скачать книгу бесплатно
Гераклейские сказки. Часть 2
Алексей Пейдус
В чьих руках нить нашей судьбы? Мы сами выбираем свой жизненный путь, или неведомые силы вовлекают нас в водоворот подчас фантасмагорических событий? Кто управляет стечением обстоятельств, благодаря которым мы оказываемся в конкретных местах и вынуждены совершать определенные поступки? Всю свою историю человечество бьется над ответами на эти вопросы и не находит их.
Для осознания своего места в мироздании нам даны только пять телесных чувств. Но тому, кто способен довериться шестому чувству, труднообъяснимому, но, несомненно, существующему, открываются поистине сказочные миры – вне логики, вне рационального понимания действительности… Случайности не случайны!
Добро пожаловать во вторую часть «Гераклейских сказок», в которой продолжается удивительная история, произошедшая на Гераклейском полуострове, начало которой освещено в первой части трилогии…
Алексей Пейдус
Гераклейские сказки. Часть 2
Черное небо и белый снег
Только ветер над полем свистит
Конь усталый сбивает размеренный бег
Месяц искрами снег серебрит
В мерзлой дымке мерещатся где-то вдали
Изумрудные всполохи звезд
И прозрачные тени полярной зари
Точно в небо протянутый мост
Где-то там в безразличной слепой пустоте
Сгинет рыцарь печальных дорог
Присягнувший навеки безумной мечте
И шагнувший за снежный порог
И инеем высветлил лютый мороз
Раздутые ноздри коня
В потухших глазах безнадежный вопрос
На конских ресницах слеза
Узорами пишет по латам январь
Печальные руны судьбы
По полю поземка – как белая гарь
Сгоревшей когда-то любви…
/Константин. 31.07.2015. 13:44. Голубое Полнолуние/
Пролог
Над морем гулял ветер.
Ветер злился, пытался раззадорить вялые ночные валы, цеплял их за покатые гребни, вспенивал, а затем срывал с них белые ватные клочья.
А море ленилось, нехотя отвечая на злые заигрывания ветра: сегодня ветер дул с суши, сметая с крутого скалистого берега в тяжелую темную воду облачка глинистой, серой в белесых лунных лучах пыли.
Она удобно устроилась на любимом камне, протянула стройные белые ноги к воде. Гребень в её волосах искрился лунными бликами, переливался золотыми огнями.
Диск ночного светила, неспешно приближаясь к зениту, плавно менял цвет, из оранжево-жёлтого превращаясь в бело-голубой. И чем выше всходила полная луна, тем отрешеннее становилось выражение прекрасного, словно созданного из мрамора лица.
Она потянулась изящной рукой с длинными тонкими пальцами за гребнем, а затем начала медленно расчесывать атласные черные локоны, живой волной спадающие на обнаженную девичью грудь. В ее огромных, мерцающих странными изумрудными отсветами глазах, устремленных в неясную даль, застыла печаль. Казалось, она пытается, но не может вспомнить что-то важное, сосредоточиться на чем-то ускользающем…
Ах, этот ветер! Она знала, почему он злится. Ветер не любит, когда она распускает свои чудесные волосы.
Она много раз хотела подружиться с ветром, но он игнорировал все ее попытки. Ветер мог создавать горы, мог поднимать огромные волны на море. Он мог по своей прихоти иссушать или давать прохладу, леденить или согревать. Но он никогда не мог справиться с её волосами. Вот и сегодня ветер сердился, кружил воздушные водовороты над прибрежными скалами, проносился по Гроту над её головой, не смея, однако, тронуть шелковистые, переливающиеся в лунных лучах пряди…
Плеск весла вывел женщину из глубокой задумчивости. Она обернулась на звук.
К Гроту медленно приближалась лодочка, в которой угадывались два тёмных силуэта.
Женщина насторожилась, замерла. Ветер, на несколько мгновений стихший, подул с новой силой и, откровенно злорадствуя, донёс до ее слуха человеческие голоса.
– … Вот здесь, Мишка, все и случилось. И ночь была очень похожей: тоже полнолуние, тоже волна поднималась…
Женщина повела плечом, на прекрасном лице отразилась досада.
Подняв голову к сияющей холодным светом луне, она грустно улыбнулась ей, а затем неслышно соскользнула с камня, и, без всплеска, точно русалка, скрылась в тёмной воде.
1. Дурочка
… Камень просвистел в воздухе, щёлкнул об отвесную стену спускающейся к воде скалки, и, отскочив от нее, больно ударил по голове.
Арина в испуге вскинулась, замычала, замотала головой. Из рассеченного лба влажно заструилась струйка крови.
Дети, сгрудившиеся за металлической оградкой галечного пляжа, дружно загоготали, а когда Арина обернулась на смех, начали корчить злобные идиотские рожицы, крутить пальцами у виска, высовывать языки, по-совиному ухать и улюлюкать.
Широкое и плоское аринино лицо с воловьими круглыми и мутными глазами расплылось в бессмысленной улыбке. Она снова замычала, грузно поднялась и начала неуклюже вылезать из большого, наполовину разбитого деревянного ящика, недавним штормом вынесенного на берег. Вездесущие туристы ещё не успели разобрать исписанный латиницей короб на дрова для шашлыков, и Арина организовала в нем уютное гнездышко, натаскав туда высушенные июльским солнцем морские водоросли и разноцветные тряпки, которые ранним утром, пока дед Макар ещё спал, вытащила из дачного мусорного контейнера, что стоял у въездных ворот.
Арина обожала свой ящик, аясу, как называла она его. Дед Макар пожимал плечами и раздражённо бормотал себе под нос: “Да что за “аяса” такая?!” А ей было удивительно, что и дед Макар, и люди, с которыми она сталкивалась в дачном посёлке, и которые, как правило, кто с опаской, кто с брезгливостью сторонились местной дурочки, не понимали, какое чудо есть у неё.
Когда-то и где-то – в общем, не важно, когда и где – Арина увидела женщину с большой коляской, в которой лежали, сладко посапывая, два чудесных чистеньких малыша. Женщина сидела на скамейке, покачивала коляску, тихо и мелодично напевала красивую песенку. Она улыбалась, с любовью и нежностью смотрела на упитанных розовощеких младенцев. Потом женщина подняла глаза на застывшую перед ней с открытым ртом Арину, некоторое время всматривалась в её лицо добрыми, почему-то вдруг погрустневшими глазами, а затем тихо проговорила: «Бедненькая….».
Женщина порылась в хозяйственной сумке, лежащей рядом с ней на скамейке, достала пакетик с маленькими булочками, которые назвала очень смешно и странно – «круассаны», и протянула пакетик Арине. Та очень удивилась: судя по названию, эти булочки, «хруст-кусаны», должны были хрустеть и кусаться! Она с опаской посмотрела на пакетик, но, после секундного замешательства, булочки взяла. Между прочим, булочки пахли очень аппетитно, и, наверное, были очень вкусные.
Это ничего, что круассаны отобрала потом у Арины мать и съела все сама: ей нужнее, потому что она худая и все время кашляет, а на еду в этот день денег, которые Арина наугукала у сердобольных прохожих, не хватило.
Обычно мать, с нетерпением ожидавшая утреннюю «добычу» Арины в какой-нибудь тихой подворотне, первым делом бежала в магазин за бутылкой. Если хватало только на «боярку», мать злилась, и даже прикладывалась тяжелой (даром что худой!) рукой Арине по затылку. Если хватало на «беленькую», мать в такой день бывала с Ариной добра. Хлебнув из горлышка горькой обжигающей жидкости (Арина как-то попробовала на язык – гадость ужасная!), мать на некоторое время становилась веселой, гладила Арину по голове, приговаривая: «Дурында ты моя стоеросовая!». Однако материного веселья хватало ненадолго, и через некоторое время она начинала плакать, причитать, выкрикивать нехорошие матерные слова, грозить кулаком куда-то в пространство. Арина в эти минуты очень жалела мать. Девочка пыталась ластиться к ней, тихо мычала, обнимала и гладила по лицу, размазывая по ввалившимся грязным щекам мутные пьяные слезы.
Потом мать затихала у Арины на руках. Ее сон всегда был тревожен, а в последнее время все чаще прерывался приступами сухого, трескучего кашля. Когда спазмы становились особенно сильными, и костлявое тело начинало сотрясаться, словно тряпка на ветру, мать с криком вскидывалась, сплевывала в пыль мокроту с пятнышками крови.
… Впрочем, речь не о круассанах и даже не о Арининой матери. Речь о коляске.
Почему-то именно коляска, которую качала женщина с добрыми глазами, очень заинтересовала, буквально заворожила Арину. Может быть, дело было в явно ощутимом уюте, в котором пребывали чистенькие пухленькие малыши, сладко раскинувшиеся, словно в гнездышке, под разложенным козырьком коляски. А может быть, Арину за живое задела нежность, с которой женщина пела своим деткам песенку.
Арина подошла к коляске и осторожно потрогала красиво изогнутую, весело поблескивающую на солнце дугу пластиковой ручки.
– Тебя коляска заинтересовала? – ласково спросила женщина, – Ты разве не видела раньше колясок?
Коляска! Так вот как называется это чудо!
– Аяса… – восторженно промычала Арина, пробуя на вкус сказочное слово.
Она повернулась, прижала к груди пакетик с круассанами и неуклюже заковыляла в сторону темной арки на соседней улочке, к рыночному парапету, за которым ожидала ее мать.
«Аяса! Аяса!» – повторяла про себя Арина, чтобы не забыть волшебное слово. И она твердо решила, что однажды у нее обязательно будет собственная коляска, и она обязательно еще раз прикоснется к этому неповторимому сочетанию чувств нежности, уюта и доброты и поделится этими чувствами и с матерью, и со всеми людьми, которые окажутся рядом…
И вот, наконец-то, у нее есть своя «аяса»! Замечательная «аяса» – большая и уютная. А дети глупые. Нет, они хорошие, но совсем глупые! Вот, камешек ей кинули красивый. Спасибо, конечно, но таких камешков на пляже вон сколько!
Арина очень обрадовалась, что они пришли: наконец-то будет с кем поделиться счастьем! Она размахивала своими непропорционально длинными руками, словно крыльями, мычала, звала их к себе в такое милое и уютное гнездышко. А они убежали. Глупые!
2. Константин
– Так это Вам к деду Макару нужно!
Девушка кокетливо повела обнаженным плечиком с золотой полоской свежего загара и, стрельнув веселыми глазками на симпатичного (явно не местного!) плечистого парня с черной папочкой под мышкой, махнула рукой в сторону моря.
– Я его сегодня с утра у Мыса видела, он там лестницу ремонтировал…
– И-и-и-ра-а-а! – женский голос, донесшийся из-за забора, был нетерпелив.
Девушка кинула еще один задорный взгляд на Константина и скрылась за свежеокрашенной калиткой. Тот с улыбкой посмотрел вслед молоденькой дачнице: «Эх, кабы не служба!..»
К Мысу он вышел не сразу.
Поплутав по неровным грунтовым дорожкам, змеящимся вдоль покосившихся сетчатых и дощатых загородок «совкового» дизайна, фантастическим образом перемежающихся с великолепными кирпичными и бутовыми трехметровыми заборами, украшенными бронзовыми орлами и мраморными сфинксами над коваными воротами, наткнувшись несколько раз на пресекающие проезд к морю закрытые шлагбаумы, Константин, наконец, оказался на высоком берегу.
Натоптанная тропинка, вырвавшаяся на волю из дачной теснины, круто свернула к обрыву и вдруг плавно перетекла на очень симпатичную террасу. Терраса – с эффектными арками, изящными балясинами и милыми скамеечками – была выстроена с претензией на античную эстетику и, между прочим, вовсе не смотрелась аляповатой и неуместной на фоне яркой зелени и лазурного моря.
С террасы открывался великолепный вид на переливающееся в полуденных солнечных лучах чудесное ослепительно-синее пространство, на котором, то тут, то там, точно живые, вспыхивали белые искорки барашков.
Константин подошел к ослепительно-белой балюстраде (было видно, что за террасой прилежно ухаживали) и на некоторое время застыл, завороженный чудесным видом.
Солнце и мягкий, хоть и весьма напористый летний ветерок приятно ласкали кожу. Насыщенный солью и теплой влагой воздух легко и свободно проникал в легкие.
Справа от Константина начиналась каменная лестница. Она тремя крутыми пролетами уходила вниз и затем ныряла в густые зеленые заросли. Ниже виднелась бетонная дорожка и темные сегменты металлических сходней к каменистому пляжу, который обрамлял небольшую серпообразную бухточку.
А в полусотне метров от террасы, над пляжем и белой полосой радостного летнего прибоя, возвышался далеко вдающийся в море темный мыс, напоминающий огромное доисторическое животное, склонившее голову к воде. В крайней четверти мыса природой был живописно прорезан сквозной грот. Просвет грота чудесно и таинственно подсвечивался отраженными от водной поверхности солнечными бликами.
– Очень красиво, правда? – раздался сзади чуть хрипловатый, негромкий мужской голос.
Константин обернулся. Перед ним стоял среднего роста мужичок в ярко-оранжевом комбинезоне, какие выдают палубным матросам на контейнеровозах, работающих в южных широтах.
Мужичок, сощурив серые, колючие глаза, смотрел на Константина доброжелательно, но очень внимательно и, как подумалось Константину, изучающе.
–Да… Исключительно красиво!… – Константин мгновенно одел «искреннее» лицо и белозубо заулыбался.
Рабочих «лиц» у Константина было несколько, все проверенные и безотказно работающие в соответствующих ситуациях.
Сидя в московском кабинете, чаще всего приходилось одевать «ежовое» лицо. В столице, как известно, слезам не верящей, пронизывающий, ледяной взгляд, вкупе с металлическими нотками в голосе или крепко, до желваков сжатыми скулами, не одного подследственного доводил до холодного пота и дрожи в коленях, сопровождавшихся безусловным чистосердечным признанием. В провинции он, чаще всего, пользовался «внучочкиным» лицом, если приходилось общаться со стариками, или «столичным», когда нужно было быстро и жестко поставить на место местечковых воротил.
«Искреннее» лицо помогало в тех случаях, когда нужно было войти в доверие к незнакомому человеку, или выдержать паузу, чтобы правильно оценить обстановку.
Впрочем, Константин в данном случае лицедействовал скорее по привычке. «Дело» было исключительно формальным, и закрыть его, как перед этим были закрыты за пять дней сотни других пустяковых дел, столичный инспектор мог дистанционно, не выезжая из города. Но уж очень здорово пригревало в эти ясные дни солнышко, а голубое пятно морского простора за окном предоставленного Константину большого кабинета манило обещаниями чего-то приятного, милого и удивительного. А еще ему надоело смущенно пожимать плечами, когда каждый второй сотрудник из местных удивленно восклицал: «Как?!! Вы так и не побывали на нашем Фиоленте???»
…Одним из последних дел, которое «столичному ревизору» (как с вполне оправданным сарказмом называл себя Константин) предстояло закрыть, было дело о неопознанном трупе женщины, который прошлой весной был обнаружен в одном из садовых кооперативов как раз на этом самом Фиоленте. Оно бы, это дело, и не всплыло вовсе в необъятном бумажном море других дел и делишек, скопившихся за три месяца неразберихи, последовавшей за общественными и политическими пертурбациями переходного периода Крымской Весны. Но была в деле одна деталь: «подросток женского пола, находившаяся при трупе, имеющая выраженные признаки ЗПР…», которая «…так и не поддалась на уговоры дознавателя проследовать в интернат для дальнейшего нахождения там до выяснения всех обстоятельств». Из-за этой вот детали дело легло на стол Константину: зная, что детская тема объявлена одним из краеугольных камней социальной политики сменившейся власти, местные начальники «из бывших» не рискнули сами списывать этот эпизод в утиль.
Константин, заканчивающий разбирать скопившиеся в отделе «висяки», размял затекшую шею и поморщился. «Подросток женского пола…», «так и не поддавшаяся на уговоры дознавателя…» Интересно, каким именно образом дознаватель уговаривал девочку с выраженной задержкой психического развития «проследовать» в интернат? Нет сомнений, это была явная отписка. О дальнейшей судьбе девочки в деле ничего не было сказано. Она, разумеется, опрошена не была. Установить ее возможных родственников или попечителей, естественно, никто не удосужился.
При других обстоятельствах представитель столичного следствия, скорее всего, не вникая далее в суть дела, механически поставил бы резолюцию «Проверено» и отправил бы папку в архив на веки вечные, но вдруг в глаза бросилось небрежно написанное слово с расплывшейся заглавной буквой – словно дождинка когда-то накрыла кривобокую, с нелепым вензелечком, «Ф».
«Фиолент».
Константин на мгновенье замер, потом взглянул на призывно синеющую в мутноватом окне полоску моря, несколько дней волновавшую его воображение, и, неожиданно для себя, вдруг решил: «Поеду!»
3.
Once
in
a
Black
Moon
А на ночном небе буйствовали звезды.
Рой сверкающих больших и маленьких искорок клубился в темном пространстве, сплетаясь в реки и острова Млечного пути, рассыпался над темной линией горизонта мерцающими светлячками южных созвездий.
Небо было очень темным, а звезды – очень яркими.
Летняя ночь, словно радуясь отсутствию луны, во время своего царствования разгоняющей полуночный мрак и заставляющей его ужиматься в тугие тени под возвышающимися над морем утесами, сегодня смело играла зелеными и фиолетовыми контрастами, высвечивая в черной громаде прибрежных скал причудливые формы. Пространство было заполнено тревожащими слух таинственными шорохами, растворяющимися в размеренном шелесте ленивого ночного прибоя.
