«Опалённые войной». Вернись живой, книга первая

скачать книгу бесплатно


– Ещё хлебни, – сказал Лёнька. Вадим Васильевич опять машинально отпил из фляжки. Лёнька взял фляжку у Вадима Васильевича, тоже отпил, закрутил, сел рядом и начал первый о том, что терзало его, жгло сердце, лишало сна с 18 июля 1941 года.

– Я ленинградец, родился и жили там, отец, сестрёнка и я. Растили Злату мы с отцом. Когда родилась Злата, я в этом году уже поступил в институт. Кроме меня в семье детей не было, и мы все с радостью ожидали прибавления нашего семейства. Мама умерла при родах. С лекций я спешил домой. Мы с отцом боялись, что не сумеем сберечь этот крошечный комочек жизни. Только когда Злате исполнился год, немного раздохнулись, появилась уверенность, что сможем вырастить вдвоём. Здоровья Злата была не крепкого, но какими-то серьёзными инфекциями не болела. С отцом у нас было чётко: «Злата, у отца работа, у меня учёба». Всё. В первый класс мы повели Злату вдвоём. И вот вошло ей в голову, что она должна быть скрипачкой. Что послужило этому страстному её желанию, она не говорила, но настояла на своём. И мы с отцом определили её в музыкальную школу. А там стали хаять Злату, заявлять нам, что у девочки «не развит музыкальный слух». Как его «развивать»? Узнала и Злата, что про неё так говорят. И стала самостоятельно «развивать» в себе этот «музыкальный» слух. В общем, всё-таки перевели Злату во второй класс, скорее всего из-за её упорства. Представляешь, вот такая махонькая худенькая сестрёнка целыми часами пиликает на скрипке. Все дети во дворе играют, смех, галдёж, а у нас из окон – ли, ли, ли … Прямо выговаривает скрипка – ли, ли, ли … Соседи через стенку посменно работали, сначала в стенку стучали, выговаривали, потом то ли притерпелись, то ли стенку чем обклеили. А Злату во дворе стали звать, Лили. А так, как все же они учились в одной школе, и там стали звать Злату – Лили.

И так пять лет, ли, ли, ли …

А сама скрипачка из Златы превратилась в твёрдую Лили. Мало того, что и нам с отцом распорядилась, чтоб звали её Лили, так ещё и на чехле вышила стёжками вензель «Лили».

К одиннадцати годам Злата – Лили вытянулась, стала длинноногой худышкой. Я же уже тоже работал, денег хватало, но никакое «усиленное» питание не делало сестрёнку хоть немного справнее, вот, худая, длинноногая, но, несмотря на худобу, окрепла, уже не стала так часто простужаться, и ещё упорнее занималась на скрипке. По общеобразовательным предметам у сестрёнки тоже всё было нормально. Мы с отцом нарадоваться не могли, какую замечательную дочь и сестру вырастили вдвоём.

Лёнька замолчал и, отхлебнув из фляжки, протянул Вадиму Васильевичу, тот всё так же машинально взял её, сделал один глоток, отдал фляжку Лёньке. Лёнька отпил ещё глоток, встал, походил туда-сюда перед Вадимом Васильевичем, встал к нему спиной и звенящим голосом проговорил:

– А потом вот эта война …

Вадим Васильевич до этого безучастно сидевший и даже толком не понимающий, о чём это и зачем рассказывает сейчас что-то Лёнька, теперь тоже встал, взял у Лёньки фляжку, открутил, быстро хлебнул сам и вложил в руку Лёньки – пей. Лёнька сделал несколько глотков, закашлялся. Вадим Васильевич взял из его руки фляжку, обнял Лёньку и крепко прижал к себе, так они стояли с минуту, Лёнька глухо кашлял. Вадим Васильевич уже понял, что с девочкой случилось что-то страшное. И Лёнька стал рассказывать, что произошло в сорок первом году, 18 июля, на станции Лычково Новгородской области. То, что рассказывал Лёнька, не поддавалось осмыслению, это был такой ужас, что мозг отказывался воспринимать за реальность.

18 июля санитарный поезд с ранеными бойцами, в числе которых был и Лёнька, во второй половине дня прибыл на станцию Лычково …

Первые взрывы начались неожиданно без объявления воздушной тревоги. И в основном снаряды поражали состав, в котором везли детей, он стоял параллельно их санитарному составу. Как потом Лёнька узнал, состав состоял из 12 вагонов с детьми и сопровождающим детей персоналом. Снаряды, пронзали стены вагонов, летели щепки и вместе с ними части разорванных тел …

Появившиеся новые фашистские бомбардировщики сбрасывали на вагоны и бомбы и обстреливали из пулемётов. Лёньку дополнительно ранило осколком при первом обстреле. Оторвав от белья и перетянув новую рану, Лёнька выбрался из санитарного вагона. Рельсы были покорёжены от взрывов бомб. Всюду были части детских тел. Он не мог принять за реальность то, что увидал …

Всё было так ужасно, что у него, уже «обстрелянного солдата», свело спазмами живот и открылась рвота. Немного придя в себя, Лёнька, опираясь на кусок доски, отщепленной от вагона, присоединился к другим, оставшимся в живых. Это было невыносимо, это было жутко, но решено было собрать части тел, среди которых в основном были все детские.

Раненых солдат перевезли в госпиталь. Когда восстановилась связь, Лёнька позвонил отцу, с которым у него не было связи с отправки его с поля боя в полевой лазарет. Не дозвонился. Дозвонился до соседей. Они сказали, что его отец уехал на станцию Лычково, где фашисты с воздуха напали на состав с детьми. «Злата! Отец отправил её из Ленинграда?! И Злата была в одном из вагонов того состава?! Что с сестрёнкой?!». Лёнька ушёл из госпиталя и поехал на станцию. Там они и встретились с отцом. В одном из вагонов с детьми была Злата. Отец обезумел и никак не соглашался уезжать со станции, твердил, что Лили где-то спряталась недалеко, и они её непременно дождутся. Так они пробыли там несколько дней. Смог Лёнька увести отца со станции только в лес, уговорив его, поискать Злату там. На отца было страшно смотреть в его безумии, Лёнька опасался, что не выдержит сердце у отца, если Лёнька не даст ему возможности делать то, что его поддерживает – искать Злату. В лесу отец немного стал приходить в себя, но кругом уже были фашисты. Лёнька решил найти партизанский отряд и уничтожать фашистов изнутри, чтоб ни один из них не ушёл безнаказанный. Взрывать их, чтоб земля горела у фашистов под ногами! Вот так он оказался в партизанском отряде. Больше всего он страшится попасть в плен к фашистам, видеть их и не иметь возможности действовать. Об отце Лёнька сам ничего больше не говорил, а Вадим Васильевич поостерёгся спрашивать, не разбередить бы вопросом то, что пока не трогает сам Лёнька. Закончив свой короткий рассказ, Лёнька замолчал, вопросительно глядя на друга.

И теперь Вадим Васильевич рассказал Лёньке о себе. Выслушав Вадима Васильевича и прочитав письмо от Милы, Лёнька сказал, что Вадим должен поддержать дочь хотя бы тем, что больше не спрашивать её, ведь понятно, что произошло что-то непоправимое, раз дочь не в силах об этом ему написать.

– Мила боится за тебя, боится потерять и тебя. Напиши дочке так, чтоб она поняла, что тебе всё ясно, но ты живой и продолжаешь громить фашистов! Нам умирать, Вадим, нельзя, фашисты нам очень задолжали и этот должок мы с тобой с них будем брать, – Лёнька сделал глоток из фляжки, передал её Вадиму Васильевичу, завершил:

– Вот так, Вадим, по-другому нельзя.

Глава 9.

Поезд, в котором был Андрей с сопровождающей его медсестрой, с опозданием двинулся дальше …

Посадочная суета стихла. В вагоне Андрей и медсестра расположились на нижних местах. Медсестра заботливо помогла Андрею сесть поближе к вагонному столику. Андрей ощупал столик, поставил трость и костыль, но потом трость положил вдоль стенки сзади себя. Хотелось курить, он начал курить с забористого табака и самокрутки в окружении.

– Сестричка, покурим? – раздался мужской голос сверху.

– Да, да, – доброжелательно откликнулась медсестра.

Андрей услышал чирканье спичек и облегчённо вздохнул – не надо беспокоить Татьяну Харитоновну выходом в тамбур. Все четверо затянулись горьковатым табачным дымком. Поезд шёл медленно, останавливаясь и пропуская эшелоны, идущие на фронт. Темнота, теперь постоянно окружающая Андрея, не позволяла ни на секунду забыть, что он слепой инвалид. Тоска, безысходное отчаяние, не давали заснуть с тех пор, как он узнал о своей слепоте. Так, короткая зыбкая дремота и тут же, как током по всему телу – слепой. Как-то Софья воспримет его слепого, между ними и до войны стояло незримое что-то. И это была не только его не проходящая любовь к Миле, о которой он сам ничего не говорил, и Софья этой темы не касалась. Было что-то колючее, как скрученный в тугой комочек ёжик, исходящее от Софьи. С самого начала их совместной жизни Андрей относил это к беременности юной жены, её самочувствию, страхам перед предстоящими родами. Но этот тугой колючий ёжик так и остался и после родов. И этот колючий комочек «оживал» во время сна Софьи и занимал обособленное место между ними, а сама спящая Софья скручивалась в такой же «колючий» комочек к нему спиной.

Поезд останавливался, опять дёргался и продвигался немного вперёд, к его встрече с женой, а внутри что-то тоскливо скреблось и тягостно ныло …