скачать книгу бесплатно
«Господи, помилуй», – едва не срывается с уст девушки по старой привычке – дает себя знать детство в монастырской школе, – но Пато вовремя спохватывается. Одни идут сами – еле-еле тащатся, ковыляют, хромают, поддерживая друг друга, других несут на носилках или на одеялах. Свежие раны еще кровоточат, они открыты или наспех перевязаны чем пришлось. Бойцы собираются на прогалине меж сосен, где фельдшер и несколько санитаров сортируют раненых – обходят десяток распростертых на земле тел, то и дело опускаются перед ними на колени.
Вот то одного, то другого поднимают и уносят к реке. Над прогалиной стоит многоголосый стон – протяжный, нескончаемый, замогильный, порой прорезаемый криком боли или предсмертным хрипом.
Пато снимает с себя ящик с катушкой, укрывает его меж двух толстых стволов. Валенсианка и Марго испуганно смотрят на нее. Они тоже явно не ожидали увидеть такое зрелище. Ничего общего с фотографиями из «Мундо графико» или других иллюстрированных журналов. Или с выпусками кинохроники.
– Оставайтесь тут, подключите телефон. Пойду поищу кого-нибудь из начальства.
Пато идет навстречу солдатам, спускающимся по склону.
– Капитана Баскуньяну не видали? А комиссара Кабреру?
Одни смотрят на нее с любопытством, другие – безразлично. Многие пожимают плечами. Смолистый воздух сосновой рощи теперь пропитан кисловатым едким запахом земли и грязной одежды. Запах страха, крови, блевотины.
– Гляди-ка… – удивленно говорит кто-то. – Баба!
– Мне вот сейчас не до баб, – отвечает ему сосед. – Пусть хоть сама Антоньита Коломе[22 - Антоньита Коломе (1912–2005) – испанская кинозвезда 1930–1940-х годов.] сюда заявится.
Еще несколько шагов вперед – и в выемке скалы, образующей неглубокую пещерку, Пато находит наконец командование батальона. Офицеры сидят на земле перед развернутой картой, и время от времени кто-нибудь показывает на высоту, склон которой начинается невдалеке, меж деревьев. Под стать небритым, закопченным от пороха лицам и одежда – грязная, мятая, рваная: синие комбинезоны, рубашки с засученными рукавами, гражданское платье; на головах – фуражки, береты, пилотки.
Пато, приблизившись, вскидывает к виску сжатый кулак:
– Салют. Рядовая Монсон из взвода связи.
Все поднимают на нее глаза. Один из командиров – в синей морской фуражке и с усами, подстриженными а-ля Кларк Гейбл, – вздыхает с облегчением, хлопает себя по колену:
– Наконец-то! Телефон принесла?
Пато смотрит на красную звезду над тремя «шпалами», вышитыми над левым карманом его выцветшей ковбойки.
– Принесли, товарищ капитан. Даже два: один – запасной.
– Молодец!
– Какой предпочитаете – русский или немецкий?
– Что, можно выбрать? – весело спрашивает офицер.
– Можно.
– В таком случае давай русский – его хвалят.
Пато улыбается:
– Значит, «Зарю»?
– Красную?
– Разумеется. Какую ж еще?
Пато присоединяется к общему смеху. Капитан показывает на своих товарищей:
– Меня зовут Баскуньяна. А это – капитан Бош, капитан Контрерас и лейтенант Патиньо.
Девушка снова подносит к виску сжатый кулак:
– Очень приятно. А где же ваш комиссар Кабрера?
Улыбки на лицах гаснут; офицеры, внезапно посерьезнев, переглядываются. Командир кривит губы в какой-то двусмысленной гримасе:
– Убили комиссара на высотке.
– Ой… Как жалко-то…
Снова быстрый обмен взглядами. Новая гримаса на лице Баскуньяны.
– Не всем его жалко, – загадочно отвечает он. И с явным усилием поднимается. – Ну что, связь-то есть?
– Провод проложили, аппаратура наша тут поблизости.
Капитан улыбается. Фуражку он носит набекрень, с особой лихостью сдвинув на правую бровь. На поясе висит пистолет «стар-синдикалист». Баскуньяна хорош собой. Руки у него тонкие, изящные, явно не пролетарские. На вид – лет тридцати с небольшим. Осунувшееся, утомленное, но привлекательное лицо. Печальные глаза и детская улыбка.
– И можем соединиться?
– Как только подключим.
– Замечательно.
Капитан рассматривает ее с нескрываемым интересом. И, судя по всему, впечатление более чем благоприятное.
– Ты останешься при батальоне?
– Пока не удостоверюсь, что связь исправна.
– Жаль.
В этот миг где-то наверху слышится душераздирающий стонущий звук – как будто исполинским ножом рассекли небосвод. Все, включая Пато и капитана, инстинктивно пригибаются. Еще через мгновение со склона высоты доносится оглушительный грохот. Сквозь ветви сосен виден столб дыма и пыли.
– Наши 105-е сработали, – говорит кто-то.
– Очень вовремя, – отвечает другой голос. – Лучше бы врезали до атаки, а не после.
Однако все рады, что своя артиллерия заняла наконец позиции на другом берегу реки и открыла огонь. Это значит, что положение изменится. Что республиканская пехота получила долгожданную огневую поддержку и сумеет смять франкистов. Это живо обсуждается.
– Теперь те, кто засел наверху, побегут как зайцы.
– Посмотрим.
– Ручаюсь тебе!
Снова – треск раздираемого полотна, и вслед за тем – грохот разрыва на вершине высотки. Полминуты спустя – новый выстрел. Снаряд на этот раз ложится почти у самого подножия, и все снова пригибаются, потому что взлетевшие в воздух камни, земля и сосновые щепки падают слишком близко.
– Вот только этого нам и не хватало, – замечает капитан Баскуньяна. – Еще один недолет – мало нам не будет.
– Товарищ, их же можно предупредить, – вмешивается Пато. – Мы же установили связь с КП. Оттуда могут передать на батарею и скорректировать огонь.
Капитан кивает:
– Где твой телефон?
– Десять минут ходу.
– Ну пошли тогда, – командир батальона оборачивается к одному из своих офицеров. – Бош, останешься за меня, следи за ними, – он показывает на нескольких солдат, которые по-прежнему лежат у края сосновой рощи, наблюдая за склоном. – Подгони-ка этих поближе, пока не накрыло.
– Слушаюсь.
Солнце золотит небосвод за гребнем западной высотки, где сейчас стихла стрельба; первые длинные тени покрывают развороченные подъезды и узкие улочки Кастельетса, на которые весь день сыпались битое стекло, обломки черепицы, кирпичная крошка.
Прижавшись к углу дома – там «мертвая зона», – прикрываясь автомобилем без колес и сидений, который стал теперь просто грудой издырявленного пулями, замысловато изогнутого металла, Хулиан Панисо с сигаретой во рту, с автоматом за спиной, с косынкой, обвязанной вокруг головы, чтобы пот не заливал глаза, готовится взорвать стену, сложенную из кирпича и камня, – закладывает в большую жестянку из-под галет «Чикилин» четыре пятисотграммовых брикета тротила, детонатор, полутораметровый бикфордов шнур, рассчитанный на медленное горение, и на всякий случай – еще один.
– Поторапливайся! – шипит Ольмос, который сидит на корточках в трех шагах от него с автоматом наготове, чтобы отбиваться от франкистов, если те вдруг заметят взрывников.
– Тише едешь – дальше будешь, – отвечает Панисо, не отрываясь от своего дела. – Я и так тороплюсь.
– Засекут – фрикасе из нас сготовят.
– Помолчи, а… Не мешай работать.
Ольмос, не поднимаясь, подбирается ближе:
– Работает он… Давай подсоблю.
Панисо отмахивается от него, как от докучной мухи:
– Уйди, сказано.
За стеной этого дома, прежде принадлежавшего Синдикату трудящихся, вот уже несколько часов отчаянно обороняются засевшие там наемники-легионеры. Все попытки выбить их оттуда провалились – прежде всего потому, что пулемет на колокольне держит под огнем площадь и главную улицу Кастельетса. Неимоверными усилиями и большой кровью республиканцы сумели все же пробиться в эту часть городка и закрепиться в одном из зданий, примыкающих к Синдикату. И ночью, просочившись через соседние дома, попытаются выкурить оттуда франкистов.
– Ну что, идет?
– Ты заткнешься или нет?
Ольмос сквозь зубы начинает напевать «Молодую гвардию»[23 - «Молодая гвардия» (исп. La Joven Guardia) – официальный гимн молодежного отделения компартии Испании.], меж тем как Панисо продолжает снаряжать взрывное устройство, вставляя в пазы запальные шнуры, – девятнадцать лет кряду совершал он эти механические движения в сырой темноте шахты, где зарабатывал на хлеб себе, жене, четверым детям и отцу с легкими, съеденными силикозом. Той самой шахты, куда, узнав о фашистском мятеже, он вместе с товарищами-шахтерами – был среди них и Ольмос – сбросил трупы управляющего и двух десятников, убитых ударами кирок, а потом – приходского священника (алькальд, состоявший в СЭДА[24 - СЭДА (La Confederaciоn Espa?ola de Derechas Autоnomas) – Испанская конфедерация правых автономных организаций, объединение политических партий Испании, основанное в 1933 году и состоявшее большей частью из правых католических и монархических организаций.], успел удрать) и сержанта Гражданской гвардии по фамилии Пенья, пытавшего брата Ольмоса во время шахтерской забастовки 1934 года. Падре перед смертью молился, другие плакали, а вот сержант держался молодцом – покрыл своих палачей отборной бранью и плюнул им в лицо. И Панисо, отдавая ему должное, нелицеприятно признал, что Пенья этот – хоть и мразь редкостная, но не трус.
Затянувшись сигаретой – пепел падает на пачки тротила, – Панисо подсоединяет шнуры и, поглядев по сторонам, протягивает их вдоль стены, чтобы, когда задымят, не бросались в глаза и франкисты не успели потушить их. Гореть шнуры будут три с половиной минуты – это и много, и мало: зависит от того, откуда смотришь.
– Приговор вынесен, ждем оглашения.
– Наконец-то.
– Следующий раз сам будешь делать, зануда.
– Да уж сделаю – и получше тебя.
Подрывник неторопливо прижимает горящий окурок к концу шнура – сперва одного, потом другого.
– Поехали в Пенхамо[25 - Строчка из популярной в 1930-е годы песни Педро Инфанте (1917–1957), легендарного мексиканского певца.].
Шипит и дымится порох, а напарники удаляются на корточках, как гуси. Стрельба к этому времени уже немного стихла, и только через равные промежутки времени из церкви и соседнего дома по площади и главной улице бьют пулеметы. Весь вечер, каждые четверть часа, как по хронометру, на позиции франкистов прилетала мина, но сейчас обстрел прекращен, потому что республиканская пехота придвинулась чуть ли не вплотную.
– Вот идет Маноло, – произносит Панисо, оборвав отсчет.
И с этими словами падает ничком, зажмуривается, обхватывает ладонями затылок, открывает рот, чтобы от взрывной волны не лопнули барабанные перепонки. Рядом валится Ольмос.
Звучит оглушительное «пу-у-м-ба».
Да уж, Маноло пришел так пришел. От глухого эха двойного взрыва, пронесшегося по улице вдоль домов, вздрагивает земля, вылетают стекла в окнах, сотрясаются уцелевшие стены, над которыми, перемешиваясь с едким черным дымом, поднимаются тучи цементной пыли.
– Там кто-то есть, – говорит Ольмос.
И правда – через огромный пролом во взорванной стене несется длительный вопль, который человек может исторгнуть, лишь когда нестерпимо страдает его израненное, изувеченное тело. Кто-то, накрытый взрывом, не погиб сразу и, на свою беду, жив до сих пор.
– Легионеры, – удовлетворенно говорит Панисо. – Так им, сволочам, и надо.
– Верно.
Вопль длится почти полминуты не прерываясь, словно тот, кто испускает его, вложил в него последние свои силы, отдал ему весь запас воздуха в легких. Но вот его заглушают разрывы гранат, которые республиканские саперы, рванувшись вперед в еще не рассеявшемся дыму, швыряют в широченную брешь, чтобы потом пробраться через нее и полить все автоматными очередями.
Пато Монсон и капитан Баскуньяна проходят под деревьями, глядя сквозь ветви сосен, как клонящееся к закату солнце окрашивает край небосклона красным. Солдаты, вразброд, поодиночке пришедшие сюда, теперь собираются кучками и лежат или сидят на земле.
– Не горюйте, ребята, – говорит им капитан. – Вы сделали что могли. В следующий раз сделаете лучше.
Кое-кто приветствует командира, вскидывая к виску сжатый кулак. Другие смотрят молча и безучастно.
– У нас теперь есть артиллерия… В следующий раз выйдет удачней.
Кажется, они не очень-то рвутся на новый штурм, думает Пато. Но вслух не произносит ни слова.
Баскуньяна, кажется, читает ее мысли.
– Они и вправду сделали все, что могли, – как бы оправдывая своих людей, говорит он. – Им приказали подняться на вершину – они поднялись. Без огневой поддержки, без прикрытия с воздуха. А минометы недотягивали. Всей защиты – валуны да кустарник.
Сделав еще несколько шагов, он пожимает плечами, кивает, будто отвечая самому себе:
– Да, сделали что могли.
Пато идет рядом, ловит каждое его слово. Еще с прошлой ночи, когда война вдруг явила ей всю свою неприглядную суть и показала, как люди истребляют друг друга, новые открытия следуют одно за другим. То, что она увидела, сильно отличается от фашистских бомбардировок Мадрида, как бы чудовищны ни были они, и от того, что представлялось ей в тылу.
– Как много тут совсем молодых… – удивляется она.
