скачать книгу бесплатно
Анжела Егоровна капризно надула губы и выпалила, желая обидеть дочь:
– И тебе!
Но Лера почему-то не обиделась, злость в её взгляде потухла, и она в кои-то веки согласно кивнула:
– И мне. Но я ему за это хотя бы безмерно благодарна и теперь стараюсь не мешать жить…
– А я, значит, мешаю… – Анжела Егоровна хотела смутить дочь, но та смущаться отказалась и строго отрезала:
– Мешаешь.
– Так вот ты как о матери! Я всё расскажу Игорю, и пусть он…
Лера нехорошо усмехнулась и твёрдо – Анжела Егоровна в её голосе вдруг услышала интонации Игоря – сказала:
– Не трогай его. Он далеко, и пусть там остаётся и занимается своей жизнью. А с остальным – решай сама. Я даже обещаю приходить к тебе в клинику и поить через трубочку после операции, но только оставь его и не проси у него денег.
– Ладно… – растерялась Анжела Егоровна. – Но где же мне тогда…
– Мам, я готова тебе всё отдать, но, боюсь, моих сбережений хватить максимум на полторы морщины.
Анжела Егоровна сразу же забыла об обидах и оседлала привычного конька:
– Во-о-от! – энергично протянула она. – А я тебе, что говорю, чуть ли не каждый день?! Проходят лучшие годы. А ты их бездарно тратишь на учёбу и работу. Вместо того, чтобы найти подходящего мужчину, удачно выйти замуж и…
– И содержать на деньги ни в чём не повинного человека тебя, мамочка! – перебила её невоспитанная и скептически настроенная дочь.
Разогнавшаяся Анжела Егоровна не сразу услышала сарказм в её словах и удовлетворённо поддержала:
– Вот именно!
Лера снова – уже во второй раз за один разговор! – как-то странно усмехнулась, коротко ответила:
– Не будет этого, – быстро покидала в сумку купальник и полотенце и ушла, махнув рукой.
Всё-таки взрослые дети – это сплошное наказание!
Анжела Егоровна даже и не подумала, что того, какой Лера была в детстве, она почти не помнила. И не по причине слабой памяти, а потому, что маленькую Леру воспитывал кто угодно – бабушка, отчим, родители её подружки. Марины – но только не родная мать. Той было не до этого. В этот неприятный для неё момент она искренне ощущала себя прекрасной матерью, несправедливо обиженной жестокосердной дочерью, и очень бы удивилась, попробуй кто-нибудь поспорить с ней.
Глава 11
Наши дни
Родной голос прозвучал неожиданно. Пелагея бросила тяпку и разогнулась. Марина уже почти бежала по тропинке, лицо её светилось от радости.
– Бабушка! Это я! Я не одна!
– Ты ж моя стрекоза! Приехала, родная моя! – Пелагея протянула руки и обняла свою любимицу.
За всю свою долгую жизнь лишь троих людей она любила так, что сердце замирало от счастья: Ивана, своего крестника Ромочку, давно уже ставшего Романом Филипповичем, и его дочку Мариночку. Но только Марину понимала, словно саму себя. Всё ж таки тоже девочка.
Себя разменявшая девятый десяток Пелагея всё ещё никак не могла почувствовать глубокой старухой. Ей по-прежнему интересно и весело было жить. С таким же предвкушением радости, что и раньше, просыпалась она каждое утро. И жизнь никогда не обманывала её. Она ведь такая, жизнь-то. Если ты её любишь не за что-то, а просто так, если ты восторгаешься самыми незначительными дарами: красивым рассветом, первой весенней бабочкой, искрящейся снежинкой, серым бесконечным осенним дождём – то она всегда ответит взаимностью и даст столько поводов для тихой радости или слёз восхищения, что только успевай замечать.
Пелагея успевала. И тогда раньше яркие, а теперь выцветшие губы жарко шептали слова благодарности Тому, кто всё это создал. Да и как не благодарить? Ведь как права была бабушка: столько красоты вокруг…
Вот и Мариночка уродилась такая же: всё видела, всё подмечала, умела радоваться мелочам и этим была понятна и близка Пелагее. О лучшей внучке и мечтать не приходилось. Спасибо тебе, Господи… Пелагея привычно поблагодарила Бога и крепко прижала свою стрекозу к себе.
– Бабуленька, я не одна, – снова повторила Марина, поцеловав её ласково, и чуть отстранилась.
Тимофей, стоявший поодаль, шагнул вперёд. Пелагея близоруко сощурилась и радостно, как дорогому и долгожданному гостю, сказала:
– Здравствуйте!
– Добрый, – ответил Тимофей, которому всегда лень было договаривать приветствие.
Марина смутилась и зачастила:
– Бабуля, это Тимофей. Он музыкант, певец. Тимофей, это Пелагея Васильевна, моя любимая бабушка. Я тебе о ней много рассказывала.
– Музыкант – это хорошо, – одобрительно улыбнулась старушка. – Музыканты и певцы людям жить помогают.
Тимофей от похвалы чуть расслабился, заулыбался, но старушка вдруг глянула зорко и добавила:
– Если добрые песни поют. У вас добрые песни?
Растерянность промелькнула по лицу Тимофея:
– Ну… обычные современные песни… Я пока только начинаю…
Спасла Марина. Она в этот момент достала из багажника сумки с продуктами, закупленными в огромных количествах в магазине, и передала их Тимофею.
– Бабулечка, это к столу и тебе до моего следующего приезда. Чтобы ты сама из магазина не таскала. Покажи, пожалуйста, Тимофею, куда нести, а я пока остальное достану…
Тимофей подхватил сумки и выказал готовность нести их куда нужно. Но тут из леса вышли красивый старик с мальчиком лет одиннадцати.
– Доброго здоровьица всей честной компании! Бонжур! – поприветствовал старик. – Мон шер ами, Полин, мы тебе земляники принесли. А то отойдёт уж скоро, а ты, поди, и не поела. Бон апети!
Пелагея всплеснула руками, прыснула совсем по-девичьи:
– Да не надо, Фёдор Андреич! Собирал-собирал, спину свою больную гнул, а теперь мне принёс. Как я, по-твоему, есть ягоду, твоими горючими слезами политую, буду?
– С удовольствием, – отрезал старик. – Спину не я гнул. Для этого спина помоложе и поздоровее имеется. Я наводчиком был. У меня дальнозоркость. Стоя каждую ягодку вижу. Фёдор, неси землянику!
Внук Фёдора Андреевича подошёл и не глядя протянул корзинку деду. При этом голова его была повёрнута чуть ли не на девяносто градусов назад.
– Ты что это, Фёдор, от Пелагеи Васильевны глаза отводишь? Она ж не Медуза Горгона, не окаменеешь, обернись, поздоровайся… – заворчал его дед.
Внук послушно посмотрел на Пелагею, бросил умеренно почтительное «здрасьте», но тут же снова отвернулся.
– Ты чего, Федь? – заволновался его дед. – Вспомнил что?
Мальчик, который всё это время заворожено смотрел на Тимофея, отмер, пошевелил губами и спросил:
– Вы… Тиф? – в дрогнувшем голосе прозвучали восторг и опасение услышать опровержение.
Его дед грозно прикрикнул:
– Ты что это ругаешься, анфан террибль?! Ты как человека обзываешь?!
Тимофей, всё ещё не привыкший к тому, что его начали узнавать, да ещё и где – практически в лесу, – польщёно кивнул:
– Да.
Мальчишка радостно подпрыгнул и завопил:
– Вот это да! Я все ваши клипы на Ютубе смотрю! Автограф дадите? А то мне не поверит никто…
– Где он тебе должен автограф дать? – снова рассердился старик. – На лбу?! Вот привязался к человеку! Не позорь деда, пошли домой. А ля мэзон, я сказал! Заглянули в гости на свою голову. Прости, Пелагея Васильна. Пардон муа, мон шер ами Полин! И вы, юноша со странным именем, простите великодушно.
Старик развернулся на месте и решительно зашагал между деревьями. Внук с отчаяньем взглянул на Тимофея, но покорно потащился за дедом.
– Мальчик! – окликнул его Тимофей. – Я тебе автограф дам. Ты попозже заходи. Я подпишу открытку с нашей афишей и Пелагее Васильевне оставлю… Пелагея Васильевна, вы же не против?
Пелагея засмеялась и покачала головой. Марина благодарно посмотрела на Тимофея. А Федя ликующе взвизгнул и вприпрыжку помчался за дедом. Старик сердито оглянулся, дождался мальчика, подтолкнул в спину и проворчал:
– Поменьше скачи, молодой джейран! Всю землянику потопчешь и изомнёшь.
Пелагея посмотрела им вслед, посмеялась ласково и обернулась к гостям:
– Тимофей, а как Федюшка-то вас назвал? Тиф? За что это он так?
– Это мой псевдоним… – объяснил Тимофей.
Пелагея перестала улыбаться, взгляд её стал серьёзным.
– Тиф, значит… А вы имеете представление, что это такое?
– Да, по-моему, болезнь какая-то…
Теперь Пелагея смотрела на гостя уже не серьёзно, а грустно-грустно.
– Маришенька, – ласково попросила она внучку. – Ты бы рассказала Тимофею, что за болезнь-то. Или я давай расскажу. И не как врач, а как человек, который видел, как от тифа умирают. А то имя такое красивое в заразу переделали…
Пелагея подхватила одну из сумок и пошла по тропинке к дому. Марина с Тимофеем за её спиной переглянулись. Марине было стыдно. Могла ведь подумать, что бабушке, у которой тиф убил мать и которая сама заразилась и выжила чудом, будет больно. А с другой стороны, кто же мог подумать, что здесь, в лесу, они встретят мальчика, который узнает Тимофея? Она вздохнула и поторопилась за бабушкой.
Глава 12
1941 год
В старом доме ещё не спали, когда раздался стук в окно. Пелагея испуганно замерла, стоя лицом к красному углу: они с бабушкой только что спустились с чердака, где теперь перед храмовыми иконами читали утренние и вечерние молитвы, и хотели перекреститься перед их старыми простыми образами.
Бабушка поднесла палец к губам, быстро глянула в маленькое окно и осторожно приоткрыла дверь. Тут же внутрь хлынул холодный ночной воздух, а между косяком и дверью показалось старческое сморщенное лицо.
– Здравствуй, Прасковья, – чуть поклонилась старуха.
Бабушка распахнула дверь шире и посторонилась.
– Здравствуй, Фроловна. Ты что в ночи-то пришла? Случилось чего?
Старуха нерешительно потопталась на пороге, глянула на замершую Пелагею и попросила:
– Пойдём на двор.
Бабушка накинула шаль и вышла. Пелагея быстро оделась и выскользнула следом. Бабушка заметила внучку, но знака уйти не сделала, и девочка, поняв это как разрешение присутствовать при разговоре, осталась на крыльце.
Фроловна уже сидела на завалинке. Спина её была согнута, руки нервно сжимали и разжимали бедную тёмную ткань юбки. До Пелагеи доносился слабый старческий голос:
– С просьбой я, Прасковья… – Старуха Фроловна говорила с трудом, то и дело прерываясь. – …Бабы говорят, ты иконы из храма нашего спасла, а теперь даёшь, кому нужно…
Пелагея вытянулась в струнку, прислушалась. Бабушка ничего не сказала и не кивнула, но Фроловне, видимо, и не нужно было подтверждение, потому что она негромко продолжила: – Дай и мне, Прасковья… Сил нет никаких… Видишь, ночью пришла… Не потому, что боюсь, что увидит кто. А потому, что спать ложусь – и не сплю. Всё о своих думаю…
Ведь все мои на войне. Пять сынов и девять внуков. На старшего уже похоронку получила. Только и остаётся мне, что молиться. А как молиться за упокой ли, за здравие, когда в избе ни одного образа?..
Внуки-то мои хорошие ребята, но глупенькие пока. Ничего о жизни не знали до войны этой проклятой. Комсомольцы… Все иконы убрали, в красном углу картинки какие-то свои повесили… И ушли на фронт… Вернутся ли?.. – старуха снова помолчала.
Пелагее было её так жаль, что даже глаза налились слезами, которые на осеннем холоде казались обжигающе жаркими.
– А мне как? Перед углом с глупыми картинками на коленях стоять и о своих молить?.. – в голосе Фроловны слышалась горечь. – Вот и сегодня не сплю… Всё молюсь, молюсь… А всё будто в пустоту… Раньше бывало лампадку зажгу, на лик святой посмотрю – и душа сама с Богом говорит… А теперь как?..
Слаба я, Прасковья… Позволила иконы забрать. И будто окаменело всё внутри, вот тут… – Пелагея в слабом свете, падающем из окна, увидела, как Фроловна сильно потёрла сухим маленьким кулаком грудь. – И храм закрыт, склад в нём. Некуда мне свою боль понесть… А сегодня так нестерпимо стало, что я оделась и к тебе пришла… Пожалей ты меня, старую, трусливую. Дай хошь какой образ…
– Сейчас, Фроловна, сейчас, – бабушка заговорила ласково, с состраданием. – Ты входи… А я скоро…
– Я уж здесь подожду, – отказалась старуха. – Спаси тебя Господь, Прасковья. Добрая ты. И внучка у тебя золотая… – Теперь голос Фроловны звучал почти радостно. – Буду и за вас тоже Господа молить…За то, что не дали злому делу свершиться, не побоялись…
В этот раз бабушка появилась совсем скоро. Пелагея знала, что икон на чердаке почти не осталось. С того дня, как к ним пришла мать Ивана, они были готовы к тому, что за иконами будут приходить, и уже не удивлялись. Каждый раз, отдавая очередной образ, бабушка писала, кому именно отдала, и готовила следующий. Словно знала, что и за ним тоже скоро придут. Пока она ни разу не ошиблась.
Увидев на крыльце бабушку, Фроловна вдруг закачалась и встала на колени прямо посреди двора, в осеннюю грязь. Пелагея кинулась к ней – поднимать. Но бабушка не дала, глянула строго и покачала головой. Трясущимися руками Фроловна приняла самый красивый и радостный, по мнению Пелагеи, образ Богородицы. Ей даже от одного названия делалось светло. Она любила повторять его, будто пробуя на вкус, и прислушиваться к ласкающим звукам. «Аз есмь с вами и никто же на вы»… Невыразимо прекрасная Богородица, и Младенец, раскинувший ручки, словно принимающий, прощающий и обнимающий весь мир…
Фроловна всхлипнула, трясущимися руками прижала к себе образ, закрыла глаза и постояла так какое-то время. Потом она поднялась с колен – бабушка и Пелагея поддерживали её под локти – и женщины обнялись как родные. Когда Фроловна уходила, бабушка запрокинула голову к небу и притянула к себе внучку. Так они стояли ещё очень долго.
1942 год
Пелагея посмотрела вслед женщине и оглянулась на бабушку. Выражение лица той было странным. Во всяком случае, Пелагея понять его не смогла. Не грусть, не радость, не удовлетворение, не боль… А всё вместе. Но разве может быть так?
Женщина уходила всё дальше. Шла неловко: сугробы намело большие, пышные, да ещё и ноша мешала. Позади скрипнул свежий снег. Пелагея, не оборачиваясь, поняла, что бабушка пошла в дом. Она даже знала, куда именно. И не ошиблась. Когда через пять минут она поднялась по шаткой лестнице на чердак, сразу увидела бабушку. Впервые за несколько лет на чердаке было почти пусто, только один образ стоял на вязаной салфетке в углу. Бабушка осторожно протирала его от пыли и негромко говорила:
– Вот и одна ты осталась… И не видит тебя никто… И никто, кроме нас с внучкой, не помолится. Затворница наша…
