скачать книгу бесплатно
– В законе о завещании своих органов науке все расписано. К кому из членов семьи будут обращаться и в каком порядке, чтобы получить разрешение на донорство органов, если пациент с медицинской точки зрения недееспособен и не может сам выразить волю.
– Но в его водительском удостоверении стоит значок донора.
– Что ж, это немного упрощает дело. Этот символ означает, что он зарегистрировался как донор и подписал законное согласие. – Она колеблется. – Но, Эдвард, прежде чем говорить о донорстве органов, надо будет добиться принятия еще одного решения. А в этом штате нет установленного порядка, которому нужно следовать, когда дело доходит до отключения жизнеобеспечения. Если дело касается пациентов с такими травмами, как у твоего отца, еще до того, как зайдет речь о донорстве органов, ближайшие родственники должны принять решение о прекращении лечения.
– Мы с отцом не разговариваем уже шесть лет, – признаюсь я. – Я понятия не имею, что он ест на завтрак, и уж тем более какого решения он бы от меня ждал в подобной ситуации.
– Тогда, – произносит Трина, – я считаю, что тебе нужно поговорить с сестрой.
– Она не хочет со мной разговаривать.
– Ты уверен? Или ты не хочешь с ней разговаривать?
Через несколько минут она уходит, я запрокидываю голову и вздыхаю. Трина абсолютно права. Я скрываюсь в палате с отцом именно потому, что он без сознания и не может высказать, насколько зол за мой побег шесть лет назад. С другой стороны, сестра может и обязательно выскажет. Во-первых, за то, что ушел, не сказав ни слова. А во-вторых, за то, что вернулся и занял место, по праву принадлежащее ей, ведь кто сейчас знает отца лучше ее? Да и отец, скорее всего, хотел бы видеть у своей постели Кару, будь у него выбор.
Я понимаю, что все еще держу в руке отцовский бумажник. Достаю оттуда водительское удостоверение, провожу пальцем по маленькому сердечку – значку донора органов. Но когда я поднимаюсь, чтобы засунуть его обратно, замечаю в ламинированном кармашке кое-что еще.
Это фотография, вырезанная так, чтобы поместиться в маленьком отделении бумажника. Она сделана в 1992 году на Хэллоуин. На мне бейсболка, покрытая мехом, с торчащими вверх острыми ушами. Лицо раскрашено, чтобы походить на морду. Мне было четыре года, и я хотел костюм волка.
Интересно, знал я тогда, что отец любит этих животных больше, чем меня?
И почему он держит эту фотографию в бумажнике, несмотря на все, что произошло между нами?
Хотя я был на семь лет старше Кары, я ей завидовал.
Ее каштановые локоны и пухлые щечки привлекали внимание, и люди часто останавливали везущую коляску мать, чтобы выразить восторг по поводу красивого ребенка. И только потом замечали стоявшего рядом угрюмого второклассника, худого и застенчивого.
Но я завидовал не внешности Кары, а ее уму. Она никогда не принадлежала к тем детям, которые просто играют в куклы. Вместо этого она расставляла игрушки по всему дому и разыгрывала до мелочей продуманную историю о сироте, зайцем плывущей через океан на пиратском корабле в поисках женщины, которая продала ее при рождении, чтобы спасти мужа от пожизненного заключения. Учителя в начальной школе всегда писали в табелях о ее склонности к фантазированию. Однажды маму вызвали к директору, потому что Каре удалось убедить одноклассников, будто ее дедушка-астрофизик совершенно точно сказал, что к шести часам вечера Солнце врежется в Землю и мы все умрем.
Несмотря на то что между нами была значительная разница в возрасте, я иногда соглашался поиграть с ней. Одна из ее любимых игр заключалась в том, чтобы спрятаться в шкафу в спальне и дать команду на взлет. В темноте она болтала о планетах, мимо которых мы пролетали, а когда снова открывала дверцы, с восторгом описывала шестиглазых пришельцев и дрожащие, как зеленое желе, горы.
И хотя я был достаточно взрослым, чтобы не попадаться на уловки сестры, больше всего на свете мне хотелось увидеть этих инопланетян и горы. Наверное, еще в детстве, когда я понял, что отличаюсь от других детей, во мне жила огромная надежда на возможные перемены – мол, я смогу стать таким же, как все. Но каждый раз, когда я открывал дверцу шкафа и оглядывался вокруг, видел все тот же старый комод, бюро и маму, убирающую выглаженное белье Кары.
Неудивительно, что, когда отец отправлялся в свою глушь, Кара всегда отвечала по-разному на вопросы о его местонахождении. Папа в Каире, помогает египтологам на раскопках. Папа проходит подготовку к космической миссии. Папа снимает фильм с Брэдом Питтом в главной роли.
Понятия не имею, действительно ли сестра верила в то, что говорила, но могу сказать только одно: хотелось бы мне так же легко придумывать оправдания для отца.
Этаж больницы, где лежит Кара и другие пациенты с ортопедическими проблемами, сильно отличается от отделения интенсивной терапии. Во-первых, здесь намного больше движения вокруг, и на смену мертвой тишине реанимации приходят разнообразные междометия, издаваемые медсестрами, пока те ухаживают за пациентами, скрип тележки с книгами, которые раздает волонтер, и шелест голосов из дюжины телевизоров, просачивающийся через двери палат.
Когда я вхожу в комнату Кары, она смотрит «Колесо Фортуны».
– Только праведники умирают молодыми, – произносит сестра в ответ на задание на экране.
Мать замечает меня первой.
– Эдвард? – встревоженно спрашивает она. – Что случилось?
Естественно, первая мысль, которая приходит ей в голову, – об отце. От выражения лица Кары у меня сводит живот.
– С отцом все в порядке. То есть, конечно, он не в порядке, но все так же. Ничего не изменилось.
Я чувствую, что уже начинаю все портить.
– Мам, можно мне поговорить с Карой наедине?
Мама переводит взгляд на Кару, но потом кивает:
– Пойду позвоню близнецам.
Я опускаюсь на освобожденный матерью стул и подтаскиваю его поближе к кровати.
– Ну… – неловко начинаю я, указывая на перевязанное плечо Кары. – Сильно болит?
Сестра не сводит с меня неподвижного взгляда.
– Бывало и хуже, – ровным голосом отвечает она.
– Я… мм… мне очень жаль, что наша встреча случилась при таких обстоятельствах.
Кара поджимает губы и дергает плечом:
– Ага… Зачем ты вообще приехал? Почему бы тебе просто не вернуться к своим делам и не оставить нас в покое?
– Если хочешь, я так и сделаю. Но мне бы очень хотелось рассказать тебе, чем я занимался. И еще мне бы очень хотелось узнать, чем ты занимаешься.
– Я живу с отцом. Не понимаю, почему ты притворяешься, будто знаешь его лучше меня.
Я потираю лицо рукой:
– Мне и так тяжело, ты можешь попытаться ненадолго забыть о ненависти ко мне?
– Ой, точно! Ты прав. О чем я только думаю? Я же должна поприветствовать тебя с распростертыми объятиями и забыть о том, что благодаря тебе наша семья развалилась. Потому что ты эгоист и, вместо того чтобы попытаться спокойно все обсудить, взял и сбежал. А теперь въезжаешь в больницу на белом коне и притворяешься, что переживаешь за отца.
Мне никак не убедить ее, что даже половины земного шара недостаточно, чтобы изгнать человека из мыслей. Я пытался и знаю, о чем говорю.
– Я знаю, почему ты сбежал, – говорит Кара, вздернув подбородок. – Признался отцу, что ты гей, и он вышел из себя. Мама мне все рассказала.
Когда я уходил, Кара была слишком маленькой, чтобы понять причину, но она выросла и начала задавать вопросы. Естественно, мать объясняла ей ситуацию так, как сама ее понимала.
– И знаешь что? Мне все равно, почему ты сбежал, – продолжает Кара. – Я лишь хочу понять, зачем ты вернулся, если никто не хочет тебя здесь видеть.
– Мама хотела, чтобы я приехал. – Я делаю глубокий вдох. – И я сам хочу быть здесь.
– Неужели ты нашел в Таиланде своего Иисуса? Или Будду? И сейчас хочешь искупить прошлые грехи, чтобы с чистой кармой перейти на следующий этап жизни? Но знаешь, что я скажу тебе, Эдвард? Я тебя не прощаю. Так что вот.
Почему-то я ожидаю, что сейчас она покажет мне язык. Ей больно, убеждаю я себя. Она злится.
– Послушай, если тебе нравится меня ненавидеть, ну что поделаешь. Если хочешь, чтобы следующие шесть лет я каждый день просил у тебя прощения, я согласен. Но речь сейчас идет не о нас. У нас будет достаточно времени, чтобы разобраться в происходящем между нами. Но у папы нет этого времени. Мы должны в первую очередь думать о нем. – (Кара наклоняет голову, и я воспринимаю жест как согласие.) – Врачи говорят… что его травмы слишком серьезные и не стоит надеяться на выздоровление…
– Врачи его не знают, – отвечает Кара.
– Но они врачи, Кара.
– Ты его тоже не знаешь…
– Что, если он никогда не проснется? – перебиваю я. – Что мы тогда будем делать?
По разлившейся по лицу сестры бледности я понимаю, что ей и в голову не приходило такое развитие событий. А если и приходило, она не позволила даже намеку на сомнения проникнуть в свои мысли из опасения, что с неумолимостью рака оно пустит корни, словно растущий летом вдоль дороги кипрей.
– О чем ты говоришь? – шепчет она.
– Кара, он не может всю оставшуюся жизнь лежать подключенным к аппаратам.
