скачать книгу бесплатно
– Ты же не умеешь плавать! – говорит Сабина, хотя ясно видит, что он плавает.
Он плывет, широко раскрыв глаза и рот. Тело его лоснится и золотисто поблескивает, как у тюленя на ярком солнце. Перевернувшись на спину, он устремляется к ней.
– Научился! – кричит он. – Вот счастье-то!
Серый пиджак Парсифаля аккуратно повешен на спинку покрашенного в белый цвет стула из кованого железа. Погода жаркая, но приятная. Когда Фан оказывается у бортика, Сабина протягивает руки, и он скользит из бассейна в ее объятия; прохладная вода стекает с него ручьями и мочит блузку Сабины. Кожа его вновь приобрела золотистый оттенок и источает тонкий цветочный аромат – не то жасмина, не то лилии, даже не хочется выпускать Фана из рук. Смерть явно пошла ему на пользу. Даже в лучшие свои дни с Парсифалем он не казался таким довольным. При жизни Фан был слишком робким, слишком услужливым и чем-то напоминал побитую собаку. Энергичная Сабина ревновала Парсифаля к Фану, ей было неприятно, что Парсифаль может так сильно любить еще кого-то. Ревновала, считая любовь исключительной привилегией и ни с кем не желая этой привилегией делиться. А в конечном счете кем была тогда Сабина? Всего лишь ассистенткой, затянутой в неизменное шелковое трико с блестками. Женщиной с кроликом и шляпой. Однако Фан был с ней неизменно любезен. Он прекрасно знал, что это такое – быть лишенным привилегий.
Сабина улыбается и садится рядом с Фаном на бортик. Болтает ногами в воде. Дельфины увиты цветами. Вода в бассейне синяя, как спинка у горной сиалии, которую она однажды видела возле Тахо.
– А чем ты занят теперь?
Фан берет ее руку в свои. Экзема, от которой он годами не мог избавиться, теперь прошла.
– По большей части я здесь. С тобой. – Сказал и замолчал. Фан никогда особо не любил говорить о себе. – А иногда возвращаюсь во Вьетнам.
– Серьезно? – удивляется Сабина. О Вьетнаме он вообще почти не вспоминал.
– Это очень красивая страна, – говорит он. – Там столько всего памятного мне с детства, о чем я за тридцать лет и думать забыл: зеленые луга, рисовые поля весной, когда только-только пробиваются первые ростки. Обо всем не расскажешь. И такое счастье, когда вокруг столько людей говорит по-вьетнамски. Иной раз стоишь посреди базарной площади, а слезы так и льются. Ты поймешь это когда-нибудь потом, когда окажешься дома.
– Мой дом – здесь.
– Я про Израиль, – говорит Фан.
– Ну, у меня не так, – возражает она. – Мы уехали оттуда, когда я была совсем маленькая, я даже и не помню ничего.
Фан качает головой.
– Это не наша страна, – говорит он.
Но для Сабины Лос-Анджелес – это дом, единственный и любимый.
– Как думаешь, где теперь Парсифаль? – спрашивает она.
Фан смотрит на нее с огромной нежностью. Ветер развевает ее волосы, почти такие же черные и прямые, как у него. За бассейном подает голос пересмешник.
– Обычно он со мной. И к тебе мы приходим вместе. И во Вьетнам отправляемся тоже вместе.
Сабина, порывисто выпрямившись, оглядывается на длинную, ведущую к беседке дорожку.
– Он сейчас здесь?
– Он не захотел прийти.
– Не захотел? – повторяет она упавшим голосом.
– Ему стыдно. Еще бы – оставить тебя с такой кучей проблем…
Сабина глядит по сторонам, надеясь, что Парсифаль все-таки где-то поблизости, увидит ее, подойдет. Ей трудно дышать – так не хватает его.
– Но что он мог поделать? Он же старался облегчить мне жизнь, потому и женился на мне!
Фан отводит от лица мокрые пряди. Ему не терпится объяснить, что он имеет в виду.
– Не только ты оставалась в неведении. Я тоже ничего не знал. Вот что я хотел тебе сказать. Парсифаль скрывал это. Так он решил много лет назад, а уж если он чего решал, то не отступал от задуманного. Никогда! Так что он не желал обидеть ни тебя, ни меня. И не от плохого отношения к нам он это делал. – Фан проводит ногой по воде, баламутя поверхность. Видно, собирается опять нырнуть. – Тебе теперь труднее придется. Он говорит, что хотел тебе сказать, но не знал, что времени у него так мало. Аневризма застала его врасплох. Наверное, это моя вина.
Сабина не могла понять, о чем Фан толкует.
– Твоя вина?
– Аневризма, она такая… – И Фан щелкает мокрыми пальцами. – Раз, и все!
Сабине вспоминается что-то очень давнее, но каким-то образом связанное с ней. Загораживаясь рукой от солнца и щурясь, она глядит на Фана.
– Ты убил его? – спрашивает она, уверенная, что он ответит «нет».
Но внезапно Фан преображается. Склоняет голову, как прежде, по-собачьи. Без рубашки он словно голый.
– Пожалуйста, не говори так, – мягко просит он.
– Тогда объясни мне… – Сабина чувствует, как у нее перехватывает горло.
– Ты же просила…
– Просила?
– Чтобы не страдал…
Минута, и она вспоминает – как надеялась, что Парсифаль не будет слишком мучиться, как, возвращаясь с ним от докторов, думала об этом в машине. Но одно дело – думать и надеяться, а совсем другое – просить.
Резким движением она вынимает ноги из воды. Встает. Мысли ее четки и ясны.
– Господи, – говорит она, – я же не хотела, чтобы ты убил его. Хотела, чтоб помог, утешил. Утешил. А если ты не понял, надо было спросить.
– Разница во времени – это такая малость.
– Малость? – кричит Сабина. – Это малость? Что ты называешь малостью?
Опустив голову, Фан разглядывает свои ноги. Упирает большие пальцы в цементную внутреннюю стену бассейна.
– Два года. – Он беспомощно пожимает плечами. – Ну, чуть больше, чем два.
Сабина чувствует дурноту. Руки невольно тянутся к голове. Впервые в жизни ей кажется, что голова вот-вот оторвется от тела и, перелетев через ограду, увитую тяжелыми лиловыми гроздьями винограда, поплывет куда-то по воздуху.
– Да как ты можешь говорить, что два года – это мало!
– Мало, – упорствует Фан. – Может быть, сейчас тебе этого не понять. А вот умрешь – увидишь. Такой срок – это ничто.
– Но я же еще не умерла! – Ее голос звенит и срывается. – И время это мне было нужно!
Теперь ее душат слезы – горькие, безутешные. Парсифаль бы мог еще быть здесь, лежать в собственной постели. А все из-за нее, из-за каких-то ее слов. Сама накликала беду – призвала собственное одиночество!
Порыв сухого ветра, повеявшего с океана, несет приятное успокоение. Стоит ясный южнокалифорнийский денек. В свой черед плачет теперь и Фан. Хоть его лицо и так мокрое после плаванья, Сабина различает на нем слезы. И плечи трясутся. «Я хотел, чтобы тебе стало полегче», – говорит он. Соскальзывает с бортика вниз и погружается в воду. А синева в бассейне – вовсе не от синей воды и не оттого, что в ней отражается небо. Просто стенки бассейна изнутри покрашены синей краской. Сабина провожает Фана взглядом, изо всех сил стараясь не плакать.
– Выплыви, – просит она. Но Фан скользит вдоль дна. Делает круги. Глубина искажает пропорции его тела, и оно кажется длинным, призрачным. Фан не всплывает, потому что всплывать ему незачем. Все, что ему нужно, – это плыть, плыть. Сабина понимает, что Фан может не вынырнуть до вечера.
– Прости меня, – шепчет она. – Вернись!
Она ломает руки. Как же она устала! Как давно сон не приносит ей отдыха! Она все ждет и ждет, но с тем же успехом можно ждать на берегу рыбу. И в конце концов ничего не остается, как встать и уйти. Сабина идет к воротам, и уже у выхода из сада, вдруг вспомнив что-то, возвращается к бассейну.
– Фан, – говорит она, – а как насчет того, другого? Что ты собирался мне сказать?
Но тот все плавает и плавает, наворачивая круги. Наверное, даже и не слышит ее. Сабина знает, что, будь она на его месте, под водой, она бы ничего не слышала.
Когда раздался телефонный звонок, Сабина вскрикнула от неожиданности.
– Я жду вас уже полчаса, – заявил Роджер. – Как это понимать? Вы не приедете?
– Что?
– Сабина? Вы что, не совсем проснулись?
Она сглотнула комок в горле. Сердце билось часто, как у Кроля.
– Я забыла, – еле слышно проговорила она.
– Не надо никаких уборок, – сказал он. – Я уже еду.
Разобраться в переполнивших сознание обрывочных мыслях казалось совершенно невозможным. Сабина вязла в них, точно в какой-то чудовищной трясине. Она надела халат Парсифаля, несколько раз ополоснула холодной водой лицо и уже кончала чистить зубы, когда в дверь позвонили.
Хорошая ассистентка фокусника должна уметь отвлекать внимание зрителей, брать его на себя. И Сабина относилась к своим обязанностям серьезно. Даже к завтраку выходила с накрашенными губами. На ее запястьях неизменно красовались тяжелые браслеты, на ногах – вызывающие туфли с ремешками и на высоченных каблуках. Она умела собраться и быть во всеоружии. Так было раньше, будет и теперь, думала она, идя к двери.
– Я собиралась приехать, – сказала она.
Роджер чмокнул Сабину в щеку и заправил ей за ухо прядь волос.
– Там у них в заведении дресс-код, – сказал он. – Вас бы не пустили.
– Пойду кофе сварю. – Сабина шмыгнула на кухню. Роджер последовал за ней. Дом так и плавал в солнечных лучах, но даже самое яркое солнце в те дни не могло помешать Сабине погружаться в спячку.
Роджер оторопело глянул на прикрепленный к холодильнику снимок мозга.
– Это еще что за чертовщина?
– Это Парсифаль, – бросила она, занятая поисками фильтров.
Роджер сел за стол и зажег сигарету. Он был одним из немногих лос-анджелесских знакомых Сабины, еще не бросивших курить, и единственным, кто закуривал в чужом доме без разрешения. В другое время подобная неучтивость сильно бы ее задела.
– Что вам известно о родных Парсифаля? – спросил он.
Сабина пожала плечами и включила кофеварку.
– Известно, что жили они в Коннектикуте. Известно, что умерли. Известно, что настоящая фамилия Парсифаля – Петри. Если вы приехали сообщить мне, что за его деньгами охотятся какие-то нежданно объявившиеся кузены, то обещаю воспринять это известие хладнокровно.
Обрывки сна ускользали прочь. Фан. Бассейн. Хорошо бы извиниться и на минутку отойти – посидеть, подумать.
– Я всегда считал, что знаю Парсифаля достаточно хорошо. – Роджер стряхнул пепел в стоящий на столе горшочек с темно-лиловой фиалкой. – Но обнаружилось кое-что, о чем я понятия не имел. Как, думаю, не имели понятия и вы.
«Я тоже ничего не знал, – произнес Фан. – Вот что я хотел тебе сказать». Эти слова она помнила точно. Ожидая, пока сварится кофе, Сабина застыла между двух миров. И не желала ни спать, ни просыпаться.
– Итак, – сказал Роджер, сплетая пальцы шалашиком, точно член правления некой компании. – Дело заключается в следующем. – Он помолчал, выждав минуту, давая Сабине время хотя бы повернуться к нему лицом. Но поворачиваться она явно не собиралась, и Роджер продолжил: – Фамилия Парсифаля вовсе не Петри. Его звали Гай Феттерс. У Гая Феттерса в Небраске имеются мать и две сестры. Насколько я могу судить, отец тут вне игры – не то умер, не то пропадает неизвестно где. Сказать точно я не могу.
Сабина достала и поставила на стол две желтые чашки. Налила кофе. Как ей помнилось, ни молока, ни сахара в доме не было.
– Не может быть, – сказала она.
– Боюсь, что может.
– Двадцать два года мы были вместе. – Сабина села за стол, вытянула из пачки Роджера сигарету и зажгла. Самое время курнуть. – Так что, думаю, я знаю его лучше, чем знали вы. Двадцать два года совместной жизни со счетов не сбросишь.
– Ну, – задумчиво протянул Роджер, – возможно, данный случай представляет исключение.
Сигарета была отвратительной, но вкус ее Сабине нравился. Затянувшись, она выпустила струйку дыма в потолок. Был бассейн. В нем плавал Фан. Он сказал, что тоже ничего не знал об этом. Об этом? Сабина вскинула глаза на Роджера.
– Там, в его завещании, было письмо. Он хотел, чтобы я сообщил семье о его смерти. Он основал для них фонд – для матери и сестер. Но вы деньги не потеряете. Основная их часть – ваша.
– Деньги я не потеряю, – повторила Сабина. К ней перешли не только деньги Парсифаля, но и деньги Фана. Авторские права на бесчисленное количество компьютерных программ, на игру «Безделушка» – все это теперь принадлежало Сабине.
Роджер вдавил сигаретный окурок в мягкую черную землю у стебля фиалки.
– Должен сказать вам, что очень сожалею. Чертовски скверно с его стороны ничего вам не сказать. На все имеются свои причины, однако не думаю, что вам сейчас хочется в них копаться.
– Вы правы, – сказала Сабина.
– Ну а мое дело спросить вас, не хотите ли вы с ними связаться. Я, разумеется, и сам собираюсь это сделать, но вдруг вы желаете вступить с ними в контакт самолично.
Он ждал ее ответа. Но Сабине было трудно даже глаза держать открытыми.
– Можете все обдумать, – сказал Роджер, прикидывая, задержится ли в этом доме настолько, чтобы успеть выкурить еще одну сигарету. И пришел к выводу, что не задержится. – Позвоните мне завтра.
Сабина кивнула. Роджер вытащил из портфеля и положил на стол папку.
– Здесь имена, адреса, телефоны и копия просьбы Парсифаля. – Он встал. – Значит, позвоните.
– Позвоню.
Она не встала, чтобы проводить его, даже не предложила проводить, даже не заметила его замешательства. И окликнула, когда Роджер был уже возле входной двери.
– Да?
