скачать книгу бесплатно
– Не знаю, – отвечает Вера. – Спроси ее сама.
Мэрайя вдруг чувствует резкую боль в груди. Со времен пребывания в Гринхейвене собственный разум представляется ей набором стеклянных фишек домино: их можно поставить на ребро, но при малейшем дуновении они падают. Неужели склонность терять связь с реальностью передается генетически, как цвет волос или предрасположенность к ожирению?
– Сейчас твоя подруга… здесь?
– Ну а ты как думаешь? – фыркает Вера.
Коварный вопрос.
– Да?
Вера, смеясь, усаживается на перекладину верхом и болтает ногами.
– Слезай, пока не упала, – требует Мэрайя.
– Я больше не упаду. Со мной ничего не случится. Моя хранительница мне так сказала.
– Все-то она знает! – ворчит Мэрайя и лезет на качели, пытаясь дотянуться до дочери.
Подобравшись поближе, она слышит, как Вера тихонько напевает на мотив старинной детской песенки: «Плод дерева… которое среди сада…»
– А ну-ка, в дом! Сейчас же!
Только уложив дочку в постель и подоткнув ей одеяло, Мэрайя понимает, что впервые после циркового происшествия Вера смогла надеть ночную рубашку.
Если не считать того, что Барби совсем лысая, Вере нравится играть в кабинете доктора Келлер. Здесь есть и варежки с липучками, которыми ловят специальные шарики, и кукольный домик, и мелки в форме уточек, свинок и звездочек. Ну а на Барби, конечно, смотреть жутковато. Глядя на маленькие бугорки с дырочками там, где должны быть волосы, Вера вспомнила, как однажды у нее из рук выпал писающий пупс. Тело распалось на две половинки, и внутри она увидела не сердце, а маленький насос и батарейки.
И все-таки Вере нравится на приеме у доктора Келлер. Она боялась, что ей будут делать уколы или засовывать в горло длиннющую ватную палочку, но доктор Келлер только смотрит, как она играет, и иногда задает вопросы. Потом вообще выходит в другую комнату, где сидит мама, а Вера еще долго играет одна.
Сейчас доктор Келлер сидит и пишет что-то в блокноте. Вера надевает на руку куклу в короне и нарочно роняет ее. Ворошит цветные мелки в контейнере. Встает, переходит в другой угол кабинета и смотрит на лысую Барби. Берет ее и несет в кукольный домик.
Он, конечно, не такой красивый, как те, которые делает мама, но это даже хорошо. К маминым домикам Вере подходить не разрешается, а если она все же потихоньку вытащит крохотный стульчик или потрогает плетеный коврик, то приходится не дышать, чтобы не сломать миниатюрную вещицу. Зато пластмассовый кукольный дом в кабинете доктора Келлер предназначен для детей, для игры. А не просто для красоты.
Кена и Барби, вторую, с волосами, кто-то запихнул в ванную. Голова Кена опущена в унитаз. Вера ставит его на ноги, «ведет» обеих кукол в спальню и крепко прижимает друг к другу. Потом берет лысую Барби и ставит у стенки, чтобы смотрела. Доктор Келлер на своем стуле быстро подкатывает поближе:
– Как много людей в этой комнате!
Вера поднимает глаза:
– Это папа, мама и еще одна мама.
– Две мамы?
– Ага. Вот с этой, – Вера указывает на Барби в объятиях Кена, – папа целуется.
– А эта?
Девочка ласково гладит лысую голову одинокой куклы:
– А эта все время плачет.
– Ты… что?!
Лицо Джессики разочарованно вытягивается, и Колин понимает, что допустил очередную ошибку.
– Я думала, ты обрадуешься, – говорит она и начинает плакать.
Колин совершенно растерян. Он понимает: Джессика ждет от него каких-то слов или действий, соответствующих моменту, но он сейчас может думать только об одном. О том, как много лет назад врачи Гринхейвена сообщили ему, что у Мэрайи положительный тест на беременность. Опомнившись, он наконец обнимает Джессику:
– Прости. Я рад.
Джессика поднимает лицо:
– Рад?
– Клянусь! – кивает Колин.
Джессика обвивается вокруг него, как лиана:
– Я знала, что ты так скажешь. Что воспримешь это как второй шанс.
Второй шанс для чего? – спрашивает себя Колин, а потом ему становится ясно: Джессика имеет в виду создание семьи. Он улыбается, хотя его горло как будто внезапно кто-то сдавливает. Глаза Джессики светятся. Она берет руку Колина и кладет на свой плоский живот.
– Интересно, на кого будет похож наш малыш? – мягко произносит она.
Пытаясь представить себе ребенка, которого они зачали, Колин закрывает глаза. Но видит только Веру.