У сестры распахивается рот.
– Боже мой! Неужели ты ненавидишь его так сильно, что готов убить?
– Я не чувствую к нему ненависти. Ты можешь мне не верить, но я достаточно люблю отца, чтобы думать о том, чего хотел бы он, а не мы.
– Значит, ты выбрал дерьмовый способ показать свою любовь.
Ругательство из уст младшей сестры – все равно что скрип гвоздей по доске.
– Только не говори, что отцу понравится, что за него дышат машины. Что он захочет жить с сиделкой, которая будет купать его и менять подгузники. Что он не будет скучать по работе с волками.
– Он боец. Он никогда не сдается. – Кара качает головой. – Поверить не могу, что мы вообще это обсуждаем. И еще я не могу поверить, что ты считаешь, будто имеешь право говорить мне, чего хочет или не хочет отец.
– Просто я реалист, вот и все. Ты должна быть готова сделать трудный выбор.
– Выбор?! – Кара задыхается на этом слове. – Я знаю все о трудном выборе. Как держать себя в руках и не сорваться, когда родители разводятся. Даже несмотря на то, что единственный человек, который мог бы разделить мои чувства, меня бросил. Как выбрать, с кем жить, с матерью или отцом, если независимо от моего решения второй близкий человек будет страдать. Я сделала свой трудный выбор и выбрала отца. Так как ты смеешь говорить, что сейчас я должна предать его?
– Я знаю, ты его любишь. Я понимаю, ты не хочешь его потерять…
– Перед уходом ты сказал маме, что мечтаешь убить отца, – резко бросает Кара. – Видимо, ты рад, что тебе наконец представилась такая возможность.
Я не могу винить мать за то, что рассказала о моем заявлении сестре. Ведь это правда.
– Это было очень давно. Все меняется.
– Вот именно. И через две недели или через два месяца, а может, намного позже, отец сам выйдет из этой больницы.
Навещающие отца неврологи говорят совсем другое. Своими глазами я тоже вижу совершенно другое. Однако я понимаю, что Кара права. Как я могу принимать семейное решение совместно с сестрой, если давно не являюсь частью этой семьи?
– В любом случае прости, что я ушел. Но теперь я здесь. Знаю, что тебе больно, но на этот раз тебе не придется переживать это в одиночку.
– Если ты хочешь хоть как-то загладить свою вину, – говорит Кара, – скажи врачам, что я должна принимать решения о том, что будет происходить с отцом.
– Ты еще несовершеннолетняя. Они не станут тебя слушать.
Она пристально смотрит на меня:
– Но ты же можешь меня слушать.
По правде говоря, я тоже хочу, чтобы отец пришел в себя и поправился, но вовсе не потому, что он этого заслуживает.
Просто я хочу уехать отсюда как можно скорее.
Кара права. Шесть лет назад я перестал быть частью этой семьи. Нельзя просто вернуться и притворяться, что гладко вписался на свое место.
Я так и говорю мерящей коридор шагами матери, когда выхожу из палаты Кары.
– Я возвращаюсь домой.
– Ты уже дома.
– Ма, кого мы собираемся обманывать? Кара не хочет видеть меня здесь. Я понятия не имею, чего хотел бы от нас сейчас отец. От меня нет никакого толку, я только мешаю.
– Ты устал. Не просто устал, а переутомился, – успокаивает мать. – Ты сутки провел в больнице. Тебе надо поспать в нормальной кровати.
Она лезет в сумочку, достает цепочку со множеством ключей и снимает с нее один.
– Я не знаю, где ты сейчас живешь, – отвечаю я.
Мое признание только подчеркивает, что я больше не принадлежу к их миру.
– Но ты знаешь, где жил раньше, – возражает мать. – Это запасной ключ, и я держу его на случай, если Кара потеряет свой. В доме никого нет, естественно. В любом случае тебе было бы неплохо наведаться туда, убедиться, что все в порядке.
Как будто можно ожидать взлома в Бересфорде, штат Нью-Гэмпшир.
Мать вкладывает ключ в мою ладонь.
– Утро вечера мудренее, – добавляет она.
Я понимаю, что должен отказаться и разрубить этот узел раз и навсегда. Сесть в машину, доехать до аэропорта и купить билеты на первый же рейс в Бангкок. Но в голове словно гудит рой мух, а вкус сожалений во рту похож на горький миндаль.
– Только на одну ночь, – заявляю я.
– Эдвард… – Мать продолжает говорить, пока я удаляюсь от нее по коридору. – Тебя не было шесть лет. Но до отъезда ты прожил с ним восемнадцать. Ты знаешь о нем больше, чем тебе кажется.
– Этого я и боюсь, – отвечаю я.
– Что не сможешь принять правильное решение?
Я качаю головой:
– Как раз что смогу. Но по неправильным причинам.
Я ощущаю себя Алисой в Стране чудес.
