скачать книгу бесплатно
Мне приходится пару раз откашляться, пока Фред наконец меня замечает. Он тяжелее меня килограммов на пятнадцать и выше сантиметров на десять; кладет тяжелую руку мне на грудь, чтобы отодвинуть в сторону. Я удерживаюсь на ногах, и он озадачен. Фред усиливает давление, но все равно ничего не происходит. Он издает звук, какие издают дети, когда не могут выбраться из манежа.
– Убирайся! – кричит он. – Тупой ублюдок! Я сейчас занят, это дело всей моей жизни. Прочь с дороги!
Его горячность наводит на мысль, что я ошибаюсь в причинах происходящего. Может, он сам хочет воспользоваться братьями. Дополнительный изврат, групповуха с геями-мутантами.
Даже удивительно, что ситуация так быстро достигла критической точки. Все надо разрулить быстро, четко и эффективно. Если я просто вытолкаю Фреда взашей, Сара уйдет вместе с ним и Джонас останется безутешен. Это все равно рано или поздно произойдет, но лучше я буду тянуть так долго, как смогу.
Наверху Джонас уже начал проникновенно напевать: «Туда, где она, мой дух за ней следует, по пути неизведанному, не ведая, жив или мертв будет…»
Фред крепко хватает меня за горло, сжимая все сильнее.
– Ты, глухой сукин сын, отсталый игрок на банджо! Ты меня слышишь? Я сказал, уебывай отсюда!
Я стараюсь придумать место, куда его ударить, не нанося реальных повреждений, но кровь во мне вскипает. Может, из-за банджо: мне всегда хотелось научиться на нем играть. Фред, дрожа от ярости, еще сильнее сжимает кулаки, а сломанный верхний мост скрипит на расколотых зубах во время его рыка и визга.
Я следую своим курсом – наношу два удара в солнечное сплетение, и он тут же валится на нижние ступеньки. Если бы я врезал ему кулаком по темечку, его череп разлетелся бы как старый глиняный горшок.
Вместо этого хватаю его за волосы и волоку на кухню. Фред надувает щеки и испускает долгое шипение, пытаясь вывернуться и размахивая вокруг кулаками. Дозы кокаина, которую он принял, достаточно, чтобы свалить носорога, поэтому нужно действовать аккуратно. Много виски не потребуется, но вопрос в том, сколько он сможет проглотить, прежде чем откажет сердце.
Я вливаю в его глотку около четверти пинты, пока он не рыгает с каким-то щебечущим звуком, а глаза не закатываются чуть ли не на затылок. Каждый мускул в его теле превращается в кашу, он медленно валится вниз и растекается по полу.
Доди и Сара исчезли из гостиной, и в доме их нигде нет. Мой пикап тоже исчез.
«…по пути неизведанному, не ведая, жив или мертв…»
КТО-ТО В ГОРОДЕ повадился пинать собак.
Дети истерично орут на улицах, выкрикивая клички своих любимцев, пока их родители инспектируют соседские дворы. Собаки обозлены и не берут угощение. Размер обуви, похоже, двенадцатый, как раз чуть больше моего. Собаки стали осторожными и подозрительными, они мечутся по углам дворов и прячутся за ильмами и белыми дубами.
Даже колдуньи и старые ведьмы, живущие в низине, не знают, что с этим делать. Они наводят колдовские чары и натирают собак различными смесями, чтобы отогнать зло. Теперь собаки не только обозлены, но еще и ужасно воняют. Их лоснящаяся шерсть склеилась, вся в потеках грязного жира и каких-то цветных порошков. У части детей появилась аллергия на зелье, и теперь их лица покрыты ужасными красными волдырями от крапивницы.
Народ в городке стал параноидально присматриваться ко всем обладателям ботинок двенадцатого размера. Даже если ты носишь одиннадцатый или двенадцатый с половиной, все равно встретишь косые взгляды. Магазин боеприпасов Перси распродал запасы патронов. Колдуньи выловили на болоте всех лягушек, тритонов, летучих мышей и дождевых червяков.
Клубы красного пара и зловещая вонь поднимаются из дымовых труб, над Кингдом Кам кружатся ядовитые испарения. Вельма Кутс приносит в жертву мизинец. Цена для нее не имеет значения – только услуга и итоговый обмен.
Я начинаю сомневаться в здравом уме этой женщины.
Безглазых тритонов и безногих жаб выкидывают из окон лачуг и бросают обратно в болото. Собаки слишком злы, чтобы продолжать участвовать в играх, поэтому дети начали таскаться с хромыми лягушками, слепыми тритонами и бескрылыми летучими мышами. Они дают им имена, обмениваются ими, цепляют на них крошечные ошейники и поводки, солнцезащитные очки и тележки.
Эликсиры продолжают вариться, но собак они не защищают.
Как и всех остальных.
МОЙ ОТЕЦ ПОЗНАЛ ЗЛО. Зло пришло за ним в виде его собственного прошлого.
С рождения он прирос к округу Поттс, фабрике и семейному дому, как я прирос к своим братьям, а те – друг к другу. Зло, как считается в таких случаях, есть отсутствие выбора.
Наш городок был его судьбой, но ему не хватало воображения или предвидения. Он был реалистом со слишком сильным энтузиазмом и недостатком фантазии. Всегда сохранял прагматичность там, где все построено на суевериях. Этого достаточно, чтобы погубить любого человека.
Но он делал все возможное, или то, что считал возможным. Использовал свое богатство, чтобы улучшить жизнь обитателей Кингдом Кам, даже когда те не хотели принимать его вложения. Он строил школы и дома, даже больницы. Пытался осушить болото, чтобы появилось шоссе, которое дало бы этим людям какую-то альтернативу.
Мой отец был человеком практическим, но вряд ли благоразумным. Школы стояли пустыми, пока ураганные ветра постепенно не разнесли их по кирпичику. Жителей округа Поттс нельзя винить за это хотя бы потому, что образовательный совет не предложил сколь-либо полезной программы обучения. Химия в пробирке оказалась неактуальной. Если смазки недостаточно, колеса мироздания крутиться не будут. Логарифмы, геометрия и алгебра неприложимы к подъему реки в сезон наводнений.
И кто бы мог позволить себе тратить время на такое обучение? Кукурузу нужно возделывать, ограды – чинить, калоприемник дедушки – вычищать, а ритуалы – проводить. Новые дома стали сараями, полными свиней, коз и корыт с помоями. Речь ведь шла о людях, которые еще не доверяли электрическим лампочкам.
Больница, носившая имя отца, не могла существовать без больных и в итоге закрылась. В Кингдом Кам сотни лет лечились болотными травами у ведьм, а врачи не приняли бы в качестве оплаты за свои услуги яйца или скипидар.
Осушить трясину невозможно, и все это знали. Думаю, знал даже мой отец. С его стороны это был акт тщеславия и гордыни, и он заслуживал то, что случилось из-за его самонадеянности. Несмотря на армию скрежещущих механизмов и взвод из двух сотен человек, он не расчистил в пойме ни одного квадратного метра. Каждая неудача все ближе подводила его к живому сердцу собственной ненависти.
Отец любил братьев больше, чем меня, что я могу понять и даже уважаю. Его отношение к ним походило на преклонение заложника перед похитителем, любовь мученика к веревке и тягу самоубийцы к ножу, который бы его освежевал. Это редкая и высшая благодать.
У него не было иного выбора, а это значит, что и любовь тоже его убивала.
Зло следовало за отцом по пятам каждое мгновение жизни, включая последнюю минуту, когда он прыгнул в недра фабрики. Физически ощутимое, всепроникающее и вместе с тем безразличное. Эту муку я начал понимать с годами. Я ношу его одежду и обувь. У нас примерно один размер, и мы передвигаемся по миру похожим образом. У нас почти одинаковый рост и вес, с идентичными мерками. Вакуум на его месте продолжает жить, поджидает меня в доме, зарослях сорняков, под душем и тяжело дышит в задней части пикапа.
Я так привязан к моим братьям, словно являюсь одним из них. Собственно, так оно и есть.
Так что я продолжаю искать в газетах информацию о пропавшем шестилетнем ребенке или о моей матери, но ничего не нахожу.
АББАТ ЭРЛ ЧЕРТОВСКИ хорошо отплясывает сельскую кадриль даже в рясе священника. Он поднимает подол и во время танцев в амбаре показывает всем свои просоленные колени. На его коже видны потеки крови, поскольку он, кающийся грешник, вшил в одеяние кошачьи когти и колючки. Иногда он восклицает «Йе ха!», что явно не считает разговором. Согласно принятому обету, говорить он может только после шести часов.
Я все смотрю, не появится ли Драбс, но его не видно. Гляжу в окно на собак, прячущихся в грязной соломе. Мэгги стоит на другой стороне скотного двора с настороженным видом и легко ускользает, когда я подхожу к ней.
Мы наматываем круги, словно злобные разгоряченные звери.
УСТРАИВАЮТ ГОРОДСКОЕ СОБРАНИЕ, чтобы решить, что делать с историей об избиении собак, но народ так боится оставлять своих Спота, Коди, Байрона, Сиенну, Криса и остальных вечером в одиночестве, что собрание немноголюдное. В основном, я подозреваю, пришли любители кошек.
Шерифу Берку, скребущему свой подбородок, трудненько все это терпеть.
– В настоящее время мы никого не подозреваем.
– Вы никого не подозреваете! – кричит Вельма Кутс, которая пожертвовала мизинцем, надеясь во всем разобраться, и теперь ждет от полиции неменьших жертв.
– По-моему, под подозрением каждый мужчина, который носит двенадцатый размер обуви! Так мне кажется. И не надо закрывать глаза на женщин с большими ногами.
Собрание выражает неуверенное согласие, кивая с разных концов комнаты.
Берк – низенький человек, страдающий от комплексов мужчины маленького роста. Он обижен на судьбу и всегда носит шляпу и ботинки, чтобы выиграть несколько дополнительных дюймов. Его неуверенность проявляется всякий раз, когда он пытается понизить свой скрипучий голос на октаву. Время от времени он слишком возбуждается и забывает говорить сквозь диафрагму, и из него вырывается писк. С налитым злобой лицом он размахивает руками, напоминая тонущего ребенка:
– Верно, Вельма! мы уже побывали в обувных магазинах и получили сведения о размерах обуви. После того как опросили нескольких мужчин и женщин, ни одного подозреваемого у нас не появилось.
Вельма Кутс смотрит на мизинцы Берка с враждебностью, которую шериф ощущает почти физически. Берк сжимает кулачки.
– Так что делать людям? – спрашивает отец Драбса, преподобный Клем Бибблер. Сколько бы градусов ни было на улице, я никогда не видел его потным. Он воспринимает ситуацию крайне серьезно, но так спокойно и хладнокровно, насколько возможно. Члены его общины перестали ходить на службы, поскольку боятся оставлять собак и многочисленных детишек одних дома. А кроме того, они боятся, что Драбс может начать стаскивать с себя одежду у алтаря.
– Всех просили принять определенные меры предосторожности, – отвечает Берк. – Не оставляйте своих любимых питомцев одних по ночам. Пускайте их в дом. Следите за ними как за своими детьми. Не оставляйте их в одиночестве на долгое время. Убедитесь, что ворота закрыты на цепочку. Все время держите оружие наготове. Заряженным. Если отлучаетесь надолго, наймите сиделку. Мне также разрешили взять трех новых помощников на неполный рабочий день. Они помогают в этом деле.
Молитвы не помогают. Может, в последнее время преподобный Бибблер слишком много хотел от Бога, отвлекая Его внимание от более важных дел?
Двадцать лет он умолял Всевышнего привести своего сына Драбса в чувство, а теперь внезапно ждет чудес из-за нескольких пудельков, которых пнули в задницу. Он даже не осознает в полной мере своей глупости и явно будет стыдиться лишь от одних вопросов. Чем больше я об этом думаю, тем сильнее осознаю, насколько несовместим преподобный Бибблер с округом Поттс. Мне бы стало его жаль, если бы я не был уверен в том, что он сам довел до этого, как и мой отец.
– Нам нужно правосудие! – кричит кто-то.
– Кровавое!
– Мы не хотим, чтобы наши дети и впредь играли с безногими лягушками!
– Или с хромыми летучими мышами!
– Мы поймаем хитрого пинателя, – говорит шериф. Он обнаружил мое присутствие и хмуро глядит в мою сторону. Когда все идет не как надо, он питает к моей семье тайную неприязнь. Все проблемы сходятся к нам.
Берк крошечный словно невинная ложь, и выглядит так, будто его в любой момент может унести под мышкой какая-нибудь крупная женщина. Он тоже это чувствует, и на его лице появляется безжалостная улыбка.
СВЯТОЙ ОРДЕН ЛЕТАЮЩИХ ВАЛЕНД [2 - Летающий Валенда – знаменитый американский канатоходец. (Прим. пер.)].
Им нравится такая метафора – идти по жизни как по натянутому канату, доверившись Богу и собственной надежной подготовке. Я все еще думаю, что тут должно быть нарушение авторских прав, но с каждым годом монахов все больше, а Валенд все меньше.
Аббат Эрл был водителем одного из бульдозеров, которые мой отец нанял для осушения болота. Как и остальные, он хорошо делал свою работу, но бульдозеристы были не в состоянии справиться с поставленной перед ними задачей. После смерти отца у верных ему людей, которые тщетно сражались вместе с ним, что-то сломалось. Аббат Эрл потерялся во времени и продолжал жить в городке, пропав на дне бутылки с текилой и проводя ночи с одноглазой женщиной по имени Лукреция Муртин.
Он снова обрел веру, когда проснулся весь в крови и рвотных массах на ледяном полу пустой больницы. Окна, выходящие наружу, давно были выбиты, но он каким-то образом порезал предплечье, когда влезал внутрь. Может, пытался убить себя. От запястья до середины предплечья шли три глубоких вертикальных пореза. Если он собирался совершить самоубийство, то его намерение умереть было вполне серьезным.
По его словам, тогда к нему явился Бог, и у меня нет причин ему не верить. В больнице не было ничего, кроме упаковки бинтов, которых как раз хватило, чтобы перевязать его кровоточащие раны. Такое совпадение меня тоже заставило бы дважды подумать. Я продал ему больницу за доллар, и он немедленно превратил ее в монастырь.
Духовные искатели со всего мира, с самыми разнообразными чертами лица, всех религий и рас, совершали паломничество в Кингдом Кам и становились членами ордена. Одни из них – пророки, по крайней мере, могут таковыми являться. Другие – служители Бога, надеющиеся проникнуть сквозь измерения и встать между столпами небесными. Некоторые – алкоголики и наркоманы в поисках последнего шанса на спасение.
В медитации позволено все. Они обливаются потом между кострищами и пентаграммами и говорят на мертвых диалектах. Они продираются сквозь нагромождения Каббалы. Нелегкое путешествие.
Некоторые искупались в крови, и призраки их жертв резвятся в тенях пустых палат. Лукреция Муртин стала монахиней – невестой Летающих Валенд – и может своей пустой глазницей видеть бедных привидений. Сестра Лукреция говорит, что слышит младенцев, плачущих в детской.
Технически я – монах по доверенности. Здание монастыря до сих пор носит мое имя, и аббат Эрл считает меня по меньшей мере благотворителем, если не истинным верующим.
