скачать книгу бесплатно
– Бог мой! – выдохнул Тексас, после чего все, кроме меня, продолжали молча жевать.
Леска Шэя с грузом ударилась о мои ступни.
– Попробуй, – настаивал он.
Я потянулся к кульку на конце лески. Поскольку то же самое уже проделали шестеро человек, я ожидал увидеть какие-то жалкие остатки, но, к моему удивлению, пластинка «Базуки» оказалась нетронутой. Я разломил жвачку пополам и положил кусочек в рот. Остальное завернул и потянул за леску Шэя, потом смотрел, как она понеслась обратно в его камеру.
Поначалу я с трудом это выносил – сладкий вкус раздражал болячки у меня во рту, как и острые края пластинки, пока она не размягчилась. Ну хоть плачь – так мне хотелось того, что принесет одно мучение, – я это знал. Я поднял руку, собираясь выплюнуть жвачку, когда случилось что-то невероятное: полость рта и горло перестали болеть, словно в жвачке было обезболивающее, словно я больше не был болен СПИДом, а стал обыкновенным человеком, купившим это лакомство на бензоколонке после заправки бака машины, готовый ехать далеко-далеко. Мои челюсти ритмично двигались. Я сел на пол камеры и, продолжая жевать, заплакал – не потому, что было больно, а потому что – не было.
Мы молчали так долго, что надзиратель Уитакер пришел посмотреть, чем мы заняты. И обнаружил он то, чего никак не ожидал увидеть. Семерых мужчин, впавших в детство, которого у них не было. Семерых мужчин, выдувающих яркие, как луна, пузыри из жвачки.
Впервые почти за полгода я всю ночь проспал крепким сном. Проснулся отдохнувшим и спокойным, безо всяких спазмов в животе, которые обычно мучили меня с утра часа по два. Я подошел к раковине, выжал пасту на колючую зубную щетку, какие нам выдавали, и бросил взгляд на волнистый металлический лист, служивший зеркалом.
Что-то изменилось.
Болячки от саркомы Капоши, уже год покрывающие мои щеки и вызывающие воспаление век, исчезли. Кожа была чистой, как вода в ручье.
Чтобы лучше рассмотреть лицо, я подался вперед. Открыв рот, потянул себя за нижнюю губу, тщетно выискивая волдыри и язвы, мешающие принимать пищу.
– Люций, – услышал я голос из вентиляционной решетки у себя над головой, – доброе утро.
Я поднял взгляд:
– Да, Шэй. Господи, оно и впрямь доброе!
В конечном счете мне не пришлось просить о медицинской консультации. Офицер Уитакер, потрясенный улучшением моего внешнего вида, сам вызвал Алму. Меня отвели в помещение, где встречается адвокат с клиентом, и Алма взяла у меня кровь на анализ. Час спустя она вернулась в мою камеру сообщить то, что я уже знал.
– У тебя лимфоциты в норме, – сказала Алма, – и вирусная нагрузка не определяется.
– Это хорошо?
– Это нормально. Такой анализ бывает у человека, не больного СПИДом. – Она покачала головой. – Похоже, твоя лекарственная терапия здорово подействовала…
– Алма… – позвал я, взглянул на Уитакера, стоявшего у нее за спиной, и быстро сдвинул простыню с матраса, открывая свой тайник с таблетками. – Несколько месяцев я не принимал лекарства.
Я высыпал медсестре в ладонь горсть таблеток. У женщины порозовели щеки.
– Но это невозможно.
– Это маловероятно, – поправил я. – Возможно все.
Она засунула таблетки в карман:
– Не сомневаюсь, этому есть медицинское объяснение…
– Это Шэй.
– Заключенный Борн?
– Это сделал он, – сказал я, хорошо понимая, насколько дико это звучит, но отчаянно пытаясь ей это внушить. – Я видел, как он оживил мертвую птичку. Как взял одну пластинку жвачки и сделал так, что хватило нам всем. В первый же вечер его пребывания здесь он превратил водопроводную воду в вино…
– Ладно-ладно. Офицер Уитакер, полагаю, нужна консультация психолога для…
– Я не свихнулся, Алма, я… ну, вылечился. – Я взял ее за руку. – Разве ты никогда не видела своими глазами то, что считала невозможным?
Она бросила взгляд на Кэллоуэя Риса, который уже целую неделю подчинялся ее лечебным процедурам.
– Он и это сделал тоже, – прошептал я. – Я-то знаю.
Алма вышла от меня и остановилась перед камерой Шэя, который в наушниках смотрел телевизор.
– Борн! – рявкнул Уитакер. – Наручники.
Он заковал запястья Шэя и открыл дверь его камеры. Алма встала перед Борном, скрестив на груди руки.
– Что тебе известно о состоянии здоровья заключенного Дефрена? – (Шэй не отвечал.) – Заключенный Борн?
