скачать книгу бесплатно
– Спасибо, – произнес мальчик, но я видел, что он по-прежнему напуган.
– Мало кто любит рассказывать о своих болезнях, дитя. Наверняка ты не знаешь, что епископ, который послал меня сюда, страдает от подагры – всякий день болят у него кости. Но он говорит о своей болезни и находит облегчение в том, что все ему соболезнуют. Соболезнуют и стараются помочь. Потому что, понимаешь, временами даже наисильнейшие и наиважнейшие люди должны искать помощи у других. Оттого я хотел бы, чтобы ты рассказал мне, что у тебя болит и чего ты боишься. А я постараюсь, чтобы никогда у тебя ничего не болело и чтобы ты ничего не боялся.
– У меня уже ничего не болит, – быстро проговорил он. – Кровь уже не течет.
– А болело?
Он закусил губу.
– У тебя ведь и вправду появлялись раны, да? – Я взял его за руку. – Здесь, – дотронулся до запястья. – И на ногах. Верно?
Он едва заметно кивнул.
– И лилась кровь со лба?
Снова кивнул.
– Священник говорил, что, может, я – святое дитя, – сказал он тихонько.
Я мысленно пришел в ужас. У местного прихода и вправду серьезные проблемы с деньгами, раз они решились на столь опасную игру. Поймите меня правильно: я верю в чудеса, поскольку часто был их свидетелем. Верю и в то, что Бог сумеет совершить все, что пожелает. Но всякое предсказание, всякое пророчество, всякое чудо должны быть тщательно проверены. Поскольку иначе могут оказаться оружием в руках Врага.
– И он показывал твои раны на мессах, верно?
– Я этого не хотел. – Его глаза налились слезами, а голос начал дрожать. – У меня все болело, а священник приказал…
– Тебя никто не обвиняет, дитя, – прервал я его. – Помни, я здесь не затем, чтобы наказывать или ругать. Сам епископ послал меня, чтобы я решил, не нужна ли тебе помощь.
– Сам епископ… – повторил он.
Я увидел, что губы его запеклись, поэтому подал кубок с водой и смотрел, как мальчик пьет. Когда он закончил, я отставил посуду на стол. Заметил, что мальчик уже не жмется к стене. Он уселся чуть свободней, а в руке сжимал игрушечную лошадку.
– И где у тебя болело сильнее всего? – спросил я.
– В боку, – ответил Карл, и я увидел, как глаза его внезапно расширились от страха. – Мне велели никому об этом не говорить, – закончил он с плачем.
Я положил ему ладонь на плечо и шепнул:
– Ну-ну-ну, нечего бояться. Чтобы я мог тебе помочь, ты должен рассказать мне все. У тебя ведь была еще и рана в боку?
Он кивнул, а я нахмурился. Я верно предощущал во всем этом мерзость, но не мог понять, как приходский священник и инквизиторы оказались настолько глупы, чтобы пытаться скрыть дело? Или это мать их упросила? Подкупила?
А может, они просто не хотели проблем, следствия и дознания? Ибо дело должно было стать объектом дознания. «Почему»? Ну, милые мои! На Господа нашего был надет терновый венец – и это первый стигмат. Потом гвоздями пробили Ему ладони – это второй стигмат. Пробили стопы – это стигмат третий. Но когда после долгих страданий солдат намерился ударить копьем, чтобы оборвать Его жизнь, – именно в тот миг Господь сошел с Распятия и в Славе Своей понес врагам веры сталь и пламя. Вот почему ни у кого не может быть четвертого стигмата – ведь бок Иисуса никогда не был уязвлен острием копья!
Конечно, ранее я слыхал о таких делах, о подобных богохульных демонических стигматах. Слышал о еретиках, утверждавших, будто Иисус Христос умер на Распятии. Что ж, человеческое безумие и злая воля не знают пределов. Мало им исторических свидетельств? Записей самих Апостолов? Неужто кто-нибудь, будучи в здравом уме, усомнился бы в силе Иисуса? Лишь люди, околдованные Зверем, могли поверить, будто наш Бог в унижении и отчаянии умер на Кресте, приговоренный ничего не значащими ублюдками! В конце концов, не просто так, милые мои, символом нашей веры остается сломанное распятие, означающее триумф духа над материей и триумф добродетели над злом. Конечно, мы чтим также и знак обычного распятия, чтобы выказать почтение нашему Господу, Который добровольно обрек Себя на муку.
И теперь уже неважно, были у ребенка истинные ли, еретические ли стигматы – или же просто болезнь крови либо кожи. Важным был лишь один-единственный факт: инквизитор Витус Майо не обеспокоился составить рапорт о подобном происшествии, начать следствие и известить епископа.
Отчего он поступил именно так? Что ж, у него будет вдоволь времени, чтобы нам это пояснить.
– Не беспокойся, Карл. Все уже хорошо. Вы с мамой поедете с нами в Хез-хезрон, и тебя осмотрят лекари епископа. Увидишь большой город и дворцы… – усмехнулся я.
Я спросил себя, какова будет судьба мальчика и его матери. Что ж, займутся ими теологи, экзорцисты и лекари. В худшем случае дойдет черед и до инквизиторов.
Может, Хельге и Карлу удастся пережить встречу с епископом, но я не слишком на это надеялся. Если на теле мальчика действительно появятся богохульные стигматы (что означает – в нем поселился демон), в лучшем случае он до конца жизни останется заключен в монастыре.
На миг я задумался над силой Зла, которое осмеливается проникать даже в тела невинных детей. Задумался также над превратностями судьбы, которая вынудила Верму Риксдорф заплатить за то, чтобы принести несчастье в дом собственной сестры и племянника.
И задумался я над этим со всею серьезностью.
– Теперь спи, – сказал и погладил мальчика по голове.
* * *
Когда я спустился, за кухонным столом сидели только Витус и Ноэль, вдова же Вознитц неспокойно металась у окна. Увидела меня и замерла.
– Все хорошо, – сказал ей успокаивающе. – Идите к ребенку.
Она почти взбежала по ступеням, а я подошел и уперся в столешницу и сказал:
– Витус Майо и Ноэль Помгард, я задерживаю вас до распоряжения Святого Официума. Вы обвиняетесь в укрывательстве свидетельств и подделке официальных протоколов. Отправитесь со мной к Его Преосвященству епископу Хез-хезрона, чтобы составить соответствующие признания перед полномочной комиссией Инквизиториума.
Ноэль Помгард даже не вздрогнул – я лишь заметил, как начали трястись его губы. А вот Майо отскочил к стене и положил ладонь на рукоять меча.
– Не ухудшай своего положения, Витус, – сказал я спокойно. – Отсюда уже некуда бежать.
Меч полностью вышел из ножен.
– Убьешь меня? – спросил я. – Сомневаюсь. А если даже и сумеешь – неужели думаешь, что скроешься от нас? Что в мире сыщется место, где мы тебя не найдем?
Он громко сглотнул, потом выпустил рукоять.
– Это все чепуха, – сказал громко. – Я все могу объяснить.
– О, конечно, – ответил я. – И ручаюсь, что у тебя будет такая возможность. Ноэль, забери у него меч и отдай мне свое оружие.
Помгард вскочил – быстро и охотно. В который раз я удивился наивной вере людей, которые хватаются за первую же соломинку и даже в котле, наполненном грешниками, уповают на то, что им достанется роль надсмотрщика.
– Потом позови городскую стражу, – приказал я ему. – Скажи, что я принимаю власть над этим, – глянул я на Витуса, – гнездом богохульной ереси.
– Конечно, ваше достоинство, – Ноэль едва не захлебывался собственными словами. – Я ничего не знал, поверьте мне. Я – никто, меня даже не было при…
– Ноэль, – сказал я ласково и успокаивающе усмехнулся. – Верь мне, никто тебя ни в чем не обвинит.
«Поскольку, сын мой, еще немного – и ты сам себя во всем обвинишь», – добавил мысленно.
* * *
Я знал, что допросы пройдут в Хезе. Вдова Вознитц вместе с сыном, священник и инквизиторы – все получили приказ немедленно выступать в Хез-хезрон, я же должен был проследить, чтобы путешествие прошло безопасно и чтобы, не дай бог, ни одна из овечек не погибла в дороге. Но не смог отказать себе в последнем разговоре с Витусом Майо. И не только из-за греховной моей любознательности, но также из чувства долга, требовавшего от меня собрать как можно больше сведений перед тем, как начать допросы в Хезе.
– Не объяснишь, отчего ты не написал рапорт?
Витус сидел на табурете, с руками, связанными за спиной. Был он старше меня и избалован бездеятельностью да благосостоянием, но я не намеревался рисковать. Не то чтобы хоть каким-то образом он мог мне угрожать. Это я не хотел нанести ему увечий, поскольку куда проще путешествовать со здоровым человеком.
– Я был обращен, – ответил он, глядя мне прямо в глаза.
– Ох, серьезные слова, Витус! А в какую веру, если позволено мне будет спросить?
– Веру в Иисуса Христа, – сказал он отчетливо.
– И почему же эта вера помешала тебе написать рапорт?
– Тогда бы вы обидели ребенка и его мать, – ответил он уверенно. – А у мальчика не только были свидетельствующие стигматы – он и говорил голосом Бога! И переживал страдания нашего Господа так, как сам Он некогда переживал их на Кресте. Ибо хворь его не для смерти, но для славы Божией!
– Говорил голосом Бога, – повторил я безо всякой иронии и насмешки. – И что же он такого говорил, Витус?
– Я был убит, копье пробило мой бок. Тем должен был дать вам искупление: моими страданием и смертью. Но тогда пришел Зверь, и вошел в мертвое тело, и рана на боку затянулась. Зверь сломал Распятие, сойдя с огнем и железом в руках. И вместо царства любви и мира наступила власть Зверя, – проговорил он, снова глядя мне прямо в глаза.
Я не отвел взгляд, а потом легонько кивнул.
– Витус, мой Витус. Ты и вправду уверовал, будто наш Господь мог умереть на Кресте? Позволить торжествовать язычникам и обречь своих верных на бесконечные преследования? Иисус до конца давал палачам шанс, до конца молил, чтобы пришли к нему, чтобы вкусили от плодов истинной веры. А когда остались слепы и глухи, сошел с Распятия, чтоб во Славе покарать их страданием. Вот единственная и истинная правда. Как ты мог поверить демону, говорившему устами несчастного ребенка? Ты, инквизитор?
– Я уверовал, – сказал он, не отводя взгляда, а в голосе его было некое непривычное достоинство, столь не сочетавшееся с тем Витусом, которого я знал по Академии. – Верую, что Господь наш умер в муках, дабы, пожертвовав Своею жизнью, омыть нас от греха. И вскоре восстанет из мертвых, а тот мальчик говорит устами Иисуса и скажет нам, что делать!
– Ты сошел с ума, Витус. – Я покачал головой, ибо не испытывал удовлетворения от того, что мой старый враг собственными словами вверг себя в такие бездны, как никто из инквизиторов прежде. – Сошел с ума или зачарован. Я буду за тебя молиться.
С внезапной презрительностью он рявкнул:
– Не нужно мне твоих молитв. Мой Бог – со мною!
– Тот, который умер? – рассмеялся я. – Как видно, не был он столь уж силен, если не сумел позаботиться даже о самом себе. Есть лишь один Бог, Витус, – тот, молитвам к которому нас учат. Не помнишь разве слов: «Мучим при Понтии Пилате, распят, сошел с распятия, во славе принес слово и меч своему народу»?[4 - В нашей реальности этот фрагмент Credo звучит следующим образом: «Который пострадал при Понтии Пилате, был распят, умер и погребен; сошел в ад, на третий день воскрес из мертвых».]
– Он воскреснет, – сказал Майо с верой в голосе. Его глаза блестели безумием, и я знал, что не сумею его переубедить. Впрочем, это и не было моей задачей.
– Нет, – ответил я. – Зато ты осознаешь свои заблуждения…
Он покачал головой. Губы стиснуты, на лице – упрямство.
– Дай мне закончить, – поднял я руку. – Скажи мне, видел ли ты когда-нибудь плод кокоса? Коричневый, продолговатый, в твердой скорлупе, растет на юге…
Он кивнул, но явно не понимал, зачем я задаю такие вопросы и к чему веду.
– Внутри той твердой скорлупы – бесцветная жидкость, часто горькая, а то и гнилая. Но туземцы разрубают плод, выливают сок и очищают скорлупу. А потом вливают в нее вино либо воду и используют так, как мы – кубки, – я усмехнулся. – Ты – такой вот гнилой кокос, Витус. Но поверь мне, что наполним мы тебя родниковой водой чистой веры.
Витус вздрогнул, а в его глазах впервые мелькнул страх. Был он инквизитором, поэтому знал, что будет так, как говорю. Его прежние братья смиренно и с любовью растолкуют ему все ошибки, чтобы умирал, преисполненный славы Господней. С искренним сожалением, что некогда оступился и с презрением к себе когдатошнему – тому, кто сошел с прямой тропы веры. Немногое тогда останется от грешного тела, но мы спасем его душу, чтобы вечно могла радоваться у небесного престола Господня.
– Зачем ты делаешь это со мной, Мордимер? – спросил он горько после минуты молчания, но я все еще видел страх в его глазах. – Зачем ты вообще сюда приехал? Так сильно жаждешь отомстить за ошибки моей молодости? За ошибки, о которых и нынче жалею и за которые по сей день прошу прощения у Господа?
Я взглянул ему прямо в глаза.
– Моя собака, – сказал и увидел, что он не понимает или, скорее, не помнит, о чем говорю.
От этого сделалось еще больнее, поскольку выходило, что мое страдание – лишь ничего не значащий случай в его жизни.
– Я нашел бездомного пса, – продолжил я спокойно. – Лечил и откармливал. А ты нашел его и сжег, показывая нам, как следует подкладывать дрова, чтобы жертва не умерла слишком быстро.
В его глазах мелькнуло что-то вроде понимания.
– Ты сдурел, Мордимер? – спросил он тихо. – Думаешь о собаке из своего детства? Ты, который замучил или приказать убить людей больше, чем в силах вспомнить?
– Это крест, который несу я во славу Господа, – сказал я. – Но я никогда не убивал ради развлечения. Никогда не причинял страданий без должной причины. В чем провинился перед тобой тот пес, который любил меня, Витус? Ты завязал ему пасть веревкой, чтобы он не мог выть, но я видел, как он плачет, когда глядит на меня, не понимая, отчего я не спасаю его от боли.
Он дернулся к стене вместе со стулом, на котором сидел, но это было впустую. Я не собирался его бить, хотя когда-то лишь об этом и мечтал.
Я ухватился правой рукой за запястье левой, чтобы он не видел, как трясутся у меня руки.
– Это было так давно, – сказал Витус. – Словно в другой жизни.
– В саду своей памяти я ухаживаю за разными цветами. А размер наказания никогда не будет зависеть от времени, которое прошло после совершения преступления; не будет зависеть также и от позднейших поступков грешника.
– Преступления? – почти провыл он. – Это была всего лишь собака!
Я кивнул, поскольку и не думал, что он сумеет понять.
– Что ж, видимо, я невыносимо сентиментален, – ответил и вышел к страже, чтобы забрали его.
Я же знал, что теперь могу уже позабыть, а из сада моей памяти исчезнет мрачный цветок, который так долго там рос.
Эпилог
Верма Риксдорф вздрогнула, напуганная, когда увидела, что я сижу на ее постели в ее спальне. Я усмехнулся одними губами.
– Не нужно кричать. Я пришел лишь для короткого и совершенно приватного разговора.
– Я ведь заплатила вам, сколько хотели, – напомнила она негромко.
– Закрой дверь.
Выглядела она точно так же серенько и бесцветно, как и во время первой встречи. Серые редкие волосы были собраны в высокий узел. Я отметил, как дрожат ее плечи. Это хорошо. В обществе инквизитора люди не должны быть высокомерны и уверены в себе.
– Чем же я могу вам служить? – спросила она, и оказалось, что голос ее тоже дрожит.
– Информация, – ответил я. – Простая, ясная и честная информация.
Верма Риксдорф присела на табурет, осторожно, будто полагала, что вот-вот придется бежать отсюда сломя голову. Совершенно зря: во-первых, бежать ей было некуда, а во-вторых, я действительно не собирался ее обижать.
– Слушаю вас…
– Люди часто приходят ко мне за помощью, – сказал я. – Но редко хотят, чтобы я занялся инквизиторским расследованием. Особенно когда дело касается их родных. И знаешь почему, Верма?