты, характер обработки которых позволяет предполагать, что они изготовлены в одной мастерской. Примером могут служить отлитые из темной бронзы в середине XVIII в. плиты И. Ю. Трубецкого и Ф. А. Апраксина, напоминающие по композиции архитектурный портал с рельефными изображениями щитов, мечей, колчанов и других атрибутов военной славы, в обрамлении которых помещен герб, а под ним эпитафия, украшенная геральдической композицией из знамен и военной арматуры. Эти массивные плиты клали горизонтально над местом погребения. Многие плиты из известняка, выполненные в 1760-1780-е гг., совершенно идентичны по рисунку и характеру шрифта эпитафии, часто заключенной в рамку из плетенки.

Существовали и такие плиты-эпитафии, которые помещались на стене как напоминание о месте погребения. Такие настенные эпитафии были обычно небольших размеров, по форме приближались к медальону (например, сохранившиеся в Благовещенской церкви плиты А. П. Апраксина, П. И. Ягужинского). Ряд подобных мемориальных знаков перенесен в музейную экспозицию из других церквей XVIII в.

Судя по сохранившимся памятникам представителей высшего слоя петербургского дворянства, в надгробных плитах XVIII в. традиционная религиозная символика постепенно вытесняется официальной гражданской эмблематикой. Это действительно характерно для начатой Петром I бюрократизации общества, но делать какие-то обобщающие выводы на основании имеющегося материала было бы неверно. Определенные сакральные символы («адамова голова», херувимы, пальмовые и миртовые ветви) присутствуют почти постоянно, и целиком светские по своему характеру памятники были скорее исключением, чем правилом. Надо учитывать также, что сохранившиеся до нашего времени надгробные памятники чаще всего помещались внутри церковных зданий или в непосредственной близости от них. В скромном облике надгробных плит, типизации их форм определенным образом символизируется мысль о ничтожности земного благополучия перед небесной справедливостью.

О том, как выглядели памятники на монастырском кладбище XVIII в., можно судить по сохранившемуся в архиве «описанию имеющимся в Невском монастыре гробницам» представителей графского рода Шереметевых, относящемуся к 1780-м гг. На месте захоронения внука фельдмаршала Б. П. Шереметева, Порфирия, умершего в 1758 г., был «положен только простой путиловский камень с надписью, который… опустился совсем в землю», так что в 1785 г. «сверх оного… положен вновь камень же дикой с тем расположением, чтоб для надписи на нем положить сверху мраморную доску»[153 - ЦГИА. Ф. 1088. Оп. 3. Д. 1822. Л. 13.]. То есть старая надмогильная плита была использована в качестве фундамента для нового памятника. Это обстоятельство было достаточно характерно для «поновления» старинных надгробий, если у потомков возникала к этому охота.

Шереметевские гробницы в Лазаревской усыпальнице украшены так называемыми оковками, медными досками, рельеф на которые наносился в технике «битья», выколотки. Сохранилось лишь несколько образцов, выполненных в этой технике, и все они находятся на кладбище Невского монастыря. Отсюда можно сделать вывод о принадлежности их к одной мастерской. Не раньше середины 1770-х гг. были выполнены медные золоченые оковки плит П. Г. и Е. А. Чернышевых, М. К. Скавронского и его сестры А. К. Воронцовой. Выбитые рельефом на плитах овальные медальоны с эпитафиями, щиты с гербами строго геральдической формы и вазы-курильницы окружены прихотливыми завитками растительного орнамента. В середине 1780-х гг. была положена оковка на мраморный саркофаг С. Я. Яковлева (ум. 1784), а вскоре после этого изготовлены из мраморных плит надгробия фельдмаршала Шереметева (ум. 1719) и его внучки Анны (ум. 1768). Золоченую оковку на гробнице А. П. Шереметевой делал, согласно контракту, «Санкт-Петербургского немецкого цеха медного золотарного дела мастер» Иоганн Христиан Праузенбергер[154 - Там же. Л. 16–17.]. Его же подпись имеется на плите М. К. Скавронского. В той же технике «битья» выполнены плиты надгробий П. А. Салтыкова и И. Н. Долгорукова, скончавшихся в начале 1790-х гг., после чего памятников подобного рода не делали.

Указать точную дату изготовления того или иного памятника достаточно затруднительно, кроме тех случаев, когда на надгробии есть надпись мастера. Иногда, как в случае с шереметевскими памятниками, время их изготовления значительно расходится с датой погребения (хотя в большинстве случаев большой разницы во времени не было).

Особенности убранства русских церквей, у стен которых обычно помещались киоты с иконами, затрудняли включение в интерьер монументальных эпитафий с портретами и гербами, характерными для западноевропейской мемориальной пластики. Жанр скульптурного надгробия, давший русскому искусству в эпоху классицизма ряд первоклассных произведений, предназначался для родовых фамильных усыпальниц, кладбищенских церквей, а чаще для открытого пространства некрополей. С конца XVIII в. погребения в храмах вообще были запрещены.

На рубеже 1760-1770-х гг. некрополь начинает приобретать ансамблевость, разнообразие форм в единстве пластической концепции, что свойственно художественной практике классицизма. К числу первых архитектурных надгробий относится памятник М. В. Ломоносову, установленный на Лазаревском кладбище вблизи существовавшей тогда второй деревянной Благовещенской церкви. Памятник был заказан в Италии на средства покровительствовавшего ученому графа М. И. Воронцова, по эскизу академика Я. Штелина (мастер Ф. Медико, Каррара). Примечательно, что в 1760-е гг. в Петербурге не было мастерской, которая могла бы выполнить подобный заказ. Здесь характерна не только новизна формы, но и специфика материала: драгоценный каррарский мрамор, сверкающая белизна которого, в сочетании с позолотой резьбы, в окружении вросших в землю плит из местного известняка, действительно, должна была производить небывалое впечатление. В сегодняшнем Некрополе XVIII в. памятник кажется довольно скромным по размерам (высота его около двух с половиной метров), но современниками он воспринимался как «столп», монумент, воздвигнутый в память гения отечественной науки.

Прямоугольная стела увенчана изображением саркофага. На ее гранях вырублен по-латыни и в русском переводе текст эпитафии, посвященной «славному мужу Михаилу Ломоносову… разумом и науками превосходному, знатным украшением Отечеству послужившему». Это не просто послужной список с указанием чинов, принятый в надгробных памятниках более раннего времени. Эпитафия Ломоносову открывает эпоху, когда составление надгробных надписей становится своеобразной отраслью поэтического искусства. Возвышенному строю эпитафии соответствует аллегорический рельеф, где символы наук и художеств – свиток с циркулем и лира – сплетены с лавровым венком славы. Многозначен символ, выраженный кадуцеем – оплетенным змеями крылатым жезлом Меркурия. Очевидно, что в данном случае кадуцей напоминает о назначении памятника, так как античный Меркурий выступал в роли проводника в загробное царство; кадуцей, однако, воспринимался и как ключ к открытию тайн природы, и в этом смысле мог быть помещен на памятнике естествоиспытателю. Изысканность ученой символики монумента сочетается с православной традицией: силуэт памятника благодаря выступающим боковым полочкам с гирляндами напоминает крест.

Историк Ю. П. Шамурин, изучавший памятники московского некрополя, заметил, что «при хронологическом разграничении художественных форм гораздо важнее определение времени появления и утверждения данной формы. Конечная дата – упадка, вырождения и исчезновения менее поддается учету»[155 - Шамурин Ю. Московские кладбища // Москва в ее прошлом и настоящем. М., 1911. Вып. 8. С. 105.]. Классические архитектурные формы саркофагов, стел, жертвенников, пилонов, обелисков, пирамид, возникнув в последней четверти XVIII в. в петербургском некрополе, сохраняются в течение многих десятилетий, продолжая, как и плиты, существовать в условиях развития новых стилей.

По-видимому, эволюция форм надгробия в Петербурге проходила менее интенсивно, чем в Москве. Уже в 1760-е гг. в древней столице появляются белокаменные саркофаги с пышной барочной резьбой, эффектность которой подчеркивалась раскраской. Ничего подобного в Петербурге не было. Эпоха барокко отразилась лишь в усложнении орнаментации, насыщенности пластического декора надгробных плит.

