Сборник курортных романов

Пётр Фарфудинов

Сборник курортных романов

Роман: Закарпатские сны Якова

Ужгородская площадь встретила их прохладной тенью старых лип и терпким ароматом жареного каштана. Экскурсионный автобус, вздохнув шинами, замер. Двери распахнулись, выпуская пеструю, гомонящую реку экскурсантов. Среди этого потока Яков двигался с особой, сосредоточенной целью. Его взгляд, привыкший вычитывать миллиметры из чертежей, уже неделю как был прикован к одному, совершенно не техническому объекту.

Он соскочил с подножки, ощутив под ногами твердую брусчатку, и, обернувшись, протянул руку. Туда, где в дверном проеме, щурясь от яркого солнца, стояла она. Та, которую он заприметил в первый же вечер в санатории «Поляна», в закарпатской глуши, куда его забросила профсоюзная путевка из далекого Красноярска.

Ее рука – тонкая, с прохладной кожей – оказалась в его ладони. Он помог ей сойти, но не отпустил сразу. Легкое, едва заметное сопротивление, вспыхнувший румянец на щеках, быстро сменившийся улыбкой. Он что-то сказал, какое-то простое, дурацкое замечание про «опасность закарпатского асфальта», и она рассмеялась. Звонко, без всякой аффектации.

– Я Аэлита, – сказала она, и имя прозвучало как музыкальная фраза, чуждое и прекрасное в этой провинциальной атмосфере.

– Яков, – ответил он, наконец, отпуская ее пальцы, но чувствуя, как их призрачное тепло осталось на его коже.

Он, инженер-конструктор, сорока лет, разведенный, уставший от сибирских масштабов и замкнутого круга «работа-дом». Она – Аэлита, библиотекарь из Львова, с тайной в глазах и именем, словно сошедшим со страниц романа о марсианах. Их история началась не с взгляда через зал столовой, а именно здесь, на площади старого городка, где их руки ненадолго сплелись в обещании, которого они сами еще не понимали.

Но санаторий «Поляна» был не только местом для лечения нарзаном и прогулок. Это был микрокосм со своими законами, интригами и голодными взглядами. Аэлита, со своей застенчивой улыбкой и непохожестью на других, быстро стала объектом вожделения и пересудов. А Якову, тихому «технарю» с Крайнего Севера, предстояло доказать всем – и в первую очередь себе, – что некоторые конструкции, особенно те, что строятся между двумя сердцами, самые прочные на свете. И что горы Закарпатья хранят не только целебные источники, но и древние законы, где за обиду отвечают по всей строгости.

Глава 1. «Поляна»: термальные воды и холодные души

Санаторий «Поляна» утопал в зелени, подпираемой сзади сизыми громадами Карпат. Воздух, густой от запаха хвои и влажной земли, был непривычно мягким для Якова, привыкшего к резкому сибирскому ветру. Распорядок дня диктовал неспешный ритм: завтрак, процедуры, обед, сончас, снова процедуры или экскурсии. Идеальная среда для расцвета сплетен и мимолетных курортных романов.

Аэлита появилась в его поле зрения в обеденной очереди. Она стояла, углубившись в книгу, игнорируя шум вокруг. Ее профиль, тонкий нос, темные волосы, собранные в небрежный пучок, с которого выбивалась непослушная прядь, – все это сложилось в образ, выбивающийся из ряда раскормленных здравницей отдыхающих и шумных компаний. Яков, наблюдавший мир как сложный механизм, вдруг обнаружил в нем деталь необъяснимой, иррациональной красоты.

Первым шагом стало пустое место за ее столиком в библиотеке санатория. Потом – случайная (будто бы) встреча на тропе к водопаду. Разговоры начались осторожно, как зондирование почвы. Она оказалась на удивление начитанной, с тонким, слегка ироничным умом. Он, в свою очередь, обнаружил в себе запасы знаний не только о ЧПУ, но и о поэзии Серебряного века, которую обожала его бабушка.

Но их растущую близость не оставили без внимания. В женской компании, где обитала Аэлита, были две «подруги» – Галина и Светлана. Первая – ярая сплетница, вторая – завистливая старая дева. Увидев, что «не от мира сего» библиотекарша привлекла внимание симпатичного, солидного мужчину (а Яков, несмотря на свои сорок, обладал спортивной статью и спокойной, внушающей доверие манерой), они начали свою работу.

– Ты же знаешь, Аэлиточка, он из Сибири, – шептала Галина за вечерним чаем. – У них там, наверное, семья в каждом городе. Приехал, отдохнул, развлекся…

– Да и выглядит слишком уж правильным, – добавляла Светлана, брезгливо морщась. – Такие тихие – они самые опасные. Наверняка что-то скрывает.

Аэлита отмахивалась, но семена сомнения, увы, падали в благодатную почву ее естественной осторожности. А на горизонте уже маячили другие мужчины.

Сергей, «нувориш» из Киева, громкий, в массивных золотых цепях, увидел в Аэлите не женщину, а трофей. Изящную, интеллигентную, «не местную» – идеально для развлечения на курорте. Его друг, угрюмый и физически крепкий Олег, смотрел на нее проще – как на доступную дичь. Их коварство было примитивным, но наглым. Они «случайно» подселялись за их столик, навязывали Аэлите алкоголь, отпускали двусмысленные шутки, стараясь выставить Якова старым, скучным кашеваром.

Яков реагировал с ледяным спокойствием. На похабный анекдот Сергея он мог, не повышая голоса, процитировать Хармса, ввергая того в ступор. На попытку Олега «по-дружески» похлопать по плечу, так, чтобы было больно, он ловил его руку в железную хватку, улыбаясь, и спрашивал: «Травма? На процедуры нужно». Аэлита, наблюдая за этим, чувствовала, как ее смущение сменяется гордостью и растущей привязанностью.

Однажды, после очередной попытки Сергея увести Аэлиту на «частную экскурсию на джипе», которая закончилась ее ледяным отказом, Яков отвел ее в сторону, под огромную, шумящую листву платана.

– Ты не обращай на них внимания, – сказала она, глядя в землю.

– Я и не обращаю. Меня другое беспокоит, – его голос был серьезен. – Они думают, что ты одна, что за твоей спиной никого нет. Они ошибаются.

Он взял ее лицо в ладони. В его глазах она увидела не только желание, но и решимость, твердость скальной породы здешних гор.

– Аэлита, я не позволю им причинить тебе зло. Ни словом, ни делом.

Их первый поцелуй, там же, под платаном, был не страстным порывом, но клятвой. С этого момента они стали не просто парой влюбленных, но союзом. А союзы, как знал любой инженер, необходимо проверять на прочность.

Их проверка ждала впереди, среди горных складок породы, где эхо разносит не только птичьи трели, но и стоны страсти, и крики ярости. Туда они уходили, чтобы быть наедине с природой и друг с другом, не подозревая, что их страсть стала мишенью для извращенной зависти и животной похоти. И что Якову вскоре придется доказать, что его мастерство не ограничивается чертежными досками, а тишина – это не признак слабости, но сосредоточенность тигра перед прыжком.

Глава 2. Язык гор и шепот кожи

Их побег от санаторного быта стал ритуалом. После полдника, когда большинство отдыхающих клевало носами в шезлонгах или играло в домино, они незаметно исчезали в зеленой прохладе тропы, ведущей в предгорья. Лес встречал их густым, пьянящим дыханием – смесью хвои, влажного мха и горьковатой полыни.

Сначала они просто шли, держась за руки, разговаривали. Аэлита рассказывала о Львове, о тишине библиотечных залов, пахнущих старым переплетом и пылью, о матери-учительнице французского, давшей ей это небесное имя. Яков говорил о Красноярске, о мощи Енисея, зимой не замерзающего даже в сорокаградусный мороз, о точной, выверенной красоте инженерной мысли, о тишине, которая опускается на город в полярную ночь.

Он чувствовал себя молодым и неуклюжим, как мальчишка. Ее смех, доверчивость, с которой она опиралась на его руку, на крутом подъеме, разбивали ледяную корку, намерзшую за годы одиночества и разочарования. В ее присутствии он был не Яковом Семеновичем, ведущим инженером, а просто Яшей – тем, кем он, возможно, и был когда-то давно, до того как жизнь затянула его в воронку обязанностей.

Их первое настоящее уединение случилось на небольшой поляне, куда вела едва заметная звериная тропка. Земля была устлана мягким ковром из прошлогодней хвои, а перед ними, сквозь просеку в елях, открывалась долина, утопавшая в сизой дымке. Стрекот кузнечиков висел в воздухе густым, звенящим пологом.

Они присели на выступ скалы, покрытый теплым мхом. Разговор смолк. Тишина между ними была не неловкой, а насыщенной, звенящей, как напряженная струна. Яков обнял ее за плечи, и Аэлита прижалась к нему, положив голову ему на грудь. Он чувствовал биение ее сердца – частое, как птичье. Потом она подняла на него глаза. В их глубине плескалось смущение, доверие и вопрос.

Он ответил без слов. Его поцелуй был медленным, вопрошающим, дающим ей время отстраниться. Но она не отстранилась. Ее губы ответили ему – сначала робко, потом с нарастающей смелостью. Он ощутил вкус чая с травами и что-то неуловимо сладкое, только ей принадлежащее.

Их любовь в тот первый раз на поляне была такой же, как и они сами – неспешной, чуткой, полной открытий. Шуршание одежды, сброшенной на хвойный ковер, казалось невероятно громким. Прохладный горный воздух ласкал обнаженную кожу, заставляя ее покрываться мурашками. Яков, привыкший ценить форму и функционал, был потрясен абсолютной, скульптурной красотой ее тела – изгибами талии, линией бедра, маленькими, упругими грудями с темными, налитыми ягодами сосками.

Он касался ее, как бесценной реликвии, его пальцы вырисовывая карту родинок на ее плече, следя за тем, как под его ладонью вздымается и опадает ее живот. Она вздрагивала от каждого прикосновения, ее стоны были тихими, прерывистыми, впитываемыми лесной гущей. Когда он вошел в нее, встретив барьер девственной упругости и влажного тепла, она вскрикнула – коротко, пронзительно, и вцепилась пальцами ему в спину.

– Яша… – прошептала она его имя, и в этом звуке была и боль, и просьба, и полная самоотдача.

Он двигался медленно, подавляя в себе бурю инстинкта, читая по ее лицу, по дрожанию век, по сжатым губам, когда нужно остановиться, когда можно продолжить. И вот ее тело раскрылось, приняло его, задвигалось в такт, ища своего ритма. Ее стоны потеряли оттенок боли, наполнившись низким, грудным стоном наслаждения. Это был древний, как сами эти горы, язык, понятный без перевода.

Они лежали, сплетенные, покрытые легкой испариной, слушая, как их сердца успокаиваются в унисон. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь хвою, рисовали на их коже золотые узоры. Аэлита прижалась щекой к его груди.

– Я не знала… что так бывает, – прошептала она.

– И я, – честно признался Яков, гладя ее волосы. – Я не знал.

С этого дня их тайные прогулки стали насущной потребностью. Они находили новые уголки – скрытый от глаз грот с папоротниками, уступ над бурлящим потоком, старую лесную сторожку, давно заброшенную. Каждая их встреча была новой главой в учебнике чувственности. Яков, с его аналитическим умом, изучал ее тело, как сложнейший механизм, но механизм, управляемый не логикой, а вздохами, прикосновениями, вкусом. Он узнал, что поцелуй в ямочку у основания позвоночника заставляет ее выгибаться, как тетиву лука. Что легкое прикусывание мочки уха вызывает у нее содрогание, пробегающее по всему телу. Что она любит, когда он смотрит ей в глаза в самый пик страсти.

Аэлита, в свою очередь, открывала свою природную, лишенную ложной стыдливости чувственность. Она училась быть не пассивной, а соучастницей, удивляя его своей смелой нежностью, тем, как ее маленькие, сильные руки могли держать его, вести, требовать. Их любовные игры были диалогом, в котором стоны, прерывистое дыхание и шепот были красноречивее любых слов.

Но они не были одиноки в этих горах. Их стоны, уносимые эхом, не всегда терялись в шуме реки. Однажды, вернувшись на тропу, Яков заметил в кустах сдавленный смешок и мелькнувшую спину в знакомой куртке. Это был Олег. Следы от ботинок, слишком крупные для Аэлиты, он находил возле их тайных мест и раньше. Ощущение, что за ними следят, что их святое пространство оскверняется похотливыми взглядами, медленно кипело в нем, как магма.

Он ничего не сказал Аэлите, не желая портить ее безмятежность. Но его спокойная наблюдательность обострилась до состояния охотника. Он начал замечать не только следы. Он видел, как Сергей и Олег, сидя на веранде, провожали Аэлиту долгими, оценивающими взглядами, перебрасывались похабными репликами, которые, как им казалось, не долетали до чужих ушей. Он видел, как Галина что-то нашептывала Светлане, кивая в их сторону, и обе смотрели на Аэлиту с притворным сожалением, за которым сквозила злорадная зависть.

Однажды после ужина, когда Аэлита ушла принимать ванну, Яков столкнулся с Сергеем в холле. Тот, набравшись «нарзанного» куража, блокировал ему путь, расплываясь в самодовольной улыбке.

– Что, Яков, опять на природу собрался? Опасно нонче в горах-то. Звери разные водятся, – он хитро подмигнул. – Девушку одну можешь не уберечь. А мы, местные, так сказать, всегда готовы помочь… подсмотреть, так сказать, за порядком.

Яков остановился. В его глазах не было ни страха, ни злости. Был холодный, стальной блеск, от которого улыбка Сергея сползла с лица.

– Сергей, – сказал Яков тихо, так что тому пришлось наклониться. – Ты знаешь, что такое предел прочности материала?

Тот опешил: – Чего?

– Это напряжение, после которого материал разрушается. У каждого он свой. У хрупкого стекла – низкий. У хорошей стали – высокий. – Яков сделал шаг вперед, и Сергей невольно отступил. – У меня он очень высокий. Но у тех, кто лезет не в свое дело, кто путает наглость с силой, этот предел, как у гнилой ветки. Один неверный шаг – и хруст. Понял?

Он не ждал ответа, обошел остолбеневшего хама и пошел к своему корпусу. Но знал, что предупреждение не подействует. Тупая агрессия и похоть редко слушают голос разума. Конфликт был неизбежен. И он готовился к нему, как к сложной инженерной задаче, просчитывая варианты, оценивая ландшафт и «свойства материала» противников. Его спортивное многоборское прошлое, годы тренировок на выносливость, силу и реакцию, дремавшее в нем знание приемов рукопашного боя – все это стало мобилизоваться, выстраиваясь в четкий план обороны. И не только обороны.

Он защищал не просто женщину. Он защищал ту тишину, что нашел в ее глазах, тот смех, что звучал для него одного, тот новый, хрупкий и прочный мир, что они построили здесь, в горах. И готов был сокрушить любого, кто посмеет к нему прикоснуться.

А горам, молчаливым свидетелям, было все равно. Они просто ждали, когда разразится буря.

Глава 3. Перед бурей

Напряжение в санатории нарастало, как давление перед грозой. После разговора с Яковом Сергей на два дня притих, но злоба в нем не утихла, а лишь забродила, превратившись в нечто более мутное и опасное. Его унизили, причем тихий «сибиряк» сделал это без крика, без мордобоя, одним лишь взглядом и словами. Для мужчины, чья значимость измерялась громкостью голоса и толщиной золотой цепи, это было хуже пощечины.

Олег же, более примитивный, воспринял ситуацию проще: им пренебрегли. Женщина, на которую они положили глаз, предпочла какого-то «очкарика». Это било по его примитивному, волчьему понятию о иерархии. Сплетни Галины и Светланы, которые они, словно ядовитый дым, запускали в женскую половину, лишь раздували пламя. Они уже не просто намекали на неверность Якова, они сочиняли целые истории: про его «мнимую» работу, про то, что он «гипнотизирует» Аэлиту, и даже про то, что «нормальный мужчина в его годы с такой молодой – это ненормально».

Аэлита старалась не замечать. Она утопала в новом для нее чувстве, и мир вокруг казался окрашенным в мягкие, пастельные тона. Но однажды вечером в беседке она наткнулась на Галину, «утешавшую» заплаканную, совсем юную медсестру из процедурного кабинета.

– …да он со всеми так, милочка, – сипло шептала Галина. – Приехал, поразвлекся, и след простыл. А ты тут со своим разбитым сердцем останешься. Вот и Аэлита наша… тоже ведется. А он, между прочим, вчера с той, новой из Киева, у речки долго разговаривал. Очень уж оживленно…

Аэлита замерла за спиной у беседки. Она знала, что вчера Яков помогал незнакомой женщине-фотографу найти ракурс для съемки заката, и он сам ей об этом рассказал. Но ядовитый шепот, пропитанный ложью, все равно ужалил. Не потому, что она поверила, а потому, что поняла: эта грязь существует. Она направлена на него. И, косвенно, на нее.

В тот вечер в номере Яков сразу заметил ее молчаливость.

– Что случилось, звездочка? – спросил он, обнимая ее за плечи. Она редко позволяла себе такие ласковые прозвища, но сейчас оно сорвалось само.

Она выложила ему услышанное. Яков выслушал, лицо его стало каменным.

– Будет хуже, – сказал он, на удивление, спокойно. – Они не успокоятся. Им нужно либо сломать нас, либо вымарать в грязи то, что между нами, чтобы оправдать свою собственную убогость.

– Но почему? – в голосе Аэлиты прозвучала боль. – Мы им ничего не сделали.

– Именно поэтому, – вздохнул Яков. – Мы их не замечаем. А для таких, как Сергей и Олег, а тем более для таких, как Галина, это самое страшное оскорбление. Они – шум. Мы – тишина. Шум ненавидит тишину, потому что на ее фоне он выглядит особенно убого.

Он повернул ее к себе.

– Ты веришь мне?

– Да, – ответила она без тени сомнения.

– Тогда запомни: что бы ни случилось, как бы ни старались нас разлучить словами или делами, я рядом. Все остальное – неважно.

На следующий день они снова ушли в горы. Но на этот раз Яков вел ее не на их обычные поляны, а выше, по более крутой и менее людной тропе, ведущей к скальному массиву, известному как «Каменные Пастухи». Он двигался уверенно, как будто у него была карта в голове. Через час тяжелого подъема они вышли на небольшую, скрытую со всех сторон каменными зубцами площадку. Снизу доносился отдаленный шум реки, а вокруг царила абсолютная, монастырская тишина.

– Здесь нас никто не найдет, – сказал Яков, сбрасывая рюкзак. – И не услышит.

Их страсть в тот день была иной. В ней не было прежней безмятежной нежности. В ней была жажда, почти отчаяние, попытка через физическое соединение утвердить реальность своего союза перед лицом надвигающейся угрозы. Аэлита была активной, почти агрессивной, впиваясь в него губами, ногтями, как будто хотела вобрать его в себя, спрятать от всего мира. Яков отвечал ей той же мерой, его ласки были властными, утверждающими право собственности, но право, данное любовью, а не эгоизмом.

После, лежа на расстеленной куртке и глядя на редкие облака, плывущие между каменных вершин, Аэлита спросила:

– Яша, а что будет, когда отпуск закончится?

Он долго молчал, гладя ее волосы.

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной, – сказал он, наконец, глядя в небо. – В Красноярск. Это будет трудно. Там другой мир, другой ритм, другая природа. Там нужно будет все начинать с нуля: работа, жилье… И там буду я. Если ты захочешь.

Она не ответила сразу. Мысль о Сибири, о далеком, почти мифическом Красноярске, пугала. Но мысль о том, чтобы остаться здесь, во Львове, в своей тихой библиотеке, и больше никогда не чувствовать его рук, не слышать этого спокойного голоса, пугала в тысячу раз больше.

– Я поеду, – тихо, но четко сказала она. – Куда угодно.

Они провели на той площадке несколько часов, строя воздушные замки будущего. И не подозревали, что за их мечтами с низу, с основной тропы, за ними наблюдали. Не физически, а через призму бинокля, который Олег «одолжил» у одного из отдыхающих-рыболовов. Он видел, как они поднимались, и, зная повадки Якова, предположил, куда они могут держать путь. Он не видел их близости, но видел место. И этого было достаточно.