скачать книгу бесплатно
– Так называемый – кем?
– Теми, кто про него знает. Так природу этого объекта объясняли существа, стоящие выше нас. Гораздо выше. Сохранились записи, которые я обнаружил…
Так, подумала я, интересно. Это он вообще серьезно? Про высших существ и так далее? Не будем на всякий случай возражать. Вдруг он нервный.
– Но Тим не хочет со мной говорить, – продолжал Гекчен. – Просто не хочет… Он меня избегает.
Значит, они знакомы, поняла я. Ну и слава богу.
– А почему такое странное название? Почему «центральный проектор»?
– Потому что все без исключения в нашем измерении – его порождение. Включая нас с тобой, этот разговор и даже само наше измерение. Названий у него много. «Камень философов» – одно из них. Другое – «фонарь Платона». Имеется в виду источник света, который создает платоновскую пещеру и все ее тени. Третье – «шарнир реальности». Считают, что этот объект создает как бы разрывы в истории, после которых ее направление непредсказуемо меняется. Но это просто побочный эффект. Самое точное название – проектор «Непобедимое Солнце».
– А почему «Непобедимое»?
– Потому что ему не может противостоять ничто. Картинка на экране не может угрожать проекционному аппарату. Для картинки на экране проектор – это непобедимое солнце.
– Позвольте, – сказала я, – но ведь можно взять обычную кувалду и разбить это «Непобедимое Солнце» на куски.
– Нельзя, – ответил Гекчен. – Вернее, можно – если подобное состояние реальности будет спроецировано «Непобедимым Солнцем». То есть создано самим проектором.
– Значит, – сказала я, – если разбить кувалдой простой булыжник, это сделаем мы. А если разбить кувалдой Камень, это произойдет по воле самого Камня, и все устроит он сам?
Гекчен смущенно засмеялся. Вид у него был такой, словно я высказала безумно свежую мысль, которую сам он прежде не решался допустить себе в голову.
– Извини, Саша, но вот сразу чувствуется, что ты из России. Первая мысль – взять кувалду и разбить. Это ваш национальный способ познания реальности?
Мне стало обидно. Даже захотелось напомнить про взятие Константинополя. Еще непонятно, кто тут с кувалдой… Хотя, с другой стороны, это ведь не Гекчен его брал. Он вряд ли бы справился, с кувалдой или без. Мне стало смешно.
– Что-то вроде того, – сказала я. – Часто помогает. И метод кувалды, кстати, не обязательно наш. С Камнем это уже делали. На каждой маске закреплен его кусочек. Вот тут.
И я показала на лоб.
– Я знаю, – кивнул Гекчен. – Эти маски – тоже часть центрального проектора. Инструменты, с помощью которых с ним входят в контакт. Примерно как пульт от телевизора. Поэтому на каждой маске есть осколок Камня.
– Вы можете доказать, что говорите правду?
– Нет, – ответил Гекчен. – Доказать я ничего не могу.
– То есть все это исключительно вопрос веры, правильно я понимаю? Вот есть большой черный булыжник. Именно он создает все остальное, хотите верьте, хотите нет…
– Ты говоришь в точности как другие, – сказал Гекчен. – И я понимаю их логику, поверь. Точно так же рассуждали софисты в третьем веке нашей эры. Это действительно во многом вопрос веры. Как и все прочее в нашей жизни. Но есть очень древняя и почтенная традиция, связанная с этой верой. И я, как ученый, ни за что не поверил бы в такое, если бы у меня не было для этого самых серьезных оснований.
– Каких?
– Саша, – сказал Гекчен, – вот представь, что ты много лет изучаешь какую-то историческую тайну. Читаешь обрывки рукописей, соотносишь свидетельства очевидцев, постигаешь символический смысл стихов и парабол. Нигде нет ни одной ясной зацепки. Но постепенно у тебя возникает подозрение, потом оно становится догадкой, а догадка перерастает в уверенность…
– И тогда, – сказала я, – в дверь звонят санитары.
Это ему за кувалду.
– Бывает и такое, – ответил Гекчен. – Но я хочу, чтобы ты меня выслушала. Выводы будешь делать сама.
– Я слушаю.
– Где-то с пятого или шестого века историки теряют следы Камня. Но сохранились свидетельства поэтического характера.
– Это как?
– Ну, сочиненные разного рода мистиками и искателями стихи о приближении к смыслу смыслов, тайне тайн и так далее. Обычно это считается набором метафор, описывающих восхождение по лестнице познания. Такова вся суфийская поэзия…
Я кивнула.
– Большинство подобных памятников просто аллегории духовного пути. Но некоторые из них, я уверен, написаны людьми, знавшими про Камень. Причем через много веков после того, как он исчез с исторического горизонта. Я говорю про эзотерическую поэзию, созданную в кругу Джалаладдина Руми. Я лично обнаружил несколько памятников, не известных раньше. Это не оригиналы рукописей, а поздние копии, и я не могу убедительно доказать свою теорию – но абсолютно в ней уверен. В этих текстах говорится о масках, скрывающих непостижимое, о танце Сущего – и о тайном солнце мира, к которому приближается искатель. Звучит знакомо?
– Знакомо, – ответила я.
– Там говорится о невидимом светиле, создающем мираж нашего мира, и еще о том, что дошедший до источника странник может изменить все, поскольку становится солнцем сам… Он понимает, что солнце с самого начала было им, а он был этим солнцем. И тогда искатель танцует с этим солнцем, как с любимой или любимым… сливаясь и разделяясь опять. И так далее – много фигур и образов, стандартных для суфийской поэзии. Не очень хорошие стихи – слишком приторные на сегодняшний вкус, если относиться к ним исключительно как к искусству. Но они весьма информативны, если считать их пошаговой инструкцией по обращению с Камнем.
– Руми сам об этом писал? – спросила я.
– Нет. Вернее, тоже писал, но мало и аллегорически. Например, – Гекчен зажмурился, вспоминая, – вот так: «то, что обычному человеку кажется камнем, для знающего является жемчужиной».
– Почему вы думаете, что это именно о Камне Элагабала?
– Я не думаю. Я знаю. Но, повторяю, доказать не могу.
– Очень расплывчато, – сказала я. – Легко может быть и о чем-то другом. А где Камень хранился после пятого века?
– Точно не знаю. Но я знаю одно. Ты слышала такое слово – soltator? Понимаешь, что оно значит?
– Танцующий для солнца, – ответила я. – Примерно такой перевод.
– Да. В тринадцатом веке им был Джалаладдин Руми.
– Вы же говорите, он почти не писал о Камне.
– Писали его ученики и сподвижники. А сам Руми был еще и мастером танца. Он не только сочинял стихи, он танцевал. Кружился на месте, раскинув руки в стороны. И все. Это был его метод общения с Камнем. Кое-что он писал – но не о Камне, а о себе, танцующем…
Гекчен опять зажмурился.
– «Растворись в Сущем, которое есть все… Рассудок – это тень, отбрасываемая солнцем, бог – Солнце… Танец – это радость бытия. Я наполнен ею. Кожа, кровь, кости, мозг и душа – нет места для неверия или веры. Ничего в этом существовании кроме самого существования…»
Я остановилась, чтобы он случайно не споткнулся, и Гекчен остановился вместе со мной.
– Руми был очень загадочной личностью, – продолжал он. – Его фамилия, или прозвище, означает «Римский», «из Рима». Чтобы объяснить такую странность, ученые придумывают самые экзотические объяснения. Вроде того, что уже завоеванная мусульманами Анатолия когда-то была частью Восточной римской империи, где ее называли «Румом», и поэтому Джалаладдина прозвали «римлянином». Но у Руми была совсем другая связь с Римом.
– Какая?
– Такая же, как у Камня. Потом, когда Руми умер, его танец стали широко копировать последователи. А Камень опять исчез.
– Куда?
– Я не знаю, куда, когда и как. У меня такое чувство, что он появляется и исчезает необъяснимым образом, иногда делая себя доступным людям. Турция, Сирия, Египет, вообще Средиземноморье и окрестности. Логику его перемещений я не могу до конца понять.
– Вы говорите много интересного, – сказала я. – Но неужели вы действительно верите, что это источник всей нашей Вселенной?
– Да.
– А почему, скажите, он имеет форму треугольного камня с выщербинами на поверхности? Почему источник нас с вами, галактик, звезд, всяких туманностей и даже пространства между ними – это черный конус из базальта? Вам не кажется, что получается как-то… Ну, не в рифму?
– Я понимаю, – сказал Гекчен. – Это хорошее возражение. Очень умное и тонкое. Но камень сам по себе – не источник всего. Это просто… Как бы выразиться. Просто указатель. Он указывает, что источник доступен.
– Что он где-то близко?
– Что он доступен, – повторил Гекчен. – Все «близко» и «далеко» появляются из этого источника. Когда ты видишь Камень, источник открыт. Если знаешь, как управлять им, ты получаешь власть над Вселенной. Это как бункер с ядерной кнопкой. Красная кнопка – просто круглый кусочек пластмассы, в котором нет ничего особенного. Но если нажать на нее, произойдет много интересного… Вот точно так же Камень Солнца – это просто камень. Но он очень опасен. Многие глобальные потрясения за последние несколько тысяч лет так или иначе связаны с ним. Мало того, он может вообще уничтожить человечество.
– Вы же говорите, что дело не в Камне?
– Дело не в Камне. Но других врат к центральному проектору не существует. Если кто-то уничтожит Камень, с проектором ничего не произойдет. Но врата закроются, и человечество избежит страшной опасности.
– Хорошо, – сказала я, – а почему проектор, создающий весь видимый космос, находится именно на Земле? Почему не на Марсе? Почему он связан именно с этим камнем, а не с горой Арарат, например?
Гекчен вздохнул. Видимо, он уже терял надежду, что я его пойму.
– Проектор нигде не находится. Но из него возникает картинка того, что ты называешь космосом вместе со всеми человеческими «где» и «почему». Общая для всех людей. Ты сама ответила себе, когда произнесла слова «весь видимый космос». Космос – это просто то, что мы видим.
– Но космос есть на самом деле, – сказала я. – Именно поэтому мы его и видим.
– Нет, – ответил Гекчен. – Мы его видим, и именно поэтому он есть на самом деле. Это даже не вопрос веры, девочка. Это вопрос исключительно порядка слов в предложении.
– Допустим, – сказала я.
– С этим проектором связаны великие сущности, живущие за пределами нашей иллюзии. В суфизме их называют «мелек». И я знаю, что они рассказывают людям, изредка появляясь перед ними. Они говорят, что когда-то проектор создавал неподвижную плоскую Землю – и живших на ней простодушных людей, молящихся грому и ветру. Сейчас он создает умных и изощренных физиков, темную материю и разбегающуюся Вселенную, которой четырнадцать миллиардов лет – вместе с доказательствами, что так было всегда. Проектор рисует все, что мы видим и знаем. Но он…
Гекчен замялся.
– Говорите проще, – сказала я. – Я блондинка.
– Проектор не на одном экране с нами. Проектор – это компьютер, выводящий на экран нас и все остальное. Я не знаю, где он, что он такое и кто его хозяин. Но на десктопе нашего мира есть иконка, позволяющая им управлять. Такой черный треугольник, по которому можно кликнуть мышью… Тот, кто может это сделать, и есть soltator.
– Вот теперь поняла, – сказала я. – Сразу бы так ясно.
– То же относится и к осколкам. Если от Камня отлетают осколки, это значит, что на экране появляются новые иконки. И все.
– А как по ним кликать?
– Танец, – ответил Гекчен. – Если речь идет о Камне – исключительно язык танца. Не знаю, почему, но это так. А маски… Я видел только их фотографии. Может быть, ты по ним кликаешь, когда эти маски надеваешь.
– А у танца есть какие-нибудь… Ну, правила?
– Мне они неизвестны. Я полагаю, ты осведомлена лучше.
– Почему вы так решили?
– Тим ищет того, кто должен танцевать перед Камнем. И Фрэнк тоже его искал. Видимо, они надеются, что это ты. Если Фрэнк надел на тебя маску, значит, он так считал.
– Сейчас уже не считает, – сказала я.
– А?
– Он изменил мнение. Я с ним только что общалась.
– Фрэнк мертв. Как ты могла с ним общаться? Ты что, того?
Он покрутил пальцем у виска.
– Говорит профессор литературы, – ответила я, – недавно нашедший фонарь Платона. Из которого возникает вся Вселенная и сам этот профессор.
Гекчен поднял бровь. Видимо, ему пришлось допустить, что и я имею право говорить странности.
– Значит, – повторил он, – это не ты?
– Я сама теперь ищу того, кто будет танцевать.
– Выходит, ты сейчас на месте Фрэнка?
Не могу сказать, что мне понравилось это предположение.
– А вы встречались с Фрэнком? – спросила я.
Гекчен кивнул.
– Да. Фрэнк был уверен, что я псих. Может, Тим его убедил, не знаю. В конце концов мы поругались. Я умолял его не ездить в Харран. Но он не послушал. Он знал, что я за ним слежу, но даже не обращал внимания.
– Может быть, – сказала я, – он не хотел вас обижать.
Гекчен печально улыбнулся.
– Меня никто не принимает всерьез. Может, это и хорошо. Дольше проживу…
Мы совершили уже полный круг по гипподрому – и опять остановились у египетского обелиска, стоящего на четырех бронзовых кубиках. Мне было жутко на него смотреть, такой непрочной и ненадежной казалась конструкция.
Но обелиск покоился на этих же самых кубиках, когда вокруг еще летали политизированные ромейские колесницы, а потом пережил захват и разграбление города – и незаметно для себя вернулся в цивилизацию, неотличимую от европейской. Он стоит здесь так же прямо, как тысячу лет назад. Внешность бывает обманчива.
– Почему я здесь? – спросила я неожиданно для себя. – Почему все это со мной происходит?
Наверно, мои слова прозвучали жалобно.