Судя по памятникам Лазаревского некрополя, до конца 1760-х гг. большинство их составляли плиты из известняка. С начала 1770-х гг. появляются гранитные плиты. Начинает использоваться мрамор: первоначально в виде врезанных в плиты накладных досок, как, например, на изготовленных в начале 1770-х гг. памятниках А. Е. Демидовой и М. Е. Скобельцына. Над текстом эпитафии, вырубленной в мраморе, помещен аллегорический рельеф – череп в венке из роз, символизирующий, очевидно, суету мирской жизни. Эти памятники, как и некоторые другие на Лазаревском кладбище, относящиеся к 1770-м гг., выполнены в одной мастерской. Если первоначально надгробные плиты клали на кирпичное основание, с начала 1770-х гг. появляются повышенные подиумы из блоков известняка. Этот тип саркофага в виде ящика из каменных плит сохранялся до начала XIX в.

Монолитные объемы саркофага из гранита стали изготовлять лишь с 1780-х гг. Наиболее ранней формой являлись, по-видимому, прямоугольные саркофаги темно-серого гранита. В 1790-е гг. появляются саркофаги и плиты из красного гранита «рапакиви». Вообще материал надгробий опосредован состоянием добычи камня. Первые разработки отечественного мрамора в северном Приладожье начались в 1766 г., так что лишь после этого мрамор стал использоваться для плит и саркофагов. Примечательны мраморные саркофаги со скошенными гранями и филенками с рельефами, на ножках-волютах изысканного рисунка (П. А. и Е. А. Полянские, нач. 1780-х гг.). Темно-серый сердобольский гранит начинают широко добывать в конце 1760-х гг., а пютерлакский красный – во второй половине 1780-х[156 - Булах А. Г., Абакумова Н. Б. Каменное убранство центра Ленинграда. Л., 1987. С. 25–26.].

Форма жертвенника, вырубленного из гранита, начинает распространяться с 1800-х гг. Жертвенники представляют собой, как правило, прямоугольный, вытянутый в высоту объем, увенчанный широкой карнизной плитой с треугольными или лучковыми фронтонами и акротериями. Образ жертвенника-алтаря ассоциируется с идеей воспоминания о покойном; часто на памятнике помещают пространную эпитафию в стихах или прозе. На гранях жертвенника – мраморные доски с текстами и рельефами, к которым добавляются накладные детали из бронзы и чугуна: античные лекифы, факелы и маски на фронтонах и акротериях, крылатые херувимы на углах карниза, крест и якорь – символы Христианской веры и Надежды – на постаменте или венчающие памятник. Некоторые жертвенники по материалу и характеру декорировки можно объединить в группы, явно вышедшие из одной мастерской (мраморные надгробия Меншиковых и Янковичей де Мириево – конец 1810-х гг.; жертвенники с рельефными венками из плюща – Е. В. Свечиной, М. В. Левашовой, А. А. Торсукова – 1810-1820-е гг.; гранитные жертвенники В. И. Потапова, Б. А. Голицына – начало 1820-х гг.; и др.).

Сочетание излюбленных в эпоху классицизма элементов античной символики и мотивов христианского миросозерцания вполне органично вписывается в облик петербургского некрополя эпохи классицизма. Примечательным в этом смысле является надгробие И. А. Пуколова с сыном, первоначально находившееся на Волковском кладбище (1820-е гг.; перенесено в Некрополь XVIII в.). На цоколе жертвенника – накладной чугунный рельеф: песочные часы с крыльями, пересеченные косой – символы Времени и Смерти. Змея, свернувшаяся кольцом, на языке классицизма символизировала Вечность; бабочка, рвущаяся из кокона, – Бессмертие души. Своеобразное насыщение классицистических аллегорий понятиями церковной символики приобрело в этом надгробии несколько курьезный характер: два черепа, над которыми летят бабочки, улыбаются, как бы храня веру в грядущее воскресение.

Надгробие Пуколовых, созданное в эпоху классицизма, в сущности, не является уникальным ни по художественным качествам, ни по положению заказчика, синодского секретаря. Оно показывает общий уровень культуры надгробного памятника первой трети XIX в., символика которого давно утратила эзотерический смысл, превратилась в шаблон. Стихотворная эпитафия на памятнике Пуколовым необычайно популярна: