скачать книгу бесплатно
– Это холодильник. Вы, наверное, не видели раньше. Ольга Валентиновна нам купила. Очень удобно, ничего не портится.
Сергей оглянулся – в дверях стояла тоненькая девушка в черной юбке и белой блузочке. Темные волосы зачесаны назад и скручены, как он потом увидел, в старомодный пучок.
– Здравствуйте, Сергей Валентинович.
– Здравствуйте! А вы кто?
– Я Лиза. Вас покормить?
– Да, пожалуйста! А где мама?
– Тетя Катя на рынок пошла. Просила меня за вами поухаживать, если встанете. Ольга Валентиновна сказала, что вы сегодня должны подняться. Она звонила недавно, скоро подъедет.
Девушка говорила спокойным тихим голосом и неторопливо готовила омлет, время от времени поглядывая на Сергея и улыбаясь. Он завороженно смотрел, как она разбивает яйца, взбивает их веничком, подливает молока…
– Простите, я так и не понял, кто вы.
– Лиза Беседина, ваша троюродная сестра. Или четвероюродная? Мы в Ленинграде жили до войны. Я-то этого не помню, конечно, в тридцать восьмом году родилась. Бабушка меня, трехлетнюю, в Крым повезла, здоровье поправить, как она говорила. А тут война началась. Мы стали обратно пробиваться. До Ленинграда так и не доехали, только до Москвы. Екатерина Леонтьевна нас пригрела, и в эвакуацию мы с ней отправились. Папа в сорок втором погиб, а мама… Мама блокаду не пережила. Бабушка три года назад умерла. А я тут прижилась.
Лиза подала Сергею тарелку с совершенно необыкновенным омлетом – она как-то ловко сложила его пополам, так что внутри под нежной золотистой корочкой оказался полужидкий желток. Потом поставила на стол кружку, из которой поднимался ароматный пар:
– Еште на здоровье!
– А это что?
– Какао. Я немножко корицы добавила, для аромата.
– Как в детстве… Очень вкусно. Спасибо!
Лиза присела напротив и смотрела, как он ест, обжигаясь от нетерпения. Сергей смущенно улыбнулся.
– У вас усы! – сказала Лиза, рассмеявшись. – От какао.
Он вытер рот салфеткой, подумав, что надо бы и правда усы отпустить – беззубый рот прикрыть.
– Лиза, а вы чем занимаетесь?
– Учусь. В педагогическом. Географию буду преподавать.
– А сегодня что ж? Прогуливаете? Или воскресенье?
– Сегодня среда. Так что прогуливаю.
– Нехорошо.
– Нехорошо, – согласилась Лиза.
«В тридцать восьмом родилась… Значит, ей двадцать», – думал Сергей. Надо же, только что он вспоминал свои двадцать лет, разглядывая фотографию. «А что я делал в тридцать восьмом? Как раз был в Ленинграде! Точно!»
Он нахмурился:
– Как вашего отца звали, вы сказали?
– Да я и не говорила. Петр Прохорович Беседин, а мама – Надежда Львовна.
– Петя! Петя Беседин! Господи! Так вы же Лиза!
– Ну да. Я вам сразу так и сказала.
– Так значит, Петя погиб… И Наденька… Лиза, я же вас помню! Я вас на руках держал. Я как раз тогда жил у вас. Года полтора, наверно, прожил…
– Правда?! Значит, вы знали маму и папу?! Расскажете, какие они были?
Сергей вспомнил тот безумный день, когда Петя ввалился домой и завопил, как сумасшедший: «Дочь! У меня дочь родилась! Ты представляешь, Седой?! Наденька девочку родила! Пятьдесят два сантиметра, два кило семьсот!» И они радостно напились, а на следующий день помчались к роддому, куда их, конечно же, не пустили. Они два часа орали под окнами, пока в окне не показалась бледненькая, но счастливая Надя. Когда Сергей последний раз видел Лизу, она пыталась ходить, делала пару шагов, потом толстенький задок перевешивал, и она шлепалась на пол, изумленно тараща глаза, но не плакала, а быстро переворачивалась и ползла на четвереньках. И вот теперь Лиза сидела перед Сергеем как живое олицетворение прошедшего времени: двадцать лет минуло. Двадцать лет, семнадцать из которых он провел на войне, в лагерях и на поселении! За это время крошечный младенец вырос и превратился во взрослую симпатичную девушку.
– Сергей Валентинович, вам плохо? – Голосок Лизы звучал встревоженно.
Сергея действительно замутило, так чудовищно жалко стало себя, свою нелепую, бездарно прожитую жизнь. «Что это я?! – Сергей попытался встряхнуться. – Почему прожитую?! Мне же всего сорок три! Впереди еще как минимум лет двадцать, а то и тридцать для того, чтобы наверстать упущенное». Но сколько он себя не уговаривал, странное чувство обреченности не проходило. Он не умел заглядывать в будущее, у Ольги это получалось лучше. Да, честно говоря, и не пытался, всегда стараясь жить сегодняшним днем. А там, откуда он вернулся, счет шел не на дни, а на часы да минуты. Все хорошо, он выжил, выбрался. Он дома. Но почему вдруг стало так страшно? Словно открылась дверь грядущего и оттуда потянуло стужей, как из этого холодильного шкафа. Могильной стужей.
– Ничего, Лиза, – сказал он, улыбнувшись: – Ничего. Все в порядке.
И тут явилась Ольга. Сергей с удовольствием разглядывал сестру: яркая блондинка с живым и свежим лицом, умело подкрашенная, дорого и модно одетая, уверенная в себе – в общем, роскошная женщина. Она тут же засуетилась: расцеловала брата с Лизой, выложила на стол кучу всякой снеди и наконец уселась сама – все это не умолкая ни на минуту:
– Ну, как вы тут, дети мои? Смотрю, ты слегка оклемался, да? Ой, я тоже хочу какао! Лиза, котик, там еще осталось? Налей мне, пожалуйста. И открой вон ту баночку. Масло есть? Сереж, будешь? Давай, тебе надо.
Ольга ловко отрезала несколько ломтей от батона, намазала маслом и щедро навалила сверху черной икры из открытой баночки, которая тут же опустела:
– На, ешь. Лиза, возьми. А это мне.
Она впилась ровными белыми зубами в бутерброд, потом отпила какао.
– Ммм, вкусно!
Сергей с улыбкой смотрел на сестру: «Горошинка! Совсем не изменилась. Чуть располнела, но ни капли не постарела. Нервничает, конечно. Переживает. От этого и болтает столько, и су-етится». Ольга допила какао, подкрасила губы и сказала:
– И что ты сидишь? Давай-давай, собирайся, и мы побежим. У меня на тебя большие планы.
– Какие еще планы?
– Разные. Во-первых, хочу показать тебя врачам. Для начала терапевт посмотрит, и к зубному заедем…
– К зубному!
– А что, ты хочешь вот так, как старик, шамкать?! Не бойся, у меня хороший протезист есть. Еще надо приодеть тебя. К Эрлиху заглянем, пусть мерки снимет. Мой Тарасевич только у него костюмы и шьет. А потом в ресторан, да? В «Метрополь» или «Арагви»! Или в ВТО?
– Оль, уймись. Какой Эрлих, какой ресторан? У меня сил на все это нет.
– Не выдумывай. Я на машине, так что ничего с тобой не случится. Ты едешь себе, в окошко смотришь, а я тебя везу. Давай, не сиди зря! Время идет.
И они поехали. Успели и к терапевту, который выдал кучу направлений на разные анализы, и к протезисту – тот велел сначала подлечить десны и оставшиеся зубы. Портной снял мерки, а по дороге в ресторан Ольга завезла Сергея в ГУМ, где в какой-то закрытой секции мгновенно подобрала ему костюм и ботинки, заставив тут же переодеться.
– Ну вот, – сказала она, завязывая брату галстук. – Теперь хоть на человека похож.
И быстро поцеловала, чуть не задохнувшись от мгновенного приступа мучительной жалости к Сереже, так не похожего на себя прежнего. Ольге все время хотелось встряхнуть брата, растормошить, но она понимала: рано. Рано. Она видела его душевный надлом и надеялась, что со временем зарастет. Время все лечит! Уже сейчас Сергей выглядел гораздо лучше, чем в первый день, – отъелся и отоспался за две недели. И костюм сидел прекрасно, а зубы – дело наживное. Сделаем, и будет улыбка не хуже прежней! Ничего, как-нибудь.
Но тревога не проходила. Сергей безучастно смотрел на себя в зеркало, равнодушно соглашался с сестрой и покорно следовал за ней, куда бы ни тащила. «Он даже на женщин не смотрит! – расстраивалась Ольга. – А ведь раньше ни одну хорошенькую не пропустил бы». Сама она, только войдя в зал ресторана «Арагви», тут же отметила всех интересных мужчин, а кое-кому и улыбнулась. Сергей со вздохом облегчения уселся за столик, предоставив сестре распоряжаться. Утолив первый голод, Сергей сказал, глядя на Ольгу, которая медленно потягивала из бокала десятилетнее «Саперави»:
– Ну, расскажи, как ты живешь.
– Я прекрасно живу. Ты ж меня знаешь, я умею устроиться.
– Работаешь-то где?
– А нигде. Числюсь актрисой. Снялась в паре фильмов – в эпизодах. А так я мужняя жена. Светская дама, в общем!
– А муж кто?
– Миша Тарасевич, журналист-международник. Я вас познакомлю.
– А прежний куда делся? Как его?.. Короткевич? Что-то у тебя все мужья в рифму: Короткевич, Тарасевич!
– Я же не специально так! С Короткевичем мы развелись в сорок шестом. Он ужасно струсил, когда про тебя узнал. Пятьдесят восьмая статья, страшное дело. Так что отпустила его с миром. А Тарасевич потом возник, когда мы в Москву вернулись из Свердловска. Вот, почти десять лет уже вместе.
– И как?
– Да нормально. У нас, знаешь, такой брак… Как тебе сказать… Свободный.
– Что значит – свободный?
– То и значит. Мишук уезжает часто, понимаешь? И надолго. Я не спрашиваю, как он там время проводит, а он не интересуется, что я здесь без него делаю. Наверное, странно так сказать про мужа с женой, но мы с ним друзья. Все друг про друга понимаем. Он хороший мужик, правда. Сам увидишь. Только пить стал много. Особенно последние года два, после двадцатого съезда. Да еще Фадеев застрелился! Мишук хорошо его знал.
Ольга помрачнела.
– Ты его любишь? – спросил Сергей.
– Не знаю. Привыкла за эти годы.
Они помолчали, потом Ольга допила вино и быстро произнесла, не глядя на брата:
– А ты больше ни о ком не хочешь спросить?
– О ком?
– Ну, например, о Николае с Верочкой.
– А, однофамилец! И как они живут?
– Мы не очень с ними общаемся. Восемь лет назад они потеряли ребенка. Тяжелое воспаление легких. Шесть лет Грише было.
– Подожди… У них же девочка? Забыл, как зовут.
– С девочкой все в порядке.
Ольга смотрела на брата, не в силах продолжать, пусть сам догадается. И он наконец понял, сопоставив все даты: восемь лет назад, мальчику шесть лет… Вот оно что! Сергей откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Потом медленно произнес:
– Ты можешь себе представить? Я забыл. Напрочь. Как будто и не бывало!
– Да это неудивительно. Ты и себя-то забыл.
– Значит, Никола тогда вовсе не погиб… А Вера была так уверена!
– Хотела верить.
Больше они на эту тему не заговаривали, но ночью Сергей, маясь без сна, все думал и думал о том, что случилось в далеком сорок третьем году. Хотя началось все гораздо раньше. Верочка появилась в семье Смирновых, когда близнецам было лет восемь. Маленькую худенькую белобрысую девочку пригрела их сердобольная матушка, Екатерина Леонтьевна, душа которой не выдержала при виде неухоженного ребенка, болтающегося без присмотра во дворе. Верочка была сиротой и жила в семье тетки по матери, у которой своих отпрысков четверо. Мать Верочки, если и упоминалась ненароком в разговорах взрослых, иначе чем «шалавой» и «прошмандовкой» не называлась. Впрочем, разговорами это назвать было трудно, потому что говорила – а вернее, орала! – в основном тетка, а ее кроткий муж предпочитал помалкивать.
Екатерина Леонтьевна Верочку пригрела, накормила, отмыла и приодела, а близнецы приняли девочку как подружку, хотя она была на два года младше, а по развитию так и на все четыре, – вернее, не как подружку, а как домашнего питомца: подобранного из жалости уличного щенка или котенка. Они играли с ней, потихоньку обучали всему, что знали сами, но относились свысока и не то, чтобы издевались, но дразнили и артистически морочили доверчивой малышке голову, а порой даже доводили до слез. Но Верочка мгновенно забывала все обиды и снова таскалась за близнецами хвостиком, радовалась малейшему знаку внимания и заглядывалась на них с обожанием – почти с обожествлением. Особенно на Сережу, которого со временем это стало тяготить.
С возрастом Верочка превратилась в настоящую красавицу, но совершенно этого не осознавала. Сами близнецы, столь прекрасные и блестящие, вовсе не обладали классической правильностью черт и, объективно говоря, их трудно было признать по-настоящему красивыми, но все недостатки их внешности затмевались обаянием и невероятной, почти магической притягательностью для противоположного пола.
Сергей рано ступил на путь покорителя женских сердец, предпочитая женщин постарше и замужних, которые знают, на что идут. А с девушками слишком сложно, к тому же все они хотят замуж. Сергей жениться не собирался, поэтому просто развлекался, не гнушаясь даже принимать подарки от осчастливленных им дам. Но Сергей был разборчив. Он очень хорошо понимал женщин (собственно, это и был его главный дар), деля всех на «опасных», «тяжелых» и «легких», предпочитая, конечно же, «легких». Верочка была из разряда «тяжелых», что подтвердила и Ольга, как-то раз «всмотревшись» поглубже в трепетную Верочкину душу. Ни он сам, ни Ольга не могли толком объяснить, что их тревожит, но сознание того, что от Верочки лучше держаться подальше, было очень сильным.
Но Верочка так прочно вошла в их компанию, что Сергей оказался в положении почти безвыходном: как он ни пытался отгораживаться, отстраняться, держать дистанцию, результат был один – Верочкина привязанность только крепла, в полном соответствии с мудрым пушкинским замечанием: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Но поскольку Сергей совсем не собирался губить Верочку «средь обольстительных сетей», он страшно обрадовался, когда в их кругу появился новый друг Никола – Николай Смирнов, однофамилец. Они как-то мгновенно сдружились – настоящая мужская дружба была для Сергея в новинку: до этого его единственным другом была сестра. В сестру-то и влюбился сначала Николай, впрочем, в Ольгу влюблялись все, а она кокетничала напропалую, одно за другим разбивая сердца поклонников. И никто даже не догадывался, что жизнь красавицы и кокетки Ольги совсем не так весела, как казалось.
За год до встречи с Николаем Ольга влюбилась, и это явилось настоящим потрясением для брата, который мгновенно ощутил себя одиноким и покинутым. И как ни объясняла ему сестра, что это совсем другое: «Ну как ты не понимаешь?!» – он действительно не понимал. Сергею было все равно, с кем спит его темпераментная сестричка, но как она могла довериться кому-то еще, кроме него, своего близнеца, своего «второго я» – своего мужского воплощения?! Сам он еще не влюблялся ни в кого и не собирался – как будто это от него зависело. Сергей с ревнивым вниманием слушал излияния сестры, совсем не такие откровенные, как раньше, и пытался понять: что же нашла Ольга в своем избраннике? Он не видел в Илье Лисянском по прозвищу Черный Лис ничего выдающегося: начинающий актер, ничего особенного! Но не мог не признать, наблюдая Ольгу и Лиса вместе, что связывающее их чувство действительно очень сильное, они так и светились, так и сияли, не видя ничего вокруг себя. И понимали друг друга без слов, что уж вообще было прямым предательством со стороны сестры: это же их общее тайное умение!
Но кончилась великая любовь трагически: старшего брата Лиса посадили, семью выслали в Казахстан, а Илья отказался уезжать, как мог он бросить театральное училище, как мог отказаться от съемок! Пусть роль и крошечная, но у самого Юлия Райзмана! Тогда товарищи с Лубянки стали его обрабатывать по-своему. Обрабатывали не в полную силу – еще не разошлись, но Черному Лису хватило и этого. Илья, оттолкнув конвоира, бросился в пролет лестницы и разбился насмерть. Этаж был третий, а пол каменный.
У беременной Ольги на нервной почве случился выкидыш, и Сергей всерьез беспокоился за ее жизнь. Но сестра справилась. Справилась и решила жить в свое удовольствие. Театральное училище она бросила, собираясь найти достойного кандидата и выйти замуж назло всем. Себе самой в первую очередь. Но окружавшие ее мальчики, хотя и были вполне привлекательны, в мужья никак не годились. Ольга хотела жизни обеспеченной, так что выбирать приходилось среди мужчин постарше, среди которых свободных попадалось мало. Но Ольга не сдавалась, развлекаясь пока с теми, кто подворачивался под руку, и изо всех сил старалась избыть ту душевную муку и отчаяние, что сводили ее с ума. Лишь перед братом Ольге не надо было притворяться, он единственный знал все и помогал как мог, страдая от чувства вины за свою прежнюю ревность к несчастному Черному Лису.
Ольга не спала ночами и много плакала, старательно скрывая свои переживания от матери. Екатерине Леонтьевне и без того приходилось несладко: накануне ареста Черного Лиса разбился на мотоцикле Валентин Георгиевич. Мотоцикл был новой модели, им самим изобретенной. Екатерина Леонтьевна, пораженная неожиданностью этой случайной смерти (Валентину только-только исполнилось сорок два!), сильно сдала, и дети окружили ее нежной заботой. Отчима они не так сильно любили, хотя всю жизнь называли и считали отцом. Суровый, бескомпромиссный, очень честный и прямой человек, Валентин не терпел малейшей лжи и необязательности. Он пришел в революцию в надежде обрести высшую справедливость, но в последнее время его искренняя вера в торжество идей коммунизма слегка поколебалась под давлением реальности, так что, скорее всего, и его скосила бы та коса, что извела почти целиком все это поколение революционных мечтателей.
А Николай, без толку помаявшись некоторое время около Ольги, вдруг неожиданно для всех – и для себя самого в первую очередь! – обратил внимание на совершенно расцветшую к тому времени Верочку, такую кроткую и нежную по сравнению со своенравной и острой на язык Ольгой. Близнецы вздохнули с облегчением, и Ольга принялась решительно сводить Верочку с Николой. Но долго ничего не получалось, пока та же Ольга не догадалась, что Сергею надо уехать, чтобы освободить для Николы поле боя. И Сергей скрепя сердце укатил в Ленинград. Он был москвич до мозга костей, и хотя город на Неве ему понравился, чувствовал себя там чужаком и страшно скучал по своему любимому Сивцеву Вражку.
Отъезд соперника позволил Николаю все-таки завоевать Верочку, пусть не ее сердце, но хотя бы руку, на прелестный пальчик которой в один прекрасный день он надел обручальное кольцо. Сергей благоразумно на свадьбу друга не приехал. Через положенное время у однофамильца родилась дочка, и Сергей стал надеяться, что в скором времени сможет вернуться домой, но тут началась война, которая распорядилась по-своему, так что на Сивцев Вражек Сергей попал только через два десятка лет. С Верочкой он увиделся гораздо раньше, проезжая через Москву на фронт из госпиталя, где приходил в себя после ранения. И сейчас он, морщась от стыда, вспоминал подробности той короткой, но такой судьбоносной встречи. Сергей еще не знал, насколько судьбоносной!
Все лето напролет Ольга «пасла» брата, заставляя его ходить по медицинским обследованиям. Он не особенно интересовался результатами: жив, и ладно. Но Ольга насела на врача и выудила все подробности, разве мог тот устоять перед ее напором! Расстроилась страшно и поняла наконец, почему брат не хочет ничего рассказывать, – теперь-то она хоть немного представляла, каково ему там пришлось. Сергей потерял палец на правой ноге – из-за обморожения; левая рука сломана дважды и срослась не слишком правильно; средний палец правой руки тоже был сломан, как и парочка ребер. А еще в наличии следы двух ножевых ран и двух огнестрельных: одна – от осколочного ранения, другая – от пули, которая прошла навылет.
«Но в целом, – сказал врач, – ваш брат удивительно хорошо сохранился. Я видел людей в таком состоянии, что просто страшно: пеллагра, язва, гангрена. А Сергей молодец, справился. Сказал, знает методики выживания. Что за методики?» Но Ольга только пожала плечами: «Даже не представляю!» Хотя прекрасно понимала, о чем идет речь: они с братом умели извлекать энергию жизни из любого подходящего источника. Прабабушкино наследство – в добавку к еще кое-каким необычным умениям и навыкам. Но распространяться об этом не следовало.
Ольга знала, что Сережа смог выжить, руководствуясь двумя правилами: не вспоминать и не надеяться. Он существовал словно в узком коридоре настоящего между двух каменных стен, отделявших его от прошлого и будущего. Тогда вся его жизнь сузилась до размеров секунды, минуты, часа… Сутки становились вечностью. Ольга так не умела: она всегда несла боль прошлого в своем сердце и не боялась заглядывать в будущее – правда, только в будущее посторонних людей. Своим она никогда не гадала.
А Сергей никак не мог прийти в себя. Прежняя душевная настройка уже не годилась, но за эти долгие годы он отвык принимать решения, полагаться на себя, строить планы. Пытаясь выжить, Сергей особенно не задумывался зачем. Просто выжить. И вот теперь это извечное «ЗАЧЕМ?» все время мерцало перед ним, словно желтый огонек светофора: уже не красный, но еще не зеленый. Куда идти дальше? Что делать с собственной жизнью? Сергей не понимал. Ольга суетилась, пытаясь привести его в чувство: лечила, одевала, кормила, искала ему работу. Сергей знал, что это неправильно: в конце концов, именно он – мужчина, глава семьи! Пенсия у матери мизерная, стипендия у Лизы небольшая – что скрывать, все они сидят на шее у Ольги, вернее, у ее мужа, который безропотно тянет этот воз. Сергею было все равно где работать – хоть дворником. Но раз Ольга считает, что надо найти приличное место, – ладно, пусть ищет. Пока что он сосредоточился на починке зубов, без которых, как считала все та же Ольга, приличное место ему не светит. Так что Сергей вел вполне беззаботную жизнь, осложняемую лишь визитами в зубоврачебные пыточные кабинеты. Он много читал, охотно позволял Ольге вытаскивать его в рестораны и театры, к ней в гости он ходил с меньшим удовольствием, настолько чужды ему были ее гости с их разговорами и устремлениями.
Муж Ольги Сергею понравился: действительно, хороший мужик. И правда, было в нем что-то от плюшевого медведя: коренастый, черноволосый и черноусый, с яркими карими глазами. Все делал как-то вкусно и уютно: звучно хохотал, артистично курил трубку, попыхивая ароматным дымком, залихватски пил водку из запотевших стопок, мгновенно краснея всем лицом, но, перебрав, делался мрачен и слезлив. И Ольгу он действительно любил. Сергей всегда невольно усмехался, вспоминая, как Тарасевич называет жену: «Не вредная для здоровья блондинка» и «Олища»! Любил, но и в посторонних удовольствиях себе явно не отказывался. Да и Ольга… С ее любовником он тоже познакомился: высокий красавец лет тридцати – художник, уже довольно известный. Написанный им портрет обнаженной Ольги висел в спальне. Нет, Сергей этого категорически не понимал. Несмотря на бурно проведенную молодость – а может, именно поэтому: насмотрелся на женские измены! – он лелеял в душе совершенно другой образ счастливого семейного союза, чем-то похожий на родительский. Он не мог не видеть, что мама и отчим люди очень разные и по воспитанию, и по происхождению, но ни разу не возникало между ними никакого конфликта, никакой ссоры из-за разности вкусов и пристрастий: каждый старался уступать другому и обходить острые углы.
Мишук сначала все приставал к Сергею с расспросами, но тот если о чем и рассказывал, то только о войне, избегая вспоминать лагерную жизнь, и наконец прямо сказал об этом Тарасевичу:
– Не спрашивай. Все равно отвечать не стану.
