скачать книгу бесплатно
Я открываю глаза. Запах моря бьет мне в нос, будоража рвотные рефлексы моего измученного организма.
Сколько я спал?
В салоне тепло. За окном пролетают птицы и ряды разноцветных машин. Грузовые фуры превращаются в белоснежных касаток, принимая крупицы небесного пепла металлическим кузовом, интерпретируя их под капли океанской воды. Они выныривают из тумана, который разрезается на ровные доли желтым бликом неоновых фар.
Это сон?
Я вижу неровные черные следы шин. Они мелькают, задерживаются на секунду, а после пропадают в бесконечной дороге, за пышными рядами хвойных деревьев.
Пикапы с детьми, легковые автомобили с людьми, что спешат в свой душный офис, небольшие фургоны – и мой сон меняет их сверкающими рыбами. Я хочу коснуться пальцами рук водной глади, но вновь закрываю глаза.
Когда я проснусь, все это останется сном.
По радио очередной выпуск новостей. Экономический кризис, спортивные мероприятия, салюты к Рождеству, новогодние распродажи, но ни слова о маленькой почке в морозильной камере.
Я открываю глаза, и аромат свежей рыбы наполняет мои легкие.
На приборной панели, под зеркалом заднего вида статуэтка Иисуса, которая трясет головой при каждой кочке на заснеженной дороге. Я смотрю в его глаза, он отвечает тем же. На секунду я хочу покаяться в своих грехах, но вспоминаю, что он не простит меня. Мне кажется, что это взаимно.
– Долго еще? – спрашиваю я.
Водитель поворачивается ко мне, отпуская из-под внимания заснеженную трассу.
– Час – отвечает он, и я вновь закрываю глаза.
Вспоминаю нашу уютную квартиру в Стокгольме. Я оставил Молли одну. Ее состояние резко ухудшилось за последние несколько недель после того, как мы вернулись из Лос-Анджелеса. Приступы боли усилились, а кожа все так же теряет свой настоящий оттенок. Молли стала похожа на сушеную рыбу, либо мумию. Она лишь смотрит в окно и ждет. Молли ждет смерть, и это стало взаимностью.
Я обещал быть с ней, но даже не смог появиться на похоронах отца. Он умер в прошлый четверг, а я даже не плакал. Иногда, мне кажется, что за эти годы я разучился плакать искренне. Куда делись мои чувства? Почему я так часто ощущаю холод в своем сердце?
Молли рассказывала, как выглядит моя мать, как синее тело отца погружали в землю, как падали красные розы на его могилу. И в момент соприкосновения бутонов и земли, искусство пачкается грязью реальности. Она рассказывала, как много слез падало вниз, что мой дядя не мог удержать в себе боль, успокаивая мать. А я? Мне плевать. Люди рождаются, чтобы умереть. Именно этот миг, от рождения до смерти, либо жизни иной, можно считать той самой жизнью.
Во мне нет ни скорби, ни печали. Я робот, механизм без пружин и вен, без нервной системы и возможности сопереживать. Я – оболочка, для очередной оболочки. Своеобразная эмоциональная матрешка. Разбери меня на части и расскажи миру о бесчеловечности, об алчности и галлюцинациях. Рассмотри меня под микроскопом, чтобы я почувствовал себя на секунду жалкой бактерией в зараженном организме общества. Вырежи меня, как злокачественную опухоль, чтобы я не смог убить ваш мягкий мир.
Земля падала на красный гроб, а Молли плакала. Она плакала, потому что так принято. Общественные нормы порождают стандарт мышления, а стандарт дарит зависимость и рамки.
Молли рассказывала, как седая мать ждала меня у гроба. Возможно, она и сейчас там, а я здесь желаю пересечь очередную границу, чтобы маленький Освальд получил право на жизнь. Меня перестало волновать то, из кого вытянули почку, сколько людей остаются брошенными без органов в братские могилы в лесах Латвии и Сербии. Это не мое дело. Я – курьер. Мои двадцать пять процентов от каждого заказа, плюс оплачиваемый отель и проживание.
От Гамбурга до Амстердама. Свежая норвежская рыба.
Я открываю глаза. Рядом со мной водитель и маленький Коли. Я смотрю в его глаза, они залиты кровью. Треснутые губы соприкасаются друг с другом, и он молчит. Лишь смотрит сквозь меня, словно я призрак, невесомый, незаметный. И это очередная ошибка. Ведь, из нас двоих реален только я. Маленький Коли – очередная галлюцинация после пробуждения. Его голое тело отдает трупной белизной, на которой разрастаются гниющие метастазы. По ярким венам, которые отчетливо выделяются на его теле, создавая загадочные узоры Бога, бежит черная гнилая кровь. Она наполняет мешки под глазами, и я хочу признаться миру в своей убогости.
– Если не секрет, что Вы везете? – спрашивает водитель с татуировкой змеи, которая проходит от самого рукава его синего свитера до пальцев.
Коли открывает рот. Из уголков губ сочится черная кровь. Он пытается что-то сказать, но я лишь вижу, как рвутся сухие соединения, а в глазах ребенка появляются слезы и гнев. Давай, расскажи мне то, что не дает тебе спокойно спать в своем уютном голубом гробике! По его телу проходить ужасный шрам от шеи до паха, изогнутый и выполненный в стиле змеи. И ее голова открывает свои сухие губы, чтобы они трескались.
– При всем уважении, Вам лучше не знать этого – отвечаю я.
Я бы предпочел этого не знать. Слышишь меня? И я смотрю на Иисуса, который одобрительно качает головой, когда наш фургон подпрыгивает на очередном ухабе. Он передаст.
Коли открывает рот, и трупные черви выползают на свет очередного дня. Маленькие желтые личинки падают на его голые колени вместе с могильной землей. Я вижу, как по горлу ползет грязный ком крови и рвоты, чтобы упасть в реальность, поразить мой безразличный взгляд.
Я привык. Меня пугает отсутствие маленького Коли, Петра, Луизы, нежели их прямое присутствие. Пугает само переживание за детские трупы и их души. Я открываю глаза в постели, в метро и мертвые дети преследуют мое измученное тело.
Губы Коли двигаются, изо рта доносится писк.
– За что? Я мертв?
Его губы, моя нарколепсия, галлюцинации, знакомые из долгих лет. Мои ресницы сплетаются в объятия, я делаю большой глоток воздуха и вновь открываю глаза.
Коли больше нет.
В салоне лишь я, водитель, чье имя не знаю и знать не хочу, Иисус с болезнью Паркинсона и хриплое радио с сюжетом про ДТП, но без историй о «детском конструкторе». Молли попросила бы выключить, я ее знаю, но мне, вдруг, стало безумно интересно, скольких людей погубила бессмысленная погоня на заснеженных трассах, спешка к душному офису, либо очаровательной семье.
За окном фургона пролетают черные машины и разноцветные птицы. Я хочу улыбнуться, но совершенно забыл, как это сделать, когда рядом нет Молли. Бесчувственное создание механической цепочки алчных личностей.
От Амстердама до Брюсселя.
ЕС и открытые границы. Улучшение сотрудничества для экономики и бизнеса не могло ни сыграть значимую роль в транспортировки маленьких сердец и почек. Теперь появились целые империи. Органы могут изымать в Латвии и без проблем доставлять во Францию. Подобный размах способствует лишь тому, что рынок «товара» и услуг охватит всю Европу. Тем более, если у Вас есть необходимые деньги, то весь мир будет лишь отдельными рынками сбыта. Страны поставщики, скупщики и даже спекулянты на человеческих органах. Организованная интернациональная сеть торговли людьми имеет возможность не только покупать людей из разного класса, но и готова обеспечить курьера всем необходимым от денег до фальшивых документов, что гарантирует безопасность. Мы способны изменить маршруты такси и междугородних автобусов, забраться в каждый дом, в каждую голову, чтобы управлять торговлей, бизнесом. Человек стал дозой наркотика, стопкой виски с более дорогим ценником, плюшевой игрушкой, либо тампоном. Плевать. Главное – доход. Торговля людьми приносит около 9 000 000 000$ в год. Из них, около 40% – органы и кожные ткани.
Детей похищают, их отдают любящие родители, чтобы покрыть долги, либо за несколько сотен долларов. Детей перевозят из страны в страну, где заставляют работать за кусок хлеба и чашку воды, втягивают в порно бизнес, где они умирают на камеру, разбирают на органы и вшивают в детей поменьше.
Бог, расскажи им об этом. Открой усталые глаза.
Водитель сжимает руль, и в этом движении я замечаю его желание говорить. Люди всегда болтают, когда им скучно, невыносимо в серости собственного одиночества.
– У тебя есть дети? – спрашивает он, и меня передергивает, словно старое ружье.
У меня есть комплектующие.
– Нет – я слегка улыбаюсь.
– У меня двое. Я закурю? Не против?
Отрицательно киваю головой. Плевать. Все мы умрем, будь то рак легких, либо эпидемия чумы. Все мы сгинем в бездне.
– Старший в первый класс пошел – он продолжает говорить на ломаном английском.
Единственное, что я обожал в школе, так это – учить языки. Никогда бы не подумал, что мое умение найдет столь мерзкое продолжение. Я читал романы на иностранных языках и оставлял письма Молли. Мы в центре Парижа отдаем легкое – я пишу на французском. В Мадриде маленькое сердце уходит из наших рук под слова на испанском. Я открываю для себя мир, замыкаясь на письмах. Иногда, мне кажется, что в них я живу. Для них живет Молли.
– Младшая только научилась ходить. Бессонные ночи. Хорошо, что есть работа – он подмигивает и улыбается, даже не представляя того, что в его фургоне маленькая почка ожидает своего клиента – Любишь детей?
Интересно, сколько скрытых чувств в нем способна убить истина? Мои несколько слов, его психологическая травма. Когда он говорит о детях, в его глазах загорается добрая страсть. Я ощущаю, словно он сам проваливается в детство и, наслаждаясь моментом, готов отдать все, чтобы его отпрыски были счастливы. Это достойно уважения.
– Не думал об этом – отвечаю я и улыбаюсь.
Тяжелый никотиновый дым оседает у меня в горле. Миниатюрные бритвы начинают резать аорту и легкие. Мне тяжело дышать. И первое впечатление сменяет ласковый вкус табака. Я ведь тоже когда-то курил.
– Зря. Дети – детали жизни.
И он сам не представляет, сколько смысла вкладывает в эту фразу. Меня слегка тошнит. Перед глазами миниатюрные бледные лица на фоне уродливых шрамов и холодных врачей. Дети – детали жизни детей.
– А тебе куда конкретно в Брюсселе надо? Есть адрес?
Точно.
Я начинаю копаться в карманах. Куда я ее засунул? Мои пальцы трогают мобильный телефон, зажигалку, ключи от нашей уютной квартиры в Стокгольме, деньги в заднем кармане. Я продолжаю ворочаться, пока не натыкаюсь на маленький бумажный сверток.
– Я знаю, где это находится – произносит он, спустя несколько минут после того, как увидел синие расплывчатые от пота буквы – нам стоит прибавить.
Белая стрелка спидометра начинает клониться вправо. Я натягиваю кепку на свои уставшие глаза и закрываю их.
Под медленный полет нашего автомобиля, под едва заметный хруст снега мне снятся сны.
Я вижу широкую речку. Заходящее солнце на замерзшей равнине. Снег так невероятно искриться в сплетениях искусства, что я не могу отойти от пейзажа моей юности. Белый деревянный мостик, шаткий от налета лет. Его покачивает ветер, и снежный покров падает на лед, под которым замерзают водолазы. Я так одинок, но взглядом ищу Молли. Мы с ней даже не знакомы.
Этот странный эфир новостей, где рассказывают о поджогах и убийствах, идет фоновым рядом к картине перед моими глазами. Я сплю, но забираю реальность, ее мелкие обрывки, в свой липкий приторный сон.
Над равниной кружат черные вороны с голубыми глазами. Они меняются на множество красок, но сходны в полете и чистоте. Оранжевый снег на фоне заката, и мне кажется, что под ним просыпается вулкан. Я становлюсь на лед, и он расходится трещинами, создавая уникальную паутину. В природе не существует два одинаковых узора. Она оригинальна. Трещины скрипят под небольшим слоем снега, и я медленно проваливаюсь в холодную воду. Моя одежда намокает, и меня зовут вниз бледные лица русалок, что стали седыми за проведенные ночи одиночества. Они поют старую песню:
Плыви ко мне.
Оставь весь мир,
Мы умрем на дне,
Только я и ты.
Их голос такой холодный, что я чувствую его сквозь ледяную воду. Он пробирается под мокрый пуховик, свитер, кожу, ребра. Голос касается моего сердца, и я умираю, опускаясь на самое дно в объятия старых седоволосых любовниц Посейдона. Я умираю и открываю глаза, когда машина резко останавливается.
– Приехали – говорит водитель, чьего имени я не знаю.
Никаких имен.
– Чтобы найти Б16, тебе надо идти прямо, вплоть до стены. Понял? – продолжает он.
– Спасибо большое – я жму его руку, такую грубую и тяжелую.
Дверь издает металлический скрип, и меня встречает улица. Через минуту я держу в руке небольшую холодильную камеру, наблюдая, как мой курьер уезжает по узким улочкам Брюсселя. Он любит детей в совокупности, а не их части. Я запомню эту доброту в его глазах, когда вновь доставлю маленькую печень в пригород Лондона.
Я делаю глоток свежего воздуха. Небольшие снежинки кружат на фоне серого неба. Они напоминают мотыльков, за которыми я наблюдал из нашего уютного дома. Я был совсем ребенком. Наверное, мои родители не пережили бы моей смерти. Особенно, если бы мои маленькие органы достались другим детям, чьи предки смогли за это оплатить. Фонарные столбы тянутся длинной цепочкой, и мне кажется, что на них висят преступники, и в каждом из них я вижу себя. Множество машин и спешащие люди. Пусть весь мир задохнется в безысходности собственного предназначения. Слоеный воздух ласкает лицо, и мне хочется бежать.
Серый ящик в моей руке с металлической блестящей ручкой тянет душу к земле, чтобы я пачкал белые крылья. Надо заметить, я в этом преуспел. Объедки и пыль, грязные бензиновые пятна и черничное варение. Я достаточно пробыл в анабиозе, чтобы погубить свою красоту.
Втягиваю свежий воздух, призванный давать жизнь высоким домам, людям в домах, животным в людях.
Я оборачиваюсь. Длинная цепочка гаражей. Они стоять по обе стороны дороги. Я делаю первый шаг и начинаю читать номера. А29. Б12. Я двигаюсь вперед, заглядывая в открытые ворота, где машины ремонтируют машины и горько пьют.
Морозильная камера тянет меня вниз, размером 50х80х50. Я чувствую холод, что проходит вдоль металлической ручки. Серый сейф с очередной деталью для богатых людей. Маленькому Освальду нужна жизнь, и я, подобно Богу, помогаю ее обрести. Я – посредник небес и ада. Все просто. Кто-то теряет, кто-то находит.
А17. Б8. Б11. Я смотрю в небо и думаю о Молли. Все ли с ней хорошо? Я постоянно думаю о ней. Мне кажется, что это взаимно.
Морозный воздух пробирает меня до костей, а под ними все еще слышатся отголоски пения подводных русалок из моего сна. Снег хрустит под ногами, как кости новоиспеченных младенцев. Мне кажется, что я слышу их плач.
Большая кирпичная стена серого оттенка, обнесенная надписями и дорожными знаками, чтобы придать ей хотя бы каплю неформального искусства. Я упираюсь в нее лицом так близко, что чувствую свое теплое дыхание, которое отражается от поверхности серого кирпича. Б16. Синие ворота гаража и черный автомобиль представительского вида с тонированными стеклами.
Я смотрю на часы. Пора.
Мелкая боль пробегает по костяшкам пальцев, когда я медленно стучусь в тонированное окно. Секунда, и задняя дверь машины отпирается, словно по волшебству. Из салона пахнет мятой и лимоном. Еще секунда, и я внутри.
Обивка из черной кожи ласкает мои ладони и открытую шею. Напротив небольшой монитор с выпуском новостей, в котором рассказывают о наводнении в Японии, об извержении очередного вулкана, но ни слова о морозильной камере, которую я едва затянул внутрь автомобиля. Они не расскажут об очередной почке для маленького Освальда и его отца, чтобы тот смог жить, не чувствуя постоянной сердечной боли.
– Все прошло хорошо? – спрашивает человек, который утопает в кожаном сидении.
Я медленно бросаю свой взор в его сторону.
Седые волосы, спутанные в стрижке, которая напоминает мне об армии. Такие прямые и строгие линии. Прическа либерала. Белые волосы гармонируют с голубыми глазами, зажатыми в морщинистом лице. Они поблекли со временем. Весь цвет его души погас, оставив лишь слабый налет старости и грусти. Он понимает, откуда эта почка, я понимаю это. Однако, маленький Освальд не способен постичь столь циничный механизм его выздоровления. Ему не обязательно знать об этом.
– Да – я передаю ему морозильную камеру, и металлическая ручка обжигает холодом мою ладонь.
Его суровые черты лица слишком сильно скованы досадой и болью. Он все еще не верит, что решился на такой шаг. Черный смокинг, сигареты элитных сортов и боль, что поедает внутренности, подобно могильным червям. Он прекрасно понимает – его ребенок будет жить, благодаря смерти и дьяволу. В его глазах я вижу пустоту. Этот момент меняет не только жизнь, но и судьбу. Не удивительно, что многие наши клиенты, в конечном итоге, умирают в петле, либо от пули, пущенной в рот. Хотя, большинству плевать. Вопрос смерти слишком многозначителен.
Я молчу пару минут, чтобы позволить прочувствовать ему ценность жизни собственного ребенка.
– Мне пора – я открываю дверь, натягиваю кепку на глаза и вновь выхожу в морозный Брюссель.
А12. Б16. А27. Я медленно иду по заснеженной тропинке, пока двигатель машины начинает жадно вдыхать свежий воздух. Я думаю о жизни и о маленьких детях, что приходят ко мне после пробуждения. Он думает об Освальде и смерти, которая продлевает его жизнь.
Мы думаем, а значит, у нас есть разум. Странная закономерность, мысли посещают и тех, у кого больше нет сердца.
4.
Двое суток в Брюсселе. Двое приторных суток в городе холодных людей. Совершенно один. Рядом нет Молли. Лишь я и Брюссель. Двое суток.
Я переступаю порог квартиры, которая была снята на несколько дней специально к моему визиту. За мной хлопает тяжелая деревянная дверь. Третий этаж, готические постройки за окном и снег, который кружит между небом и землей, в липкой атмосфере зимы.
Я скидываю куртку на пол, сбрасывая тяжелые черные ботинки, наполненные натуральным мехом. В квартире пахнет свежестью, осенними листьями и перегноем хвойных пород.
Небольшая прихожая 2х2 с коричневой тумбой из крепкого дерева и рядом золотистых крючков для одежды, которые заканчиваются лишь у белого выключателя, что так ярко выделяется на фоне темно-синих обоев. Две белые двери – ванна, туалет. Впереди арка, завешенная велюровой занавеской. Справа небольшой туннель в кухню, откуда пробивается свет, сквозь пыльное стекло в бежевой двери.
Бросаю ключи на тумбочку в прихожей. Оригинальная идея – оставить ключи в почтовом ящике для каждого квартиранта. Гениально.
Велюр ласкает мое лицо и пальцы рук. Он нежно скользит по коже, оставляя лишь приятный след, словно я снова отдаюсь ладоням Молли.
Молли. Как часто я думаю о ней?
Меня встречает мягкий свет, что проходит сквозь двойное окно и падает на стены комнаты, на потолок и пол. Темно-зеленый круглый ковер, который едва доходит до ножек большой кровати, что расположена у стены, под портретом Британской королевы. Синие стены, которые наполняют мое тело усталостью и легкостью.
Я так хочу спать.
