скачать книгу бесплатно
– Ничего, лошадка не обидится, – понял по-своему сержант с автоматом.
Особист стоял у машины, неторопливо курил, наблюдая, как медленно опускается над степью тихий сентябрьский вечер.
Глава 3
Бои в окружении
Борис Ходырев вертел на руке часы. Он неплохо зарабатывал до войны, но скопить денег на эту нужную вещицу не мог. Сейчас часы достались ему просто так. Вернее, не просто. Он убил унтер-офицера, а подчиненные, кинувшиеся после боя за добычей, не смогли поделить ценный трофей. Чтобы не ссориться, отдали командиру отделения.
Нашли много чего нужного: хорошие кожаные ремни, бумажники, перочинные ножи с многочисленными лезвиями, не говоря о часах. Удобными показались котелки с плотно прилегающими крышками, складные саперные лопатки. Нашли ром и сухое вино. И то и другое мгновенно выпили, заедая подтаявшей копченой колбасой и галетным печеньем.
Елхов людям не мешал, они сделали почти невозможное. Сам он уже прикидывал, что делать дальше, осматривал захваченное оружие. Его качество и хорошее состояние наводили на невеселые мысли о техническом превосходстве врага. К пулемету прилагались два затвора и запасной ствол. Вместе с принадлежностями для чистки они хранились в жестяном футляре.
Немецкие каски были гораздо толще наших, более добротные. В дальнем углу траншеи аккуратной кучкой лежал шанцевый инструмент: ломы, кирки, штыковые и совковые лопаты. Все это отбиралось у местного населения, но немцы не ленились чинить и возить инструменты с собой. Без него было бы невозможно вырыть траншеи в каменно-твердой глинистой почве.
Обнаружили большой запас винтовочных патронов и гранат с длинными рукоятками. Капитан взял одну из ящика, примерился и швырнул ее. Бросок получился удачным, граната летела сверху вниз метров пятьдесят, стукнулась о землю и покатилась по склону. Рукоятка была удобной для дальнего броска, а взрыватель простой и надежный.
Бойцы третьего взвода торопились собрать трофеи до прихода остальной роты. Стаскивали с ног убитых немцев сапоги, примеряли по размеру, менялись. С сожалением нюхали опустевшие бутылки из-под рома и вина, жаль, что мало. Легкие сигареты казались после махорки неощутимыми, но курили их с удовольствием, щелкая без нужды зажигалками.
– Ходырев, возьми пулемет, отвечаешь головой, – приказал бывший комбат Елхов. – Запасные затворы и ствол не забудь. Помощника подбери…
– Есть, товарищ капитан.
– Мне еще звание не вернули.
Тем временем вершина холма заполнилась бойцами и командирами. Особисту Стрижаку вручили трофейный «парабеллум» с кобурой, он остался доволен и несколько раз выстрелил, проверяя точность боя.
– Отдача сильная, – заметил Стрижак.
– И калибр не малый, – согласился Елхов.
– Крепко ты ударил. Откровенно говоря, не ожидал.
– Я тоже, – широко улыбался довольный комбат.
Политработнику из штаба дивизии подарили бумажник и зажигалку. Он был не против заиметь трофейный пистолет, но их расхватали. Политработник кисло поморщился, слыша, как хвалят немецкий пулемет, а Ходырев умело меняет ствол и вставляет металлическую ленту.
– Неплохо действовали, товарищи, – сказал он.
Вместо ответа ему показали на склон, где лежали сотни полторы погибших бойцов. Между ними ходили санитары, выполнявшие сейчас роль похоронной команды. Иногда находили раненого, лежавшего без сознания, и после короткого спора, кому нести, грузили на носилки.
– Товарищ комиссар, – спросил Иван Межуев, – как насчет снятия судимости? Заслужили ведь.
Политработник, не зная толком, как будут снимать судимость, ответил уклончиво. Он пытался организовать небольшой митинг. Такие мероприятия непосредственно на поле боя ценились у начальства высоко, но собрать удалось немногих. Бойцы разбрелись по траншее, некоторые заснули после пережитого напряжения и выпитого рома. Иван Межуев слушал комиссара внимательно, но глаза смотрели в никуда. Руки теребили ремень винтовки, штык был испачкан засохшей кровью.
– О чем мысли, товарищ? – спросил политработник.
Бывший колхозник встрепенулся и сказал, что думал:
– Ох, и страшно было. Я ведь немца насмерть заколол.
– Это война, – сказал комиссар. – Врага надо убивать.
Он хотел произнести и другие нужные слова. О том, что родина требует мужества, надо сражаться, не щадя себя, но в это время тягуче заныла очередная мина, и комиссар невольно присел.
Он спокойно пришел сюда по склону, усеянному мертвыми и умиравшими людьми. Некоторые из них стонали, другие лежали молча, равнодушные ко всему. Их жизни в глазах политработника довольно высокого ранга мало чего стоили. Он не мог представить себя лежащим на голом склоне под лучами теплого осеннего солнца. Его жизнь не могла прерваться просто так, в бесполезном бою. Комиссар был выше этого, он вершил идеи на уровне тысяч людей. Его послали контролировать действия нового подразделения. Свою задачу он выполнил, можно возвращаться. Не хватало еще погибнуть от случайной мины.
– Не бойтесь, товарищ комиссар, – ляпнул смуглый штрафник с трофейным пулеметом. – Фрицы на предельной дальности бьют, с трех километров. Сами гляньте, никакой прицельности.
Он простодушно показал рукой в сторону очередного разрыва. Мины падали неточно, то с недолетом, то уходили в сторону.
– Я не боюсь, – ответил политработник, отряхивая землю. – По местам, товарищи. Воронков, проводи меня. Иван Андреевич, вы идете?
Последние слова были обращены к особисту Стрижаку.
– Пока останусь, – ответил тот. – А вы поспешите. И лучше сделайте крюк, напрямую идти нельзя, под мину угодите.
– Разберусь, – с достоинством ответил комиссар.
Но к совету прислушался. Сделал без особой нужды огромный крюк в сопровождении Воронкова. Тот вернулся часа через полтора, усталый, но довольный. Теперь в политотделе знают, как тяжело приходится политрукам. На обратном пути Воронков сосчитал тела убитых немцев, их оказалось четырнадцать, в том числе офицер. Вернувшись, похвалил Елхова за умело проведенный бой. При этом поглядел на отличные швейцарские часы, доставшиеся комбату от мертвого немецкого офицера.
– Целый взвод уничтожили, – сказал Воронков.
– Взвод – это сорок солдат, в крайнем случае, тридцать. А здесь всего отделение.
– Тоже неплохо.
Старший политрук чувствовал себя обойденным. Черт с ними, трофеями, хотя долговязый штрафник мог отдать ему швейцарский хронометр. Мог, но не захотел. А ведь Воронкову предстоит подписывать представление на снятие судимости и возвращение офицерского звания. А если политрук роты сочтет, что оснований для этого нет? Бывший капитан неплохо сработал, но кровью вину не искупил. Значит, не время ему выделываться и строить из себя командира.
Тем временем проницательный особист Стрижак поманил пальцем Надыма и весело предложил:
– Чего прячешься? Выкладывай трофеи. Хотел мне их отдать, да постеснялся, так, что ли?
– Хотел, – согласился уголовник и с натяжкой усмехнулся. – Желаю внести в фонд обороны.
С этими словами выгреб из карманов пачку разлохмаченных немецких марок и советских червонцев, массивный золотой перстень и колечко попроще. Деньги особист спрятал в полевую сумку, а перстень с монограммой на печатке внимательно рассмотрел.
– Ценная штука, можно пулемет купить. Выходит, ты, штрафной боец, пулемет у Красной армии украл?
Лицо Стрижака, загорелое, с ранними склеротическими жилками у глаз, налилось багровым. Внешнее добродушие уступило место жестокой властности. Он с полминуты раздумывал, как поступить дальше, и никто не посмел прервать молчание. Застыл уголовник Надым, догадываясь, что жизнь висит на волоске, убрал всегдашнюю улыбку Воронков, а командир роты Митрохин отвел глаза. Лишь упоенный победой Елхов, чувствуя себя прежним комбатом, продолжал смело смотреть в глаза Стрижаку.
Особист в майорской форме (он имел какое-то специальное звание) обрушил свой гнев на Елхова:
– Сборище мародеров! Вам доверили оружие, а вы занимаетесь грабежом. Присвоили золотые часы, а ваши подчиненные не побрезговали перстнем. К чему мы придем?
Степан Матвеевич Елхов еще не понял, в какую историю влип. Брезгливо фыркая, снял часы и протянул майору.
– Заберите.
– В задницу их себе сунь! Не знаешь, как оформлять сдачу ценных трофеев? Составьте акт, подпишите и переправьте в штаб армии.
Особист Стрижак был честен в любых мелочах. Занимал должность в штабе армии, и, обладая большой властью, он не использовал ее в своих интересах. Стрижак терпеть не мог зажравшихся в буквальном смысле этого слова штабных офицеров. Вызывали брезгливость сытые полковники, молодые нахальные майоры. Они были похотливы, любили хорошо выпить и пожрать, некоторые повязли в махинациях с закупками вещевого довольствия. И это происходило в трудный для родины час.
По этой причине особиста тяготило улучшенное питание в офицерской столовой. Порой он выглядел смешно, когда отказывался от коньяка и отбивных, предпочитая выпить сто граммов плохо очищенной водки и есть кашу с жесткими кусочками говядины. Его ценили за работоспособность, цепкость, но держали подальше от штаба.
– Оформим, товарищ майор, – четко козырнул Воронков.
Стрижак перевел блуждающий взгляд на бравого политрука. Во время атаки тот находился на поле боя (хоть и позади), поднимал людей. И сейчас стоял на вершине холма в простых сапогах, с такой же кирзовой кобурой на поясе, в обычной красноармейской пилотке. Слишком шустрый политрук, брошенный за грехи на укрепление штрафной роты, раздражал особиста, но придраться было не к чему. Майор чувствовал, что несправедливо обидел Елхова, но Воронков плел свои интриги, отрезая ему путь к отступлению:
– Замечание верное, товарищ майор, – строго соглашался он. – Недосмотрели. Разберемся с мародерами по всей строгости.
Стрижак от удивления лишь мотнул головой, старший политрук уверенно занимал в роте лидерство. Сожрет ведь Митрохина, Елхова и не подавится. Слава богу, что убрался представитель политотдела дивизии. Перед ним Воронков бы еще больше старался.
– Не надо разбираться, – устало отмахнулся майор. – Ограничьтесь выговором. Слышишь меня, Митрохин?
– Слышу.
– Ну, так руководи. Ты ведь командир, а не кто-то другой.
При этих словах он глянул на Воронкова, который мгновенно заулыбался в ответ. Особист не любил политработников и поддерживал строевых командиров.
Инцидент с деньгами, золотыми часами и перстнем мог иметь неприятные последствия. Трофеи – вещь щекотливая. Захваченное оружие, вражеское обмундирование, личные вещи и продукты питания предписывалось сдавать. В отношении таких вещей, как золотые часы, кольца, драгоценности, требования были категоричными – немедленно сдавать по описи. За несвоевременную сдачу и утаивание могли возбудить уголовное дело. Стрижак по долгу службы принимал деятельное участие в формировании штрафной роты и не хотел, чтобы его детище придушили после первого успешного боя. Через несколько часов он вызвал к себе Митрохина с Воронковым. Политрук сразу заявил:
– Я вынужден отразить факт утаивания драгоценностей в политдонесении.
– Тоже мне драгоценности. Часы паршивые да кольцо ворованное.
– Там еще иностранная валюта имелась.
– В сортир сходи с этими бумажками. Ну-ка, дай почитать, чего там написал.
Стрижак был уверен, политрук не направит бумагу без согласования с ним. Так и получилось. Воронков торговался и пытался уйти из штрафной роты на прежнюю комсомольскую должность, о чем поторопился заявить:
– Может, я неправильно изложил, но какой из меня политрук? Я всю жизнь в комсомоле работал.
При этих словах Стрижак слегка удивился, какая там вся жизнь? Воронкову было двадцать шесть лет, но житейской мудрости в нем хватало с избытком. И осторожное политдонесение, если не копаться, намекало на то, что золотой перстень и часы готовились к сдаче, то есть преступный замысел отсутствовал.
– Первый бой я провел, – сказал Воронков. – Отпустите меня.
– Отпущу. Договаривайся с политотделом.
Сделка состоялась. Теперь у Стрижака были развязаны руки. Он не сожалел, если уйдет Воронков, но решительного и грамотного Елхова отпускать не хотелось. Митрохин слишком осторожничал, взводные командиры погибли или выбыли по ранению. Неизвестно, кого пришлют. Бывший комбат в компании с лейтенантом Маневичем могли укрепить роту.
Стали обсуждать, каким способом убедить Елхова и Маневича остаться. Здравомыслящий человек пойдет командовать штрафниками только в случае крайней необходимости. Маневич получил легкое ранение, это означало, что в штрафной роте его удерживают лишь мелкие формальности. Елхов остался невредимым, но суд может снять судимость за умело организованную атаку.
Звание Елхову вернут, а вот насчет должности неизвестно. Этим обстоятельством воспользовался Стрижак и взял быка за рога.
– На батальон тебя не поставят, – категорично заявил он. – Предлагаю занять должность заместителя командира штрафной роты. Я говорил с председателем суда. Лицам, не смывшим свою вину кровью, наверняка будет отказано.
– Я и забыл, что у нас суды существуют. Впрочем, спасибо за откровенность. Я все же подожду решения.
– Ждать предстоит в качестве рядового штрафника, – напомнил Стрижак.
– Потерплю.
Между тем, обстановка в Сталинграде резко ухудшилась. В начале октября немцы предприняли мощное наступление, снова потеснили наши войска и в нескольких местах оседлали берег Волги. Зашевелилась вся южная часть фронта.
Свою задачу рота выполнила и даже улучшила показатели дивизии. Сообщение о взятии рубежа мелькало в сводках, упоминался уничтоженный немецкий взвод. Потери штрафников были огромные. В жестоком наступательном бою на открытой местности число убитых значительно превышало количество раненых. Потери, как обычно, никто не считал.
В другой ситуации штрафников отвели бы к месту дислокации, но остатки роты, примерно девяносто человек, сидели на холме. Многие надеялись на реабилитацию, хотя перевод в обычные пехотные подразделения мало что меняет. Сунут в маршевую роту и прямиком на Сталинград. В те дни название города являлось не только символом упорной борьбы, но и местом, откуда живыми не возвращаются. На колонны бойцов, двигавшихся к разрушенному городу, смотрели как на смертников.
По этой причине сразу отказался от перевода старшина Глухов, справедливо полагая, что хозяйственные должности в любом подразделении заполнены, и ему придется встать в строй.
Третий взвод болтался между небом и землей, не имея командира. Неожиданно легко удалось убедить лейтенанта Маневича. Его вызвали в штаб, вручили решение суда о снятии судимости, возвращении прежнего звания и без лишних слов предложили возглавить взвод. Дисциплинированный белорус козырнул и пошел принимать людей.
Елхов нехотя встал в строй, непонятно на каких правах. Стрижак плел свои интриги, бумаги о реабилитации комбата ходили по кругу. Освобождали только раненых. Иван Межуев пребывал в растерянности и считал, сколько дней осталось до окончания двухмесячного срока. Знал, что второго боя не переживет. Борис Ходырев держался более уверенно, он числился временным командиром отделения и активно помогал своему другу Маневичу.
Дня четыре жизнь на высоте текла почти мирно. Даже прекратился минометный обстрел. От этого затишья ничего хорошего не ждали, но человек довольствуется малым – не стреляют, не гонят в атаку, и то хорошо. Дни по-прежнему стояли теплые, однако ночью ударили первые заморозки. Утром, на восходе солнца, полынь была стеклянно-голубой от инея и звенела под ногами. Через час трава сделалась мокрой, задул обычный ветер, люди вылезали из нор, зевали, закуривали первые самокрутки.
Старшина с помощниками носил кашу, хлеб, воду, рассказывал последние новости. Однако затишье быстро кончилось, и этому предшествовал жестокий авианалет.
«Юнкерсы» бомбили позиции пехотного полка. Ветер сносил огромные клубы дыма и рыжей глинистой пыли. Вытянув головы, бойцы смотрели, как самолеты, включив сирены, выстраиваются в карусель для нового удара. Виднелись черные кратеры воронок, некоторые из них пересекали ломаную линию траншеи.
Вскоре стало не до ротозейства. Один из «Юнкерсов» отделился от стаи и пошел на высоту. Ахнуло так, что Бориса оглушило, горло забило ядовитой гарью взрывчатки. Каменная баба на вершине кургана медленно проступала из оседающих клубов, плоское лицо оставалось безучастным. За много веков не первый раз на ее глазах люди убивали друг друга.
Наши самолеты не появлялись, «Юнкерсам» никто не мешал. Спасала земля, ставшая за лето каменно-твердой. Траншеи и норы держались, лишь осыпались брустверы. Одна из бомб шарахнула в окоп с шанцевым инструментом. После налета пошли глянуть, что осталось от ломов и лопат. Кто-то из штрафников, поднимая обломок черенка и скрученное лезвие штыковой лопаты, удивленно показал на непонятный комок.
– Это что такое?
Оказалось, кусок человеческого тела. В окопе прятался боец, его разорвало. Иван Межуев увидел кисть руки и застыл от страха. Над ним невесело посмеялись.
– Чего, Ванька, испугался?
– Собирай дружка по частям.
Люди падали духом, видя, как безнаказанно действуют вражеские самолеты. Сразу трое прикинулись контуженными и просили Митрохина направить их в медсанбат. Много чего повидавший командир разобрался не хуже врача. Заставил их присесть, встать, развести руки, достать кончиком пальца нос, проделать еще какие-то манипуляции, затем объявил:
– Ты шагай в санчасть, а вы двое топайте на место.
– Как же? Голова кружится.
– Ничего, завтра утром пройдет.
Над симулянтами потешались:
– Кузьмич, он лучше всякого фельдшера разбирается.
Другие советовали:
