скачать книгу бесплатно
– Да-а, выпороть не помешало бы.
Муся вдруг осознала, что разбираться ей придется не только со своими родителями, но и со всей деревней – все слышали ее истерические вопли: и Семеныч, и Иллария, и дядя Толя. Анатолия она, как и все, побаивалась. Потом Муся вспомнила про Риту, и ей совсем стало плохо. Они с Ритой всегда немножко… не то чтобы враждовали, нет. Всегда не могли поделить между собой отцовскую любовь и ревновали. Рите было всего семь с небольшим, когда родилась Муся, но узнали они друг друга только через десять лет, и для Муси внезапно обретенная сестра стала большим потрясением. Муся не помнила, когда и от кого узнала о том, что Рита совсем не родная папина дочь: то ли подслушала нечаянно разговор бабушки с Ксенией, то ли проговорилась сама Рита, но с тех пор Муся стала относиться к ней примерно так, как старшая дочь короля могла бы относиться к взятой из милости побирушке. А уж когда Муся увидела, как Рита кокетничает с Митей, она впала в ярость! Но теперь ей вдруг стало ужасно стыдно за свои чудовищные слова, сказанные при всех Рите.
В летней кухне кто-то возился: Иллария, разглядела Муся и пошла к ней, но та посмотрела довольно холодно, так что Муся не решилась попросить чего-нибудь пожевать, хотя в животе бурчало. Тогда она отправилась к тете Юле, но и там ее не пустили дальше порога:
– Ты дома была?
– Не-ет…
– Вот и иди домой. Расскажи папе еще раз, как ты его ненавидишь.
Муся ужаснулась. Она действительно не помнила выскочившей из нее в запале страшной фразы – вернее, помнила, как не помнить! Но ей казалось, что все это происходило не с ней, а с совсем другой Мусей. «Это не я кричала, – думала она в полном отчаянии, – не я!» Идти домой было страшно, и Муся направилась к речке – села на бережок и пригорюнилась. Там ее и обнаружил Анатолий, который в одних трусах с полотенцем на плечах спускался, чтобы искупаться.
– Ах, вот ты где! – сказал он.
Муся вскочила, но Анатолий очень быстро и ловко ухватил ее за ухо:
– Стоять!
– Пустите! Мне больно!
– А ты не дергайся, вот и больно не будет. Сейчас я тебя повоспитываю малость, а потом отпущу. Мать с отцом тебе такого не скажут, а я скажу.
– Пустите меня! Вы не имеете никакого права меня воспитывать. У вас свои дети есть, вот и воспитывайте.
– Да что ты? – Анатолий нагнулся и посмотрел ей прямо в лицо злыми зелеными глазами. – Так уж и не имею? Твоя мама мне сестра, пусть не родная, названая – так что я тебе, хочешь ты или нет, а дядя. А по возрасту так и вовсе в дедушки гожусь! Моих детей уже воспитывать поздно. Кроме Савушки, конечно. А тебя еще вполне можно и повоспитывать. Ты что это устроила? Ты как могла отца так перед всеми опозорить? Он на тебя не надышится, дрянь ты этакая!
– Да-а, а что он?..
– Что – он? Он тебе остаться не разрешил, и правильно сделал. Вон моя Фрося – уехала. Слезами обливалась, а уехала. И Рита. Потому что понимают – женщинам здесь не место. Мужчины воюют, женщины и дети дома сидят. А здесь будет война.
– А почему тогда мама? И тетя Юля?
– Ты еще спроси, почему бабка Марфа осталась! Маме отец разрешил, и то только потому, что она особенная женщина – пятерых мужиков стоит, Семеныч правильно сказал. А Юля – взрослая, разумная, у нее двое детей, она собой рисковать не станет, а ты, дура безмозглая, на рожон вечно лезешь! Мужчины воевать должны, а не отвлекаться на жен и дочерей – как бы они сдуру в огонь не попали!
Муся заплакала.
– Плачь-плачь, глядишь, поумнеешь! Меня не разжалобишь. Ты подумала, каково отцу твоему, а? Марина его полчаса в чувство приводила. Ведь если с тобой, козой, хоть что-нибудь тут случится – а про самое плохое я даже и думать не хочу! – отец не переживет. Как ты посмела отцу сказать, что ненавидишь?
– Я так не думаю! Это про… просто выра… выраже-ение… Фигура ре… речи-и…
– Фигура речи, твою мать! А я тебе буквально говорю, безо всяких фигур: не пе-ре-жи-вет. И что тогда с матерью будет?
Муся уже рыдала в голос.
– Вот чтобы от матери – ни на шаг! Скажет тебе: «Беги!» – побежишь, скажет: «Прыгай!» – прыгнешь, поняла? Поняла, я спрашиваю?
– Поняла-а-а…
– Все, свободна. Давай, иди отсюда. Мне искупаться надо, – и Анатолий, повернувшись к ней задом, стал стягивать трусы. Муся, задыхаясь от рыданий, понеслась наверх, где ее поймал Митя, уже некоторое время стоявший неподалеку – он застал конец воспитательного процесса, но не вмешался, хотя и страдал, слушая жестокие слова Анатолия. Муся уцепилась за Митю, как за спасательный круг, – обняла и заплакала, уткнувшись прямо ему в грудь, где под пропотевшей майкой тяжело бухало сердце.
– Ну ладно, ладно. Не плачь ты так. Все поправимо.
– Ты тоже?.. Ты тоже ду… думаешь, я зря… зря не уехала?
– Да.
– Я плохо поступила, да?
– Просто ужасно.
– Ты меня теперь ненавидишь? – Муся подняла залитое слезами лицо.
Митя кивнул:
– Обязательно.
– Нет, ну правда?
Митя улыбнулся, и вдруг Муся, которая всю жизнь вертела им как хотела, окончательно поняла: он – главный. И все теперь зависит от того, что сейчас скажет Митя. Она вся обратилась в слух, а Митя внимательно рассмотрел ее, покачал головой и сказал:
– Ты поступила чудовищно, и вообще ты самая вредная и противная девчонка из всех, кого я знаю, но я почему-то все равно тебя люблю. И когда ты станешь моей женой – а ты обязательно ею станешь! – я не позволю тебе выкидывать подобные фортели. Поняла?
– Поняла, – радостно сказала Муся и кивнула несколько раз, чтобы показать ему, как хорошо она поняла. – Как ты скажешь, так и будет. Я буду слушаться тебя, правда.
Муся поднялась на цыпочки, Митя наклонился, и они поцеловались – совсем не так, как на сеновале. Не чувственное влечение двигало обоими, а некое странное, изредка вспыхивавшее между ними сияние, попадая в которое и Муся, и Митя ощущали удивительную близость, словно открывалась таинственная дверь, до того не пускавшая их друг к другу. Вот и сейчас – дверь открылась, и свет наполнил их обоих, как вода наполняет один двойной сосуд, и потрясенная Муся произнесла, глядя снизу вверх в невозможные – медовые! – глаза Мити:
– Я люблю тебя!
Марина давно знала, что Муся в деревне, но Лёшке не говорила, а он не спрашивал. До самой темноты они все что-то делали по хозяйству, светя фонарями, и на ночь решили оставить дежурного – первым вызвался Семеныч. Дома Марина опять уложила Лешего «на поправку», как он ни сопротивлялся. Посреди процесса она вдруг остановилась и «прислушалась», потом покачала головой и усмехнулась:
– Анатолий Мусю воспитывает! У реки.
– Ты ее уже видела?
– Нет. Сейчас придет. С Митей еще поговорит и придет. Лёш, ты как? Она переживает очень сильно.
– Переживает она… Не знаю. Видеть ее не могу!
– Лёшечка, она осознала, я «вижу». Ты сам больше страдать будешь, если не простишь.
– Не знаю. Посмотрим.
В дверь постучали, Марина вышла – на крыльце стоял Митя. Марина вопросительно на него посмотрела, он кивнул и отступил в сторону. Зареванная Муся жалобно смотрела на мать.
– Ну что, горе мое? Стыдно тебе?
– Да-а… Мамочка, прости меня!
– Мамочка! Мамочка-то простит, а вот папочка – не знаю. Пошли попробуем.
– Может, мне тоже пойти? Тетя Марина? – спросил Митя.
– Нет-нет, не надо. – Муся страшно взволновалась. – Я сама. Не обижайся. Ты не обиделся?
И столько было в ее голосе нежного трепета, что Митя весь расплылся в улыбке и прямо на глазах у Марины поцеловал Мусю и прижал к себе, над ее головой выразительно пожав плечами и подняв брови – что я могу поделать! Марина только вздохнула: действительно, что тут поделаешь? Митя ушел. Муся стояла перед дверью и тряслась:
– Мам, а вдруг папа… не простит?
– Ну, значит, не простит. До конца своих дней не будет с тобой разговаривать.
Но Муся даже не поняла, что Марина ее же саму и цитирует. Она вздохнула и решительно распахнула дверь, Марина осталась на крыльце. Муся вошла, отец взглянул и отвернулся.
– Папа, – сказала она шепотом. – Папа, прости меня, пожалуйста.
Алексей молчал.
– Папа? Папа, пожалуйста, посмотри на меня! Я раскаиваюсь! Папа! Если бы я могла все вернуть назад, но я не могу! Что мне сделать, что? Скажи, я все сделаю! Только прости! – Она кинулась на пол и обняла отцовские ноги, положив голову ему на колени. – Папа! Дорогой, любимый, прости меня!
Потом схватила его руки и стала целовать, как всегда целовала Марина, и Лёшка не выдержал – поднял ее и посадил рядом на диван. Муся стала на коленки, обняла отца за шею и заплакала:
– Я виновата, я знаю, но я люблю тебя! Я больше никогда… никогда… все, что ты скажешь… пожалуйста! Папочка…
И Лёшка, и Марина одновременно вспомнили, как Леший утешал Марину в начале их совместной жизни, и оба улыбнулись. Марина вошла.
– Ну, сейчас утопишь отца в слезах. Лёш, скажи ей что-нибудь, а то это никогда не кончится.
– Эх ты, зверушка глупая, – сказал Леший и поцеловал дочь.
Спать толком никто не мог – душно, тревожно. Посреди ночи вдруг заплакала наверху Муся.
– Опять! Откуда у нее только слезы берутся? Может, мы перестарались? – спросил Алексей.
– Да ничего, пусть поплачет. Ей полезно, не переживай. Я схожу к ней.
Марина поднялась по деревянной лестничке к Мусе в светелку.
– Ну, теперь-то по какому вопросу плачем?
– Мама, я не могу! Я не понимаю, почему я такая! Я не хочу больше! Я боюсь, вдруг опять что-нибудь выкину! Оно там сидит внутри меня, а потом вылезает, само! А я не хочу! Я не хочу быть этой противной Мусей!
– Ой, горе! Хочешь, я тебе помогу?
Марина еще ни разу не работала с детьми – разные мелочи, вроде залечивания ссадин и утихомиривания капризов, не считались: это была просто легкая настройка. А то, что Марина делала с Лёшкой или Юлей, требовало более глубокого проникновения и было сравнимо с перезагрузкой. Марине казалось неправильным встревать в растущий детский организм, который развивался по собственному плану. Но Муся была почти взрослая, да и сама хотела перемен…
– Ну, давай рискнем. Расслабься. Может быть немного больно.
И Марина осторожно начала «поправлять» хрупкий внутренний мир дочери, словно садовница, выкорчевывающая сорняки и подвязывающая слабые ветки. Когда она закончила, Мусин «сад» выглядел совсем по-другому, более гармоничным и упорядоченным.
– Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо… Мам, хорошо! Мне нравится!
– Только дальше ты сама должна работать, понимаешь? «Само» только что-нибудь плохое получается, а над хорошим трудиться надо.
– Я знаю: душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь! Мам, а папа меня правда простил?
– Конечно! Он же тебя любит.
– Мне так стыдно, ты не представляешь! Как я буду завтра всем в глаза смотреть…
– А ты у всех тоже прощения попроси.
– Ой, правда! Спасибо! Я так и сделаю, точно!
– Ты справишься?
– Я постараюсь. А то как же мне дальше-то жить? Ма-ам, а знаешь?..
– Ну, что такое? – Марина догадывалась, о чем пойдет речь.
– Мы с Митей… Мы любим друг друга. Правда! Я так счастлива!
– Конечно, любите. Я всегда это знала.
– Мама, ты знала и мне не сказала?
Марина захохотала, Муся растерянно моргала, потом тоже засмеялась:
– Ты знаешь, это такое чувство волшебное, правда! Я совсем пропадала, а пришел Митя – и счастье! И мне совсем необязательно с ним целоваться. То есть… Мне, конечно, хочется. – Она смущенно взглянула на Марину, но та улыбалась. – Но необязательно! Я смотрю ему в глаза, и все! Правда, у него удивительные глаза? Медовые! Ни у кого таких больше нет! И вообще он очень красивый! Волосы совсем золотые! Ты замечала?
Тут Марина просто сгребла ее в охапку и расцеловала в горящие огнем щеки:
– Девочка моя маленькая! Влюбилась!
А Муся смотрела на мать сияющими глазами:
– Ты знаешь, мне кажется, это как у вас с папой! Правда! Как ты думаешь?
– Мне тоже так кажется.
Они еще долго смеялись и шептались, обнявшись, пока к ним, кряхтя, не поднялся отец и не разогнал. Остаток ночи Марина шепотом рассказывала ему про Мусину любовь, чтобы подготовить, а то как бы опять не разошелся. Наутро Муся набралась храбрости и встала из-за стола, где все на скорую руку завтракали. Марина позвенела ложкой о чашку:
– Внимание! Муся хочет произнести речь!
– Мы одну вчера уже слышали, – тихо проворчал Семеныч. Но Муся отозвалась:
– Да, я, конечно, вчера неудачно выступила.