– Он не может подолгу спать, – тихо произнес Шэй. – Ему больно жевать.
– У него СПИД. Но этим утром неожиданно все изменилось, – сказала Алма. – И почему-то заключенный Дефрен считает, что ты имеешь к этому какое-то отношение.
– Я ничего не делал.
Алма повернулась к надзирателю:
– Вы видели что-то из этого?
– В водопроводе первого яруса были обнаружены следы алкоголя, – признался Уитакер. – Мы искали протечку, но не нашли ничего убедительного. Да, и я видел, как все они жевали жвачку. Мы дотошно обыскали камеру Борна, но так и не нашли контрабанды.
– Я ничего такого не делал, – повторил Борн. – Это все они. – Вдруг он с оживленным видом сделал шаг к Алме. – Вы пришли за моим сердцем?
– Что?
– Мое сердце. Я хочу пожертвовать его после смерти.
Я слышал, как Шэй роется в своей коробке с пожитками.
– Вот, – сказал он, протягивая Алме газетную вырезку. – Вот девочка, которой оно нужно. Люций записал мне ее имя.
– Я ничего не знаю об этой…
– Но вы разузнаете, ладно? Поговорите с нужными людьми?
Алма замялась, а потом ее голос смягчился. Таким бархатным голосом она обычно обращалась ко мне, когда боль становилась нестерпимой.
– Поговорю, – сказала она.
Странная штука – смотреть телевизор и знать, что в действительности все происходит прямо за дверью. Парковку тюрьмы заполнила толпа. На лестнице у входа расположились люди в инвалидных креслах, пожилые женщины с ходунками, матери с прижатыми к груди младенцами. Были там и пары геев – в основном один из мужчин поддерживал слабого больного партнера; были и какие-то чокнутые с плакатами, демонстрирующими библейские изречения о конце света. Вдоль улицы, ведущей мимо кладбища в центр города, стояли микроавтобусы прессы – местные филиалы и даже команда канала «Фокс» из Бостона.
Как раз в этот момент репортер с канала Эй-би-си интервьюировал молодую мать, чей сын родился с серьезными неврологическими нарушениями. Она стояла рядом с мальчиком в инвалидном кресле, положив руку ему на лоб.
– Чего мне хотелось бы? – повторила она заданный ей вопрос. – Мне хотелось бы, чтобы он меня узнал. – Она чуть улыбнулась. – Не так уж много, да?
Репортер повернулся лицом к камере:
– Боб, до сих пор администрация не подтверждает и не отрицает того факта, что в тюрьме штата в Конкорде происходили какие-то чудеса. Однако неназванный источник сообщил нам, что эти явления вызваны желанием единственного в штате Нью-Гэмпшир смертника Шэя Борна пожертвовать свои органы после экзекуции.
Я опустил наушники на шею.
– Шэй, – позвал я, – ты смотришь репортаж?
– У нас появилась собственная знаменитость, – заметил Крэш.
Эта шумиха раздражала Шэя.
– Я такой, каким был всегда, – повысив голос, сказал он. – И таким останусь.
Как раз в это время появились два офицера, сопровождающие человека, которого нам редко доводилось видеть, – начальника тюрьмы Койна. Дородный мужчина со стрижкой «площадка», на которой можно было сервировать ужин, стоял напротив камеры, пока Шэй раздевался по приказу офицера Уитакера. После того как перетряхнули его тряпки, ему разрешили одеться, а потом приковали наручниками к стене напротив наших камер.
Надзиратели принялись обыскивать жилище Шэя, опрокидывая миску с недоеденной едой, выдергивая наушники из телевизора, переворачивая коробку с его имуществом. Они распороли матрас, скатали простыни, прощупали края раковины, унитаза, койки.
– Ты хоть представляешь, Борн, что сейчас творится снаружи? – спросил начальник, но Шэй стоял, наклонив голову к плечу, как делал дрозд Кэллоуэя, когда спал. – Объясни, что же ты пытаешься доказать?
Шэй безмолвствовал, и начальник устремился вдоль яруса.
– Ну а вы? – обратился он ко всем остальным. – Хочу лишь напомнить вам, что не стану наказывать тех, кто будет со мной сотрудничать. Остальным не могу ничего обещать.
Все молчали.
Начальник Койн повернулся к Шэю:
– Откуда у тебя жвачка?
– Там была только одна пластинка, – настучал Джои Кунц, – но хватило нам всем.
– Гм… ты что-то вроде мага, сынок? – спросил начальник, приблизив лицо к Шэю. – Или ты их загипнотизировал, заставив поверить, что они получили что-то, чего на самом деле не было? Я знаю, Борн, об управлении сознанием.
– Ничего такого я не делал, – промямлил Шэй.
Надзиратель Уитакер подошел ближе и доложил:
– Начальник Койн, в его камере ничего нет. Даже в матрасе нет. Его одеяло нетронуто – даже если он удил с помощью тесемок, то потом, закончив, сумел сплести их вместе.
Я уставился на Шэя. Конечно, он удил с помощью одеяла – я своими глазами видел сделанную им леску из нитей. Я сам отвязывал жвачку с плетеного голубого шнура.
– Борн, я слежу за тобой, – прошипел начальник, – я знаю, что ты замышляешь. Ты ведь понимаешь – черт побери! – что твое сердце станет ни на что не годным, когда в камере смерти его накачают хлоридом калия. Ты делаешь это, потому что у тебя не осталось права на апелляцию, но даже если тебя пригласила бы на передачу долбаная Барбара Уолтерс, то сочувствующие голоса не изменили бы дату казни.
Начальник удалился с нашего яруса. Надзиратель Уитакер отстегнул наручники Шэя от штанги, к которой тот был прикован, и отвел в камеру.
– Послушай, Борн… Я католик…
– Везет вам, – откликнулся Шэй.
– Я думал, католики против смертной казни, – вмешался Крэш.
– Ага, не делайте ему поблажек, – добавил Тексас.
Уитакер посмотрел в ту сторону, где за перегородкой из звуконепроницаемого стекла стоял начальник, разговаривая с другим офицером.
– Дело в том… если хочешь… я могу попросить прийти к тебе священника из церкви Святой Екатерины. – Он помолчал. – Может быть, он поможет что-то решить с сердцем.
Шэй внимательно посмотрел на него и спросил:
– Почему вы хотите сделать это для меня?
Офицер запустил руку себе под рубашку, извлекая цепочку с распятием. Он поднес крест к губам, а затем вновь убрал под одежду.
– «Верующий в Меня, – пробормотал Уитакер, – не в Меня верует, но в Пославшего Меня»[4 - Ин. 12: 44.].
Я не знал Нового Завета, но узнал библейское изречение, услышав его. И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что Уитакер считал нелепые выходки Шэя – или как еще их можно назвать? – ниспосланными с небес. Я осознал тогда, что пусть даже Шэй заключенный, но он имеет над Уитакером определенную власть. Он имел власть над всеми нами. Шэй Борн сделал то, что все эти годы моего пребывания на ярусе было не под силу сделать никакой банде, – он сплотил нас.
За соседней дверью Шэй не спеша приводил свою камеру в порядок. Программа новостей заканчивалась очередным видом тюрьмы с высоты птичьего полета. С борта вертолета можно было увидеть, как много народа собралось и сколько еще направлялось к тюрьме.
Я уселся на койку и подумал: но это невозможно….
А потом вспомнил свои слова, сказанные Алме. Это маловероятно. Возможно все.
Я вытащил из тайника в матрасе свои художественные принадлежности, пролистывая зарисовки в поисках наброска с Шэем на каталке, когда его увозили после приступа. Я нарисовал его лежащим на каталке с распростертыми привязанными руками и ногами, с устремленными к потолку глазами. Когда я повернул рисунок на девяносто градусов, уже не казалось, что Шэй лежит. Теперь казалось, что он распят.
В тюрьме люди всегда находят Иисуса. Что, если Он уже здесь?
Я не хочу достичь бессмертия через свои труды; я хочу достичь его путем неумирания.
Вуди Аллен, из книги Эрика Лакса «Быть смешным: Вуди Аллен и комедия»
Мэгги
Я испытывала благодарность в отношении многих вещей, включая и то, что я уже окончила старшую школу. Скажем, учиться там было не так-то просто для девушки, не влезавшей в одежду фирмы «Гэп» и пытавшейся стать невидимкой, чтобы люди не заметили ее габаритов. Теперь я проходила школу жизни, и минуло уже десять лет, но я по-прежнему испытывала внезапные панические атаки. Не имеет значения, что я носила деловой костюм бренда «Джонс Нью-Йорк», не имеет значения, что я была достаточно взрослой и меня иногда принимали за преподавателя. Я все еще ожидала, что в любой момент из-за угла появится какой-нибудь придурок и отпустит пошлую шутку по поводу моей фигуры.
Тофер Ренфрю, парень, сидевший рядом со мной в вестибюле старшей школы, был одет в черные джинсы и поношенную футболку с анархическим символом. На шее у него висела гитара на кожаном ремне. Весь его вид источал дух антиистеблишмента. Наушники от айпода свисали на футболку спереди наподобие докторского стетоскопа, и, читая решение, врученное ему в суде час назад, он шевелил губами.
– Ну и что означает вся эта фигня? – спросил он.
– Что ты выиграл, – объяснила я. – Если не хочешь произносить Клятву верности флагу, то не произноси.
– А как насчет Каршанка?
Его классный руководитель, ветеран корейской войны, оставлял Тофера после уроков каждый раз, как тот отказывался произносить клятву. Завязалась переписка между школой и моим офисом, вернее, мной, а потом в суде мы защищали гражданские свободы подростка.