Мэрайя со стоном разгибается после того, как завязала двойные бантики на Вериных кроссовках. Сегодня четверг. Нужно сделать уборку, потом сдать книги в библиотеку и купить молодую кукурузу на рынке. А теперь к обычному списку дел добавился еще визит к доктору Келлер.
– Ну вот. Идем.
– Мамочка, – говорит Вера, – помоги обуться и ей тоже.
Мэрайя, вздохнув, опять опускается на корточки и делает вид, будто завязывает бантики на туфлях Вериной воображаемой подруги.
– Но мамочка… у нее же туфли с пряжками!
Еще через секунду Мэрайя встает:
– Ну? Теперь можем идти?
Она тянется за сумочкой, открывает дверь, выпускает дочку, потом ждет, чтобы вышла хранительница. На пути к машине Вера, улыбаясь, вкладывает ручонку в мамину руку:
– Она говорит тебе спасибо.
Если бы Мэрайя выбирала психиатра для себя самой, то никогда не выбрала бы доктора Келлер. Во-первых, безукоризненная организованность этой женщины заставляет ее без конца проверять, не забыла ли она что-нибудь в машине: ключи, записную книжку, уверенность в себе. Во-вторых, доктор Келлер молода и красива: роскошные рыжие волосы, длинные ноги, никогда не забывающие принять эффектное положение. Мэрайя давно решила, что для душевных излияний ей нужен не такой собеседник. Доктор Йохансен в самый раз. Маленький и усталый, он выглядит достаточно человечным, чтобы не стыдно было признаваться ему в своих слабостях. Кстати, именно доктор Йохансен сказал, что неплохо бы показать Веру кому-нибудь, кто поможет ей понять, в чем смысл развода. Но сам он с детьми не работает. Поэтому посоветовал обратиться к доктору Келлер и даже позвонил коллеге, чтобы назначить время первого сеанса.
Мэрайя даже себе не хочет признаваться в том, что сама является тем корнем, из которого растут Верины галлюцинации. Когда она лежала в Гринхейвене, врачи не отрицали, что прозак мог повлиять на ребенка. Причем неизвестно как.
Заставив себя встретить взгляд доктора Келлер, Мэрайя произносит:
– Ее воображаемая подруга меня беспокоит.
– Не волнуйтесь. Это нормально. Даже хорошо.
Мэрайя приподнимает брови:
– Нормально и даже хорошо разговаривать с кем-то, кого нет?
– Да, это абсолютно здоровая ситуация. Вера создала для себя того, кто двадцать четыре часа в сутки эмоционально поддерживает ее. – Доктор Келлер достает из Вериной папки рисунок. – А чтобы ощущать не только эмоциональную поддержку, она называет свою подругу хранительницей.
Мэрайя, улыбаясь, рассматривает нарисованную детской рукой белокурую девочку. Вера изобразила саму себя, это сразу видно по сиреневому платью с желтыми цветами, которое она, если бы ей разрешали, носила бы день и ночь. Ее косички на картинке похожи на солнечных змеек. За руку она держит какого-то человека.
– Это и есть ее подруга, – поясняет доктор Келлер.
Мэрайя в недоумении смотрит на странную фигуру:
– Похоже на Каспера – привидение из мультика.
– Это естественно. Создавая в своем воображении некий образ, Вера опирается на то, что где-то видела.
– Каспер с волосами, – уточняет Мэрайя, дотрагиваясь пальцем до белой фигуры, словно бы повисшей в воздухе, и до шлема коричневых волос, обрамляющих лицо. – Так себе хранительница.
– Главное, Вере это помогает.
Мэрайя набирает в легкие побольше воздуха и прыгает со скалы.
– А откуда вы знаете? – тихо спрашивает она. – Откуда вы знаете, что Вера просто придумала эту подругу, а не слышит на самом деле какие-то голоса у себя в голове?
Доктор Келлер отвечает не сразу. Мэрайя задумывается о том, как много доктор Йохансен рассказал коллеге о ней самой. В частности, знает ли та о ее лечении в психиатрической больнице.
– Я не склонна думать, что у Веры галлюцинации, – говорит доктор Келлер. – Если бы у девочки возникали психотические эпизоды, на это указывали бы специфические изменения в поведении.
– Какие, например? – интересуется Мэрайя, хотя и сама прекрасно знает какие.
– Тревожные. Ребенок, у которого галлюцинации, может плохо спать. Плохо есть. Подолгу смотреть в одну точку. Проявлять агрессию. Выходить из дому в три часа ночи и говорить, что друг ждет его на крыше.
Вспомнив о том, как Вера глубокой ночью взобралась на верхнюю перекладину качелей, Мэрайя предпочитает об этом умолчать.
– Нет. Ничего такого я не замечала.
– Тогда не беспокойтесь, – пожимает плечами доктор Келлер.
– А если она хочет, чтобы подруга спала в ее постели и сидела с ней за столом?