Иногда я трапезничаю с братией и соблюдаю правила, когда нахожусь в ордене. Облачаюсь в капюшон и мантию с чертополохом и колючками, распеваю молитвы, разговариваю только между шестью и семью часами вечера. Я храню целомудрие и не произношу святое имя Валенды всуе.
Тут все возможно, словно при ходьбе по канату на диком ветру.
ДЖОНАС ЦИТИРУЕТ НАЗВАНИЯ симфоний, поэм и комедий, которые хранятся в принадлежащей ему трети коры головного мозга. Больше он почти ничего не может делать самостоятельно, но это не имеет значения. Его слова страстные и правдивые. Манера исполнения, замысел, градации тона и точность языка добавляют глубины самовыражению. Все это посвящено Саре, которая спит рядом с Фредом в гостиной. «Любовная песнь Альфреда Дж. Пруфрока», «Странная парочка», «Барни Миллер», «На заброшенном кладбище», токката, концерт мандолины, «Раз к смерти я не шла – она ко мне явилась в дом», «Трое – это компания», «Я люблю Люси», «Вальс цветов», «Либестройме», «Остров Гиллигана», «Уилл и Грейс», «Не уходи смиренно в сумрак вечной тьмы», «Флот Макхейла», «Бернс и Аллен», «Луна и тис», «Сайнфельд», «Адажио», «Прибытие царицы Савской» – пожалуйста, приди ко мне, я жду тебя, я всегда буду ждать…
Он всхлипывает как ненормальный, а едкие слезы разъедают его горло, пока Себастьян тихо хихикает, а Коул хранит странное молчание.
ПОЛНАЯ, НО ТУСКЛАЯ ЛУНА не в состоянии осветить внутренности пикапа. Кем бы ни была эта сущность, она без моей помощи прекрасно устроилась у меня на коленях. Она пахнет смертью, но это сейчас ни черта не значит. Волосы у нее огненно-красные – при дневном свете они казались бы просто рыжими, но сейчас это масса раскачивающегося пламени, которое разливается по моему животу вплоть до колен.
Она издает звуки, которые можно принять за экстаз или агонию при убийстве. Сложно сказать. В баре сегодня вечером не было ни одной женщины. И как она нашла меня? Лес. Думаю, она появилась из леса. Она проводит ногтями по моим ногам вниз и вверх, делая при этом еще и мелкие движения, словно выцарапывает на моей коже отрывочные, но сильные изречения. Я пытаюсь их разобрать. Это наклонный шрифт с хорошо очерченными линиями, черточкой у буквы t, точкой над i и свисающим хвостиком у буквы g. Много пассивных глаголов. Число точек с запятой не велико, но довольно много слов выделены курсивом.
Каждый новый раздел, имеющий заголовок, начинается с прописных букв, выведенных каллиграфическим почерком в нарочито библейском стиле. Тут множество примечаний, которые сами по себе содержат материал для дальнейших ссылок.
По мере приближения моего оргазма она начинает писать намного быстрее. Мы словно в середине важной гонки, которая будет иметь значительные последствия. Внезапно меня переполняет отчаяние. Я знаю, что мне нужно побороть ее, прежде чем она сможет завершить свои заклинания и пробудить какую-то иную форму страха.
Я яростно кончаю ей в рот – в то, что может быть ее ртом, – но она больше не пользуется языком в моих целях. Только в своих. Говорит со мной или с кем-то еще, с чем-то еще, что приближается сквозь огромный густой лес, окружающий парковку. Она повторяет ключевые фразы – имена, условия, мольбы, требования – и продолжает давать новые обещания.
Изречения на моей плоти зажглись, и в пикапе стало светлее. Ее лицо остается в тени; оно спрятано в черноте, у которой всегда острые зубы. Деревья гнутся на ветру, их листья сворачиваются и скукоживаются от обжигающего зловонного дыхания.
Я приближаю ее лицо, выставляя бедра вперед и надеясь таким образом помешать ей писать, но она училась и тренировалась слишком долго, чтобы моя уловка сработала. У нее отличная дисциплина.
Так что я издаю всхрап и с силой хватаюсь за ее холодные жесткие волосы. Моя сперма течет ей в горло, если оно вообще у нее есть и если рот и руки связаны с чем-то определенным. Когти сжимаются на моих бедрах – это была суровая гонка, но я победил и сумел избежать очередной ловушки.
Чье-то тяжелое присутствие отступает в кустарник. Она продолжает сосать, пока мой пот не высыхает, кожа не становится холоднее, а член опять не твердеет.
Мы продолжаем – на этот раз, вероятно, с другими последствиями.
Третья глава
ДРАБС НАДЕЛ ОДЕЖДУ, и мы пьем кофе у него на кухне. Сейчас с ним все в порядке, он – земной человек, у которого есть всего один язык. На какое-то время он оставил Бога или, может, Бог покинул его. Может, Христос наконец сжалился над ним. Драбс поднимает уровень сахара, насыпая чайную ложку с горкой в слегка терпкий горячий кофе.
В утреннем свете, падающем на его плечо, черная кожа, украшенная бусами, сияет чистотой. Он одновременно и хочет, и не хочет говорить о Мэгги – так мы разрываемся с девяти лет. Я привык и даже отношусь к этому спокойно, а он – нет, и никогда не сможет. О пустой болтовне не может быть и речи: перед нами слишком много тяжелых и мучительных проблем, чтобы найти легкую тему для разговора.
Я знаю, что, если спрошу его о чокнутом, навлеку гнев Господень на одного из нас. Пытаюсь использовать возможность, но он хочет поделиться чем-то другим.
– Сегодня нашли ребенка, в болотных дебрях.
Сердце у меня внезапно сжимается до боли.
– Как долго он там пробыл?
– Только не «он». Нашли девочку. Шесть лет или около того – семь-восемь.
– Ты ее видел?
– Нет, только слышал о ней.
– Кто ее нашел?
– Мать Доди, эта Вельма Кутс. Представь, если можешь. – Я могу и не мешаю ему продолжать со злой улыбкой. – Так вот, представь, приходит туда наша колдунья в поисках корешков, ягод и насекомых для всяких тайных целей. Покрыта грязью по самое не балуй, в руках у нее болотный мох и змеиная кожа, и вот она находит ребенка, лежащего на плоском камне.
Мое сердце готово вырваться из груди, бьется так сильно, что я чувствую вибрацию аж на коренных зубах.
– Это было у плоского камня?
– Я же сказал.
Силы и замыслы сближаются. Я чувствую, что должен бы прийти к пониманию, но до сих пор не достиг ясности.
В свое время мы с Драбсом наткнулись на плоский камень, как почти все дети, хотя не все из нас говорили о нем или хотя бы вернулись к нему снова. Это был камень в виде плиты – может, святыня или жертвенник, поставленный столетия назад. По всей длине плиты шли желобки, служившие для того, чтобы сливать очищающие масла и кровь. Некоторые горожане считали, что камень надо уничтожить, разбить на кусочки, а пыль смешать с солью и развеять по болотам. Другие, как мой отец, полагали, что его следует перевезти, но сохранить, изучать в университете и считать археологической достопримечательностью, заслуживающей определенного внимания.
Были и те, кто решил, что его стоит использовать.
Камень действительно использовали в течение всех этих лет. Обычно туда приходили наши ведьмы – освящали чучела и коз, надеясь умилостивить стихийные силы, которые испокон веков жили в наших верованиях и обычаях.
Иногда находили и тела – старики, умершие от естественных причин; дети, которые вечером отправились в кровать, а проснулись лежащими на плоском камне, не имея понятия, как там очутились. Порой несколько костей. Обычно кости принадлежали животным, но не всегда. Камень оставался в глухих чащобах округа Поттс, неподалеку от реки, и какие бы доводы ни приводили, он всегда будет здесь.
