скачать книгу бесплатно
Кроме того, лошадей часто приходилось кормить и менять, также и люди нуждались в пище и отдыхе. Поэтому «караван» двигался медленно.
Неизв. худ. Портрет царицы Марфы Матвеевны. Конец XVII в.
По суше путешественницы добрались до Шлиссельбурга – бывшей шведской крепости Нотебург. Здесь ожидал их Петр.
«Государь не токмо что сам страстную охоту к водяному плаванию имел, но желал также приучить и фамилию свою, – пишет царев токарь Андрей Нартов. – Сего ради в 1708 году прибывших из Москвы в Шлиссельбург цариц и царевен встретил на буерах, на которых оттуда в новую свою столицу и приплыл. И когда адмирал Апраксин, верстах в четырех от Петербурга, на яхте с пушечною пальбою их принял, Петр Великий в присутствии их ему говорил: „Я приучаю семейство мое к воде, чтоб не боялись впредь моря и чтоб понравилось им положение Петербурга, который окружен водами. Кто хочет жить со мною, тот должен часто бывать на море“».
Его величество подлинно сие чинил и многократно в Петергоф, Кронштадт и Кроншлот с царскою фамилиею по морю езжал, для чего и приказал для них сделать короткие бостроки (безрукавки. – Е. П.), юбки и шляпы по голландскому манеру. Прибывшие из Москвы и в вышепоказанном плавании находившиеся были: царица Прасковья Феодоровна, супруга царя Иоанна Алексеевича, и дщери его – царевны Екатерина, Анна и Прасковья Ивановны, царевны же Наталья, Мария и Феодосия Алексеевны».
Вероятно, царицы и царевны впервые оказались в морском плавании, впрочем, оно протекало благополучно. А вот новая столица, уже прозванная «парадизом», то есть раем, встретила их неласково.
Маленький домик Петра I на Петербургской стороне, разумеется, не мог вместить царственных особ вместе со всей их свитой, поэтому их поместили в доме губернатора. Цариц и царевен встречали праздничным салютом, потом начался пир.
Затем, далеко за полночь, утомленные гостьи уснули. В десятом часу утра их разбудил крик: «Пожар, пожар!» Вероятно, кто-то из пьяных гуляк, засидевшихся вчера за столом, ненароком поджег дом. Все люди спаслись; но большая часть верхнего жилья сгорела со многими вещами и пожитками.
Стало ясно, что нужно обзаводиться собственным хозяйством.
Петр I отдал распоряжения о строительстве домов и повез семейство знакомиться с окрестностями города. Первым делом съездили в Кронштадт, полюбовались на строящиеся форты и верфи, затем выехали в Нарву, осмотрев по пути Копорье и Ямбург. В Нарве отпраздновали день ангела государя молебнами, пушечным салютом, фейерверками и снова торжественным обедом. Затем государь поехал далее, навстречу Полтавской битве, а женщины вернулись в Петербург.
Прасковья с дочерьми поселилась на Петербургской стороне, где в то время располагалась гавань, в которой теснились сотни кораблей из Ладоги, Новгорода и других городов с товарами и съестными припасами. Вероятно, ее дворец был деревянным или мазанковым, как большинство домов в Петербурге. Ее ближайшими соседями оказались князь Меншиков, канцлер Г.И. Головкин, вице-канцлер Остерман, барон Шафирова. Рядом находился первый гостиный двор, сгоревший в 1710 году.
Позже семейству вдовой царицы было выделено еще и загородное имение, названное в честь ее покойного супруга Ивановским. От него получила название и речка Ивановка, прежде называвшаяся Хабой (Haapajoki – Осиновка). Деревянный Ивановский дворец, по меркам петровского времени, был большим – на девять светлиц. Двухэтажное здание с одноэтажными боковыми частями, вытянутое вдоль бровки террасы, колонны подпирали балкон во всю ширину второго этажа. Дом стоял на обнесенной балюстрадой террасе, с обеих сторон которой возвышались восьмигранные двухъярусные беседки – люстгаузы. Рядом находились большой фруктовый сад и скотный двор. Русло реки запрудили и устроили мельницу.
Наталья Алексеевна поселилась тоже на берегу Невы, но в Литейной части по соседству с Кикиными палатами, где тогда находилась Кунсткамера (ее дворец стоял на месте, где теперь располагается Шпалерная улица). Каменный дворец, построенный к 1714 году, состоял из трех корпусов, главного – трехэтажного и двух боковых, двухэтажных, построенных в форме буквы «Г» и охватывавших широкий двор, где, очевидно, располагались служебные постройки: сараи, амбары, домики для слуг. При дворце находилась церковь, сначала домовая, а затем в отдельном здании, названая «церковью во имя Воскресения Христова, что за Литейным проспектом».
На участке Натальи Алексеевны по ее приказу было построено еще и отдельное здание богадельни. Это была первая богадельня в Петербурге и одновременно первый «воспитательный дом» – сюда приносили всех подкидышей, или «зазорных детей», как их тогда называли.
Также царевне была пожалована мыза Хотчино (современная Гатчина).
Переехав в Петербург, Наталья Алексеевна быстро «взялась за старое» – устроила «комедийную хоромину» для всех «прилично одетых людей», то есть дворянской публики. Петербургский театр тоже был любительским, пьесы для него писала сама царевна. Ее перу принадлежат «Комедия о святой Екатерине», «Хрисанф и Дария», «Цезарь Оттон», «Святая Евдокия», а также драма «Действие о Петре Златые Ключи», которая рассказывала о пользе заграничных путешествий для молодых людей, желающих получить образование.
Однако Наталья прожила в Петербурге недолго. Болезнь унесла ее в 1716 году. После смерти царевны более двухсот томов из ее личной библиотеки (очень значительное собрание по меркам того времени) поступили в царское книгохранилище, театральная же часть ее была отослана в Санкт-Петербургскую типографию.
Незадолго до этого умерла Марфа Матвеевна Апраксина-Романова, вторая жена царя Федора III Алексеевича, бывшая царицей всего 71 день, а царской вдовой – 33 года. Наталья Алексеевна и Марфа Матвеевна были погребены там же, в Петропавловском соборе.
Семейная жизнь Алексея
Согласно воле отца старший сын Петра Алексей Петрович должен был, по примеру наследников правящих европейских домов, сочетаться браком с иноземкой. В 1711 году его женой стала семнадцатилетняя принцесса герцогского Дома Брауншвейг-Вольфенбюттельского Шарлотта Кристина София. Земельные владения ее родителей были невелики, но принцесса была весьма родовита. Ее старшая сестра Елизавета была женой императора Австрии Карла VI. Младшая сестра Антуанетта стала герцогиней Брауншвейг-Вольфенбюттельской, выйдя замуж за двоюродного дядю Фридриха Альберта. Кроме того, она приходилась родственницей курфюрсту Ганноверскому – будущему королю Англии Георгу I. София-Шарлотта была светской и образованной девушкой, прекрасно владела французским и итальянским языками, знала латынь, играла на лютне и клавесине, отменно танцевала, рисовала и рифмовала стихи. Она не пришла в восторг от «московского сватовства», но покорно подчинилась воле отца и деда – герцога Брауншвейгского Антона Ульриха, желавших породниться с одним из могущественнейших государей того времени.
Свадьбу отпраздновали в саксонском городе Торгау, и поначалу молодоженам казалось, что им удастся полюбить друг друга. «Я нежно люблю царевича, моего супруга, – писала София Шарлотта своей матери. – Я бы нисколько не дорожила жизнью, если бы могла ее принести ему в жертву или этим доказать ему мое расположение, и хотя я имею всевозможные поводы опасаться, что он меня не любит – мне кажется, что мое расположение от этого еще увеличивается…»
Царевич Алексей Петрович
Но эта иллюзорная страсть быстро рассеялась, и династический брак, связавший двух малознакомых людей, выросших в различных условиях, начал разрушаться изнутри. Царевич уезжал из дома, пьянствовал, изменял жене. Вскоре принцесса уже признавалась: «Мое положение гораздо печальнее и ужаснее, чем может представить чье-либо воображение. Я замужем за человеком, который меня не любил и теперь любит еще менее, чем когда-либо…»
По разным поучениям отца Алексей почти два года провел за границей. Наступило время вернуться в Петербург. Петр первый радостно встречал свою первую невестку – ту самую иноземку, через которую он породнился с правящими домами Европы.
Посол Австрии Плейер писал своему императору: «Когда экипаж Шарлотты подъехал к Неве, к берегу подошла новая, красивая, обитая красным бархатом и золотыми галунами шлюпка. На шлюпке находились бояре, которые должны были приветствовать кронпринцессу и перевезти ее на другой берег. На этом берегу стояли министры и другие бояре в одеждах из красного бархата, украшенных золотым шитьем. Неподалеку от них царица ожидала свою невестку. Когда Шарлотта приблизилась к ней, она хотела, согласно этикету, поцеловать у нее платье, но Екатерина не допустила ее до этого, сама обняла и поцеловала ее и потом проводила в приготовленный для нее дом. Там она повела Шарлотту в кабинет, украшенный коврами, китайскими изделиями и другими редкостями, где на небольшом столике, покрытом красным бархатом, стояли большие золотые сосуды, наполненные драгоценными камнями и разными украшениями. Это был подарок на новоселье, приготовленный царем и царицей для их невестки».
Шарлотта-Христина-София
Церемонию встречи принцессы в российской столице возглавляла Екатерина, так как царь в это время воевал в Финляндии, а Алексей надзирал за строительством кораблей на Ладоге. С мужем Шарлотта увиделась только в середине лета. Алексей, боясь гнева отца, старался выказать жене всяческое почтение и даже заставил ее на короткое время поверить в то, что она любима.
«Царь меня осыпает ласками и милостями, – писала она матери из Петербурга. – Мне теперь не только правильно выплачивают четвертные деньги, но сначала я получала также всю нужную для меня провизию, а теперь мне назначено несколько имений для покрытия расходов по хозяйству. Эти имения отданы мне в полное распоряжение, и мне принадлежит даже судебная власть над ними. В них живет 600 душ, а скоро мне дадут еще 900, что составит вместе 1500. Впрочем, эти имения рассеяны по разным местам.
Царь во время своего пребывания здесь был очень ласков ко мне, он говорил со мной о самых серьезных делах и уверял меня тысячу раз в своем расположении ко мне. Царица со своей стороны не упускает случая выразить мне свое искреннее уважение. Царевич любит меня страстно, он выходит из себя, если у меня отсутствует что-либо, даже малозначащее, и я люблю его безмерно».
Однако вскоре неустроенная жизнь в Петербурге начинает надоедать ей.
«Я никогда не составляла себе слишком выгодного мнения о России и ее жителях, – писала она отцу, – но то, что я увидела, превзошло мои ожидания. Нужно жить среди русских, чтобы их хорошенько узнать. Для того чтобы приобрести их расположение, необходимо сделаться русским и по духу, и по нраву, и даже в таком случае это не всегда удается, ибо если существует народ, так это именно наш. Они в высшей степени корыстны, и если одолжишь их чем-нибудь, то они полагают, что рассчитываешь на их благодарность, и тогда они начинают ненавидеть лицо, которое их облагодетельствовало. Доставив им какое-нибудь удовольствие, вы еще должны относиться к ним с той признательностью, которую могли бы от них ожидать, и благодарить их за то, что они приняли подарок, иначе они очень обидятся. Понятия их очень спутаны, самые ужасные кутежи распространены между ними, во время богослужения и молитвы они ведут себя чрезвычайно легкомысленно, нечистоплотность их доходит до крайних размеров, нет области в Германии, жители которой не были бы образованнее русских, то есть тех из них, которые ничего не видели, кроме своей родины. Одним словом, это очень непривлекательный народ».
Семейная жизнь тоже вернулась в прежнее русло: «Один Бог знает, как меня здесь огорчают, и вы усмотрели, как мало любви и внимания у него ко мне, – признавалась София Шарлотта. – Я всегда старалась скрывать характер моего мужа, сейчас маска против моей воли спала. Я несчастна так, что это трудно себе представить, и не передать словами, мне остается лишь одно – печалиться и сетовать. Я презренная жертва моего дома, которому я не принесла хоть сколько-нибудь выгоды…»
В 1714 году София Шарлотта писала матери: «Если б я не была беременна, то уехала бы в Германию и с удовольствием согласилась бы там питаться только хлебом и водою. Молю Бога, чтоб Он наставил меня Своим духом, иначе отчаяние заставит меня совершить что-нибудь ужасное…»
В том же году она родила дочь Наталью, а год спустя – сына Петра. Вторых родов принцесса не пережила. «Иноземку» похоронили в Петропавловском соборе. Плейнер писал в Вену: «Ее смерти много содействовали разнообразные огорчения, которым она постоянно подвергалась. Деньги, назначенные на ее содержание, выдавались после долгих хлопот и так скудно, что она никогда не получала более 500 или 600 рублей за раз, так что она постоянно нуждалась и была не в состоянии платить своим придворным. Она и ее придворные задолжали у всех купцов. Она также заметила зависть со стороны царского двора по случаю рождения царевича и знала, что царица тайно старается ей вредить. От всего этого она находилась в постоянном огорчении».
Семейная жизнь Петра
Обустроив семейство в Петербурге, Петр занялся обустройством личной жизни. К тому времени Екатерина уже родила царю четырех сыновей и трех дочерей, но выжили только две девочки Анна и Елизавета. Желая узаконить их рождение и вознаградить Екатерину за ее верную любовь, Петр обвенчался с ней 19 февраля 1712 года в Петербурге, в церкви Исаакия Далматского.
Жили они, по всей видимости, в любви и согласии. Знаменитый историк Н.И. Костомаров в своей статье «Екатерина Алексеевна, первая русская императрица» приводит целый список подарков и шутливых посланий, которыми обменивались царственные супруги.
«Когда государь находился за границею, Екатерина посылала ему пива, свежепросольных огурцов, а он посылал ей венгерского вина, изъявляя желание, чтоб она пила за здоровье, и извещая, что и он с теми, которые тогда находились при нем, будет пить за ее здоровье, а кто не станет пить, на того прикажет наложить штраф». В 1717 году Петр благодарил Екатерину за присланный презент и писал ей: «Так и я посылаю отсель к вам взаимно. Право, на обе стороны достойные презенты: ты прислала мне для вспоможения старости моей, а я посылаю для украшения молодости вашей». Вероятно, для вспоможения старости Екатерина послала тогда Петру вина, а он ей каких-нибудь нарядов. В следующем затем 1717 году Петр из Брюсселя прислал Екатерине кружева, а Екатерина отдарила его вином. Находясь в этом же году на водах в Спа, Петр писал: «Сего момента Любрас привез от вас письмо, в котором взаимно сими днями поздравляете (то была годовщина Полтавской победы) и о том же тужите, что не вместе, также и презент две бутылки крепыша. А что пишете для того мало послала, что при водах мало пьем, и то правда, всего более пяти в день не пью, а крепыша по одной или по две, только не всегда, иное для того, что сие вино крепко, а иное для того, что его редко». Сама Екатерина, показывая заботливость о здоровье супруга, писала ему, что посылает «ему только две бутылки крепыша, а что больше того вина не послала, и то для того, что при употреблении вод, чаю, не возможно вам много кушать». Супруги посылали друг другу также ягоды и фрукты: Екатерина в июле 1719 года послала Петру, находившемуся тогда в морском походе против шведов, «клубники, померанцев, цитронов» вместе с бочонком сельдей, а Петр послал ей фруктов из «ревельского огорода». Как заботливая жена, Екатерина посылала супругу принадлежности одежды и белья. Однажды из-за границы он ей писал, что на устроенной пирушке он был одет в камзол, который она ему перед тем прислала, а другой раз из Франции он писал ей о положении присланного ему белья: «У нас хотя есть портомои, однакож вы послали рубашки». В числе презентов, посланных Екатерине, один раз были посланы Петром его остриженные волосы, а в 1719 году он послал ей из Ревеля цветок и мяту, которую, бывши прежде с Петром в Ревеле, она сама садила; а Екатерина отвечала ему: «Мне это не дорого, что сама садила; то мне приятно, что из твоих ручек».
Г.С. Мусикийский. Семейный портрет Петра I. 1716–1717 гг.
В браке рождаются дети, но они не живут долго. Царевны Наталья Петровна и Маргарита Петровна не прожили и года. Затем родился долгожданный сын Петр Петрович (через 12 дней после того, как София Шарлотта родила Петра Алексеевича). С тех пор Екатерины спешит сообщить своему «старику» (прозвище Петра I) новости о «Шишечке» (прозвище Петра-младшего).
«Доношу, – писала Екатерина в августе 1718 года, – что за помощию Божиею я с дорогою нашею Шишечкою и со всеми в добром здоровье. Оный дорогой наш Шишечка часто своего дрожайшего папа упоминает, и при помощи Божией в свое состояние происходит и непрестанно веселится мунштированием солдат и пушечного стрельбою».
А позже намекает: «в другом своем писании изволите поздравлять именинами старика и шишечкиными, и я чаю, что ежели б сей старик был здесь, то б и другая Шишечка на будущий год поспела!»
Несмотря на то что младший брат Петра Петровича Павел умер, прожив всего один день, Петр считал, что продолжение его рода обеспечено, поэтому, когда вскрылся заговор царевича Алексея, царь, не колеблясь, казнил старшего сына. Но бедный Шишечка умер через три месяца после казни старшего брата, и ближайшим кандидатом в наследники стал Петр Алексеевич. В том же году родился последний ребенок Петра – царевна Наталья Петровна, но ее появление на свет не могло утешить отца.
15 ноября 1723 года Петр I опубликовал манифест, в котором оповещал всех своих подданных, что «по данному ему от Бога самовластию» намерен увенчать супругу императорской короной, так как она «во всех его трудах помощница была и во многих воинских действиях, отложа женскую немочь, волею с ним присутствовала и елико возможно вспомогала, а наипаче в Прутской кампании с турки, почитай отчаянном времени, как мужески, а не женски поступала, о том ведомо всей армии, а от нее, несомненно, и всему государству». Церемония состоялась в Успенском соборе в Москве.
Однако в последние годы между супругами наступает некоторый разлад. Петр I никогда не отказывал себе в коротких интрижках на стороне. Но в 1724 году до него дошли слухи, что такую интрижку позволила себе Екатерина. «Героем ее романа» современники называли Вильяма Монса, камер-юнкера Екатерины, младшего брата Анны Монс, бывшей когда-то первой любовницей Петра. Монса казнили, обвинив в злоупотреблениях, голову казненного выставили публике напоказ на вершине столба.
По преданию, когда Екатерина просила Петра помиловать ее камер-юнкера тот, мучимый ревностью, разбил вдребезги дорогое зеркало и сказал: «Эта вещь составляла лучшее украшение моего дворца, а я вот захотел и уничтожил ее!» Екатерина отлично поняла намек и возразила: «Разве дворец ваш лучше стал от этого?»
Еще одна легенда гласит, что когда Петр вместе с Екатериной проехал в коляске мимо этого столба, чтобы посмотреть на ее реакцию, Екатерина лишь равнодушно уронила: «Как грустно, что у придворных может быть столько испорченности!»
Костомаров сомневается в том, что Екатерина действительно вступила в любовную связь с Монсом. Он пишет: «Едва ли возможно допустить, чтоб Екатерина своим коротким обращением с Монсом подала повод к такой ревности. Допустим даже, что Екатерина не питала к мужу столько любви, чтоб такая любовь могла удерживать в ней верность к супругу; но то несомненно, что Екатерина была очень благоразумна и должна была понимать, что от такого человека, каков был Петр, невозможно, как говорится, утаить шила в мешке и провести его так, чтоб он спокойно верил в любовь женщины, которая будет его обманывать. Наконец, и собственная безопасность должна была руководить поведением Екатерины: если б жена Петра позволила себе преступные шалости, то ей пришлось бы очень нездорово, когда бы такой супруг узнал об этом».
Но эта легенда, а, может быть, быль, вплотную подводит нас к новой теме: «Нравы придворных петровского времени и место женщины при императорском дворе».
Женщины при дворе
«Свет мой матушка, ласточка дорогая, из всего света любимейшая; винность свою приношу, для того что с вами дружны были; да прошу тем, о чем я просил. <…> Я прошу, пожалуй, матушка, в том на меня не погневайся, писал и в том любовь вини, заставляя держать в сердце, а я прошу – пожалуй, не держи гнева на меня…» – такие записки отправлял Вильям Монс своей возлюбленной (но не Екатерине, он был очень непостоянным молодым человеком и, по его собственным словам, вечно «спутан узами любви»).
Обращаясь к другой своей пассии, он допускал более игривый тон: «Сердечное мое сокровище и ангел, и купидон со стрелами, желаю веселого доброго вечера. Я хотел бы знать, почему не прислала мне последнего поцелуя? Если бы я знал, что ты неверна, проклял бы тот час, в котором познакомился с тобой. А если ты меня хочешь ненавидеть, то покину жизнь и предам горькой смерти… Остаюсь, мой ангел, верный твой слуга по гроб».
Такая свобода в обращении с благородным женщинами была немыслима в допетровское время. В московских домах жены и дочери бояр не показывались на глаза никому, кроме домашних; только желая оказать гостю высочайшую честь, хозяин мог позволить жене поднести гостю чарку и поцеловать его в щеку. Любые попытки женщины хотя бы поговорить с мужчиной без приказа ее мужа или отца могли непоправимо испортить ее репутацию.
«Состояние женщин, – пишет австрийский дипломат Сигизмунд Герберштейн, посетивший Москву в 1517 и 1526 годах, – самое плачевное: женщина считается честною тогда только, когда живет дома взаперти и никуда не выходит; напротив, если она позволяет видеть себя чужим и посторонним людям, то ее поведение становится зазорным… Весьма редко позволяется им ходить в храм, а еще реже в дружеские беседы, разве уже в престарелых летах, когда они не могут навлекать на себя подозрения».
Еще стороже «соблюдали дистанцию» русские царицы.
«Ни одна государыня в Европе не пользуется таким уважением подданных, как русская, – писал прибалтийский путешественник Рейтенфельс, побывавший в России во времена царя Алексея. – Русские не смеют не только говорить свободно о своей царице, но даже и смотреть ей прямо в лицо. Когда она едет по городу или за город, то экипаж всегда бывает закрыт, чтобы никто не видел ее. Оттого она ездит обыкновенно очень рано поутру или ввечеру. Царица ходит в церковь домовую, а в другие очень редко; общественных собраний совсем не посещает».
Но царь Петр реформировал не только экономику и политическое устройство России. Его новые установления касались мельчайших деталей быта, прежде всего быта лиц, приближенных ко двору. Отныне женщины не только могли, но и были обязаны разделять развлечения с мужчинами. И у кавалеров появилось больше возможностей, для того чтобы «подлипать» – так в XVIII веке называли ухаживание за девушкой. Барышни, в свою очередь, быстро научились «махаться» – подавать веером знаки «галану», т. е. возлюбленному. Появился новый язык, описывающий эти новые, невиданные еще на Руси отношения. П.И. Мельников-Печерский в «Бабушкиных россказнях» писал: «Ах, как любил покойник об амурах козировать… (от франц. causer – болтать, судачить. – Е. П.) ах, как любил!.. Бывало, не токма у мужчин, у дам у каждой до единой переспросит – кто с кем „махается“, каким веером, как и куда прелестная нимфа свой веер держит».
Галантное ухаживание: литературные образцы
Рукописные повести ходили на Руси с XVII века, но под влиянием Петровских реформ в их содержании произошли существенные изменения. Так, весьма популярная повесть «Гистории о российском матросе Василии Кориотском и о прекрасной королеве Ираклии Флоренской земли» рассказывала о молодом российском дворянине, моряке, который, уехав в Голландию «для познания наук», с помощью своего острого разума и предприимчивости делает головокружительную карьеру, становится «королем Флоренским»…
История напоминает волшебную русскую сказку. Василий, сделавшийся по воле судьбы атаманом разбойников, спасает из плена прекрасную королевну Ираклию. Однако адмирал Флоренского государства, посланный на поиски Ираклии, обманом увозит королевну, Василия же приказывает утопить, однако благодарные российскому матросу за щедрость флоренские офицеры кладут Василия в лодку. Василия в лодке прибивает к маленькому острову, откуда старый рыболов переправляет его во Флоренское государство, где Василий нанимается рубить дрова и носить воду в богадельне у некоторой старухи. Адмирал же под угрозой смерти вынуждает Ираклию присягнуть, что она скажет отцу и матери, якобы он ее из Цесарии «боем взял».
Уже назначена свадьба, и на нее тайком пробирается Василий. Но если сказочный герой, чтобы сообщить невесте, что он рядом, обычно опускает в ее кубок с вином свой перстень, то… «российский матрос Василий, взяв арфу, начал жалобную играть и петь арию:
…Ах, дражайшая, всего света милейшая, как ты пребываешь,
А своего милейшего друга в свете жива зрети не чаешь.
Воспомяни, драгая, како возмог тебе
от мерзких разбойнических рук свободити,
А сей злый губитель повеле во глубину морскую меня утопити.
Ах, прекрасный цвет, из очей моих ныне угасаешь,
Меня единого в сей печали во гроб вселяешь,
Или ты прежнюю любовь забываешь,
А сему злому губителю супругою быть желаешь?
Точию сей мой пороль объявляю,
Иже сию арию вам объявляю,
И моей дражайшей воспеваю:
Аще и во отечестве своем у матери пребыти,
Прошу верныя моя к вам услуги не забывати»…
Между 1703 и 1726 гг.
Услышав эту жалобную песню, королевна сразу же признает его и выходит за него замуж, а обманщика-адмирала с позором прогоняют.
Другой российский юноша, Александр, герой «Гистории о храбром российском кавалере Александре и о любительницах его Тире и Элеоноре», обращается к своим родителям с такой просьбой: «Милостивые мои родители! Желание мое нестерпимо мучит мя иностранных государств видением очеса мои насладить, и их политичных нравов себя обучить, и в том хощу у вас милости просить, чтоб изволили на то меня тем удоволствить… покорнейше прошу учинить мя равно с подобными мне, ибо чрез удержание свое можете мне вечное понашение учинити. И како могу назватися и чем похвалюся! Не токмо похвалитися, но и дворенином назватися не буду достоин. Сотворите со мною, не допустите чада вашего до вечного позору!»
Приехав в город Лилль, он влюбляется в прекрасную Элеонору. Но как сообщить ей о своей любви? Александр пишет письмо: «Дражайшая Елеонора, государыня моя! Коль велию печаль и беспокойство вчерашней ваш вопрос во мне умножил. И дивлюсь, как возмогла такое великое пламя горячности с высоты во утробу мою вложити, которое меня столко палить, что уже горячность моего сердца терпеть не может. Того ради покорно прошу: буди врач болезни моей, ибо никоим доктуром отъятой быти не может. Аще же с помощию не ускориш, страшуся, да не будеши мне убийца. Паки молю, не обленися, с помощию мне предстани. И ежели учинишь по прошению моему, то припишу корысть на сердце моем и верность моя пред вами до гроба не оскудеет, в которой и ныне пребываю. Склонейший слуга Александр».
Элеонора отвечает уклончиво. И раздосадованный Александр обращается к ней с любовной арией:
Дивну красоту твою, граде Лилле, я ныне зрю.
На что чиниш со мною прю?
Врата имаш позлащенны,
Внутрь тя копие изощренны,
Стенами крепчайшими отвсюду окружен,
Тобою аз ныне уязвлен.
Здание предивно, имаш,
В руце держиш смертны палаш.
Коей похвалы тя имам днесь предати
Купидону стрелы метати.
Храбрость мою уничтожил,
Печали во мне умножил.
В себе драгоценный камень бролиант имаш,
Помощи мне в том не даш!
Ах, Елеонору деву полну ярости и гнева зрю!
Фортуна злейшая мною ныне владеет,
Что мне в помощ успеет?
Несщатие мое течет
И ко гробу убо влечет.
Презелныя несщастии на мя днесь востали,
Бывшу радость отгнали.
В погибель ужасну ведут
Вооруженны встречу идут.
Прииде, Марс, ныне с мечом
Раздели мя надвое,
Не томи мя зде более.
Или ты, Сатурн, не зриши
Долго жизнь не преломиши!
Между 1703 и 1726 гг.
Они встречаются в гостях у знакомого купца, и Александр учтивыми речами убеждает Элеонору в своей любви, уподобляя ее искусному врачу: «Тогда Александр обрадовался сердцем и не мог далея терпети, просил ее во особливую полату, и говорил сице: „Дивлюся вам, государыня моя, что медикаментов никаких не употребляеш, а внутренния болезни так искусно исцеляете, яко же собою вам засвидетелствую, что не надеюсь нигде такой дохтур есть, которы драгими медикаменты возмог такую неисцелимую болезнь так скоро исцелить, якоже ты со мною во един момент часа учинила. Коей чести тя подобну удостою. И как могу за такое твое милосердие услужити. Ей, не дознаюсь! Разве повелиш мне корету свою вместо коней возити? Разве тем могу заслужить“.
Елеонора ж усмехнулас Александрову шпынству и отвещала ему. „Не дивись, Александре, скорому исцелению, аще бо не имееши прямой надежды ко здравию приитти. Разве будеш до третияго часа по полуночи беспокойствовати и по окончании того ко мне чрез заднее крылцо приидеши. Обещаюся ти написать рецепт, чрез которой конечно можеш от болезни свободится, и паче прежняго здравия получиш“. Александр рече: „Правда, государыня, аще от болезни свободился, но еще не совершенно исцелился. Того ради напиши мне правило поступок, дабы в чем неведением не погрешил, понеже знаю, что от малаго прегрешения, но и вящшая болезнь приключится может. Аз же, раб ваш, токмо едину надежду и сам на вас полагаю. И вручаю здравие мое тебе. Хощеш помиловать – помилуй, а не хощеш миловать – погуби. Ибо противу власти красоты вашей никак ратоборствовать не могу“».
Она соглашается встретиться с ним наедине.
«И как Елеонора Александра узрела, бросилас к нему великою любовию, и целовала Александра, говорила сице: „Колми мучим бысть мой покой бедный, уединением, а днес обвеселился приветствием твоим. И коими лучами келия моя днесь осветилась! Кое сокровище в деснице моей имею. Токмо Александра любезнаго пред собою вижу“. И протчих ласкателств столко плодила, что Александру скучно было настоящего ожидати. Потом, побыв Александр с Елеонорою во многих разговорах четыре часа и отдав ей писмо с положенным колечком, паки возвратился на квартиру свою, цветущу от таковой радости, аки тюлпан. И уже Александри Елеонора, такую в любви крепостию оградилис, что, мню, ни чрез какия волшебства и хитрости никогда любовь их развратить было возможно… И тако Александр с Елеонорою три года, якобы в неволи любовию был обязан, и для Елеоноры всякия гуляния и веселия. И науки все презирал, и болше делал все волю ея, нежели свою, что ему навело немалую скуку».
Меж тем Александром заинтересовалась другая девица по имени Гедвиг-Доротея. Она первая пишет ему письмо: «„Любезнейший Александр! 3а невозможностию содержанием сердца моего сими малейшими строками вам сердечною любовь мою обьявляю, которая меня с единаго взору на красоту вашу в постелю положила. Знаю, что Елеонору ты верным сердцем любиш. Однако ж всеми добротами едина владеть не может, мню, чрез меру много, ибо Елеонора того не достоина. Того ради слезно прошу учинить мя столко щасливу, чтоб я хотя малой знак любви вашей имела. И аще мя в болезни посетити обленишися, то скоро пред дверми своея квартиры узриш мертву. Остаюсь ваша верная до смерти. Гедвиг-Доротея, генерала Дитриха Гейденпистола дочь“…
Елеонора, увидев такое Гедвиг-Доротеи нахалство, сожалея сердцем своим, что Александру по граду дала волю ездить, понеже знала, что Гедвиг-Доротея красотою и фамилиею ея превосходила».
Александр пытается вести любовную интригу с двумя девицами, но вскоре его обман раскрывается, и обе девушки «реки слез испустив, и одежду на себе почали драти, и власы главы своея терзати».
Элеонора умирает от горя, Александр уезжает в Париж и начинает ухаживать за Тирой, дочерью королевского гофмаршала. Но Тира оказывается девицей с характером. Когда Александр просит ее в любовном письме: «Аще ж раба своего не умилостивиш, прошу первее и последнее со мной благодеяние сотворити: пришли и предай мя сама смерти, что мне в порадование будет», она приезжает к нему с мечом и наносит ему три раны. Однако, всласть помучив своего воздыхателя, она все же смягчается, но прежде берет с него обещание: «Ежели ты меня любити хощещ для одного лакомства, и в том вам запрещаю. И прошу изволте без труда отстати. А ежели венец девства моего будеш осторожно хранити и сестрически со мною жити, дайте в том верную присягу». Они обмениваются клятвами, написанными кровью.
Дальше история превращается в настоящую сказку в духе преданий о рыцарях Круглого Стола или поэм Ариосто. Александр и переодетая в мужское платье Тира вместе бегут из города, на них нападают разбойники, но молодые люди их побеждают, и «каждой своею дорогою вслед разбойников скакали и немилостивно их в хребет поражали: овым главы, овым руки от тела отделяли». Увлекшись погоней, они теряют друг друга. Александр нарекает себя «ковалером Гнева», Тира – «ковалером Надежды». «И четыре месяца в великой печали в непроходимых лесах и болотах ездила и оттуду стала прониматься, дабы о Александре проведать, где обретается». Наконец после ряда приключений они находят друг друга и вместе отправляются в Россию. Но в дороге их застигает буря, они попадают в плен к пиратам, и Тиру продают в Китай. Судьба Александра не менее ужасна. Он попадает во Флориду. «И Флоридской стороны люди обыкновенныя человекоядцы, купя Александра, стали кормить яко скотину на заколение, понеже оныя обычей имеют сицевой: ежели иностраннаго купят или поимают, накормя его и утуча, на празнество убивают и снедают».
Но Александру, разумеется, удается бежать от каннибалов, добраться до Китая и соединиться со своей любезной Тирой. Они возвращаются в Европу и встречают там еще одного русского – Владимира. Здесь повесть снова меняет жанр на авантюрную комедию, и Владимир со смаком рассказывает о своих любовных приключениях в Европе, столь же уморительных, сколь и непристойных. В конце концов автор, которому явно надоели бесконечные приключения его персонажей, просто топит их в море.
Мы видим, что в этих повестях галантные подвиги героев происходят за границей, они покоряют сердца иностранок. Очевидно, это было сделано для того, чтобы не шокировать российского читателя. Однако в Петербурге уже начали перенимать европейские нравы, и галантная любовь входила в моду.