– Подыгрывайте. Тогда Вера успокоится и со временем сама все это забудет.
Значит, нужно усыпить ее бдительность, и тогда хранительница исчезнет, думает Мэрайя.
– Миссис Уайт, я еще раз поговорю с вашей дочкой об этой воображаемой подруге. Но поверьте мне: я наблюдала сотню таких случаев. И девяносто девять ребят оказались абсолютно нормальными.
Мэрайя кивает, думая о том, что же стало с сотым ребенком.
– Подождите, пожалуйста, минутку, – с улыбкой говорит Колин заместителю директора сети домов престарелых и, невозмутимо выйдя из офиса, начинает рыться в багажнике своей машины.
Довольно трудно рекламировать эти чертовы таблички «Выход», если они начинают искрить, как только включаешь их в сеть. К счастью, у Колина есть запасной экземпляр, а тот брак можно списать на тайваньский завод, изготовивший провода.
Образец лежит в коробке. Состроив гримасу, Колин запускает туда руку, но вместо шнура достает совсем другой предмет – маленькую заколку.
Каким образом эта вещица сюда попала, уму непостижимо. Он вспоминает, как видел ее в последний раз на Вере: заколка поблескивала серебром в водопаде светлых детских волос. Свои заколки и резиночки дочка хранит в старой шкатулке для сигар, которая досталась Колину от дедушки.
Забыв и про заместителя директора дома престарелых, и про табличку «Выход», торчащую из коробки, Колин проводит по заколке подушечкой большого пальца. Он уже был с Джессикой у врача. Слушал сердцебиение малыша. Но ему по-прежнему трудно делать вид, будто он страшно радуется еще не родившемуся ребенку, когда с уже рожденной дочерью все стало так сложно.
Колин пробовал позвонить Вере и один раз даже издалека видел ее на школьной игровой площадке, но не решился подойти и заговорить. Он не знает, что сказать. Каждый раз, когда он вроде бы чувствует себя дозревшим до извинений, ему вспоминается, как Вера смотрела на него в больнице после циркового происшествия: молча и с осуждением. Словно бы даже при своем маленьком жизненном опыте уже сделала вывод, что отец не оправдал возложенных на него надежд.
Колин понимает: в жизни быть хорошим папой сложнее, чем в рекламных роликах. Мало пинать мячик на зеленой лужайке и уметь заплетать косички. Хороший отец знает слова любимой песни своей дочки. Он просыпается среди ночи за мгновение до того, как слышит, что она упала с кровати. Когда она кружится в балетной пачке, он смотрит и представляет себе, как однажды она будет танцевать в свадебном платье.
Еще ему удается делать вид, будто в их паре он главный, хотя на самом деле она совершенно обезоружила его, впервые улыбнувшись ему из колыбели его согнутой руки.
Теперь Колин так много думает о Вере, что ему непонятно, как он в свое время умудрился отвлечься от нее настолько, что совершил непоправимую ошибку – переспал с Джессикой прямо у себя дома. Колин вздыхает. Он любит Джессику, и она права: пора кардинально меняться. Поэтому он мысленно дает себе обещание отныне стать лучшим отцом и сделать так, чтобы Вера только выиграла оттого, что он решил перевернуть страницу. Он наведет порядок в своей жизни и сразу же вернется к дочери. Он все ей возместит.
– Мистер Уайт! – нетерпеливо произносит заместитель директора дома престарелых, стоя на пороге. – Мы можем продолжить?
Опомнившись, Колин прячет заколку в карман, достает из коробки табличку и начинает как по писаному нахваливать ее способность экономить энергию и деньги. При этом он спрашивает себя: неужели человек, который зарабатывает себе на жизнь тем, что помогает людям уйти от одинокой старости, не найдет выход без таблички?
6 сентября 1999 года
Милли Эпштейн берет диетическую колу и садится рядом с дочерью на диван в гостиной:
– Считай, тебе повезло. Вере могло присниться, будто ее охраняет английский солдат в большой мохнатой шапке, и тогда она бы жаловалась, что он не помещается на заднем сиденье твоей машины.
Мэрайя прижимает свою банку содовой ко лбу:
– На следующей неделе начинаются занятия в школе. Вдруг дети будут дразнить Веру?
– Нашла о чем беспокоиться! Не смеши меня. Девочке семь лет. Через неделю она и не вспомнит про эту свою хранительницу.
Мэрайя подносит острый край банки к губам:
– Это все моя наследственность.
– С тобой все было в порядке! – вскипает Милли. – Просто твой Колин внушил тебе, что ты мешуге[7 - Сумасшедшая (идиш).], хотя на самом деле ты просто немного расклеилась.
– Ма, я лечилась от клинической депрессии.
– Но это ведь не то же самое, что думать, будто инопланетяне передают тебе сообщения по радио?
Мэрайя поворачивается к матери:
