скачать книгу бесплатно
ВАВИЛОН
Вавилон – это Ташкент. Смешение языков. Смешение религий. Смешение наций. Смешение обычаев. И судьба у него, считай, Вавилона. Все рассыпалось. Почти все разъехались. Не перессорились вот только, не передрались. Увезли свои религии, национальности, обычаи, языки. Разнесли по всему миру. Хотелось бы, чтобы им жилось там так же, как на родине. Хотелось бы от всего сердца.
Почему я затронула эту тему? Потому что недавно прочитала, как угнетали крымских татар там, куда их переселили.
Все началось во время войны. Кроме эвакуированных, часть которых осталась в Ташкенте и Узбекистане, туда переселили корейцев и крымских татар. Немцев точно переселяли в Казахстан. Чеченцев – в Киргизию и Казахстан.
С немцами я почти не сталкивалась. Немки из Черняевки и других ближайших казахских сел приезжали в узбекские города продавать молочную продукцию. Трудолюбие и аккуратность немцев вошли в поговорку. Таких вкусных творога, сметаны и масла я больше никогда потом не ела. Упаси Господь прийти часам к десяти на базар! Ничего не оставалось. Приходилось вставать в половине седьмого.
Еще один немец работал в инязе, на кафедре педагогики. Чудесный парень, рыжий, красивый, и имя Рейнгольд, что означает «чистое золото».
По-казахски и по-немецки говорил идеально. Вот по-русски – не слишком. Он был из тех немцев, которых переселили в Казахстан и которые и там не пропали. Но у него жена была русская, такая кругленькая хохотушка, вот она его потихоньку учила языку.
С чеченцами я не сталкивалась вовсе. Сказать ничего не могу.
Корейцев переселили с Дальнего Востока, и нужно сказать, они вписались в жизнь Узбекистана так, словно жили там испокон века.
Я привожу выдержку из очень интересной статьи «Феномен корейских колхозов». Заранее должна подтвердить, что это чистейшая правда.
«Корейские колхозы Узбекистана – один из наиболее поразительных феноменов в истории бывшего СССР. Они были созданы корейскими переселенцами с Дальнего Востока, выселенными с Дальнего Востока перед угрозой японского нападения на СССР осенью 1937 года. Причем этим хозяйствам были выделены далеко не лучшие земли. Камышовые заросли, болота, бросовые земли – вот такой предстала перед переселенцами земля, которая должна была прокормить их и их семьи. Нужно также учесть, что переселенцев, на которых был навешен ярлык «неблагонадежных», не брали в армию, они были ограничены в передвижениях, ущемлены во многих других правах.
Не имея порой ни техники, ни других материальных ресурсов, они за невиданно короткие сроки не просто освоили тугаи – заболоченные солончаковые земли, – но и стали лучшими не только в республике, но и во всем бывшем СССР.
И это были не единичные хозяйства. Люди старших поколений хорошо помнят, как гремели в пятидесятые – шестидесятые годы прошлого века колхозы «Полярная звезда», «Северный маяк», имени Микояна, Молотова, Димитрова, Свердлова, Энгельса, «Правда» и другие корейские хозяйства Ташкентской области. Были отдельные корейские хозяйства и в других областях Узбекистана, которые добивались столь же внушительных результатов. Это колхозы имени Сталина (позже он был переименован в «Коммунизм», а затем – в «Вазир») и «Гулистан» Хорезмской области, имени Карла Маркса Самаркандской, «Гигант» Наманганской областей и др.»
Здесь не упомянут колхоз «Политотдел». Миллионер из миллионеров. Достаточно сказать, что на его балансе числилась своя футбольная команда.
Я говорила о трудолюбии немцев. Но корейцы – удивительный народ. Они выращивали рис, хлопок, овощи. Имена Кима Пен Хва (председатель колхоза «Полярная звезда») и Хвана Ван Гыма («Политотдел») тогда знали все в Узбекистане. Помню, как мою сестру, учившуюся в Ташми, посылали на хлопок в «Полярную звезду», и она рассказывала, что лучших условий и лучшей кормежки не было нигде.
Мама, отдыхавшая в правительственном стационаре, разговорилась с кореянками, приехавшими навестить Кима Пен Хва. Те рассказали, что председатель ездил в Америку и привез оттуда подарки всем женщинам колхоза. Какие-то безделушки вроде перчаток или носовых платочков, но всем.
Очень многие корейцы остались в Ташкенте. У нас в доме жила семья: муж – инженер на «Фотоне», жена шила на дому, дети ходили в школу. Они стали своими. Своими в чужой среде.
Полностью своими. Им никогда и никто не сказал плохого слова. Корейцы – удивительно дружелюбный народ, и мы жили с ними в мире и гармонии.
Интересно, что даже корейская кухня прекрасно сочетается с узбекской, можно сказать, это теперь тоже узбекская кухня, но с корейским оттенком, а уж корейские соленья – почти в каждом доме.
Мне очень жаль, что теперь я потеряла связь со многими друзьями-корейцами: кто умер, кто уехал… Но у меня в Ташкенте появились новые, чему я очень рада.
Крымских татар в Ташкенте было немало. С некоторыми я работала. С кем-то училась. Одна очень красивая дама жила в нашем доме и была женой главного инженера завода «Фотон». Заметьте: ее национальность не помешала начальству поставить мужа на немаленькую должность. Дама была очень милой и приветливой, мы никогда не говорили на темы переселения, да тогда я и не знала ничего.
Факт остается фактом: никого из моих знакомых крымских татар не притесняли никоим образом. Они учились в тех же школах и институтах, работали на тех же заводах и предприятиях, занимались в тех же кружках и студиях… Обычные люди. Среди обычных людей. Сейчас твердят, что их так угнетали, что они всеми силами стремились на родину. Может, они стремились на родину, потому что не могли жить без родины, а вовсе не из-за мифических угнетений?
И греки. Греков в Ташкенте было великое множество. Их ниоткуда не переселяли. Они были политэмигрантами. И паспортов у них не было. Только вид на жительство. По-моему, темно-синий. Но их дети учились в тех же школах и институтах. Ходили в те же спортивные секции и различные кружки. Они тоже были свои, совсем свои, и своими остались, даже когда уехали в Грецию, Македонию, уехали навсегда.
Высшим пилотажем было стричься у греков. Они прирожденные стилисты. Они прирожденные портные. У них врожденный вкус. Но это родители. А дети становились инженерами, врачами, химиками… защищали диссертации, женились на русских, узбечках, еврейках… Работали везде, кроме «почтовых ящиков» и картографических учреждений.
В селах и маленьких городах жили высланные понтийские греки. Вот с ними поступили крайне несправедливо и даже подло. Их высылали, отправляли в лагеря, их просто истребляли. Почему – непонятно до сих пор. Мне непонятно. В одном источнике упоминается о том, что причина депортации из Абхазии – «народно-хозяйственная». Она становится очевидной при знакомстве с материалами по подготовке к переселению, а также с событиями, последовавшими сразу за ним. Возросший интерес титульной нации Грузинской ССР к престижным прибрежным территориям Республики натыкался на препятствие: многие лакомые места уже были заняты.
Их всего-то и было 15 тысяч человек. Но вот помешали…
Я знала одного понтийского грека. И то жил он в Зеленограде. Греков давно реабилитировали, и Антип Колбазов работал со мной в одном НИИ. Был завлабом. Его родные вернулись в Грузию. Но шрамы, видимо, остались.
Уезжать греки стали в конце восьмидесятых. Поднялись разом и покинули ставший родным Узбекистан. Но связи с ним не потеряли. Иногда приезжают. Потому что свои.
Я с ностальгией вспоминаю о друзьях. Слава богу, многие живы. Но иных уж нет…
Зато все, кто еще здесь, помнят прекрасные времена, когда все были своими и никто не делился на нации. И никто не подчеркивал свою «особость» и свое превосходство. Когда никто не употреблял такое словосочетание, как «титульная национальность». Поскольку в Ташкенте была только одна национальность – ташкентец.
О ЛЮДЯХ ХОРОШИХ
Посвящается всем потомкам хороших людей.
Сколько же я написала? Много… а горжусь вот чем: иногда, редко, но бывает, что находятся потомки тех людей, о которых я пишу. Это повод для гордости, потому что у достойных предков потомки, как правило, тоже люди достойные и порядочные.
Я не раз писала о своей (и мужа) преподавательнице истории Лидии Ивановне Суздальцевой, человеке редкого дарования. Преподавать в то время историю так, чтобы и предмет дать, и не впасть в идеологическую риторику, было, уж поверьте, нелегко. В Лидии Ивановне сочеталось все: красота, ум и талант историка. Мы оба вечно ей благодарны. Как-то меня нашел ее сын. И тоже поблагодарил. За память о незаурядной женщине и его матери.
А моя мама была вечно благодарна лучшему рентгенологу Республики Борису Николаевичу Калмыкову, буквально снявшему ее с операционного стола, где ей собирались отрезать часть, как тогда считалось, пораженного онкологией желудка. Он опроверг диагноз, велел маме раз в полгода делать рентген, и в конце концов выяснилось, что он прав. Мама поклонялась Борису Николаевичу, как божеству. Видите ли, в те времена врачи потому и назывались врачами, что думали о пациентах. А не о собственном самолюбии и не о собственном кармане. И всегда были готовы прийти на помощь. Независимо от званий, регалий, чинов, национальности… Ночь-полночь – прибегает мама к любому жившему по соседству профессору, и тот безропотно одевается и идет. Как профессор Буссель, например. Его сын и невестка живут в Израиле. Говорим иногда по «Скайпу»… А Борис Иванович еще и прекрасного ученика воспитал, Володю Чурсина, он с моей сестрой на одном потоке учился.
Как-то я пообещала Абдуазизу Мадьярову рассказать о знакомстве с его бабушкой Раисой (на самом деле Рахимой, но тогда все ее звали Раисой) Ходжаевной Коканбаевой. Женщиной она была необыкновенной. Завотделением огромной шестнадцатой горбольницы на Домбрабаде.
Порядок и чистота там были необыкновенные. Утверждаю это потому, что сама там лежала во время землетрясения.
А познакомились мы раньше, потому что она лечила моего очень тяжело больного свекра. Бронхоэктазия и эмфизема легких. Он и умер рано, в 51 год – легких уже не было, одна соединительная ткань. Но вытаскивала его Рахима Ходжаевна. Раз за разом упорно вцеплялась в почти умирающего и вытаскивала. Положение было настолько тяжелым, что свекровь постоянно находилась рядом, а мы таскали им еду. Но близко я познакомилась с Рахимой Ходжаевной, когда мне самой пришлось лечь в больницу во время землетрясения. Говорили, что больница находилась на территории бывшей дачи генерала Петрова, и в саду как раз начали завязываться гранаты…
Как ни странно, мы подружились. Странно потому, что мне был 21 год, довольно легкомысленная студентка, а Рахима Ходжаевна – человек уважаемый, взрослый, доктор… и все-таки мы разговаривали обо всем на свете. Я очень многому научилась у нее – не в смысле медицины, конечно, а в смысле чисто житейского, чисто женского здравого смысла, чисто женских тонкостей, чего мне катастрофически не хватало. Мы болтали о своем, я примеряла ее кольца с рубином и изумрудом, и, несмотря на все различия, нам было вместе легко. Тогда у меня было обострение порока сердца. Она меня подлечила, конечно, и я навсегда запомнила маленькую, изящную женщину, мудрую, знающую, необыкновенную.
Много лет спустя я написала очерк о врачах и, конечно, о Рахиме Ходжаевне. И вот что получила в ответ:
«Дорогая Татьяна Алексеевна,
огромное спасибо за Вашу публикацию о ташкентских врачах. Конечно, у каждой ташкентской семьи есть свои «врачебные» истории. Есть и у нас; случалось и так, что неплохой вроде врач из детской поликлиники просмотрела тяжелейшую пневмонию у сына, а через несколько лет – желтуху у дочери. Спасала нас всегда моя свекровь – Раиса Ходжаевна Коканбаева. Да, она, слава Богу, жива-здорова. У нее 5 детей, 11 внуков и 11 правнуков. Медиками стали один сын и одна дочь, а также один внук – хирург в Москве, а внучка – офтальмолог, живет с семьей в Нью-Йорке.
Очень приятно, что Вы помните эту выдающуюся во всех отношениях женщину.
Теперь о докторе Юровском. О нем мне рассказывала покойная мама. К Юровскому она носила моего (к сожалению, тоже уже покойного) братишку. Он родился в 1953 году, а в 5—6 месяцев у него начался бесконечный понос, причину которого никто не мог определить. Так вот, Юровский сначала сказал маме:
– Плохи дела, мамаша, совсем плохи.
У матери чуть ли не обморок, а он продолжал:
– Носик маленький у ребенка.
Потом обнюхал пеленку (мамаши должны были приносить пеленки со следами жизнедеятельности младенца) и сказал:
– Белка не хватает, пора вводить мясо в прикорм.
Поди найди сейчас врача, который без анализов и приборов так знает детский организм.
Еще был такой хирург – Кинель. Где-то на втором курсе меня собрались срочно класть в 15-ю больницу – аппендицит. Тогда моя тетя врач повезла меня к Кинелю. Он прощупал мой живот (железные пальцы я почувствовала даже на спине) и сказал:
– Плюньте тому в глаза, кто сказал, что у вас аппендицит. У вас – колит.
А когда я вышла из комнаты, сказал моей тете:
– Жалко мне эту девушку: такие умные глаза, а замуж никто не возьмет. У нее будет варикоз.
На втором курсе варикоз, кроме Кинеля, никто у меня не разглядел. А потом, когда я рожала первый раз, собрался весь роддом: они таких вен не видели. А после второго ребенка мне сказали, что больше мне рожать нельзя. Все это Кинель видел заранее, вперед за много лет.
Поди найди сейчас врачей, которые без анализов и приборов так знают человеческий организм.
А в остальном совершенно с Вами согласна, что в Ташкенте хорошо было поставлено медицинское обслуживание и много было прекрасных врачей.
С уважением,
Сюняева Саида Тагировна».
В письмо было вложено еще одно:
«Здравствуйте, моя дорогая Татьяна.
Доброго Вам здоровья!!!
Моя милая – добрый друг вечный. Я глубоко признательна Вам, что Вы смогли (почти полвека тому назад) вспомнить и написать во всемирной информации Интернете когда-то мной сделанную мизерную помощь врача.
Вы очень высоко оценили мою простую врачебную обязанность перед больными. Больной человек для врача – мать-отец-сын-дочь-брат-сестра, а когда выздоровеет, то становится его ближайшим вечным другом – это Вы. Но очень многие ничего не помнят, a Вы помните.
И сегодня Ваш друг Раечка – Рахимахон Коканбаева получила ордена, медали и самую большую пенсию в Республике – 500 тыс. cум. Это примерно 200 долларов, вот я своему народу весьма благодарна.
Самое главное, моя любимая Татьяночка, Аллах мне дал отличнейшего однолюба – спутника жизни – Мадьярова Рахимджана, с которым мы прожили счастливую жизнь – 50 лет, и Бог нам подарил пятерых отличных, красивых, умных детей: старшему Шухрату уже 67 лет, он учился в Москве, в МГУ и теперь доктор биологических наук. Второй, Марат Мадьяров, также окончил МГУ и сейчас академик ООН, физик. Третья дочка Салима – мать
троих детей и бабушка семерых внуков. Четвертая дочь Халида – кандидат медицинских наук, педагог. И самый младший сын Мохиржан – окончил Казанский мединститут, он челюстно-лицевой хирург, руководитель фирмы по стоматологии. Кстати, его сын, Джасур Мадьяров, окончил Белорусский мединститут и работает сейчас в Москве у академика Михаила Ивановича Давыдова. Младший научный сотрудник, отлично оперирует.
Итак, сейчас я отдыхаю. Жива и практически здорова. Мне в этом году, худо хохлоса, если Бог велит, будет 90 лет.
Поздравляю Вас с майскими праздниками.
Вам, милейшая Татьяночка, желаю, чтобы Вы встретились с 90-летием, поздоровались со столетием, а потом живите столько, сколько стоит наш светлый божий свет.
С поклоном и уважением.
Ваш вечный друг P. Х. Коканбаева.
Ташкент.
30/IV-2012.
P.S. Мама наша, несмотря на новейшие технологии и лекарства, остается нашим семейным врачом. Я, например, жив еще благодаря ее присмотру.
Спасибо ВАМ за добрую память.
С уважением и наилучшими пожеланиями, Шухрат Мадьяров».
Вот это было счастье. Над которым я долго шмыгала носом.
К сожалению, вскоре моего дорогого друга не стало, а память осталась. Во всяком случае, пока живы я и муж. А потом останется моя книга. И внуки и правнуки хорошего человека Рахимы Ходжаевны.
TO BELONG
To belong. Одно из значений – «принадлежать». I don’t belong here – «мне здесь не место». В переносном смысле – «я здесь чужой».
Попадали вы в такое место, при виде которого тихо поют тонкие струны души вашей и вы понимаете: здесь ваш дом, вы принадлежите этому городу, поселку, деревне целиком, и уезжать отсюда не хочется, невозможно, немыслимо?
Вероятно, такое место есть у большинства.
До некоторого времени у меня было целых два. Сейчас осталось одно. Как осталась в прошлом фраза моего четырнадцатилетнего сына:
– Мама, когда мы в Ташкенте, у тебя другое лицо. Счастливое.
Интересно, что сама я этого не сознавала. Но, видимо, ребенок был прав.
Счастье, как известно, субстанция волатильная. В смысле – изменчивая.
Того счастья, которое захлестывало бы меня при очередном свидании с Ташкентом, уже давно нет.
Города я больше не знаю. Передвигаюсь в такси или на машине подруги.
Чужое все. Дома чужие. Деревья рубят. Ни в одном городе мира не рубят деревья так ожесточенно, как в моем родном городе. В Европе и Америке деревья берегут. За деревья можно схлопотать огромный штраф. Я помню свое умиление, когда увидела на Манхэттене деревья в металлических оградках с табличками, на которых имена тех, кто за этими деревьями ухаживает.
В городах Узбекистана правят люди, для которых не только нет ничего святого, но и самого значения слова «святое» они не понимают. Его нет в их лексиконе. Сквер, моя нестихающая боль. Вместо Сквера… Непонятно что. Тоненькие деревца. Может, и вырастут… лет через пятьдесят. Убили Сквер. Дом знаменитого архитектора – под снос. Священные чинары Чор-Чинор – просто древесина для мебели и паркета… И вообще, все дома младше ста лет – не дома, а так… Прочь их, чтобы и тени не осталось.
Дома. На Обсерваторской. Людей, сделавших для Ташкента безмерно много. Вместо мемориальных табличек – под снос. Весь район прекрасных, старых, абсолютно крепких домов – под снос.
Когда я рассказываю друзьям, что в моем родном городе и моей родной стране любой может получить разрешение на застройку (при условии наличия туго набитых карманов), прийти, ткнуть пальцем в жильцов и сказать: «Это мое, а вы убирайтесь вон», не дав при этом гарантии получения квартиры в новом доме, никакого ордера «под котлован» и никаких обещаний, – мне не верят.
Ну немыслимо это. Для нормальных людей немыслимо.
Оказывается, мыслимо.
В Ташкенте остались люди. Мои друзья. Прекрасные, добрые, умные, благородные. И почти каждому грозит вот это. Полное беззаконие.
Меня терзает сознание полного бессилия и невозможности чем-то помочь. И отчетливое впечатление того, что город захватили алчные интервенты.
I don’t belong there anymore.
Больше мне нет там места. Чужая в чужом городе. Даже несмотря на друзей. Прекрасных, умных, благородных.
И от этого охватывает отчаяние.
