скачать книгу бесплатно
– И что я должен сказать? – Он пожал плечами. – Выпьете?
Я кивнул, а он потянулся за вторым кубком. Когда его наполнял, рука тряслась уже чуть меньше.
– Если б я что-то знал, то раньше или теперь сам бы рассказал Лойбе, – сказал он, и мне показалось, что я слышу искренность в его голосе.
– А девушка могла с ним сговориться?
– Любила его, – сказал он, помолчав. – Но, понимаете, так, как любят хромого пса. Сегодня кинет ему пару-другую объедков, завтра погладит… Она всегда была любезной – но она была любезной со всеми. Головой Вельзевула клянусь, мне жаль…
– Уж лучше говорите «мечом Господа клянусь», или «гвоздями и тернием», – проворчал я и уселся на сундук у кровати. – Лойбе говорит, что молокосос был не один. Кто дружил со Швиммером? Никто из ваших не пропал в то самое время? Пусть даже на пару дней?
– Нет. – Прежде чем ответить, он некоторое время размышлял. – Ничего такого.
– Что-то вы мне не помогаете…
– Потому что ничего, Богом живым клянусь, не знаю! – едва ли не крикнул он. – Ходили слухи, то тут, то там…
– И что говаривали? – прервал я его.
– У Швиммера была… была… – он щелкнул пальцами. – Как это называют, когда некто хочет чего-то и пытается достичь этого любой ценой?
– Мания?
– О, точно! – обрадовался он. – Именно мания, вы верно сказали. Я ведь говорил уже, что у вас очень богатый словарь и мудрейшие мысли. Вы никогда не думали попробовать силы в…
– Хайнц, – оборвал я его. – Какая мания?
– Ах да, простите… Ну он хотел лишить ее девственности. Представляете?
Я вполне себе представлял, хотя обычно о таком мечтали люди несколько более в возрасте. Это для них привозили с юга малолеток, смуглых девиц и продавали по невероятным ценам. А порой – и по несколько раз, поскольку девицы быстро учились, как изображать телесную невинность.
– И откуда вы об этом знаете?
– Да он что-то кому-то сболтнул за пивом. – Риттер махнул рукой. – Но не знаю, есть ли в этом хоть какой-то смысл.
– Поиски смысла оставьте мне, – сказал я и отпил из кубка винца.
Было оно не самым лучшим, слегка кисловатым, но ведь и Риттер, как водится, не сорил деньгами.
– Откуда он вообще взялся в Хезе? Родился здесь или прибыл из провинции?
– Пожалуй… – Риттер макал пальцы в разлитое по столу вино, – …приехал. Да, наверняка, но уже давно. Родители владели мельницей или чем-то таким, но лишили его наследства или как-то так…
– Вот видите, сколько всего вы знаете, – усмехнулся я. – А теперь еще если б вспомнили, из какого селения приехал… Только, прошу вас, не выдумывайте, поскольку, если я совершу бессмысленное путешествие, вернусь в Хез очень и очень недовольным. А когда я недоволен, мое врожденное человеколюбие усыхает, будто цветок без орошения.
– Ну вот, – взглянул он на меня. – А я о чем! Я же говорил, что вы красиво говорите? У меня глаз-алмаз, господин Моддердин, воистину глаз-алмаз.
– А кто может это знать? – Я не обратил внимания на его замечания. – С кем Швиммер пил? С кем ходил по девкам? С кем беседовал по душам?
– К девкам он не ходил, по душам ни с кем не беседовал, – пробормотал Риттер. – Такой себе… нелюдим. А пил обычно с одним таким же… – он прищелкнул пальцами, будто вспоминая. – Не освежите ли мою память? – спросил с хитринкой.
– И почему я тебя так люблю, Хайнц?
Я вздохнул и вынул из кармана монету. Отправил ее по столу к нему. Та остановилась в луже вина, но прежде чем упала, Риттер ловко поймал ее двумя пальцами.
– Алоис Пимке, – сказал невнятно, поскольку проверял, прикусывая, денарий. – Крутился здесь и там, иногда помогал нам с декорациями. Но он-то никуда не исчез, господин Маддердин. Я его вот сегодня видел в корчме.
– И где найти этого Пимке?
– Поищите «Под Рылом и Хвостом» или «Под Канатоходцем». Или в «Грудастой Шалунье».
– Хайнц, Бог мне свидетель, если ты все это выдумал, я сдеру с тебя кожу. А вообще-то лучше будет, коли пойдешь со мной. Ты ведь этого Пимке знаешь, сумеешь мне его показать.
– Вот уж что нет – то нет, – встревожился он. – Только этого мне не хватало, чтобы по городу пошел слух, будто я доношу Святому Официуму.
– Хайнц, мы попросту пойдем напьемся, – пояснил я. – А как покажешь этого Пимке – спокойно вернешься домой. Да и Инквизиториум ничего общего с этим не имеет. Это приватное дело.
– А если я не соглашусь?
Я знал множество способов, чтобы превратить смелых или наглых людей в необычно сговорчивых, почти покорных. Но я не желал пугать Риттера, который и так не слишком-то радовался, что похищение Илоны приобрело для него смысл иной, нежели будоражащие сплетни в корчме.
– Тогда, мастер Риттер, я – будто невзначай – вложу в некоторые уши слушок, что вы агент Инквизиториума. И притом – чрезвычайно преданный агент…
О чудо, он рассмеялся и даже хлопнул себя по колену. Но потом глянул на меня чуть мрачно. Видно, понял, что такая сплетня может пойти гулять в любой момент и что ему тяжело будет ее опровергнуть, особенно принимая во внимание тот факт, сколько раз нас видели вместе. Таков уж, увы, наш мир, где информаторы Святого Официума не могут гордиться своими добрыми делами, более того – должны их тщательно скрывать. Я мог этому факту сочувствовать, но не мог его не использовать.
– Хорошо, – сказал он неохотно, поскольку – а какой имел выбор-то? – Однако соглашаюсь я только оттого, что испытываю к вам чувства, которые мне тяжело объяснить… Но, – поднял он указательный палец, – светлейшему императору будет одиноко без братца-близнеца.
– Получите вторую монету, когда укажете мне на Пимке. С какого кабака начнем?
– Две монеты, – быстренько отозвался он. – А начнем с «Канатоходца», – добавил, потирая верхнюю губу.
– Наибольшие шансы, что будет именно там?
– Не-е-ет, – протянул он с озорной усмешкой. Как видно, к нему быстро возвращался юмор. – Там варят лучшее пиво!
Он вложил монету в мешочек за поясом и забросил на плечо плащ.
– Ну а я уже полагал, что просижу ночь в печальном одиночестве, – сказал, довольный собою. – Только молю: не выдайте меня, а? Что это я?
– Как думаете, господин Риттер, много ли людей готовы были бы помогать мне, если б я болтал в трактирах о тех, кто поставляет мне информацию?
– Тоже верно. – Он допил остатки вина – прямо из бутылки – и глубоко выдохнул. – А не задумывались ли вы, господин Маддердин, почему Лойбе обратился к вам так поздно? – спросил уже с порога. – Уже ведь вторая неделя идет, как Илона исчезла.
– Наверняка я оказался для него необходимым злом, – пожал я плечами. – Когда все прочие возможности были исчерпаны…
– А вот я сразу же о вас бы подумал.
– Спасибо, Хайнц. Пойдем уже.
* * *
Наконец мы попали в «Грудастую Шалунью», а поскольку она оказалась третьим трактиром, который мы навестили, Риттер был уже на бровях (пытался драться с какими-то дворянами, и только мой призыв к уважению Святого Официума разрешил проблему). Название совмещенного с гостиницей трактира происходило от большой вывески, на которой была намалевана широко улыбающаяся девица с огромной, едва прикрытой грудью. Я знал, что стража епископа пыталась потребовать от владельца закрасить эту грудь, но тому как-то удалось выскользнуть, и сей необъятный, едва прикрытый бюст остался, где был.
История названий гостиниц, таверн, кабаков и забегаловок всегда была мне интересна. Временами причиной названия была лишь ассоциация: ну нарисовали вывеску с рослой девицей – и возникла «Грудастая Шалунья». Но вот, например, название «Под Канатоходцем» появилась оттого, что некий циркач натянул свой канат рядом с трактиром (который в ту пору еще носил название «У Красного Шнобеля»), но, когда в него ударило метко пущенное кем-то из публики яблоко, рухнул на землю и сломал себе шею. Что чрезвычайно порадовало зевак, а владельца корчмы навело на мысль, что по случаю столь счастливого события стоит сменить название.
Временами названия гостиниц могли и обмануть простодушного наблюдателя. Вот, например, «Под Разъяренным Львом» получила название не в честь жестокой заморской твари, но в честь господина барона Сапинде, чьим гербом был красный лев на белом поле, – господин барон имел привычку разрушать спьяну всякий трактир, в котором оказывался. Владельцы, впрочем, не слишком обижались, поскольку кошель у господина барона был столь же тяжелый, как и его рука, и убыток щедро вознаграждался.
Так или иначе, но на Алоиса Пимке мы наткнулись именно в «Грудастой Шалунье»: когда мы вошли, тот как раз блевал под стол, на что, казалось, его приятели не обращали никакого внимания. Кабак был набит битком и насквозь пропитан вонью, в которой смешалось все: смрад пригоревшей еды, амбре блевотины, разлитого пива, потных тел да несвежей одежды. Мой несчастный нос был поражен еще на пороге, но я лишь поморщился, поскольку следовало отрабатывать гонорар от Лойбе. Впрочем, из собственного опыта я знал, что даже самое тонкое обоняние рано или поздно привыкает к отвратительнейшим запахам и что человек снесет даже погружение в свиное гноище (конечно, если не захлебнется). Ах, бедный Мордимер, чего только не довелось тебе вынести, чтобы заработать на корочку хлеба и глоточек воды!..
– Так я пошел! – крикнул Риттер мне на ухо, почти неслышно в шуме зала.
– Ступайте, ступайте, – ответил я. – Встретимся завтра, и тогда отдам вам остальные деньги.
Я не представлял, выручит ли меня обещанная драматургу сумма, но ведь нужно было с чего-то начинать, а Пимке вполне мог оказаться мостиком, способным привести меня к Швиммеру. Я протолкался сквозь толпу и походя сбросил с табурета седого карлика, сидевшего подле Пимке. Карлик упал под стол, свернулся в клубок и тотчас уснул, прижавшись к моим ногам. Я лишь понадеялся, что он не обрыгает мне сапоги.
Тем временем Алоиса Пимке стошнило в последний раз, и он, кривясь весьма болезненно, выпрямился, отирая рот рукавом. Я отметил, что рукав тот покрыт желтоватыми заскорузлыми потеками – как видно, результатами иных таких же посиделок.
– Не п’шшло, – пробормотал Пимке и отрыгнул.
Приятель Швиммера был человеком, которому прекрасно подходило определение «никакой». Лицо и фигура совершенно не запоминающиеся, один из тысяч ничего не значащих обитателей Хез-хезрона. Светлые, редковатые волосы, бледное, покрытое прыщами лицо, курносый нос, водянистые глазки.
И сейчас эти глазки пялились в меня с неким неуверенным интересом.
– Йоргус? – спросил он, опасно покачиваясь. – Это ты, Йоргус?
Я поддержал его за локоть.
– Сколько лет, братка! – усмехнулся широко.
– П’ставь мне бутылочку, Йоргус, – пробормотал он.
Ни шум, господствующий в комнате, ни состояние Пимке не оставляли мне надежд, что я смогу вот прямо сейчас поговорить о Швиммере.
– У меня малехо деньжат! – крикнул я ему в ухо. – Сходим к девочкам?
– К дев’чкам? – обрадовался тот. – Пшли!
Вскочил, но мне пришлось его придержать, чтобы не опрокинулся на стол. Самому столу, правда, навряд ли бы что сделалось, поскольку владелец рассудительно приколотил его ножки к полу, но мне не хотелось рисковать и обращать на нас внимание остальных посетителей. Впрочем, в этот зал пришлось бы слона ввести, чтобы хоть как-то обратить на себя внимание.
С грехом пополам мы все же добрались до выхода, а мне ведь нужно было не только проталкиваться сквозь толпу, но и тащить за собой Пимке, ноги которого не поспевали за остальным телом.
Наконец мы вышли за порог, на свежий воздух. Если, конечно, свежим воздухом можно было назвать царивший здесь смрад мочи и кала, ведь гости не слишком утруждали себя далекими походами, чтобы удовлетворить свои физиологические нужды.
– Дев’чки, дев’ки, мы идем к д’вчкам, – хвастался Пимке проходившим мимо мужчинам.
Рыжебородый худыш с лисьим личиком и неожиданно трезвыми глазами повернулся к нам.
– А может, с нами? – предложил зазывающе. – Знаю один милый домик…
– Шагай-ка, братка, куда шел, – сказал я холодно, – если не хочешь проблем.
Он потянулся к поясу – видимо, за ножом, но сперва глянул мне в глаза – и, должно быть, что-то в моем лице его остановило. Отступил на шаг.
– Да пусть валят, – сказал он своим товарищам, которые уже начали заинтересованно на нас поглядывать.
Я холодно улыбнулся ему, поскольку не был равнодушен к людям, чувство самосохранения которых не подводило и перебарывало амбиции. Кроме того, не хотелось мне оставлять за собой трупы, ведь Господь даровал мне умение и силу не для того, чтобы я применял их в кабацких драках.
Но как бы там ни было, Алоиса Пимке хватало лишь на то, чтобы путаться под ногами, валиться в грязь и бормотать: «Иде те д’вчки, Йоргус?» Я решил отвести его в гостиницу «Под Быком и Жеребчиком». Понятное дело, я не имел намерения делить с ним свою скромную комнату, ибо это было бы, невзирая на мою человеколюбивую природу, проявлением чрезмерного милосердия. Я рассчитывал, что Корфис запрет Алоиса в кладовой или подвале и завтра я смогу спокойно допросить его, когда он хоть маленько протрезвеет.
* * *
Корфис не был доволен, когда я заставил его превратить кладовую в камеру для Пимке. Бурчал что-то вроде: «Мало у вас в Инквизиториуме казематов, что теперь понадобился еще и мой подвал?» – но я пропустил его желчные замечания мимо ушей. В подвал же я спустился лишь следующим полуднем, поскольку желал отоспаться после непростого вечера. Впрочем, Алоис Пимке тоже спал, привалившись к стоящим у стены доскам, и я отметил про себя, что он – человек, не обделенный удачей, поскольку именно удачу, полагаю, он и должен был благодарить за то, что не выколол себе глаза торчавшими из досок гвоздями. Но, конечно, удача могла в два счета покинуть Пимке, если его ответы на мои вопросы меня не удовлетворят.
Я поставил подсвечник на пустую бочку из-под оливок (в подвале, правда, были небольшие оконца, едва выступавшие над поверхностью земли, но их тщательно заколотили досками) и разбудил Пимке пинком под ребра. Тот застонал и захлопал ресницами. Потом свернулся и захрапел снова. К счастью, я предвидел такой поворот дела и притащил ведро ледяной воды, которое теперь выплеснул на Алоиса. Тот заверещал и вскочил на ноги, таки разодрав себе щеку о торчавший из досок гвоздь.
Что ж, выходит, удачи у него чуть поменьше, чем мне сперва показалось.
– Ч-ч-что такое?! – крикнул он и обвел комнату безумным взглядом, который в конце концов уперся в меня. – Я тебе, сука, счас… – добавил Пимке со злостью, когда увидал ведро в моих руках и понял, что именно я был причиной его холодной купели.
Я же ударил его под правое колено, а когда ноги его подогнулись, добавил крепкий пинок в брюхо. Пимке застонал и сблевал себе на сапоги.
– Фу, – сказал я. – И как можно так вот вести себя в гостях?
Он отполз настолько далеко, насколько сумел, пытаясь забиться от меня в самый дальний угол. По расцарапанной гвоздем щеке текла кровь.
– Алоис Пимке, не так ли? – спросил я.
– Нет, – ответил он рассерженно. – Не знаю никакого Пимке! Я – Тобиас Шуле, сукин ты сын!
Человек с хорошим слухом и имеющий некоторый опыт в допросах не мог не отметить, что после слова «я» проскользнула едва заметная пауза, словно мой собеседник не сумел с первого раза вспомнить свое имя. Поэтому я шагнул и наступил ему на руку – ту, на которую он опирался. Покрутился на пятке, а вой Пимке заглушил хруст костей.
Я сошел с его руки, и он расплакался, прижимая ладонь к груди.
– Скотина! Ты мне пальцы сломал! – всхлипнул.
– Алоис Пимке, не так ли? – повторил я вопрос.
– Да, да, Пимке, сукин ты сын! Чего от меня хочешь? Что я тебе, денег должен?
Я присел подле него на корточки, а он постарался вжаться меж бочками, плотно поставленными у стены. Ясное дело, это ему не слишком удалось.
– Алоис, давай договоримся, – сказал я спокойно. – Я стану задавать вопросы, а ты станешь на них отвечать, стараясь одновременно не оскорблять Господа богохульствами. Если не будешь выполнять эти правила, я сломаю тебе вторую руку. А потом займусь другими деликатными частями твоего тела. Если же будешь вежлив, выйдешь отсюда и залечишь раны вином. Ты меня понял?
Он всматривался в меня расширившимися от страха глазами – и молча, но потом резко кивнул. Забавно, но мне показалось, что его страх достиг предела, когда я попросил его не оскорблять Господа. Может, в нетрезвой голове замаячила наконец-то догадка о том, с кем он, собственно, разговаривает?
– Хорошо, что мы начали друг друга понимать, – сказал я сердечно. – Хотелось бы еще, чтобы ты отвечал на мои вопросы согласно с истиной, поскольку, заметь, что и Писание устами святого Иоанна в мудрости своей гласит: «Для меня нет большей радости, как слышать, что дети мои ходят в истине»[3 - 3-е Иоанна, 1:4.]. Верно?
– Да-да-да, – прохрипел он.
