скачать книгу бесплатно
– Надо было через буханку хлеба стрелять, а хлеб мы с дружком съели. Пальнули через полотенце, вот и остались следы пороха. И ведь не лечат, сволочи.
– Чего тебя лечить? На том свете выздоровеешь.
Сидение в подвале закончилось внезапно. Ничего не объясняя, четверых человек рано утром вывезли за поселок. Опомниться не давали. Едва не пинками стащили с кузова полуторки и поставили на краю ямы. Вокруг стоял в строю батальон, а может, полк.
Борис с ужасом заглянул в могилу, рядом переминался самострел. Капитан Елхов и насильник Геша возвышались над остальными и казались спокойными. Геша воспринимал происходящее с запозданием, морщил лоб, соображал, почему собралось столько людей. А старый вояка Елхов уже подготовился к худшему для себя варианту.
Приговор читал военюрист в звании полковника. Вернее, приговоров было четыре, из экономии объявляли заключительную часть, но чтение длилось долго. Самострел впал в ступор, тряс здоровой рукой, шарил глазами по лицам присутствующих. До Геши стал доходить смысл, он нервничал и вертел головой. Борис от напряжения неожиданно зевнул, сердце бешено колотилось, на лбу выступил пот. Он сделал полшага вперед, а Елхов тихо произнес:
– Не надо, Борька… бесполезно.
Ходырев понял, что он имеет в виду. Не надо ничего просить, суетиться, их судьба уже решена. Капитан продолжал удивлять своим хладнокровием.
– Эх, зря папиросы берег, полпачки пропадет, – сказал он, затем огляделся вокруг и сообщил товарищам по несчастью: – В хорошем месте лежать будем. Хоть в этом повезло.
Могилу вырыли в ста шагах от речного обрыва, виднелась песчаная отмель левого берега, зеленый пойменный лес. Голубая Волга медленно катилась к морю, в заливе стояли рыбацкие баркасы. Место и правда было красивым.
Полковник закончил чтение приговора, важно оглядел строй красноармейцев. Кучка командиров тихо переговаривалась между собой, кто-то невпопад засмеялся. У самострела сдали нервы, он стянул здоровой рукой пилотку, хотел что-то сказать, наверное, просить о пощаде. За его спиной мгновенно возник крепкий лейтенант, положил ладонь на плечо и отчетливо прошипел: «Молчать!»
Шесть красноармейцев из комендантского взвода стояли ровной цепочкой с винтовками за плечами. Почему шесть? Получается полтора человека на одного приговоренного. Может, стрельнут четверо, а двое будут добивать? Борис подтянул босую ногу (обувь так и не выдали) и с ненавистью глянул на полковника-юриста. Почему мучаешь и не отдаешь последнюю команду? А тот, словно испытывая терпение, перебирал листки, шевелил толстыми пальцами, затем, не спеша, продолжил чтение.
Смысл до Бориса не доходил, он начал соображать, лишь когда капитан крепко сжал ему локоть и шепнул: «Будем жить!». Елхова и Ходырева мгновенно отвели в сторону, полковник свернул бумаги в трубку, конвоиры сняли с плеч винтовки. Насильник Геша не хотел оставаться у ямы и пошел вслед за помилованными. На ходу оттолкнул лейтенанта, который его не пускал, но был остановлен жестким окриком одного из командиров:
– Марш на место!
Геша остановился, затем снова вернулся к яме, где переминался бледный, как бумага, самострел. Четыре выстрела ударили залпом. Приговоренные в последнюю секунду сделали шаг вперед, подальше от страшной ямы, и свалились на ее край. Лейтенант с помощью старшины столкнул расстрелянных вниз, хлопнули два пистолетных выстрела.
– А нас куда? – тревожно спрашивал Борис.
– В штрафную роту.
Штрафные роты и батальоны создавались на основе приказа Сталина № 0227 от 28 июля 1942 года, известного под названием «Ни шагу назад». При формировании этих подразделений возникало много организационных вопросов, их решали, как могли и насколько позволяли возможности. Ясно было одно – штрафники будут использоваться на самых опасных участках. И Юго-Восточный фронт, тянувшийся от Сталинграда через Калмыкию до Астрахани, очень подходил для такой цели.
Этот фронт был весьма своеобразным, здесь отсутствовала сплошная линия боевого соприкосновения советских и германских войск. Если глянуть на штабную карту того времени, можно увидеть вместо сплошных полос лишь синие и красные черточки разной длины. Немцы слишком распылили свои силы и не имели возможности вести широкое наступление. Бросали сюда хоть и сильные, но отдельные механизированные части. Их напор отбивали немногочисленные советские полки, немцы несли потери, не сумели достичь Волги и топтались в 150 километрах от Астрахани.
Можно понять ярость Сталина, когда большая часть населения Калмыкии перекинулась на сторону Гитлера и степняки стали наносить болезненные удары по тылам 51-й армии. И все же продвинуться дальше немцы пока не могли. Взяли Элисту, Яшкуль, Кегульту, но это были островки в бескрайней полупустынной степи.
И сама степь отнюдь не являлась идеальным местом для наступления. Перевалив через горный Ергенинский хребет, бронетехника разгоняла ход, но едва успевала тормозить и обходить препятствия. Преградой являлась цепь соленых Сарпинских озер, остатки древнего моря. Даже если вода пересыхала, то солончаки становились коварной ловушкой. Приходилось их объезжать, делая большой крюк, а на новом месте немцев ждали красноармейские части.
Огромное пространство растворяло штурмовые части вермахта, они терялись в выжженной солнцем полупустыне. Здесь шли малоизвестные на фоне Сталинграда ожесточенные схватки. О них напоминают редкие неухоженные могилы погибших красноармейцев, разбросанные среди бескрайней степи в суверенной Республике Калмыкии. Тем не менее именно в этих местах находился южный край Сталинградской битвы. О боях напоминает также монумент с реактивной установкой БМ-12 («катюша»), установленный возле села Цаца на границе Волгоградской области.
Вторая отдельная штрафная рота располагалась на окраине большого пыльного села Енотаевка. Из-за нехватки помещений личный состав поселили в коровнике, а штаб разместился в бывшей конторе. Рота представляла собой довольно крупное подразделение. Под командой капитана Митрохина находилось полтора десятка офицеров в звании младший лейтенант и выше, такое же количество сержантов.
Взводные показались Борису на одно лицо, крепкие, как бычки, молодые лейтенанты, настроенные решительно, немного повоевавшие. Выделялся замполит роты старший политрук Воронков, улыбающийся, охотно вступающий в беседу с вновь прибывшими. Ходырев по-прежнему держался рядом с капитаном Елховым, которого называл то по имени-отчеству, то по званию.
– Какой я тебе капитан? – не выдержал Елхов. – Я такой же рядовой, как и ты.
К ним присоединился услужливый боец Иван Межуев, угодивший в штрафники за кражу овса. Преступление могло показаться кому-то смешным, додумались дураки, сперли и продали пять мешков лошадиного корма. Но командира полка, который с огромным трудом добывал в безводной степи корм для лошадей, воровство очень возмутило.
В целях поднятия дисциплины устроили показательный суд, который приговорил старшину хозвзвода Глухова и рядового Межуева к пяти годам лишения свободы, которое заменили на два месяца штрафной роты. Но если Прокофий Глухов на новом месте сумел занять крепкий пост старшины, то Иван Межуев стал обычным бойцом переменного состава, как официально называли штрафников.
Об этих подразделениях рассказывали страшные вещи, в которые не хотелось верить. Оказывается, штрафных солдат будут использовать при разминировании минных полей пешим ходом, обвешивать гранатами и сбрасывать в тыл врага как живые бомбы. Предстояло прорывать вражескую оборону, ходить в лобовые атаки и поджигать бутылками с бензином вражеские танки. Даже если половина из этого правда, то перспектива рисовалась совершенно безнадежная.
Межуев, светловолосый, с мягким подбородком, в первый день долго присматривал место, затем робко подошел к Елхову:
– Разрешите, я по соседству лягу.
– Ложись, место не куплено.
Разжалованный капитан пожал плечами, а Ходырев приветливо подмигнул.
– Бросай сюда тюфяк. Ты не храпишь?
– Немножко.
– Ну, и я немного.
Разговорились. Елхов очень удивился, зачем бойцу хозвзвода понадобился овес.
– С голодухи, что ли?
– С дури, – каялся Межуев. – Спирт достали, а на закуску захотелось баранины. Чабан говорит, везите овес, я валуха для вас зарежу.
– Вот ты сам себя и зарезал. Знаешь, сколько в пехотной роте после атаки людей остается?
– Не знаю, – уныло признался бывший ездовой.
– В лучшем случае – половина. А случается, целиком рота исчезает.
– Что, всех убивают?
– Не обязательно. Получишь пулю в колено или яйца. Радуйся, что повезло.
– На хрен бы такое везенье, – плевался Межуев, а затем спросил: – Еще говорят, в пешем строю на мины посылать будут.
– Не будут, – категорично заявил Елхов.
– Ну, вот я тоже подумал, что брехня. Что же мы, не люди, хоть и проштрафились.
– На мины посылать запретили, – продолжал бывший комбат. – Ботинки взрывами рвет, расход обуви большой.
Видя, что ездовой юмора совершенно не понимает, разъяснил ему коротко и ясно:
– С аэроплана тебя, дурака, сбрасывать не станут, чести много. А в атаку раз-другой сходишь. Если уцелеешь, считай, простили.
Третьим взводом командовал младший лейтенант Дядченко, самоуверенный и во всем разбиравшийся. Уверенности ему прибавляла большая физическая сила и участие в небольшом бое, из которого он сумел выйти невредимым. За подготовку бойцов он взялся старательно, с утра бегали, занимались зарядкой, затем Дядченко повел взвод на тактические занятия. Борис Ходырев остался в роте, так как не получил обувь.
На первом занятии между бывшим комбатом и молодым взводным произошла стычка. Степану Матвеевичу Елхову не понравилась бессмысленная беготня, изображавшая занятия по теме «Взвод в наступлении». Он высказал ряд претензий, дельных, но сказанных с излишним апломбом.
– Прежде чем наступать, надо обеспечить материальную часть. Лопаток для окапывания нет ни одной, три человека остались в роте из-за плохой обуви или из-за ее отсутствия. Не сегодня-завтра начнутся дожди, а шинели у половины людей отсутствуют.
Взвод, пока еще неполный, но уже насчитывающий человек пятьдесят, слушал внимательно. Некоторые имели в прошлом сержантские и лейтенантские звания, обладали опытом, и беготня с палками вместо винтовок напоминала детскую игру. Авторитет Елхова признали и поддержали.
– Капитан верно говорит.
– У меня подошва отвалилась.
– А у меня штаны на жопе порватые и кальсонов нет.
– Махорку не выдали.
Масла в огонь подлил уголовник Надым, мужик лет сорока, с мощной грудью и татуированными руками. Одет он был неплохо, забирая у бойцов послабее приглянувшиеся вещи. Пользуясь случаем, он решил показать себя и превратил разговор в шумную склоку. Уголовников насчитывалось по пять-семь человек в каждом взводе. Держались они сплоченно, агрессивно и придавливали слабых.
Дядченко не на шутку разозлился, и прежде всего на Елхова. Построив взвод, пригрозил, что следующая попытка сорвать занятия закончится для кого-то плохо. При этом он не сводил взгляда с бывшего комбата. В строю стояли четверо сержантов. В штрафную роту они пошли неохотно, но выбора им не оставили. Сейчас сержанты не знали, что делать. Они не являлись штрафниками, но находились с ними в одной казарме, и в атаку предстояло бежать в одной цепи. Ссориться с подчиненными сержанты не хотели, заняли нейтральную позицию и не поддержали самолюбивого лейтенанта.
Елхов уже приобрел определенный авторитет и мог стать хорошим помощником, Дядченко его оттолкнул. Таким образом, взвод разделился на несколько групп. Самая большая инертная группа рядовых штрафников мало что решала, сержанты осторожничали, уголовники оживились. Особняком стояла группа во главе с бывшим капитаном Елховым, его поддерживали Ходырев, Межуев и еще несколько бойцов.
Процесс разобщения происходил и в других взводах. Командиры прохлопали этот момент, так как не имели достаточного опыта. А события в роте катились тем временем, как снежный ком.
Степан Матвеевич Елхов временно лишился звания, должности, ордена Красной Звезды и получил три месяца штрафной роты за обычное русское головотяпство. Он неплохо начинал службу, прошел через тяжелые бои осени сорок первого года, а за решительность и умение командовать ротой в зимнем наступлении под Москвой получил орден и должность командира батальона. В августе сорок второго Елхова направили в тыл за пополнением. Поездка обернулась печальными последствиями. Пока комплектовали маршевую роту, командиры загуляли. Деньги и вещи на обмен имелись, нашли водки, познакомились с женщинами, и праздник начался.
Дезертирство в тот период процветало крепко. Маршевая рота попросту разбежалась. Елхов опомнился, стал собирать людей, и это ему почти удалось. Но обстановка на фронте складывалась тяжелая, потерявшуюся роту стали разыскивать, а когда отыскали, то оказалось – многих новобранцев не хватает. За такие вещи нередко расстреливали, и капитан в полной мере осознал это, пока стоял у вырытой могилы.
Угодив в штрафники, он понял, на хорошее надеяться нельзя. В память врезались безнадежные бои под Селижарами. Тогда, в конце зимы, командование не могло примириться, что удачно начатое московское наступление выдыхается. В то время его родной полк раз за разом гоняли в атаки и контратаки, врага пытались смять валом живых людей. Такого Елхов не мог и представить. Он потерял процентов восемьдесят личного состава, всех трех ротных командиров, не надеялся выжить и сам. Но, разбив лоб о стойкую вражескую оборону, генералы угомонились.
Если не щадили обычных бойцов, то штрафников не пожалеют подавно. По всем признакам роту готовили для таранного контрудара на каком-нибудь выступе. Для тупой гибельной атаки, и ничего большего. Бывший комбат не желал пропадать просто так, не применив свой немалый боевой опыт. Однако, не обладая дипломатичностью, Елхов с первых дней сумел испортить отношения с Митрохиным, а затем с Дядченко.
В роте брали верх блатари. К Надыму присоединился молодой, набирающий силу уголовник Марченко, по кличке Марча, прибывший из астраханского следственного изолятора. Осужденный на пятнадцать лет за грабежи и убийство, он сумел убедить комиссию по освобождению, что вину осознал и желает сражаться за родину. В комиссии заседали неглупые люди, знавшие цену этой публике. В другой ситуации Марчу бы не освободили, но важен был порыв – в трудную минуту на защиту страны встает каждый гражданин.
Надым и Марча сплотили вокруг себя блатных и подчинили часть штрафников. Началось безудержное воровство. Одежду и обувь обменивали на самогон, а лучшие продукты из ротного котла доставались немногим. Процесс разложения набирал силу. Это почувствовал Воронков, но изменить ничего не пытался. Надеялся, что в первом же бою все решится само собой, а дальше видно будет. Командир роты Митрохин был слишком занят хозяйственными делами, мотался в штаб 51-й армии, которой напрямую подчинялась рота, привозил новых людей.
Нарыв зрел, готовый прорваться, а рота тем временем насчитывала уже триста человек. Толпа толком не занятых мужиков пребывала в подвешенном состоянии. На склад привезли винтовки, но выдавать их опасались. Ходить на занятия с палками вместо оружия многие штрафники считали не только смешным, но и унизительным. Замполит через свои связи в политотделе настаивал на скорейшем введении роты в бой, хотя больше других этого боялся. Тем временем пришло очередное пополнение. В их числе был молодой взъерошенный лейтенант Сергей Маневич, угодивший под трибунал за отступление без приказа.
Виноватым себя лейтенант не считал, отметал обвинения в трусости и собирался доказать это в первом же бою. Но столкнуться ему пришлось не с фрицами, а с уголовниками. Маневич появился в роте в хороших яловых сапогах, с командирским кожаным ремнем, даже брюки у него остались синие комсоставовские. Худощавый, с тонкими чертами лица и вьющимися волосами он не производил впечатления человека, умеющего постоять за себя. По приказу Марчи воренок Антоха предложил лейтенанту поменять кожаный ремень на солдатский брезентовый.
– Это еще зачем? – удивился Сергей.
– Он тебе ни к чему. Давай-давай, пока и сапоги не отобрали.
Лейтенант, закончивший в сорок первом училище и быстро выросший до командира роты, побелел от злости. Заикаясь, прошипел:
– А ну, гаденыш, убирайся, пока цел.
Воренок воспринял сорвавшийся голос новичка как признак страха и, подступив ближе, дернул за пряжку. Тут же получил удар кулаком в лицо и отлетел в сторону. Все это происходило во дворе, примыкающем к коровнику. Вокруг сидели, шатались бойцы, кто-то спал, компания воров играла в карты. Над широким двором, где пахло сухим навозом, нависала гнетущая тишина. Марча, с обманчиво сонным лицом, огляделся по сторонам и аккуратно сложил карты.
– После доиграем.
Он понял, представился случай окончательно сломить ситуацию в свою пользу. Марчу не устраивало положение, при котором ключевые должности принадлежали чужим. Слишком уверенно вел себя старшина Глухов, командиры отделений по-прежнему держались вместе, глядя на междоусобную возню свысока. И сейчас сержанты спокойно сидели на бревне с винтовками между колен, наблюдая за происходящим. Они не любили уголовников, но ротная верхушка бездействовала, не вникая в солдатские отношения. Сержанты благоразумно выжидали.
Марча встал, за ним поднялись еще пять-шесть человек. Надым, прищурив и без того узкие глаза, отвернулся. Он опасался, что заваруха может закончиться плохо, и не торопился поддерживать выступление Марчи. Через двор уверенно шагал Елхов, от него не отставал Борис Ходырев. Иван Межуев, хоть и трусил, но шел следом. У воров имелись заточки, сделанные из арматурных прутьев. Страшное тюремное оружие с отполированным жалом не оставляло лейтенанту шансов выжить. Он это понимал и пятился к забору.
Антоха, воодушевленный поддержкой, вытер кровь из носа, отряхнул штаны от навоза и, пригнувшись, наступал на лейтенанта. Маневич лихорадочно размышлял, что делать дальше. Самым логичным было прыгать через забор и убегать куда глаза глядят. Он бы это сделал, но один из воров решил ускорить ситуацию. Метнул заостренный прут, лейтенант успел отшатнуться и побежал прочь. За ним гнались сразу несколько человек.
Маневич бестолково метнулся к забору и оказался лицом к лицу с сержантами, сидевшими на бревне. Лейтенант не раз бывал в опасных переделках и обладал мгновенной реакцией. Выхватив винтовку из рук ближнего сержанта, он передернул затвор. Уголовников винтовка не испугала, они знали, что оружие разряжено. Но часто все решает случай. Сержант вставил утром в магазинную коробку единственный патрон, имевшийся у него. Зарядил просто так, по давней привычке, и эта случайность повернула ход событий.
– Стой, там патрон! – успел крикнуть сержант.
Маневич уже давил на спуск. Он тоже действовал по привычке, на него бежал враг, и его требовалось убить. Пуля ударила бежавшего уголовника в грудь, пробила насквозь и задела по касательной еще одного вора. Марча приостановился. На него налетел Елхов и сбил с ног. Борис толкнул Антоху и несколько раз пнул. Вскочили сержанты, прибежали взводные и замполит Воронков.
– Что же вы наделали, сволочи, – ахнул он, предчувствуя суровые разборки.
Среди сухих коровьих блинов возился, дергал ногами смертельно раненный штрафник, из которого быстро вытекала кровь.
– Надо помочь, – сказал один из сержантов.
– Ничем не поможешь, – отозвался другой. – Гля, как точно угодил.
Надым с подручными не трогался с места. Закурил офицерскую папиросу и пустил пачку по кругу. Дурацкая агрессивность Марчи его раздражала.
Событие встряхнуло роту и местный гарнизон. Два дня разбирались особисты, приехал хмурый следователь с клеенчатым портфелем. Антоха пытался молчать, но особист Стрижак посоветовал ему:
– Не испытывай терпение, парень. Видишь, какой следователь сердитый.
Обладатель портфеля лишь усмехнулся, прекрасно понимая, что произошло. К Маневичу отнесся терпимо, о чем-то пошептался со Стрижаком и, взяв несколько объяснений, уехал в штаб. Особист отчитал Митрохина:
– Неужели не видели, к чему все катится?
– Не видел, – честно признался служака Митрохин.
– Надо глаза пошире разувать. А вообще, засиделись вы в тылу, о чем и доложу начальству. Идите.
С Марчей и раненым уголовником Стрижак разговаривал почти ласково. Уголовнику от тихого голоса седоватого и решительного особиста становилось не по себе. Ожидал подвоха, но чем все кончится, и предвидеть не мог. Убийцу-Маневича отпустили, сержанту-раззяве, у которого отобрали винтовку, погрозили пальцем, а Марчу вместе с раненым приятелем посадили в кузов полуторки и куда-то повезли. Их охранял помощник Стрижака старший сержант Гена Захаров в синей фуражке с автоматом за плечом.
Отъехав километра два, машина остановилась, уголовникам приказали слезать. Встревоженный Марча спросил, зачем.
– Ты глянь, красота какая, – вместо ответа сказал особист.
Действительно, чудный вечер опускался над степью. Сентябрь на нижней Волге отличный месяц. Спадает жара, исчезают комары, река под обрывом дышала тишиной и покоем, лишь всплескивала крупная рыба.
– С вами, паскудами, и на рыбалку не выберешься, – меняя тон, раздраженно проговорил Стрижак. – Ну, пошли, чего встали.
Впереди виднелась разрытая глина, пахнуло смрадом. Раненый вор сделался белым, как полотно, и замедлил шаг. Он увидел шофера с лопатой в руке, а неприятный запах шел из скотомогильника. Марча, тридцатилетний уголовник, имел за плечами много темного, не задумываясь, шел на убийство, никого не жалел и считался отчаянным уркой. Оказалось, одного человека он все же любил – самого себя.
Он заговорил, пытаясь продлить последние минуты, найти выход из тупика. Заинтересовать особиста любой невероятной информацией о шпионах или ненадежных болтливых командирах. В роте имелись люди, которые ненавидели советскую власть, Сталина, ждали немцев и собирались сдаться. Но Стрижак лишь с досадой отмахнулся от ненужных слов и поторопил помощника.
– Заканчивай, Геннадий…
Сержант открыл огонь с пояса, затем поставил оружие на предохранитель и с помощью шофера сбросил тела в яму, где лежала павшая лошадь. Морща нос, шофер торопливо забрасывал расстрелянных землей:
