скачать книгу бесплатно
– Сроду не угадаешь. А скажу – не поверишь. – улыбнулся Корней, игриво подмигнув Семёну. – Айда, походя обскажу всё.
Клыков поднялся по крутой лестнице и со стоном зажмурился. Яркий дневной свет больно резанул по глазам, ослепил на несколько мгновений. А когда зрение вернулось, Фёдор не узнал детинца. На лобном месте, что обычно кишело людьми и гудело без умолку, теперь было пусто и оглушительно тихо. По столбовой улице ветер насквозь гнал пыльные тучи. Слоистым потоком они стелились мимо амбаров и житниц, стекаясь в большое сизое облако перед княжеским двором. На крыше терема уныло скрипел вертун, жестяной петух качался из стороны в сторону, но никак не мог сделать полный круг. Большая кирпичная труба поварни не дымилась, на её оголовке по-хозяйски вальяжно сидел огромный чёрный ворон. У заднего крыльца в беспорядке валялись перевёрнутые собачьи миски, под навесом качалась пустая кормушка для птиц. Настежь открытые двери людской пристройки мерно бились о стену, а в пустых окнах на каждый удар отзывалось гулкое эхо.
Пока Фёдор и Корней шли меж амбарных рядов и пересекали пустое лобное место, Семикоп коротко рассказал все новости. Так что, когда они остановились перед теремом князя, Клыков только развёл руками.
– Да уж, неисповедимы пути господни. И что же? Нынче выходит, меня не князь судить будет, а царёв посланник?
– То-то и оно. – Корней опять загадочно ухмыльнулся и подтолкнул Фёдора в сторону крыльца. – Ступай. Сам узнаешь скоро.
Они прошли в трапезную, где за короткий срок всё доне?льзя переменилось. Десять столов прежде соединённых в один большой, тянувшийся через всю палату, теперь стояли отдельно и попрёк, деля залу на несколько частей. В каждом из закутков суетились московские рядцы. Вокруг них громоздились кипы бумаг: стопки серых листков и наваленных свитков. Отдельно лежали папки в узорчатых переплетах и огромные книги с двуглавым орлом на деревянных обложках. Два десятка человек то и дело перекладывали всё это с места на место, внимательно листали, что-то чиркали, вымарывали и делали новые записи, а потом опять носили: со стола на стол, из угла в угол.
Заведовал всем князь Горенский. Пётр Иванович сидел у открытого окна с высоким стрельчатым верхом, по-хозяйски развалившись в большом удобном кресле. Время от времени к нему подходил подьячий с бумагой, что-то спрашивал, тыкая пальцем в ровные чёрные строки, после чего Горенский либо давал короткое распоряжение, либо терпеливо растолковывал смысл статьи из уложения, царского указа или древнего закона.
Оказавшись в переполненной палате, Фёдор слегка растерялся. Он ожидал, что судить его будет пять-шесть человек – старший чин, пара подьячих и писарь. Меж тем, в трапезную набилось больше трёх десятков, но ещё больше Клыкова удивляло то, что на него никто не обращал внимания. Даже Горенский, оторвавшись от изучения какого-то списка, посмотрел на Клыкова с раздражением. Однако, заметив Корнея, Пётр Иванович понимающе вскинул брови.
– Этот, что ли?
– Он самый. – подтвердил Корней и торопливо добавил. – Да ты, Пётр Иванович, без сомнений будь. Уж я-то своих знаю, как облупленных.
Фёдор сообразил, что говорят о нём, торопливо стянул с головы рыжий лисий малахай и неловко поклонился, а когда разогнулся, вдруг осознал, что забыл все заготовленные речи. А ведь неделю обдумывал каждое слово и для верности твердил на память, повторяя сотни раз на дню. Но в решающий момент всё испарилось без следа, вылетело напрочь, оставив после себя лишь нескладный сумбур в голове.
– Я… Пётр Иванович… тут такое дело… воровством не промышлял николи. И ежели…
– Да бог с ним, с воровством. Для другого зван. – перебил Горенский, и Фёдор от удивления крякнул. – Коротко скажу. Нынче Белёв – государя земля, небось, уж знаешь. Но на днях город и всё, что к нему тянет, Бобрикову в кормление отдадут. Хитёр, сука. Не он, конечно. Явно Воротынский руку приложил. Ну, да ничего не сделаешь. Нет в казне денег вольных. Каждая копейка не счету, а тут восемь тысяч.
Горенский закусил губу и нервно хрустнул пальцами. Неделю назад, выезжая из Москвы, он был уверен, что станет кормленщиком Белёва и даже строил планы, как поведёт дела себе на пользу. Но хитрый лис Воротынский обошёл его на повороте да так ловко, что Пётр Иванович узнал об этом, когда всё почти свершилось. Так что при всех стараниях Горенский так и остался служилым князем без волостельской власти.
– Однако ж Иван Васильевич тоже не лыком шит. – продолжил он с печальным вздохом. – Кормление Бобрикову даст, тут уж никуда. Но Андрей Петрович в Белёве только на хозяйстве будет. А ко всему, что с ратным делом связано, он без касательства. По ратным делам я начальствую. Государеву службу порядком налаживать станем. И первым делом на белёвских землях решено дворян верстать. Ибо здешних послужильцев Бобриков сманил. Жаль, конечно, но они своё получат. Дай только срок, уплатят за измену. А пока что верный служилый люд надобен. Да в скорости. Ибо неспокойно в порубежье. Из степи доносят – набег зреет большой. Так что будем здешнее войско наново составлять. Вот так, Фёдор Степанович. Что скажешь?
Клыков растерянно пожал плечами.
– Не знаю. Вам-то с верхов видней. Я что? Каким боком судить могу?
– Судить не можешь, это ясно. А вот касательство имеешь. По книгам выходит, что пашен на сотню поместий хватит. Стало быть, новикам и сотник нужен. И, по всему, хорошо станет, ежели он из местных будет. Дабы всю округу знал как свои пять пальцев. Я, было, Корнея на это место сватал. Да он, вот, обветша?ться[35 - Обветшаться – стать ветшанином, то есть уйти в отставку.] решил. Устал, говорит, от службы ратной.
– Да уж будя, навоевался. – подтвердил Корней. – Без малого тридцать лет в седле. Сплю в обнимку с саблей. Хватит. Нога, опять же. Сразу-то, по молодым годам, ничего, а нынче замечаться стало. Так что пора мне на покой, пора.
– Ну на покой ты даже не надейся. – строго заметил Горенский. – У великого князя нынче каждый верный человек на вес золота. Так что, коли к ратной службе не годен, всё одно, дело по тебе найдём. Да вот хотя бы. – Пётр Иванович выудил из стопки бумаг грамоту, показал её Корнею и бросил обратно в кучу. – В кабак тутошний тебя поставлю. Целовальником. И не криви морду. Это нынче тоже государево дело первой важности. Ну да об этом после потолкуем. А пока про сотника. Корней Давыдович на сей счёт говорит, мол, лучше Фёдора Клыкова не сыскать. Воин, де, добрый, спытанный. И с пониманием, опять же. Ну так что скажешь, Фёдор Клыков? Пойдешь на службу государю сотником?
Фёдор не верил тому, что слышит. То, как внезапно и стремительно всё в судьбе его перевернулось, не умещалось в голове. Ещё утром он готовился к суду, от которого не ждал пощады. И вот не дошло до полудня, а ему уже предлагают стать дворянином, да не простым, а сотным. Даже в бабкиных сказках, где миром правят чудеса, такого не случалось.
– Да я… это…
Стать дворянином Фёдор не мечтал. Родившись в семье послужильца, всё детство проведя средь княжеских вояк, он сам уже много лет тянул эту лямку и не искал себе другой судьбы. А бедолаг, что мыкали горе на государевой службе, ему всегда хотелось пожалеть. Так что если бы стать поместным сотником Клыкову предложили месяц назад, он бы только рассмеялся и кулаком постучал по лбу. Но как отказаться теперь? Ведь тогда придётся вернуться в послужильцы князя. А Клыков не то чтобы боялся суда и наказаний, но то, как с ним обошлись после долгих лет верной безупречной службы, простить не мог. Так уж устроен любой человек, что безвинная обида ранит его гораздо сильнее, чем тысяча ударов батогами.
– Ну вот и ладно. – кивнул Горенский, бессвязные слова приняв за согласие. Князь устало потянулся, громко хрустнув шеей. – Коли так, обверстаем тебя нынче же. По наказу каждому дворянину поместье нужно. Земля сия не твоя, не радуйся. Государева земля. Ты на ней временный хозяин. И за то царю службой обязан. Как призовёт, явиться должен конно, людно да оружно. Разумеешь?
Фёдор молча кивнул и не сдержал печальную усмешку. Бог, видать, большой затейник, раз ему интересно так внезапно и стремительно перевернуть всё с ног на голову.
– Простому дворянину сто четей положено. Но тебе, как сотнику, сверх того дадено будет. – Горенский обратился к писарю, что сидел рядом за кипой бумаг. – Что там есть подходящее?
Чиновник пробежал глазами крупно исписанный листок:
– Да тут, Пётр Иванович, всё, что нарезано, в нужное не выходит. Где десятка четей не достанет, а где и боле. Ежели с прибавком сотным, токмо Водопьяновка к делу стала бы. Да там другая незадача. Слишком много четей. Почти двойной надел выходит.
Князь повернулся к Клыкову.
– Слыхал? Не велик выбор. Либо берёшь меньше того, что положено. Либо Водопьяновка, но тогда придётся тебе второго вояку сыскать и на свой счёт его содержать да оборуживать. Сыщешь?
– А чего искать-то? У меня сыну днями пятнадцать. Коли так, он тоже, считай, дворянин отныне. Вот и выйдет нам на семью Водопьяновка в самый раз.
Горенский сдвинул брови и пристально посмотрел на Фёдора.
– И когда ему пятнадцать?
– Да вот уж прям. – соврал Фёдор.
– Не виляй. – строго, но беззлобно потребовал князь.
– Месяц с малым. – ответил Фёдор, в уме прикидывая, сможет ли скрыть, что на самом деле Семёну до пятнадцати ещё четыре месяца.
– Месяц с малым…
– Да ты не сомневайся, Пётр Иванович. Он у меня парень эге-гей. К службе с малых лет приучен. Что на коне, что пешим – вояка годный будет. Что ж, коли без месяца, так для войны не гож разве?
Горенский задумался.
– Что ж, быть по сему. Запиши. Село Водопьяновка и земля, что к ней тянется, за сотником Фёдором Клыковым и сыном его…
– Семёном. – торопливо подсказал Фёдор.
– И сыном его Семёном. – Горенский откинулся на спинку кресла и устало закончил разговор. – А то, что там сто восемьдесят четей вместо положенных двухсот двадцати, так то сам решать будешь. По уложению на такой случай тебе из казны вспоможение дадено будет. В этот год крестьян тамошних от всякого тягла освободишь. Пущай лес под пашню сводят. Им самим, небось, новые поля не помешают. Вот так-то, Фёдор Клыков. На неделе воинство твоё прибывать станет для верстания. А покуда всё. Ступай, везучий ты сукин сын.
Глава четвёртая
К полудню 20 октября на лобном месте детинца собралось семьдесят два дворянина. Каждый за плечами имел много лет службы на денежном окладе: непрерывные мытарства, казённые углы, скудная кормёжка и вечно недовольное семейство. Потому сейчас, когда они оказались в Белёве, где у государевой казны появились новые свободные угодья, разговоры шли только об одном – земля. Сто четей пашни. Какие они будут, где их нарежут московские рядцы, сколько смердов насчитает сельцо, каково окажется хозяйство, и как пойдут дела. В том, что пойдут они хорошо, никто не сомневался. А как может быть иначе, ведь не зря же так долго ждали.
– Первым делом в усадьбе все дорожки замощу, чтоб про грязь забыть. – мечтательно рассуждал десятник Авдей Жихарь. Как-то раз татарская стрела угодила ему чуть выше колена, зацепив бедренную кость. Рана зажила, но с тех пор от любой сырости правую ногу сверлила нудящая боль. – На службе, в походе оттерплюсь, тут уж чего. А дома нет, не желаю. Всё замощу.
– Да ну, одощатить сподручней будет. Дешевше, опять же. – не соглашался Андрей Развалихин, вечно всё сводивший к подсчётам. – Досок наколол – вот тебе и мостовая.
– Нет уж, братец. – стоял на своём Жихарь. – Доска чего? Сгниёть. А каменюкой замостить навечно. Так что пусть дорого, но мостить буду. Вот ты как думашь, сотник?
Авдей повернулся к дворянину, который сидел на перилах гульбища, свесив короткие, чуть кривые ноги и плечом навалившись на опорный столб навеса. На безбородом скуластом лице выделялись большие прозрачные с лёгкой зеленью глаза, что смотрели на мир с печальной мудростью человека, который за неполные тридцать лет повидал столько, что иным хватило бы на девять жизней. На самом деле сотником он не был. Просто три месяца назад их голова погиб в бою и с тех пор десятник Никита Шелгунов нёс это бремя на себе, поскольку никто из товарищей не возражал.
Вместо ответа Шелгунов печально вздохнул. Перед его мысленным взором чередой промелькнули четырнадцать лет службы. Как жил на узлах без постоянного угла, а порой и вовсе без крыши над головой. Как возил с места на место сначала беременную, а потом только что родившую жену. Как потерял из-за этих переездов первого ребёнка, застудившегося, когда ночевали в поле. Как из-за безденежья не похоронил по-христиански, а просто закопал в чужой земле умершего отца, который тоже тянул лямку служилой жизни от рождения до дряхлой немощи.
– Да уж, сполна хлебнул, чумичкой[36 - Чумичка – деревянный или берестяной половник.]. – невпопад сказал Никита, но тут же просветлел лицом и мечтательно улыбнулся.
Ныне дело шло к счастливой перемене. Теперь за многолетнюю верную службу ему обещали дать поместье в сто четей плодородицы. Как в сказочных грёзах, что Шелгунов с малого детства лелеял в душе под рассказы отца, который помещиком так и не стал. Да и сам Никита иногда, в особенно трудное время, терял надежду. Но вот ведь – дожил и уже сегодня получит вожделенный надел.
– А я первым делом конюшню слажу. – отозвался Демьян Рогожин, известный лошадник. Он сидел на завалинке, спиной привалившись к бревенчатой стене и, подняв голову, мечтательно следил за плавным ходом белоснежных облаков. – И сеновал. Непременно большой сеновал. О прошлый год по бескормице казённой коня потерял. А было б поместье, да сеновальчик, так по сю пору ходил бы подо мной Каурка. А так… Кормить нечем было, вот и пришлось под нож пустить, чтоб лучшим другом детей накормить. А какой конь был, э-э-эх… Вы такого коня отродясь не видали.
– Ха, не видали мы, сказал тоже. – вмешался в разговор Мирон Насекин, снискавший в сотне славу забаутника[37 - Забаутник – балагур, рассказчик.]. Худощавый и вёрткий, с подвижным лицом и беспокойными руками, он вскочил на ноги, чтоб оказаться выше всех. – Я как-то раз в бою такого коня взял. Вот это был да. Что ты!
– Ну-ка. – всерьез оживился Рогожин, который терял покой, едва речь заходила о лошадях.
– Давай-ка, поведай, что за чудо-конь. – поддержал Авдей Жихарь, с улыбкой тыча локтём в бок Развалихина.
– У-у-у-у! – Мирон закатил глаза. – Как гарцевать учнёт – сказка. А летал как? Что на крыльях. Земли не касался. Как-то раз один мурза ногайский узрел, так что банный лист прилип, не отвадишься. Уступи, деи, что хошь бери. Вот что попросишь, то и отдам. Ну я тоже ни в какую. Мол, самому нужон. В ратном деле добрый конь полжизни стоит. Так он, мурза энтот, до того загорячел, весь гарем, деи, забирай. Мол, на что мне энти глупые бабы. Во как. А бабы-то у него не простые, ясно дело. Лучших пород. Мурза, никак, понимать нужно. И он мне дюжину энтих баб ну чуть не силком пихает.
– Да уж скажи – сотню… Чего жмёшься-то? – с усмешкой вставил Гришка Ладыжников, без замечаний которого не обходился ни один рассказ Насекина. – Али остальных на следующий раз приберечь решил?
– Ты… Знаешь… – возмутился Мирон и покраснел, но никто не мог сказать точно, по какой причине. От стыда, что его уличили в бессовестной выдумке, или от гнева на то, что мешают вещать святую правду.
– И-то верно, Гришка. – Шелгунов неожиданно вступился за Насекина. Но не успел Мирон благодарно кивнуть и продолжить рассказ, как Никита добавил со сдержанной усмешкой. – Не хочешь слушать, как люди врут, так сам ври, давай!
– Ну, н-е-е-ет. – Ладыжников замахал руками. – Здесь уж мне куда? Миронка у нас врёт, что шёлком шьёт. Гладь знатная выходит. Мне так не под силу.
Тут уж насмешки стали сыпаться со всех сторон.
– Уж коли Насекин врать станет, ни пеший, ни конный не догонит.
– Он разве что невзначай правду молвит, по случайности.
– Да пошли вы в таком разе… Все скопом! – вспылил Мирон, но едва в ответ грянул дружный смех, и сам улыбнулся. – Будто для себя стараюсь. Сами же пристали. Расскажи да расскажи. А я чего? Врать не пахать – было б кому слушать. Как говоритси, всякая прибавка хороша с прикраской. Коли не солгашь, так и не продашь. Так-то, олухи. Боле ничего от меня чего услышите, чёрта лысого.
– Ой ли? Побожись.
– Ох, братцы, икону неси. Да спехом. Не то упустим случай.
– Ага, не услышим. – продолжал поддевать Ладыжников. – Поклялась свинья дерьма не жрать, да вдруг бежит – а его целых два лежит.
– Ладно, на себя глянь. Будто не знаем, каков ты безгрешнец. – беззлобно огрызнулся Насекин и тут же встрепенулся, что-то вспомнив. – Ой, братцы, смех какой был. Как-то раз пентюх этот по шалому забежал на двор к вдовушке одной. Та в крик. А этот, чтоб ты думал?
– Ну вот, говорил же, пущай божится. – Гришка Ладыжников с наигранной досадой всплеснул руками и тут же подавился сдержанным смехом.
За ним прыснул Никита Шелгунов, и скоро лобное место опять потонуло в громком хохоте полсотни человек. Правда, он тут же смолк. На просторном гульбище появился московский подьячий с длинным пергаментом в руках. Рядом с ним стоял невысокий коренастый дворянин в старой чуге с заплатками на локтях и пушистом лисьем малахае. Чиновник дождался, пока стихнет ропот, и заговорил по-хозяйски уверенно.
– Ну что, собрали?сь, бездельнички? Готовы верстаться? – Дружный возглас одобрения громом прокатился над детинцем. Подьячий жестом подозвал Фёдора. – Вот это отныне сотный голова ваш, Фёдор Степанович Клыков. Под ним служить будете.
Клыков смущённо откашлялся, торопливо сдёрнул с головы шапку, не зная, куда её деть, стал нервно мять в руках.
– Из каких же будешь? – настороженно спросил Жихарь. – Не серчай, но что-то не похож ты с нашим братом.
– Из послужильцев я. – честно признался Фёдор, и по толпе дворян пошёл недовольный шёпот.
– Это что ж выходит? – высокий голос Демьяна Рогожина перекрыл общий ропот. – И здесь княжьи холуи нас обскакали?
– В походах им всюду само лучше место достаётся. – поддержал его Развалихин. – Как бой – так нам в пекло, а как хабар брать – так им напервой.
– На что нам в головы чужак, да ещё из княжеских?
– Что у нас, своих, что ль, нет, кто в головы годен?
– Верно. Вон, Никита Шелгунов уж сколь сотничал, пущай и дальше он.
Фёдор слушал всё это спокойно. Он прекрасно знал, что точно так же, как послужильцы презирают дворян, те не переносят на дух послужильцев. Всё это началось так давно, что теперь уже никто не ведал истинных причин. Но от предков по наследству получая эту неприязнь, потомки легко находили для неё свои резоны. Потому Клыков и не ждал любезной встречи. Он был готов к упрёкам и теперь, хладнокровно позволив дворянам спустить пар, ответил уверенно и твёрдо:
– Да, верно, прежде я у князя в службе был. Однако ж ратно дело, оно, с какого боку ни гляди, всё одним цветом отливает. Красным, по крови. А послужилец послужильцу рознь. И я хоть из княжеских людей, а с нынче их люблю не больше вашего. – Фёдор выждал, без страха глядя на молчавших дворян. – Я вам в головы не сам встал, а царём поставлен. А коли так, любить не прошу, а всяко жаловать придётся.
– Вот это верно сказано. – поддержал его чиновник. Он строго погрозил пальцем и даже топнул ногой для пущей острастки. – А то ишь, гляди, взъерошились! Чего возомнили? Вы царёво войско. А кто шибко своеволен, так путь чист. Пущай ступает дале на денежном окладе жить. Уразумели?
Дворяне притихли. Речь Фёдора их не слишком убедила, но вот угроза подьячего остудила даже самых дерзких. После стольких лет ожиданий никто не хотел остаться без поместья из-за глупого упрямства. А чужак? Ну так что ж, это не впервой. Сколько их было таких, чванливых, важных, гонористых. Сгинет в первой же стычке и всех дел.
– Ладно, братцы, хорош булга?читься[38 - Булгачить – скандалить, производить переполох, беспокоить, будоражить]! – По ступенькам на гульбище легко взбежал Никита Шелгунов. – Цыплят, их ведь по осени считают, верно? Так что поглядим, каков Фёдор Степанович в деле, там и видно будет. А покуда неча бузу разводить.
Фёдор в благодарность едва заметно кивнул Шелгунову, тот в ответ лишь равнодушно усмехнулся – не ради тебя, мол, старался.
– Десятники есть средь вас? – выкрикнул подьячий, спеша увести разговор в другое русло. На гульбище к Шелгунову молча поднялись Жихарь, Развалихин, Насекин, Демьян Рогожин и Гришка Ладыжников. Окинув их беглым взглядом, чиновник разочарованно вздохнул. – Маловато будет… Нынче семьдесят два дворянина обверстаем. Так что ещё один надобен. Фёдор Степанович, ставь, коли ты сотник.
– Разберёмся, поглядим. – уклончиво ответил Фёдор. – Не спехом дело спорится, а толком. Где я нынче доброго десятника возьму, коль не знаю никого?
– Положено так. – мягко настоял подьячий.
– Ну, коли положено… – Клыков побежал взглядом по толпе и вдруг удивлённо округлил глаза. – О, Кудеяр. А ты здесь каким ветром?
Осторожно раздвинув переднюю шеренгу, из людской гущи вышел Тишенков. Смущённо пряча глаза, он шагнул на первую ступеньку лестницы, но дальше не пошёл.
– Да вот, Фёдор Степанович, тоже одворяниться хочу. – Едва слышно признался он, не поднимая головы.
– Вот тебе раз. Это как же?
Кудеяр промолчал. Ибо как объяснить, что затея с конями, ради которой он ушёл от князя, рассыпалась в прах, даже не успев начаться? Ведь местный ростовщик запросил лихву в полную сумму каждый месяц. То есть, взяв сейчас десять рублей серебром, на исходе ноября Тишенков должен был отдать уже двадцать. А если бы пришлось просить отсрочку, к концу декабря долг вырос бы до сорока. При таких раскладах торговля жеребцами теряла всякий смысл, но Свист про это даже слушать не хотел и твёрдо стоял на своём: либо Кудеяр платит за коней вперёд, либо барыш делить будут в семь долей шайке против трёх Тишенкову. Так что предстояло либо влезать в кабалу, с которой не расплатиться, либо изыскать способ надавить на Свиста, чтобы он пошел на уступки.
– Так что же, Фёдор Степанович. – Кудеяр наконец-то смог посмотреть на старого товарища по службе, с которым так нехорошо расстался два месяца назад. – Замолвишь слово за меня? Али как?
Фёдор колебался. Он, как и все послужильцы Белёва, недолюбливал Кудеяра. Уж больно тот был себе на уме, всегда держался в стороне от общих дел, а за общим столом на пиру не сиживал и подавно. Так что, будь его воля, Клыков гнал бы Тишенкова поганой метлой до самых ворот. Но сегодня утром в разговоре с ним князь Горенский в который уже раз сетовал на то, что все ратники Белёва ушли от государевой службы в Бобрик. Пётр Иванович твёрдо знал: того, кто допустил такое, Москва не похвалит, потому готов был заплатить любую цену, лишь бы заполучить в придачу к бывшему десятнику Клыкову хотя бы ещё одного, пусть тоже бывшего, послужильца. Так что Фёдор отогнал свои сомнения и обратился к подьячему:
– Ну, коли так, вот и седьмой десятник сыскался.
Чиновник согласно кивнул и что-то быстро записал в свои бумаги. Потом передал их писарю, а сам вышел на край гульбища. Оказавшись над толпой дворян, замерших в нетерпеливом ожидании, подьячий не спеша оправил кафтан, любовно пригладил соболиный мех шапки и откашлялся.
– Ну вот что, братцы. Сегодня верстаться будем, и сразу вам первая служба. Из Москвы приказы едут, да чиновный люд всякий. Пушкари, опять же, со стрельцами. Их всех размещать надобно и для того детинец освобождать от всякого будем. Ибо детинец есть цитадель городская, то бишь воинское место. И коль скоро ратным делом отныне князь Горенский ведает, стало быть, и в детинце распоряжаться он станет, а не волостель. Так что завтра же с утра всех бывших послужильцев, что к Бобрикову на службу ушли, из домов вон. Коль им служба при князьях больше любится, пущай и едут в Бобрик тогда. В государевых местах им отныне места нет.
Глава пятая
В полдень 28 октября в белёвский детинец въехал обоз из десятка телег. Передней правил Иван Пудышев, остальными – мужики из Бобрика. Миновав Болховскую башню, вереница повозок проползла по единственной улице, под грохот деревянных колес пересекла мощёное камнем лобное место и длинной цепью растянулась вдоль послужилых домов. Сразу же застучали двери, калитки и ворота. Со дворов посыпался народ: женщины, старики и дети. На обочине появились горы из мешков и узлов с вещами; в ряд строились берестяные короба и туеса; в придорожной грязи среди пожухлых сорняков и мутных луж непривычно и странно смотрелись сундуки в металлических набойках по углам, с резным узором на боках или потёртой росписью на крышке.
