скачать книгу бесплатно
Нет, всё как-то коряво выходит. Пересказу никогда не заменить первоисточника. Тем более, что, пока рассказчик пытался изложить идеи Морковцева, он (то есть рассказчик) параллельно набрал в поисковой системе «морковцев мат хер блин фигово» (надо просто знать ключевые слова) и по первой же ссылке нашел цитату, которую и приводит здесь:
«Разница между неприкрытым матерщинником и тем, кто использует слова вроде «блин» или «по? фигу», такая же, как между флибустьером, идущим на абордаж, и тем прохвостом, который приглашает свою жертву в таверну и за дружеской беседой подсыпает в вино снотворное или яд, а потом очищает карманы не хуже откровенного грабителя. Не знаю, как кому, но мне лично явный бандит представляется фигурой не самой достойной, но все же не вызывающей такого омерзения, как отравитель».
Вот так будет лучше, чем пересказывать. Что же касается слова похерить, то использующего его можно, продолжая «пиратское» сравнение Морковцева, сравнить с коллекционером старинного оружия, в чьем собрании хранится жутко грозное на вид орудие, которое мы с вами принимаем за смертоносную саблю, но специалист-то отлично знает, что это всего-навсего нож для разделки рыбы и мяса из бригантинного камбуза (впрочем, не исключено, что кок был одноногим и имел прозвище Окорок).
Так или иначе, Ника Аркадьевна поняла, у кого Катя понабралась этого ужасного слова, хотя, в силу уважения к старшему коллеге, и отнесла это на счет его наивной привязанности к архаизмам. Поэтому она не стала спорить, тем более, что у нее был заготовлен для обсуждения еще один вопиющий факт.
– Хорошо, оставим это. Но ведь ничего не бывает само по себе. Все ведь взаимосвязано. И вот результат! Выражения выражениями, но она и уроки перестала учить!
Это было действительно новостью! Антон Сергеевич сказал:
– Не знаю, может, прежде. Но за тот месяц, что я тут…
– Нет, именно сейчас! Мне, правда, другие учителя еще не жаловались, но я уверена, скоро пожалуются. Пока я о своем предмете говорю. Вот, скажем, в среду она не выучила стихотворение.
– Странно. Я с ней по дневнику смотрел. Может, она не записала…
– Может, и не записала. Но так бы и сказала: «Я забыла». Или: «Не успела». Ладно, всяко бывает. Хотя раньше с ней и такого не случалось. Но тут – вот просто встала и говорит: «Я не выучила, потому что это плохие стихи». Как вам это понравится?
– А! – засмеялся Антон Сергеевич. – Вот дурочка!
– Как-то странно вы это воспринимаете, – вздела брови Ника Аркадьевна.
– Видите ли, я, кажется, знаю, кто на мою внучку дурно влияет.
– Кто же? – спросила Ника Аркадьевна, предчувствуя ответ.
И она не ошиблась.
– Казните или милуйте, но он перед вами. Это я сказал Катьке: «Если тебе поставят двойку за то, что ты не выучила эту белиберду, я тебя ругать не буду и родителям не дам».
– Но почему?
– Как почему! Вы сами это читали?
Он, припоминая, сморщил лицо от носа и выше, до корней лысеющих волос и продекламировал с пародийной помпезностью:
Я люблю красоту твоих пашен
И бескрайность широких степей!..
– Ну знаете, – возмутилась Ника Аркадьевна, – если так прочесть, что угодно можно назвать ерундой.
– Положим, Есенина как ни прочти, он Есениным останется.
– Причем тут…
Она осеклась, но было поздно, Антон Сергеевич торжествующе воскликнул:
– Вот именно, что ни при чем! Это вообще к поэзии не имеет отношения.
Она хотела возразить, но он ее остановил:
– Погодите, там еще смешное место есть. Сейчас-сейчас…
Трех высоких берез над обрывом
Тра-та-та? та-та-та? белизна.
– «Горделиво царит…», – невольно подсказала учительница, сама же смутилась, потом смутилась своего смущения и, чтобы скрыть его, спросила излишне строго: – И что вам тут показалось смешно?
– Ах да, да! – обрадовался Антон Сергеевич. – Как это я забыл! Именно «горделиво»! «Три гордые пальмы».
– Какие ещё пальмы?!
– Разве вы не слышите? Это – дрянной парафраз Лермонтова, причем в одну кучу смешаны и «чета белеющих берез» и «три гордые пальмы высоко росли».
– Так Лермонтов же!
– Да послушайте. Вот я физик…
– А, тогда понятно.
– Что понятно? Вы хотите сказать: «Что? может физик понимать в стихах?»
– Ну… Не совсем…
– Совсем, совсем! Но я сейчас о другом. Взять наш учебник – в нем пересказывается то, что? Ньютон или, скажем, Резерфорд описали слишком сложно для ребенка, да и не нужны школьнику такие подробности, как в научной статье или монографии. Физику или биологию по-другому преподавать невозможно. Но литературу-то надо читать не в пересказе. А эти стихи – именно пересказ, своего рода выжимка из Лермонтова, Есенина, Твардовского.
– А что тут плохого?
– Да то, что, во-первых, это бездарно. А во-вторых, как их соединить, если не перемолоть предварительно в этакий фарш из штампов? Вместо того, чтобы привить ребенку любовь к настоящей литературе, ему как бы говорят: не читай ничего, прочти эту ахинею и ты будешь, что называется, Родину любить.
– Конечно! Эти стихи учат любить Родину, понимать красоту природы!..
– Да какую красоту! «Бескрайность широких степей»!
– Именно! Как говорится, «красота спасет мир».
– Боюсь, такая красота ничто спасти не может.
– Знаете что, эта хрестоматия утверждена Министерством образования. Вы тоже учите по утвержденным учебникам, а не выдумываете теоремы из головы.
– Положим, теоремы изучают математики, но неважно.
– Вот именно, неважно. А важно то, что сегодня она отказывается стихи учить, потому что они, видите ли, не соответствуют ее, а точнее, вашему изысканному вкусу, а завтра откажется наш Гимн исполнять!..
Повисла неловкая пауза. Антон Сергеевич пожевал губами, как бы проглотив ответ: для человека, бо?льшую часть жизни прожившего при советской власти, да еще и работавшего в школе, этот поворот беседы был за той гранью, до которой он был готов что-либо обсуждать с малознакомым человеком. Неловкость чувствовала и Ника Аркадьевна: хотя она и понимала, что нокаутировала оппонента, но при этом косвенно сама высказала сомнение в высоких художественных достоинствах главного стихотворения страны.
Наконец, Антон Сергеевич произнес:
– Хорошо, я поговорю с Катей.
– Поймите, дело в том…
– Я все понял. Не волнуйтесь.
Она поднялась. Состояние позволяло ему не вставать, да и желания любезничать не было, но он, тем не менее, потянулся за костылем.
– Что вы, что вы! Не беспокойтесь! – забормотала Ника Аркадьевна.
Но Антон Сергеевич, понимая, что не способен даже подать пальто, не мог усидеть и проводил ее до двери.
Скоро ли Ника Аркадьевна успокоилась и утвердилась в сознании с честью выполненного долга, не известно, зато об Антоне Сергеевиче имеются более точные сведения: он приковылял на свое место, положил ногу на пуфик и долго сидел, думая о внучке и о том, как ей объяснить, что не всем надо делиться с широкой общественностью.
После чего его губы произнесли нечто, не имеющее отношения к этим мыслям, а именно:
– Красота, блядь, спасет мир!..
За четыре года небольшая группа Беркутова выросла в лабораторию, правда, для лаборатории тоже небольшую. В подчинении Евгения Антоновича, нет, будем, на правах старых знакомых по-прежнему звать его Женей, так вот, в его подчинении было шесть человек: два математика (Костя Лещ и Наташа Райская, кандидат наук), один программист (Руслан Якупов), две лаборантки (Наденька и Яночка) и один… в общем, выпускник технического вуза (Олег Чупрынин), немного знавший математику, немного – физику с химией, но главное – потрясающе управляющийся с любой техникой, от водопроводной до сложнейшей электроники. Он просто открывал любой прибор и знал, что? там с чем сцепляется, что с чем контачит и что куда перетекает.
Хотя нет, что за дискриминация: если уж всех по фамилиям, то и девочек тоже: Надежда Лебедева и Яна Бежинская. Вот теперь полный список.
Семь – неплохое число, пожалуй, даже изящней полутора Адамсовых дюжин (если считать вместе с завлабами). Кстати, отсутствие в нашей лаборатории философов и музыковедов отчасти компенсировалось широтой интересов наших технарей и математиков. Не то, чтобы Женя, по примеру своего знаменитого заокеанского предшественника специально экзаменовал их на этот предмет, да он и вообще сам ничего не решал: кого руководство МиМаМи назначило, те здесь и работали. Но факт, что молодой выпускник престижного вуза не пошел в коммерческую фирму, куда бы его, безусловно, с готовностью взяли, кое о чем говорит. Только вот Наденька с Яночкой были вполне среднестатистические девицы, и что? их здесь держало, честно сказать, мы определить не беремся, но уж, во всяком случае, не стремление к познанию тайн Вселенной. Да от них это и не требовалось, а свои обязанности они выполняли отлично. Кстати, даже девочки не обращались к Жене по отчеству. Впрочем, за ним в лаборатории укрепилось имя Босс. Сперва в шутку, а потом все привыкли, и, вроде бы, его по-другому и назвать было неловко. Босс, и при этом – на ты.
Для полноты картины надо отметить, что за время существования сначала группы, а потом лаборатории через нее прошла еще тройка очень толковых, но для нашего рассказа оставшихся безымянными ребят. Они как раз и перешли отсюда в более хлебные места, в чем их, разумеется, обвинять никоим образом нельзя. Просто стоит отметить, что если лаборатория Адамса формировалась по принципу селекции, то тут в полной мере действовал естественный отбор.
Читатель, конечно же, догадывается, что не случайно рассказчик перескочил именно через четыре года, а не, скажем, через три или пять лет. Ну, право, не для того же, чтоб рассказать о том, что Антон Сергеевич сломал ногу. Как ни значительно это событие в масштабах семьи Беркутовых, оно попало в наш рассказ просто потому, что хронологически совпало с неким открытием, действительно представляющим общий интерес.
* * *
Или нет, пока еще не звездочки. Это более или менее к делу относится, но, наверно, можно и пропустить. Если кто спешит, конечно.
МАЛ (математико-аналитическая лаборатория, кстати, ее сотрудников весь институт ласково звал малышами) была создана для математико-аналитического обслуживания всех прочих лабораторий, секторов и отделов, но у нее были и собственные интересы. Нетрудно догадаться, что они касались клюп-частиц.
Любопытное зрелище представляла собой эта лаборатория. Пожалуй, больше всего она была похожа на студию детского рукоделия. Какие-то оригами свисали с потолка, повсюду были разбросаны картинки, нарисованные то ли юным дарованием, то ли взрослой бездарью, рядом – аналогичного качества фигурки из пластилина. Далее – разнообразные горелки, от раритетного керогаза до спиртового кипятильника; конструкции из реечек; бумажные и матерчатые парашютики; паруса и флюгеры из ватмана и картона (все – разнообразных форм и раскрасок); маски и орудия народов мира; посуда, шляпки, веера, и вдруг – настоящее чугунное ядро, противогаз времен ОСОАВИАХИМа или ржавые кандалы а-ля Емелька Пугачев. Глаза разбегались! Это – видимая часть айсберга, а то, что таилось, так сказать, под поверхностью воды, а если без метафор, то в памяти их компьютеров и в показаниях приборов, было известно только самим хозяевам МАЛ.
Зато в углу, где сидели девочки, царили порядок и уют. Здесь же стоял чайный стол, всегда готовый принять старших сотрудников, продолжавших с чашками в руках обсуждать свои проблемы. Порой научные вопросы плавно перетекали во вполне житейские, и тогда в их обсуждение втягивался весь наличный состав лаборатории. Потом неожиданно оказывалось, что снова говорят о работе. И где проходила грань между этими темами, различить было невозможно. Уж такая это была наука. Кстати, большинство вышеупомянутых и вовсе не упомянутых самоделок были сделаны именно Наденькой и Яночкой.
Единственное, в чем в лаборатории не было (извините за невольный каламбур) единства, так это музыка. Босс терпеть не мог песенок, которые норовили включить, пусть тихо-тихо, девочки. Того же «Робота», который «поможет в любом деле, только не в постели». Причем, если уменьшали громкость, он раздражался еще сильней: мол, невольно прислушиваешься и совсем отвлекаешься. Он какую-точуму (по мнению молодого поколения) слушал, лишь бы было не по-русски или вообще без слов. Наташа Райская эти его пристрастия разделяла, но не так яростно за них билась. То есть, если без Жени девочки свое включали, она молчала. А Косте с Русланом это вообще без разницы было. Лишь бы что-то звучало. Что до Олега, то он все равно в наушниках сидел и только головой потряхивал в такт неслышной музыки, что, кстати, нисколько не отражалось на точности движений его рук.
И еще одно. Тоже, собственно говоря, открытие. Хотя к постижению секретов мироздания оно и не относится, но все-таки.
После того случая, когда Женя так удачно пресек поток полуосмысленной брани в вагоне поезда, он преисполнился сознанием, что может находить общий язык с подобного рода нарушителями если не общественного порядка, то общественной тишины. И вот, раз, на вокзале, в утомительной очереди к пригородной кассе, уже будучи не один, а с Женей, он вмешался в разговор, который все окружающие слышали, но никто не решался прервать.
Собственно говоря, и Жене не очень хотелось встревать. Но он имел неосторожность тогда же, после предзащиты, рассказать дома о том, что произошло в метро. Так что теперь, при жене, нельзя было ударить в грязь лицом. И он, как и тогда, вежливо и негромко, так сказать, не привлекая внимания широкой общественности, обратился к говорящим (в этот раз их было двое). И снова был похожий эффект. Парни оглянулись, покивали головами и перешли на литературный русский.
Потом он еще несколько раз, причем, с каждым разом все уверенней, повторял этот трюк, и всегда – одинаково успешно.
И наконец Женя Беркутов понял, в чем дело.
В сущности, любой человек (кроме, может быть, каких-то совсем криминальных типов; но с ними Женя и не сталкивался) вполне себя контролирует и следит за своей речью. Но это – если он находится среди людей. А, скажем, на лоне природы, где его слышат одни деревья, – какой резон себя обуздывать? Так вот, в пылу увлекательного разговора, особенно если еще и под винными парами, но не обязательно, иной раз и вполне на трезвую голову, кое-кто как бы забывает, что находится не в лесу. (А вы сами не ловили себя на ощущении, что незнакомые попутчики в транспорте, пешеходы на улице или сидящие на соседних скамейках в парке – не вполне люди, а – нечто вроде деревьев? Не ловили? Ни разу? Тогда вам надо провериться либо на наличие нимба, либо на отсутствие наблюдательности.) Но даже са?мому, мягко говоря, не святому в такой ситуации достаточно просто напомнить, что вокруг – братья по разуму…
Нет, достаточно – не то слово. Или уж, говоря математически, необходимо и достаточно, то есть ровно столько и ничуть не больше: простое напоминание сработает, а сверх того (например, наставление, как следует вести себя в обществе, или угроза применения силы) – вызовет обратную реакцию.
Так вот, даже са?мому, мягко говоря, не святому в такой ситуации нужно просто напомнить, что вокруг – братья по разуму, и он мгновенно приходит в себя, извиняется и дальше ведет себя вполне сдержанно. Разумеется, пока беседа снова не примет до забвения увлекательного оборота. Но тут достаточно просто посмотреть с легкой укоризной – и все нормализуется.
Вот такое открытие сделал Женя. Любопытное, хотя и не сравнимое по значению с тем, о котором пойдет речь далее.
А вот теперь точно —
* * *
Возясь с уравнениями Адамса, малыши сообразили простую вещь. Сейчас трудно сказать, кто первое слово сказал, кто мысль развил, кто какое уточнение внес, какую деталь додумал; это, вообще, главным образом за чаем обсуждалось. Так или иначе, они заметили, что, собственно говоря, все необходимые параметры могут браться не только из окружающей действительности, но и восстанавливаться из прошлого. Конечно, не слишком далекого, а такого, чтоб более или менее достоверные данные сохранились. Но ведь достоверность – это тоже весьма условно: искажения информации подчас больше говорят о времени, когда ее подкорректировали, чем самые точные статистические данные. Не всегда, конечно, а именно подчас. Это все надо проверять-перепроверять, но, если подойти с должной аккуратностью, можно удивительные результаты получить. Да еще Олег какие-то вещи моделировал технически. Он в этом просто кудесник был.
Вот один пример из десятков. Олег брал старые, разной степени заезженности, грампластинки и нынешние си-ди или ди-ви-ди. Что-то такое жуткое, никому, кроме него, непонятное, соединял, паял, просил математиков какие-то коэффициенты рассчитать, и глядь – на выходе, то есть на экране монитора, выписывалась кривая, которую Костя с Наташей обозвали кривой изменения уровня грубости в обществе. На самом деле, может, и не грубость, как таковая, рассчитывалась, а милитаризация, скажем, или отношение к бродячим животным, но характеристика той или иной эпохи четко вырисовывалась. Как это у Олега получалось? Положим, по царапинам на старой пластинке можно (опять же, как?!) определить, какой рукой и с каким чувством на нее иглу опускали, но на си-ди никаких следов не было. Ан, выходит, какие-то, да были.
А с другой стороны, чему удивляться? В лаборатории Адамса вывели уравнения, позволяющие по таким эфемерным вещам, как та же грубость или, наоборот, образованность, нечто материальное рассчитать – факт существования клюп-частиц. А в лаборатории Беркутова, наоборот, по материальным следам – нечто абстрактное вычислили. Если одно возможно, то и другое – тоже. А уже это рассчитав, можно обратно к клюп-частицам вернуться.
И вот тут самое интересное и выяснилось!
Сколько ни производили расчетов: и по разным периодам, и по разным регионам, и с разной степенью точности – всегда при обобщении результатов выходило, что клюп-плотность очень медленно, очень плавно, но однозначно возрастает. Или, чтоб быть совсем точным, возрастала в течение последних примерно двух-трех-четырех веков. О более ранних временах судить трудно: там уже начинает сказываться размытость, разрозненность и несогласованность информации.
Когда завлаб Беркутов принес свой отчет директору института с просьбой посмотреть и включить сообщение об этой работе в план своего семинара, тот отложил папку в сторону и сказал, приглашающе махнув рукой на стул:
– Ну, скажи на словах, что? вы обнаружили.
Собственно говоря, догадаться, что в папке – нечто из ряда вон выходящее, можно было даже не умея читать мысли, такой восторг был написан на Женином лице.
Женя рассказал. Павел Дмитриевич выслушал и спросил:
– Ты уверен?
Женя кивнул.
Кубанцев потер подбородок. Он считал МАЛ своим детищем, гордился успехами Жени Беркутова, которого сам выдвинул, и поэтому заглядывал к ним чаще, чем это было необходимо непосредственно по работе. Верней сказать, по работе ему вовсе не надо было к ним заходить, а он заходил. Поэтому он ясно представлял себе, и что? там творилось, и всю степень недоверия специалистов старшего поколения к этим методам. Догадывался он и о том, что многие из них будут рады под видом критики лженаучных изысканий некоторых юных псевдо-гениев уколоть его самого, как руководителя, потакающего этим лже- и псевдо-.
– Мы так сделаем, – сказал он после некоторого размышления, похлопав ладонью по папке. – Во-первых, дадим это на рецензию Гарту. А во-вторых… Нет, погоди. Давай с первым разберемся.
Он снял телефонную трубку и нажал одну кнопку: номер академика Гарта был в памяти телефона.
– Юрий Гаврилович!.. Да, я… День добрый! У меня тут сидит твой тасзать, выкормыш. Да Женька Беркутов, кто ж еще! Он там со своими малышами открыл кой-чего. Наш ответ Чемберлену. В смысле, Адамсу… Ага… Ага… Вот и я об этом… Когда? Это будет зависеть… Да, спешить сильно не надо. Но и затягивать не стоит. За морем тоже клювом не щелкают. Вы там с ним посмотрите по срокам, а как сориентируетесь, скажешь, и я в план семинара вставлю… А что? план! План дело живое. Если оно того стоит, что-то и подвинуть можно… Ну да, ну да.
Положил трубку и сказал:
– Видишь, мне даже не пришлось ему предлагать. Сам говорит: «Я могу рецензентом». Цени! Не всякому такая удача. Как говорится, «талантам надо помогать…» Знаешь, как дальше?
Женя знал, что «…бездарности пробьются сами», это была любимая присказка его отца. Но постеснялся сказать вслух, как будто тем самым заявлял: «Я – талант!» Он помотал головой, и Павел Дмитриевич закончил народную мудрость, после чего, без всякого перехода сказал:
