скачать книгу бесплатно
Этого было достаточно, чтобы Кулик снял с производства малокалиберные пушки – главную полевую силу армии. Нарком вооружения Б. Л. Ванников вспоминал: «Сталин санкционировал это решение, имевшее для нашей армии самые тяжкие последствия. С первых же дней войны мы убедились, какая непростительная ошибка была допущена!» Подбивать немецкие танки стало нечем, а тяжелые громоздилы-орудия – не сдвинуть с места, ибо в армии не было тягачей. Много ли тонн железа вытянут из грязи на боевую позицию упряжки лошаденок?
Ах, сколько было врагов народа! Но я вижу их не за колючей проволокой Колымы или Воркуты, а в тишайших и теплых кабинетах Кремля, в ближайшем окружении Сталина. Вот один из них – Лев Захарович Мехлис, славный тем, что очень любил убивать людей выстрелом в упор. За год до войны он был наркомом госконтроля. Военное имущество Красной Армии тогда хранилось близ границы. Правительство образовало комиссию – оставить ли имущество там, где сейчас, или отодвинуть склады от границы? Люди военные, люди дальновидные, стали говорить, что склады боеприпасов нельзя держать возле рубежей… мало ли что! Кто-то из военных, самый ушлый, даже сказал, что арсеналы надо убрать как можно дальше от границ – хотя бы за Волгу…
– Паникер! – заорал Мехлис. – Как вам пришло в голову, что Волга может стать военным рубежом? Сначала думайте, что говорите! Наша победоносная Красная Армия, вооруженная могучим учением марксизма-ленинизма и руководимая гениальным и мудрым вождем, будет воевать только малой кровью и только на чужой территории. Поэтому все базы снабжения необходимо оставить близ самой границы государства…
Нашлись смельчаки, Мехлиса даже умоляли:
– Лев Захарович, ну хотя бы полушубки да валенки можно нам, военным, оставить за Волгой?
– А вы разве знаете, когда начнется война? – с ядом спрашивал Мехлис. – Может, она возникнет как раз зимою…
Сталин поддержал Мехлиса. Все склады оружия и продовольствия, базы горючего и арсеналы боеприпасов – все-таки оставили на границе, и в первый же день войны они достались противнику в целости и сохранности. Но Лев Захарович доверия Сталина не потерял: очень уж он любил расстреливать, а Сталин недаром сказал: «Кадры решают все…»
………………………………………………………………………………………
Еще 5 мая 1941 года выступил «всенародный староста» нашей любимой колхозной деревни М. И. Калинин, который, как водится, ничего дельного не сказал, зато он высочайше соизволил сильно гневаться на агрессоров – на Францию, уже разбитую, и на Англию, еще недобитую, которые-де и развязали войну в Европе, но тут, по словам старосты, пришло спасение, и «…занесенная над нами рука агрессора была отведена рукою товарища Сталина. – Конечно, грянули аплодисменты, переходящие в бурные овации. – Договор, заключенный между Советским Союзом и Германией, выбил оружие из их рук…».
Из зала слышались крики:
– Да здравствует наш великий вождь и учитель, любимый товарищ Сталин… Уррра-а!
В таких случаях принято говорить: «Хоть стой, хоть падай!»
14 июня появилось знаменитое «Сообщение ТАСС», в котором Сталин и Молотов авторитетно опровергали сплетни и происки империалистов, распускавших злостные слухи о том, что Германия готовит нападение на нашу страну. Тут стоит задуматься: трезвые или пьяные они были, когда запускали камень в свой же собственный огород? Им казалось, что «Сообщение ТАСС» вызовет тревогу в Берлине, фюрер в страхе забьется под стол и станет мелко вибрировать, войска вермахта мигом отхлынут от границ, после чего снова прилетит Риббентроп, публично заверяя всех, что Германия – лучший друг Советского Союза.
Но реакции со стороны Берлина не последовало. Радиостанция Коминтерна трижды в день проталдычила текст «Сообщения ТАСС» специально для немцев, но в Берлине… ни гугу. Немецкие газеты даже не мяукнули в ответ на призыв Кремля, а Геббельс со злорадным садизмом записал в своем дневнике, что напрасно Москва ожидает отклика на свое «Сообщение».
– Русские, – сказал он Гансу Фриче, – получат ответ в ближайшие дни. Но только не словами…
«Сообщение ТАСС» от 14 июня было нелепостью, непоправимой ошибкой. Почему? Да по той простой причине, что, заверяя читателя в добрых отношениях с Германией, «Сообщение» успокаивало народ, оно порождало уверенность в невозможности войны с Германией, страна обязывалась быть уверенной в нерушимости западных границ, в армии возникла расслабленность, бдительности не стало, командиры ночевали уже не в казармах, а с женами, красноармейцам позволено было раздеваться на ночь…
Помните, что в Сталинграде ответил Чуянов на вопрос об этом «Сообщении», заданный из Питомника? Примерно так, наверное, думали многие, и политруки пылко убеждали красноармейцев:
– Там (было понятно где) лучше нас все знают… А потому никаких дискуссий по этому вопросу не будет, лучше мы послушаем лекцию о том, как наша партия заботится о культурном отдыхе трудящихся в дни воскресные и дни прочие.
Между тем разведка усиленно работала. Люди разных национальностей слали и слали в Москву донесения о близкой войне. Трудилась и военная разведка, а маршал Тимошенко не раз выкладывал перед Сталиным пачки подобных донесений.
– У меня есть другие сведения, – отвечал Сталин. – Вот, полюбуйтесь, в них говорится совсем другое…
Он предъявлял маршалу не меньшую стопку донесений агентуры, но все они были испещрены издевательскими пометками и бранью генерала Ф. И. Голикова, призывавшего к недоверию.
– Кому верить? – спрашивал Сталин маршала…
Голиков был начальником Главного разведуправления Генерального штаба. До него этот пост занимали пять генералов, оказавшихся «врагами народа», и потому Филипп Иванович здорово боялся – как бы ему не оказаться шестым! Теперь он сидел в том же кресле, в каком сидели и они, уже покойнички. А сидел – потому что поддакивал Сталину, вполне согласный с мнением вождя, что все люди сволочи, верить им никогда нельзя. По этой благородной причине, желая уцелеть, Голиков фальсифицировал донесения агентов, только бы угодить Сталину. Рихарда Зорге, назвавшего точное время нападения вермахта, товарищ Сталин мудрейше обозвал теми словами, кои пишутся на заборах, а Голиков не возражал. Наконец дело дошло до того, что сам Уинстон Черчилль предупредил Сталина, чтобы 22 июня он был готов отбить нападение вермахта.
– Вот! – сказал Сталин. – Эти империалисты никак не могут успокоиться, пока не поссорят меня с Гитлером…
«Вождя всех народов» уже не было на свете, когда Филипп Иванович Голиков все-таки нашел в себе мужество честно сознаться:
– Да я просто боялся! Потому и угождал Хозяину, докладывая ему только то, что совпадало с его же мнением, и, наоборот, отвергал то, что было не согласовано с его прогнозами. Хотя я, честно говоря, и сам не очень-то верил в нападение Германии…
Зато вот маршал Кулик, к разведке никакого отношения не имевший, твердо знал, когда начнется война с Германией.
– А чего там долго думать? – говорил он. – Пусть разведка не сводит глаз с поголовья овец в Германии. Если поголовье начнет сокращаться, значит, немцам понадобились шкуры для выделки полушубков.
А без полушубков – как же воевать с нами? Вот и получается: станут в Германии резать овец – значит, все ясно, следует крепить оборону для ответа тройным ударом…
Вы, читатель, все поняли? Мудрость-то какова!
Именно в эти дни Черчилль, ложась спать, наказывал:
– Будить меня, безмерно усталого, я разрешаю только в двух случаях: или Гитлер высадит десанты на Британские острова, или же Гитлер нападет на Россию. Дайте выспаться пожилому человеку!
………………………………………………………………………………………
Если Голиков имел пять уничтоженных предшественников, то П. В. Рычагов, славный начальник ВВС, имел их семь или восемь: на этом посту люди держались от силы год-полтора, после чего поступали в разряд «врагов народа». Сталин именовал себя «лучшим другом советских летчиков», и Павел Рычагов, молодой и наивный парень, в эту дружбу со Сталиным верил…
На совещании в Кремле шла речь об аварийности. Пилоты ВВС гробились один за другим, вместе с ними гробились и машины. Рычагов знал, что новых самолетов давно не поступало, а старые – это сброд всяких устаревших систем, что мешало их ремонту, мешало и подбору пилотов к самолетам разного типа. Рычагов нервно воспринимал критику в свой адрес, но… пока еще сдерживался. Когда же пришло время отвечать на критику, чтобы оправдаться перед партией и правительством, Рычагов оправдываться не стал, а повернулся лицом к «лучшему другу советских летчиков»:
– Аварийность была, есть и скоро будет еще больше, потому что вы (!) заставляете летать нас на летающих гробах…
Сказал в лицо, только перстом не указывал. Стало тихо-тихо. Пошевелиться боялись. Сталин мягкими сапожками ступал по коврам своего кабинета, и в этот момент он напоминал дикую кошку, которую – нашелся смельчак! – выдрали при всех за уши. Вот он ходил, ходил… сосал и сосал свою трубку… думал он, думал… потом сказал:
– А вот вам, товарищ Рычагов, не надо было говорить таких слов… Не надо было! – повторил он с грузинским акцентом.
На выходе из сталинского кабинета Рычагова арестовали.
Мария Нестеренко, его любимая жена, чемпионка парашютного спорта, в это время была на аэродроме, где готовилась к испытательному прыжку. Ее взяли прямо с крыла самолета.
– За что? За что? – спрашивала она, ничего не понимая.
На Лубянке уже был готов для нее ответ: «Будучи любимой женой Рычагова, она не могла не знать о вредительской деятельности своего мужа». Сталин «летающих гробов» не простил, а Мария Нестеренко горько рыдала, по-прежнему ничего не понимая:
– О чем вы? Какая измена? Откуда вредительство?
Пытки? Да, и пытки. Но пытки оказались чепухой по сравнению с тем, что ждало женщину впереди.
Она уже не слышала, как рвались немецкие бомбы…
– Вот, – скажут читатели, – написал тут автор, что все было плохо, а что же было в то время у нас хорошего?
– Народ был хороший, – отвечу я, – лучше нас с вами. И любовь к великой Отчизне даже в те злодейские времена народ испытывал гораздо большую, нежели сейчас.
Впрочем, о любви к России нынче говорить опасно, ибо уже не враги, а друзья народа сразу обклеят тебя ярлыками: «шовинист», «фашист» или даже «сталинист»…
Но, пожалуй, в одном Сталин прав: «Кадры решают все!»
16. ПО СИГНАЛУ «ДОРТМУНД»
Еще в начале 1939 года, в канун появления в Москве Риббентропа, всем нашим военным вменялось в обязанность читать роман Николая Шпанова «Первый удар»; товарищ Сталин, бдительно следивший за идейным развитием советской литературы, горячо рекомендовал эту книгу своим полководцам; интересно – что же именно нравилось ему в этой книге? Придется мне процитировать:
«Германия нападение на СССР начнет после обеда, а точнее, в 17 часов. Через одну минуту после пересечения фашистскими самолетами советской границы их встретят наши истребителя В 17.30 фашистские самолеты уже с позором будут изгнаны из воздушного пространства СССР. В 19 часов советские ВВС, выполняя сталинский приказ „бить врага малой кровью и на его территории“, нанесут воздушный удар по фашистской Германии. Немецкие рабочие под советскими бомбами будут петь „Интернационал“ и будут бастовать».
Вот оно как! Даже погибая под нашими бомбами, немцы все-таки не забудут хором исполнить «Интернационал»…
Всего 18 дней не дотянул до войны с Россией император Вильгельм II: он скончался 4 июня 1941 года, уверенный, что в походе на Восток его преемнику повезет больше, нежели повезло ему, кайзеру. После того как появилось это глупейшее «Сообщение ТАСС», генерал Кейтель срочно оповестил вермахт приказом: «Намерение к войне с Россией можно уже не маскировать…» Все генералы Гитлера восприняли это спокойно, один только Гейнц Гудериан что-то еще долго ворчал относительно того, что, мол, мы еще не знаем о количестве русских танков. Но «быстроходный Гейнц» был сразу высмеян его коллегами и даже… даже был назван «паникером»!
20 июня гестапо провело аресты немцев, которые, симпатизируя России, бывали гостями в советском посольстве.
– Когда начнутся операции на Востоке, – предсказывал Гитлер, – мир затаит дыхание и никаких комментариев не последует. Рузвельт не расстается с насосом даже во сне, подкачивая воздух в Англию, чтобы этот островок не затонул от моих бомбежек. Но моя решительная победа над Россией заставит Черчилля смириться перед моими требованиями. А в сорок втором году мы принудим Вашингтон к нейтралитету или же спустим Рузвельта с лестницы Белого дома заодно с его инвалидной коляской…
В западных районах СССР было замечено оживление спекуляции среди жителей, лишь недавно получивших советские паспорта; уже не таясь, люди говорили о близости войны. Они спешили истратить советские деньги; магазины разом опустели – ни продуктов, ни тканей, ни обуви, ни спичек… 18 июня нашу границу перешел гитлеровский солдат, молодой парень, и добровольно сдался пограничникам.
– Почему вы это сделали? – спросили его в штабе.
– Недавно я здорово выпил и дал офицеру в морду. Мне грозил трибунал, вот и решил спасаться у вас. Могу повторить уже сказанное пограничникам: ждите нападения. Разве вы сами не слышите по ночам шум танковых моторов?
– Чем вы можете доказать свои слова?
– Ничем! – ответил перебежчик. – Договоримся так: если я обманул вас, 22 июня можете меня расстрелять.
Об этом было доложено наверх. А сверху обозвали всех чуть ли не трусами и всем дали хорошую вздрючку:
– Не поддавайтесь на провокации! И так ясно, что ваш фриц налакался шнапсу, дал кому-то в рожу, теперь у него огузник трясется, вот и намолол со страху… Откуда мы что знаем? Может, и этот солдат подослан нарочно, чтобы проверить нашу реакцию на бдительность? Пакт о ненападении заключен, и нет поводов для тревоги.
Паулюс спланировал нападение в трех генеральных направлениях: «Север» (ленинградское), «Центр» (московское) и «Юг» (киевское). Три мощные группировки, подобно глубоким клиньям, должны сразу же расчленить Красную Армию на части, которые потом удобнее громить по флангам. 21 июня в 13.00 по берлинскому времени армии вторжения получили долгожданный сигнал «Дортмунд», означавший, что уже ничто не в силах отменить вероломное нападение. Часы в кабинетах генштаба отщелкивали последние роковые минуты…
– Что за таблетку ты проглотил, Фриди? – обеспокоилась жена Паулюса. – Разве у тебя болит голова?
– Я принял лишь первитин, дорогая Коко.
– Это вредно для нервной системы, Фриди.
– Знаю. Но первитин позволит не спать несколько суток. Ближайшие дни вряд ли я буду ночевать дома…
«Мерседес» Паулюса ловко вписался в общий поток машин, выруливающих на Унтер-ден-Линден. Когда миновали советское посольство, шофер спросил генерала:
– Правда ли, что у них сервиз из серебра сразу на пятьсот персон? В казармах болтали, что Геринг ходит туда пить русскую водку и заедать ее крабами.
– Правда. Но теперь я не завидую московским дипломатам. Им предстоит пережить весьма грустные минуты.
Машина вырвалась на прямую – в Цоссен! Конечно, кому же еще, как не ему, Паулюсу, теперь проследить за осуществлением своих грандиозных планов? Так архитектор, создавший проект ансамбля, потом ревностно наблюдает за каменщиками и малярами. День 21 июня (день «X – 1» по терминологии генштаба) начался для Паулюса звонком из канцелярии Риббен-тропа, звонил статс-секретарь Вейцзеккер.
– Информация, – оповестил он. – Русский посол настаивает на личной встрече с Риббентропом, у него на руках вербальная нота. Там, в Москве, подсчитали, что за два последних месяца наши самолеты 180 раз нарушили их границу.
– Что вы отвечаете? – спросил Паулюс.
– Русские зенитного огня не открывали, а потому не могут предъявить нам обломки наших самолетов. Это первое. Второе. Сегодня невыносимо жаркий день, я говорю, что Риббентроп уехал в Ванзее купаться. Кажется, Молотов в Москве тоже начинает теребить за галстук нашего посла, графа Шуленбурга… Кремль уже начал терять спокойствие!
Паулюс тут же переключился на Хойзингера:
– Когда проходит на Берлин московский экспресс?
– За два часа до отметки «икс – ноль»… через Брест.
– Выпустит ли свой поезд Москва, как всегда?
– Не знаю. Но мы его пропустим. Как всегда…
Весь день 21 июня прошел в хлопотах, уточнениях, нервотрепке. Первитин уже сделал из Паулюса железного робота, способного не ведать усталости, сохраняя небывалую бодрость.
Ближе к ночи опять стал названивать Вейцзеккер:
– Русские просто ломятся в министерство. Я был вынужден принять их посла, но прервал чтение протеста, сказав, что великая Германия сама может предъявить СССР подобные обвинения… Сообщите об этом Гальдеру.
– Конечно. Утром русские всё узнают.
– Да. Посольство уже блокировано агентами гестапо. Ему оставлена лишь односторонняя связь: мы еще можем звонить русским по телефонам, они же – никуда… Если у них и есть резиденты в Берлине, то связь с ними прервана!
Паулюс вышел на провод с войсками на Буге:
– Уточните обстановку на исходных рубежах.
Последовал обстоятельный доклад:
– В Бресте закончились последние киносеансы, с вокзала слышится, как Москва транслирует вечерний концерт. Кажется, Верди или Пуччини. Вся полоса границы очень ярко освещена. За рекою Мухавец, что южнее Бреста, горит дом – сигнал нашей агентуры о готовности сразу же начать истребление советских офицеров, когда они станут выбегать из домов по тревоге. Отсюда мы хорошо видим этот пожар. В «икс – ноль» наши люди отключат электроэнергию от Брестской крепости, перережут все телефонные провода.
Паулюс выслушал и велел сообщить о проходе московского поезда. Вскоре же в Цоссен поступило извещение:
– Только что в Германию проследовал через Брест московский пассажирский состав. Через оконные занавески видно, как женщины укладывают детей, вагон-ресторан еще работает. Вывод определенный: русские ни о чем не догадываются.
В эту ночь, ночь нападения Германии на нашу страну, из СССР в Германию проследовали 22 громадных эшелона с хлебом и металлом…
В это время Буг переплыл ефрейтор Альфред Лискофф, и, сдавшись нашим пограничникам, он сказал:
– Нет, я не коммунист. Я простой честный немец и уважаю вашу страну. Передайте своему командованию, что в три часа войска вермахта перейдут границу. Запишите мою фамилию правильно и не забудьте поставить цифру 1. Я буду первый военнопленный в этой войне, которая еще не началась…
Возле Одессы сдался пограничникам румынский офицер по фамилии Бадая, который деловито сообщил на допросе:
– Я своим солдатам всегда говорил, что с Гитлером нам лучше не связываться и чтобы все расходились по домам…
22 июня. День «Х+1». Ночное время: 03.15.
Мирная страна вздрогнула от нестерпимой боли.
Начиналась война. Великая. Отечественная!
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
