скачать книгу бесплатно
Каторга
Валентин Саввич Пикуль
Русско-японская война – Дальний Восток #4
Роман «Каторга» остается злободневным и сейчас, ибо и в наши дни не утихают разговоры об островах Курильской гряды.
Валентин Пикуль
Каторга
© Пикуль В. С., наследники, 2008
© ООО «Издательство «Вече», 2008
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017
Часть первая. Негативы
Издалека вели сюда —
Кого приказ,
Кого заслуга,
Кого мечта,
Кого беда…
Ал. Твардовский
Заочно приговорен к смерти
Пролог первой части
Я свободен, и в этом – мое великое счастье…
Никто не принуждает автора выбирать себе героя – хорошего или плохого. Автор вправе сам сложить его, как мозаику, из красочных частиц добра и зла. На этот раз меня увлекает даже не герой, а то страшное переходное время, в котором он устраивал свое бытие, наполненное страданиями и радостями, внезапной любовью и звериной ненавистью.
Наверное, герой понадобился мне именно таким, каким однажды явился предо мною, и мне часто делалось жутко, когда он хищно вглядывался в меня через решетки тюрем своими желтыми глазами, то пугал меня, то очаровывал…
Порою мне хотелось спросить его:
– Кто ты? Откуда пришел? И куда уводишь меня?
Но сначала нам придется побывать в Лодзи.
***
Это был «привислянский Манчестер», столица ткацкого дела, ниток, текстиля и тесемок, где в удушливой паутине фабричной пряжи люди часто болели и очень рано умирали. Недаром в пивницах Лодзи любили поминать мертвых:
Эх, пойду я к дедам в гости,
Жбанчик водки на погосте
Выпью, где лежат их кости,
И – поплачу там…
Лодзь входила в XX век как самый богатый и самый грязный город Российской империи: фабрики отравляли людей дымом и копотью, они изгадили воду в реках и окрестных озерах. Трудовой люд копошился в окраинных трущобах, где не было даже зачатков канализации, перед будками уборных выстраивались по вечерам дрожащие от холода очереди. Зато в этом городе сказочно богатели текстильные короли, а на Петроковской до утра шумели кафе-шантаны с доступными женщинами, полураздетые красотки брали по сотне рублей только за интимную беседу с клиентом. Здесь же, на Петроковской, в царстве золота и пороков, неслыханных прибылей и расточительства, высились монолитные форты банков, в которых размещали свои фонды капиталисты Варшавы, Берлина и Петербурга…
Стачки лодзинских ткачей уже вошли в историю революционной борьбы – как самые кровавые, полиция Царства Польского жестоко усмиряла бастующих. В подполье работала «Польская социалистическая партия» (ППС), к центру которой примыкал тогда и Юзеф Пилсудский, будущий диктатор Польши, который силился разорвать революционные связи русских и поляков. На самой грани нашего столетия в ППС появилось левацкое крыло «молодых», заявивших о себе отважными «боевками», где все решала пальба из браунингов, дерзкие экспроприации (сейчас таких людей называли бы «экстремистами»).
Был холодный ветреный день, домовые водостоки низвергали на панели буруны дождевой воды. В цукерне пани Владковской почти на весь день задержался молодой человек. Под вечер он щедро расплатился с лакеем и, еще раз глянув в окно, в котором виднелась громадина Коммерческого банка, вышел на Петроковскую – под шумный ливень. Раскрыв над собою зонтик, он проследовал в соседнюю цирюльню пана Цезаря Гавенчика, где был телефон. Приглушенным голосом им было сказано:
– Инженер? Это я, Злубый… где Вацек?
– Ушел, – донеслось в ответ. – Я тут с Глогером.
– Так передай им, что я с утра не вылезал из цукерни. Но, кроме городового у входа, не заметил даже наружных филеров. А что ждет нас в банке – никто не знает.
– Хорошо, – отозвался Инженер. – Я надеюсь, все будет в порядке, а Вацека я успокою. Итак, до завтра.
Покинув цирюльню, Злубый исчез во мраке кривых переулков, изображая крепко подгулявшего конторщика:
Ты лейся, песня удалая.
Лети, кручина злая, прочь…
В полдень следующего дня, когда ливень загнал городового в подворотню, возле Коммерческого банка остановились четыре коляски. Среди боевиков выделялся респектабельный господин лет тридцати, отлично выбритый – как актер перед генеральной репетицией. В руке он держал объемистый саквояж. Это был член «боевки», имевший подпольную кличку «Инженер».
– Все зависит от тебя, – шепнул ему Вацек, – и пан Юзеф обещал отсыпать тебе тысячу злотых в награду. Если кассир сам не откроет сейф, предстоит поковыряться! Мы будем удерживать банк, пока ты не возьмешь главную кассу.
Инженер встряхнул саквояжем, в котором железно брякнули слесарные инструменты. Он спокойно сказал:
– Не первый раз! Если не нарвусь на замок Манлихера, то с меллеровскими защелками управлюсь быстро…
У каждого боевика было по два браунинга, по четыре пачки патронов. Главные ценности банка хранились в сейфе секретной кассы, куда обязан проникнуть Инженер, а «боевка» тем временем возьмет выручку с общего зала. Не спеша поднимались по лестнице, внешне чуждые один другому. Швейцар все-таки насторожился:
– Вы, панове, зачем и к кому идете?
Вацек показал ему поддельный вексель:
– Получить бы кое-что с вашего банка…
Боевики проникли в общий зал, где публики было человек сорок, не больше. Они заняли места в очередях к кассирам, ожидая сигнала от Вацека. Следом за ними, позвонив куда-то по телефону, вошел в зал швейцар, и только тут Вацек понял, что он из внутренней охраны Коммерческого банка.
– Позвольте ваш вексель, – сказал он Вацеку.
– Получи! – выкрикнул тот, стреляя.
Старая еврейка метнулась к дверям – с воплем:
– Ой-ой, газлуним гвалт… воры пришли!
В дверях банка Глогер всех убегавших сажал на диван. Городовой, появясь с улицы, был убит его метким выстрелом.
– Всем посторонним лечь на пол! – орал Вацек.
Злубый, размахивая браунингом, звал его:
– Берем что есть, и пора отрываться.
– Не забывай об Инженере, который драконит сейф…
Со стороны директорских кабинетов вдруг разом откинулись окошки в дверях, как иллюминаторы в борту корабля. Оттуда выставились руки в ослепительных манжетах, украшенные пересверком драгоценных перстней. В этих изнеженных руках оказались револьверы – директора банка отстреливались!
– Ах, ах, ах, – трижды произнес Злубый, падая…
– Бей по дирекции! – не растерялся Вацек.
Но если боевики стреляли отлично, то служащие банка палили наугад, поражая публику. Началась паника. Люди, уже израненные, падали в очереди у касс, заползали под столы и стулья.
Банк наполнился криками, стонами, грохотом.
Вацек вложил в браунинг уже третью обойму.
– Глогер! – позвал он помощника. – Я прикрою ребят, а ты беги в кассу… поторопи Инженера, чтобы не копался! Напомни, что коляска ждет его на Вульчанской, а встречаемся, как всегда, на Контной – за костелом святого Яцека…
Глогер с разбегу споткнулся о мертвого кассира. Перед громадным сейфом стоял Инженер, почти невозмутимый. На стуле были разложены его инструменты, а свой элегантный пиджак он повесил на спинку стула. Глогер осатанел:
– Чего ты здесь ковыряешься? Нельзя ли скорее? Злубый уже истекает кровью, а Вацек давно с пулей в ноге.
– Держитесь, – с улыбкой отвечал Инженер и поправил на голове котелок. – Мне попался «меллер», но страховые «цугалтунги» держат замок крепко, как собака мозговую кость.
– Твоя коляска на Вульчанской, – напомнил Глогер.
– До встречи на Контной, – отвечал Инженер, и сейф тихо растворил перед ним свое нутро, набитое золотом.
Глогер вернулся в общий зал банка, где мертвые лежали уже навалом, а через окошки директорских кабинетов продолжали сыпаться пули. Вацек едва заметил Глогера:
– Ну, что? Взял он сейф?
– Взял.
– Тогда отходим. Берем Злубого… тащи!
Отстреливаясь, подхватили Злубого, потом бросили его:
– Да он уже готов… Скорее на выход!
Где-то вдали заливались свистки полиции и дворников, но все кончилось благополучно: через полчаса гонки на колясках запыхавшиеся боевики собрались на Контной улице.
– А где Инженер? – первым делом спросил Вацек.
– Его и не было, – ответил хозяин «явки».
***
Инженер не пришел на Контную – ни вечером, ни ночью. Напрасно ждали его несколько дней. Побочными каналами Глогер выяснил, что он не был схвачен полицией – ни живым, ни мертвым. Он попросту пропал – вместе с саквояжем.
– Глогер, ты сам видел, что сейф был уже открыт?
– Да, Вацек… в нем полно было золота.
Вацек с бранью распечатал бутыль с водкою:
– Помянем Злубого его любимой песней: «Ты лейся, песня удалая, лети, кручина злая, прочь…» Теперь все нам ясно, – сказал Вацек. – Пока мы там отстреливались, прикрывая раненых, Инженер увел с банка всю главную сумму и спокойно скрылся. Я счел нужным оповестить об этом Юзефа Пилсудского, который сказал, что отныне Инженер заочно приговорен к смертной казни. Кто бы из нас и где бы его ни встретил, должен привести приговор партии в исполнение…
Глогер ознакомил Вацека с берлинской газетой:
– Читай, что пишут немцы из Познани…
Познань тогда принадлежала Германской империи. Пресса оповещала читателей, что в одну из ночей ограблен познанский банк, причем – как подчеркивалось в газете – взломщик опытной рукой нейтрализовал предохранительные «цугалтунги».
– Это он… конечно, наш Инженер! – решил Вацек. – Теперь, законспирированный и вооруженный, обладающий изворотливым умом, он способен принести немало вреда. А потому приговор остается в силе – смерть ему! Только смерть.
– Клянусь: я убью его, – отвечал Глогер…
1. Ставлю на тридцать шесть
Вечерний экспресс прибыл во французские Канны, оставив на перроне пассажиров, жаждущих исцеления от хронических катаров, подагры, бледной немочи и прочих злополучных чудес. Среди них оказался и некто Глеб Викторович Полынов, прибывший из Берна, где он состоял при русском посольстве. О причастности его к дипломатии первой известилась Жанна Лефебр, случайно оказавшаяся его соседкою по купе. Впоследствии она показала, что у нее сложилось мнение о господине Полынове как об очень порядочном и религиозном человеке:
– Он говорил, что едет в Канны не ради процедур от малокровия, а лишь затем, чтобы насладиться голосами капеллы, поющей в православном храме великомученицы Александры…
Полынов нанял у вокзала извозчика и, кажется, был уже достаточно хорошо знаком с местными условиями:
– Отвезешь меня сразу на «Виллу Дельфин», что на Рю-де-Фрежюс, дом шестьдесят восемь. Кстати, что там профессор Баратат? Работает ли у него машина для электротерапии, которую он обещал в прошлом году выписать из Берлина?
Как выяснилось позже, немецкий клиницист Баратат, содержавший для богачей лечебный отель, не запомнил среди своих пациентов Полынова – по той причине, что тот к нему не обращался. Ничего не могли добавить и русские служители храма великомученицы Александры, ибо не видели дипломата среди молящихся. Зато прислуга отеля утверждала, что Полынов всеми повадками напоминал варшавского жуира и пижона, они даже слышали, как однажды он забавно мурлыкал по-польски:
Не играл бы ты, дружок,
Не ходил бы без порток,
Сохранил бы ты портки,
Не залез бы ты в долги…
Правда, вышеназванная Жанна Лефебр потом вспомнила, что видела Полынова еще раз, когда он проводил партию в теннис с одним англичанином на санаторном корте:
– Меня не удивило, что он легко беседовал по-английски, ибо все дипломаты хорошо владеют языками…
Очевидно, господина Полынова привлекло в курортные Канны нечто другое, более важное, нежели чистота голосов православной капеллы или новейшие достижения электротерапии. В этом не ошибся и солидный портье «Виллы Дельфин», подобострастно выслушавший от Полынова первый заказ:
– Завтра приготовьте билет на вечерний поезд, я решил навестить Монте-Карло… Сколько тут ехать?
– Поезд идет один час и сорок минут.
– Вот и хорошо…
