скачать книгу бесплатно
Последний командарм. Судьба дважды Героя Советского Союза маршала Кирилла Семёновича Москаленко в рассказах, документах, книгах, воспоминаниях и письмах
Николай Владимирович Переяслов
Маршалу Советского Союза К. С. Москаленко выпала удивительная жизнь – он воевал с отрядами Махно и Врангеля, прошёл Финскую войну и Отечественную, освобождал от немцев Харьков, Киев и Прагу, встречался в 1945 году во время приёма в честь Победы в Кремле с Иосифом Сталиным, а в 1953 году арестовывал Лаврентия Берию, в 1961 году руководил полётом первого человека в Космос – Юрия Алексеевича Гагарина, участвовал в испытании атомных бомб и ракет, был близок к Н. С. Хрущёву и Л. И. Брежневу, дружил с поэтом Константином Симоновым, был заместителем Министра обороны СССР и главным инспектором Министерства обороны СССР, дважды Героем Советского Союза, членом ЦК КПСС с 1956 года, автором двухтомных воспоминаний «На юго-западном направлении». Погружение в биографию этого незаурядного человека захватывает читателя сильнее, чем самый острый роман, так как в нём очень много правды, в которой на равных представлены как неоправданная хула, так и слава… Книга адресована самому широкому кругу читателей, интересующихся историей нашей страны и судьбой героев нашего Отечества.
Николай Переяслов
Последний командарм. Судьба дважды Героя Советского Союза маршала Кирилла Семёновича Москаленко в рассказах, документах, книгах, воспоминаниях и письмах: Материал для биографии
Генерал К.С. Москаленко
«Солдаты 38-й и 40-й армий присвоили Москаленко звание: "Генерал Вперёд!"»
Наталья Флорова-Лещёва
«Главные черты, которые выделяют маршала Москаленко из ряда других знаменитых полководцев Великой Отечественной войны, – это привычка отдавать предпочтение атаке, а не обороне, за что Кирилл Семёнович получил от Сталина похвально-шутливое имя: "Генерал Наступления"».
Фуад Мамедов-Пашабейли
«В одном из разговоров известный маршал Жуков дал Кириллу Семёновичу Москаленко довольно едкое прозвище: "Генерал Паника"».
Феликс Чуев
Глава первая
Родом из гришино
В почётном ряду знаменитых полководцев Великой Отечественной войны фигура Кирилла Семёновича Москаленко кажется одной из самых малозаметных и почти не привлекающих к себе внимания историков и писателей, теряющейся на фоне блистательных фигур А. М. Василевского, Г. К. Жукова, И. С. Конева, К. К. Рокоссовского и других выдающихся военачальников той поры. А между тем, вклад в Победу Москаленко ничуть не меньше, чем вклад вышеназванных военачальников, потому что он командовал 38-й, 1-й танковой, 1-й гвардейской и 40-й армиями; войска под его командованием сражались в Московской, Сталинградской и Курской битвах, участвовали в освобождении Донбасса, Киева, Левобережной и Правобережной Украины, Польши и Чехословакии.
Кирилл Семёнович Москаленко – дважды Герой Советского Союза, маршал СССР и заместитель Министра обороны. Родился он 11 мая 1902 года в селе Гришино, расположенном около города Красноармейска (сегодня он называется Покровском) в Донецкой области. Он – двоюродный брат моей бабушки Евдокии Фоминичны Бражко, матери моего отца Владимира Дмитриевича. Она рано вышла замуж за Дмитрия Переяслова и перебралась к нему в соседний с Гришино хутор со странным названием Восьмая Группа, впоследствии переименованный в посёлок Щербакова, но до сих пор продолжающий удерживать в сознании людей своё первое имя. Здесь моя бабушка (или как мы все называли её – бабуся) родила четверых сыновей – Петра, Владимира (моего отца), Михаила и Павла, а также дочку Любу. Дядя Павел, которого я видел только на жёлтой фотокарточке на стенке в бабушкиной хате с надписью «Привет из Выборга», служил в этом далёком городе в армии и в самом начале Великой Отечественной войны где-то там и погиб, о чём я когда-то позже написал небольшое стихотворение:
Сегодня в моде слово «киборг»,
а я знал с детства слово «Выборг»,
холодное, как груда глыб, —
там дядя Павлик мой погиб…
К сожалению, бабушка моя умерла довольно рано, и я почти ничего не запомнил из её рассказов о днях её молодости, помню только, как она говорила, что языкастые гришинские девчата, поддразнивая в юности Кирилла Семёновича, называли его «гусаком», так как он тогда был довольно худым и длинношеим юношей. Слышал также, что она рассказывал, как в 1920 году он угнал из села единственного пригодного для верховой езды жеребца и ускакал на нём в Красную Армию, а спустя много лет, уже после окончания Великой Отечественной войны, сделавшись крупным советским военачальником, он прислал в родное село целый табун из шести десятков лошадей, пятьдесят девять из которых предназначались для местного колхоза, а одна – для остававшихся жить в селе родственников Кирилла Семёновича.
Кроме того, как говорила бабушка, Москаленко проложил гришинцам асфальтовую дорогу от Красноармейска до последней остановки в их селе, а ещё с его помощью в Гришино было передано 36 автомобилей для автопарка. Тогда же, после окончания войны, благодаря ему, сельское хозяйство колхоза получило различный инвентарь.
Были ещё какие-то другие бабушкины рассказы о Москаленко, но я их, как это ни печально, не запомнил, а вот разговоры моего отца с его родными братьями и зятем Шуркой (мужем папиной сестры Любки) я запомнил уже несколько отчётливее, так как, подвыпив тёмно-красной вишнёвой наливки из стеклянного графина с прозрачным петушком на дне, они, как правило, начинали не просто пересказывать какие-то истории из жизни Кирилла Москаленко, но ещё и изображали все описываемые ими события в гримасах и жестах. Кто-то из тех, кто тогда активнее других пересказывал момент ареста Кириллом Семёновичем зловещего Берии, вскидывал перед собой свою правую руку и, будто целясь в стоящую перед ним толстую фигуру в пенсне, несколько раз подряд судорожно нажимал пальцем на курок воображаемого пистолета: «Паф! Паф! Паф!..» И получалось, что это именно наш дедушка Кирилл Семёнович произвёл 26 июня 1953 года тот исторический (как залп «Авроры») выстрел, который оборвал жизнь приводившего в трепет всё население нашей страны Лаврентия Берии и перенаправил судьбу Советского Союза в новое русло…
Но всё это я вспомню только лет через тридцать с лишним, когда Кирилл Семёнович уже будет похоронен на Новодевичьем кладбище, где ему с левой стороны в 22-м ряду на 7-м участке будет выделено место для семейной могилы, на котором похоронят его сына – инженера-полковника Евгения Кирилловича Москаленко (1947–1989) и жену Кирилла Семёновича – Екатерину Васильевну Москаленко (1926–1998). А мне вдруг захочется восстановить легендарную судьбу самого Кирилла Семёновича, перелистав её по страницам документов, книг, воспоминаний и писем, чтобы увидеть, как она разворачивалась, стартовав в небольшом украинском селе на краю Донбасса. Завершая второй том своей книги «На юго-западном направлении», Кирилл Семёнович не удержался и несколько страниц своих воспоминаний посвятил описанию тех мест, где он родился и вырос. Чувствуется, что в его душе жил не только военачальник, но ещё и немного лирик: «Этот уголок Донбасса, – напишет он, – тогда, в начале века, представлял собой бескрайнюю ковыльную степь, изрезанную полями и прочерченную двумя небольшими речушками. По их берегам и раскинулось на много километров большое село Гришино.
Местность здесь была очень живописная. Летом село утопало в фруктовых садах. По берегам речек росли красивые ивы и вербы. За селом лежали большие пруды, или, как у нас их называли, ставки?. У одного из них чудесный лесок. Он был невелик, но в нём росли крупные лиственные и частью хвойные деревья с роскошными кронами и пышной зеленью. Особенно хорошо было укрыться в жаркую погоду в их прохладной тени. Сюда по вечерам и в праздничные дни стекалась молодёжь села. Девчата и парубки затевали весёлые игры и танцы под гармонь, пели чудные песни. Отсюда, как на ладони, была видна вся окружающая местность. Поближе к воде – густая трава, дальше – огороды, лён и конопля. За ними во все стороны – ровная степь и поля, засеянные пшеницей, ячменём и овсом, бахчи с сочными и сладкими дынями и арбузами. Много дичи, степной птицы, перекликавшейся весенней и летней порой на разные голоса. Быть может, о таком уголке когда-то писал Алексей Константинович Толстой:
Ты знаешь край, где всё обильем дышит,
Где реки льются чище серебра,
Где ветерок степной ковыль колышет,
В вишнёвых рощах тонут хутора,
Среди садов деревья гнутся долу
И до земли висит их плод тяжёлый.
Шумя, тростник над озером трепещет,
И чист, и тих, и ясен свод небес,
Косарь поёт, коса звенит и блещет,
Вдоль берега стоит кудрявый лес,
И к облакам, клубяся над водою,
Бежит дымок – синеющей струёю.
Ты знаешь край, где нивы золотые
Испещрены лазурью васильков,
Среди степей курган времён Батыя,
Вдали стада пасущихся коров,
Обозов скрип, ковры цветущей гречи,
И вы, чубы – остатки славной Сечи!..
Многое в этих вдохновенных словах поэта напоминает мне родное село. Но, увы, не все. Наш край действительно "дышал обильем", но лишь для немногих…»
Свято-Покровский храм в с. Гришино
Таким образом, из этой пространной цитаты видно, что, несмотря на свою сугубо воинскую судьбу (шутка ли, с 1920 по 1985 год – он находился в армии!), дедушка мой был вовсе не чужд лиризма, о чём, собственно говоря, он и сам несколько далее проговаривается, сообщая, что «почти каждый год получал похвальные грамоты за успехи в учёбе и книги, много книг – собрания сочинений Пушкина, Лермонтова, Гончарова, Тургенева, Данилевского и Льва Толстого. Так, – уточняет он, – я стал обладателем небольшой, но драгоценной для меня библиотеки. Книги были моими друзьями с тех пор, как помню себя. Им отдавал всё свободное время. Перечитал почти всю нашу сельскую библиотеку, обменивался книгами со сверстниками. Читал, в общем-то, бессистемно, всё, что попадётся. Но в то же время, как я теперь понимаю, бессознательно искал в книгах ответы на жгучие вопросы, с которыми сталкивала жизнь, невольно сравнивал прочитанное с тем, что видел вокруг себя…» А о том, что ему открывала лежавшая вокруг жизнь, он и писал в своём двухтомнике «На юго-западном направлении», восстанавливая в памяти прожитые им эпизоды, увиденные пейзажи и текущую через его душу историю:
«Село Гришине возникло ещё в екатерининские времена, когда в эти места, тогда пустовавшие, двинулись переселенцы, по большей части беглые крепостные, русские и украинцы, а также поляки, греки, болгары, искавшие лучшей доли. Селились здесь также и запорожские казаки. Екатерина II по-своему определила судьбу этого края. Крепостничества здесь не было, но всё же лучшие земли и все природные богатства попали в руки помещиков и богатых колонистов, главным образом, немецких и польских, таких, как Вестингауз, Судерман, Винц, Классин, Роговский, Ковалевский. Были здесь и крупные русские землевладельцы – Ларин, Перепечай и другие.
Помещики стали обладателями тысяч и десятков тысяч десятин земли. От 100 до 1000 десятин имели немецкие колонисты. На основную же массу населения, в том числе и жителей нашего села, распространялась норма – 1,5–2 десятины «на душу», причём, эти наделы выделялись на самых неудобных, наименее плодородных участках.
Чтобы прокормить семью, большинство крестьян было вынуждено уходить на заработки – наниматься к помещикам и колонистам, а позднее – на железную дорогу, шахты и другие предприятия.
Промышленный подъём здесь начался уже на моей памяти, с 1910 года. Строились новые ответвления от Екатерининской железнодорожной магистрали, сооружалась железная дорога Гришине – Ровно через Павлоград. В Дружковке, Константиновке, Горловке, Макеевке, Юзовке возникали предприятия металлургической, стекольной и других отраслей промышленности. Появились угольные шахты в районе станции Гришине, сёл Ново-Экономическое, Ново-Троицкое и в других местах. Все они принадлежали крупным капиталистам, акционерным обществам.
Рос пролетариат. Большинство рабочих состояло из пришлого крестьянского населения Курской, Рязанской, Орловской, Тверской, Казанской и других губерний. Но были среди них и многие местные крестьяне, в том числе и из нашего села. Часть их постоянно работала на промышленных предприятиях, другие нанимались на сезон.
В Гришине было несколько тысяч дворов, разместившихся улицами, на которых издавна отдельно расселились жители разноплеменного, многоязычного села. Были и «смешанные» улицы, где рядом жили люди различных национальностей. Жили дружно, связанные общностью трудовой судьбы, помогали друг другу в беде. Вместе переживали радости и горести. Горести шли от власть имущих. Помещики и колонисты платили за работу грошй – по 30–35 копеек в день. Труд же был тяжёлым, изнурительным. Машин тогда не знали. Всё делалось вручную. Но ещё горше был произвол богатеев. Крестьяне задыхались от безземелья, но не могли воспользоваться даже пустующими участками, так как они принадлежали либо помещикам и колонистам, либо промышленникам.
А нередко у крестьян отбирали даже те клочки земли, которые у них были. Жалобы не помогали, так как закон был на стороне богатых. Да и сами крупные землевладельцы, не задумываясь, чинили расправу над мужиками.
Не избежала её и наша семья. Однажды, когда мы с отцом работали в поле, подъехал помещик Ковалевский со своей челядью. Они отрезали часть земли от нашего небольшого участка и запретили запахивать её. Отец запротестовал. Тогда Ковалевский схватил плеть и начал избивать его. Помещик со своим управляющим и объездчиками повалили отца на землю и долго истязали его плетьми, кулаками, ногами. Мы, малые дети, плакали, кричали, умоляли не бить отца. Но только после того, как он был весь залит кровью, изверги бросили его в овраг и уехали. Мы с трудом подняли потерявшего сознание отца и на бричке увезли домой.
Так расправлялись помещики с каждым, кто не только противился их произволу, но хотя бы лишь в чём-то не соглашался с ними.
После учинённой расправы отец мой долго болел. А вскоре произошло ещё одно несчастье. Ремонтируя вместе с односельчанами церковь, он упал с большой высоты и разбился. После этого он прожил недолго. Мне было 9 лет, когда отец умер. Я хорошо помню его: худощавый, выше среднего роста, с небольшой тёмно-русой бородой и усами, в которых пряталась мягкая, добрая улыбка, сильные, не знавшие отдыха, руки. Жизнь отца была тяжёлой, полной горьких утрат и забот. Рано потеряв первую жену, а затем и вторую, он остался вдовцом с четырьмя детьми. Но вскоре женился в третий раз. Это была моя мать.
Она помнится мне такой, какой была в моём детстве, – молодой чернобровой украинкой, красивой, с пышной чёрной косой. Ей тоже досталась нелёгкая доля, обычная для того времени. Девочкой батрачила у помещиков. А выйдя замуж, совсем юной взяла на себя заботы о целой куче малышей. Потом пошли ещё дети, и жилось всё труднее. Немного полегче стало, когда старшие подросли, да и младшие смогли помогать в работе.
До смерти отца мы, дети, даже не знали о том, что являемся сводными братьями и сёстрами. Родители никогда об этом не говорили, им хотелось, чтобы мы чувствовали себя родными, были дружны. Сами работая буквально от зари до зари, они и в нас воспитывали любовь к труду, к людям труда, друг к другу.
Была ещё одна черта в их отношении к жизни, накладывавшая сильный отпечаток на весь уклад семьи. Нам, детям, они прививали не только уважение к старшим, но и смирение перед существовавшими общественными порядками, «установленными богом», покорность сильным мира сего. Конечно, это не только шло от веры, хотя они, как и большинство крестьян в то время, были очень религиозны, но и являлось данью въевшемуся в душу простого народа чувству беззащитности перед власть имущими.
Но это чувство, да и религиозность семьи оказались непрочными. Они основательно пошатнулись после расправы помещичьей своры над отцом и окончательно рухнули с его смертью.
Со смертью отца, лишившей нас кормильца, многое резко изменилось. Семья постепенно распалась. Старшие дети отца ушли от нас. Мать осталась с двумя дочерьми и двумя сыновьями, из которых я был старшим. Так в свои 9 лет мне, по крестьянским обычаям того времени, пришлось стать главой семьи, её кормильцем.
К тому времени я окончил два класса 4-классной сельской школы и мечтал о дальнейшей учёбе. Теперь эта мечта была под угрозой. И всё же школу я не бросил. Летом работал в своём хозяйстве, помогал сёстрам и матери на разных работах – то пастухом, то погонщиком, выполнял и другие работы, а зимой учился. Учился я увлечённо. С отличием окончил 4-классную школу и затем 5-й и 6-й классы в так называемом министерском училище, тоже расположенном в нашем селе…
Поблизости от нашего села было много богатых поместий с красивыми парками и роскошными помещичьими усадьбами. Их владельцы большей частью жили в Петербурге или за границей, а сюда приезжали время от времени, чтобы попировать, поохотиться. И тогда все ночи напролёт сверкали огнями помещичьи дворцы, рекой лилось вино, по степи носились верхом и катались в экипажах праздные люди. Во взглядах, которые они мимолётно бросали на простой люд, были высокомерие, презрение.
А рядом шла иная жизнь, полная тяжкого труда и лишений. Её я видел и в нашем селе, и в богатых поместьях, где батрачили многие из нашей родни, в том числе и мои сёстры. Тех из них, кто работал там постоянно, родители иногда навещали, взяв меня с собой. И я видел изнурённых трудом людей, заработок которых был ничтожным.
Ездили мы и к родственникам, работавшим на шахтах и заводах, на железной дороге. Им жилось не лучше, но там, уже будучи подростком, школьником, я чувствовал какую-то иную атмосферу – протеста, решимости отстаивать свои человеческие права. Приезжали и к нам родственники и знакомые из рабочих посёлков, причём, бывало и так, что это были участники революционных выступлений, укрывавшиеся от преследования полиции.
Затаив дыхание, слушал я их рассказы о борьбе рабочих против бесправия и произвола хозяев, о революционном движении.
То было время, когда уже прогремели грозовые раскаты 1905 года. И хотя за ними последовали жестокие репрессии властей, ничто уже не могло погасить в народе растущее сознание необходимости революционной борьбы за лучшую долю. Бунты то и дело вспыхивали и в Екатеринославской губернии. Случались они и у нас в селе, и на железнодорожной станции Гришине. Начинаясь, как правило, в рабочих районах, они затем охватывали и многие сёла.
В накалённой атмосфере тех лет достаточно было искры, чтобы вспыхнуло пламя.
Помню, в 1912 году, во время празднования столетия освобождения России от нашествия Наполеона, были устроены торжества и в нашем селе. В церкви и возле неё собралось множество крестьян со всей округи. Учителя привели туда и нас, школьников. После богослужения хор запел «Боже, царя храни», а в это время к церкви подъехало несколько подвод с опоздавшими крестьянами. Вновь прибывшие то ли не успели, то ли не торопились снять шапки, и полицейские бросились избивать их плетьми. Поднялся невообразимый шум. Крики и брань полицейских, стоны избиваемых заглушили хор.
И тут произошло то, чего никак не ожидали блюстители порядка. На них ринулась огромная толпа, собравшаяся на торжество. Теперь, чем попало, колотили полицейских. Разгневанная толпа была готова их растерзать, и остановить её удалось только под угрозой огнестрельного оружия. Торжество, устроенное с целью внушить народу верноподданнические чувства к царю, было сорвано. Подавляющее большинство присутствовавших с гневом покинуло церковь. Разбежались по домам и мы, дети, с молчаливого согласия учителей, которые в большинстве также ушли, глубоко возмущённые произволом властей. Для взбунтовавшихся этот день оказался печальным: многих из них арестовали, бросили в тюрьмы, отправили в ссылку…
Многие одновременно с учёбой трудились, чтобы помочь родным. А вскоре наступил момент, когда почти каждому из них пришлось, подобно мне, быть в семье “за взрослого" и выполнять самые тяжёлые работы.
В 1914 году разразилась первая мировая война. Каждый день людей отправляли на фронт. В селе не осталось взрослых мужчин. Некому и нечем было обрабатывать землю, нечего было есть. Царское правительство забирало для армии хлеб, скот, лошадей. Чем дольше длилась война, тем тяжелее становилась жизнь народа. Затеяв эту чуждую интересам масс войну, царское правительство оказалось и неспособным вести её. Армия под бездарным руководством терпела поражения на фронте, несла бесчисленные напрасные потери и, в конце концов, начала разваливаться. А в тылу рабочие и трудовое крестьянство остались без хлеба.
Всё чаще вспыхивали забастовки, голодные бунты. Обстановка в стране и на фронте накалялась. Конечно, я не понимал тогда в полной мере смысла происходивших событий. А те, кто мог их объяснить, например некоторые из учителей, предпочитали не делать этого, не втягивать нас, учащихся, в “опасные разговоры".
Поэтому весть о Февральской революции была для нас, как и для большинства взрослых, неожиданной. Первыми в нашей семье узнали о ней невестка Оксана, жена брата Григория, ушедшего на фронт, и моя старшая сестра Татьяна, муж которой погиб на фронте. Они успели побывать на сходке и, вбежав в дом, в один голос, захлебываясь от возбуждения, крикнули:
– Революция у нас, царя Николая свергли!..
Нам с матерью это показалось настолько невероятным, что мы сначала не поверили. Но тут прибежали соседи и всё подтвердили. Радости не было конца. Повсюду в селе собирались группы людей, возбуждённо обсуждали необыкновенную новость, радуясь ей и поздравляя друг друга, как с большим праздником. Теперь-то, надеялся каждый, прекратится, наконец, война, и простой люд обретёт свободу.
Шло время, а ожидания не сбывались. Всё оставалось по-прежнему.
Февральская революция не облегчила положения ни на фронте, ни в тылу. Повсюду царил развал, а власти кричали о “войне до победного конца". Им вторили ездившие тогда по городам и сёлам эсеры, меньшевики, кадеты. Приезжали они и к нам, устраивая митинги и собрания под псевдопатриотическими лозунгами.
Но звучали и другие голоса. На одной из сходок, часто проводившихся тогда на сельской площади, я, стоя в толпе крестьян, услышал выступления трёх большевиков – нашего односельчанина Д.Я. Воробьёва и двух приезжих рабочих. Они требовали прекращения войны, передачи заводов и фабрик рабочим, а земли крестьянам без выкупа. Их выступления произвели столь сильное впечатление на большинство участников митинга, что они не пожелали и слушать эсеров и меньшевиков.
В те бурные дни начались и первые схватки с помещиками. Крестьяне пытались захватить пустующие земли, но делали это пока в одиночку и безуспешно. Даже мы, юнцы, участвовали в таких набегах, но возвращались, как говорят, не солоно хлебавши, да ещё побитые плетьми помещичьей охраны. Так мы на своей спине почувствовали, что власть осталась за богатеями.
Но повсюду, где трудились люди, – на полях, заводах и фабриках, на железных дорогах – чувствовалось нарастание грозы. Приближалась Октябрьская революция.
Вместе с тем продолжались повседневные будничные заботы. Гришинской волости давали ежегодно две стипендии в сельскохозяйственное училище, позднее преобразованное в сельхозинститут. Оно находилось на станции Яма нашего Бахмутского уезда. И вот одну из этих стипендий предоставили мне, поскольку я окончил с отличием министерское училище. Осенью 1917 года я сдал вступительные экзамены и стал студентом.
Здесь же тогда учился будущий выдающийся украинский поэт Владимир Сосюра[1 - Родился он 6 января 1895 года в городе Дебальцево Донецкой области. С 1917 по 1918 год учился вместе с К. С. Москаленко в сельскохозяйственном училище на станции Ямы Бахмутского уезда. Впоследствии, будучи юношей, он участвовал в гражданской войне – сначала был в рядах за УНР [Украинская Народная Республика], но впоследствии перешёл на сторону войск Красной армии. – Н.П.] и – на старших курсах – мои односельчане Иван Зверев и Кузьма Слипенко, тоже стипендиаты. С последним из них я встретился в 1969 году в Москве, и было радостно и грустно вместе, спустя полвека, вспомнить детские и юношеские годы, когда мы готовились стать агрономами.
Одновременно с учёбой мы выполняли различные полевые работы. В этом и заключалась особенность жизни стипендиатов, отличавшая нас от "своекоштников", т. е. тех, кто учился на свои средства. Мы даже в каникулы обязаны были работать в поле или на скотном дворе имения, принадлежавшего училищу, а после окончания учёбы нам предстояло несколько лет “отрабатывать" стипендию.
Едва начались занятия, как до нас докатилась весть об Октябрьской революции, и в училище прошла волна бурных студенческих собраний и митингов, душой которых стали Сосюра и старшекурсник Каменев. Они вошли и в состав ревкома, избранного на одном из митингов. В тот день занятия были прерваны, и все пришли в большой актовый зал. Выступал Владимир Сосюра. Под бурные восторженные возгласы собравшихся он сообщил, что в Питере произошла социалистическая революция, власть перешла в руки рабочих и крестьян.
Чтобы представить атмосферу, в которой проходил митинг, и боевое настроение его участников, отмечу, что тут же было принято решение подвергнуть аресту директора училища Фиалковского. Не знаю, было ли оно осуществлено и как в дальнейшем сложилась судьба этого человека. Но хорошо помню, что в училище многое переменилось. Словно буря захлестнула всю его жизнь. Кончилось тем, что нас всех распустили зимой, в самый разгар учёбы, на каникулы. Вскоре занятия возобновились, хотя и с перерывами, во время которых мы снова разъезжались по домам.
А вокруг продолжали бурно развиваться события. Крестьяне громили и жгли крупные имения. Повсеместно рождались Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, ревкомы. Помещиков и капиталистов арестовывали, накладывали на них контрибуции, отбирали и делили между крестьянами землю.
В первый свой приезд домой я узнал, что и в нашем селе создан ревком, в состав которого вошли большевики Д.Я. Воробьев, Ф. Тищенко, Кандыба и другие. А в январе или феврале 1918 года, когда мне вновь удалось побывать дома, оказалось, что в Гришине и в соседних сёлах Сергеевке, Ново-Экономическом и Гродовке разместилась прибывшая с фронта 3-я кавалерийская дивизия. Большевики нашего села и станции Гришине немедленно связались с полковыми комитетами и совместно развернули в эскадронах и батареях революционную агитацию.
Солдаты единодушно откликнулись на призыв покончить с войной, потребовали демобилизации. Часть офицеров воспротивилась этому. Но когда они собрались у крупного гришинского торговца Козодоева, чтобы тайно наметить план срыва требований солдат, последние по распоряжению солдатского комитета окружили козодоевский дом и арестовали наиболее реакционно настроенных офицеров. Вслед за тем дивизия прекратила своё существование. Часть оружия была брошена, остальное увезли с собой солдаты, многие из которых влились в Красную гвардию, чтобы защищать революцию.
Немало лошадей было роздано беднейшим крестьянам. Моей матери солдаты тоже подарили коня, и это было для нас большой радостью, как бы символом наступающих лучших времён.
А в это время надвинулась гроза с запада. На Украину хлынули немецкие войска. Они сбивали ещё слабые красногвардейские отряды и шли всё дальше на восток и на юг, грабили и убивали всех, кто им сопротивлялся. В Германию потянулись эшелоны с награбленным зерном, скотом, со всем, что приглянулось захватчикам. За немцами двигались гайдамаки и петлюровцы, восстанавливавшие власть помещиков и капиталистов. Смутное время было на Украине.
Когда по окончании первого курса я приехал на каникулы к матери, оказалось, что немцы и у нас забрали всё подчистую.
К.С. Москаленко в юности
Семье надо было как-то жить, и я принялся за работу. Уходил в поле до рассвета, возвращался затемно. Трудиться я привык с детства, но никогда ещё работа не была так тяжела, как в тот год, когда на Украине хозяйничали немецкие захватчики и контрреволюционные банды. Лошадей у крестьян осталось мало, и они их одалживали друг другу. Поля подверглись как бы нашествию сорняков, и прополка изнуряла.
До изнеможения доводила и молотьба катком.
Но вот окончилось лето. Убран и обмолочен хлеб. Наступила осень, и я возвратился в училище. Занятия по-прежнему шли с перебоями, а вскоре стало трудно и с питанием. Немецкие войска, начав эвакуацию, забрали с собой и все запасы продовольствия у населения.
Но зато вслед за уходившими оккупантами шли отряды красногвардейцев. Развёртывалась борьба с контрреволюционными бандами. Было не до учёбы, и в 1919 году я оставил училище. Приехав домой, участвовал в сборе продразвёрстки, выполнял другие поручения ревкома. А когда пришли деникинцы, расстреливавшие и вешавшие без суда всех подозреваемых в помощи Советам, пришлось скрываться. Наконец, в декабре того же года с приходом регулярных частей Красной Армии прочно установилась Советская власть. Однако гражданская война не была окончена.
В августе 1920 года я вступил в комсомол и вскоре с Тимофеем Цыганенке был принят в отряд Куличенко, оперировавший в наших краях против белогвардейских и махновских банд. Вместе мы участвовали и в первых боях с махновцами в районе Чаплино, Синельниково, Павлоград.
Так началась моя военная служба, не прерывающаяся с тех пор ни на один день вот уже более полувека…»
После боёв с махновцами отряд Куличенко влился в Первую Конную армию под командованием Семёна Михайловича Будённого, и в её составе потом громил врангелевские войска в Таврии – под Мелитополем, Большим Токмаком и в Крыму. Не случайно в том же году появился знаменитый «Марш Будённого», который написали поэт Анатолий Д’Актиль и музыканты братья Даниил и Дмитрий Покрасс, увековечившие своей песней историю Конармии и её командармов:
…Будённый – наш братишка,
С нами весь народ.
Приказ: «Голов не вешать
И глядеть вперёд!»
Ведь с нами Ворошилов,
Первый красный офицер,
Сумеем кровь пролить
За СССР.
Веди, Будённый нас смелее в бой!
Пусть гром гремит,
Пускай пожар кругом:
Мы – беззаветные герои все,
И вся-то наша жизнь есть борьба!..
Высо?ко в небе ясном
Вьётся алый стяг.
Мы мчимся на конях
Туда, где виден враг.
