скачать книгу бесплатно
1993: элементы советского опыта. Разговоры с Михаилом Гефтером
Глеб Олегович Павловский
Советский историк Михаил Гефтер (1918–1995), лишенный возможности работать по профессии, создал личный стиль сократического историописания. С 1970 года, став непубликуемым, Гефтер перешел в ритм бесед-диалогов с друзьями. Основу их составляли устные расследования событий и анализ исторических развилок с их альтернативными вариантами. Книга включает разговоры Глеба Павловского с Михаилом Гефтером 1993 года, когда историк, бывший членом Президентского совета, вышел оттуда после октябрьских расстрелов. Беседы посвящены злободневным событиям и персонажам, философии истории и политического действия, теме русских революций, советской империи и цивилизации.
Глеб Павловский
1993: элементы советского опыта. Разговоры с Михаилом Гефтером
Вероник Гаррос, ушедшей вслед
Вместо предисловия
Два десятилетия я не трогал этих кассет. За это время некоторые погибли, их содержание не восстановить. Разговоры отделились от поводов, которые я забыл, после похорон Михаила Яковлевича Гефтера в феврале 1995 года надолго уйдя в другую жизнь. (Связанная с Фондом эффективной политики, она известна читателю лучше моих остальных.)
Перед читателем книга, представляющая собой около трети другой, неоконченной еще книги разговоров с Гефтером. Эту я выпускаю из суеверных соображений. Работая уже полгода, я отобрал часть бесед для предварительной публикации. Получившийся препринт – ключ к пониманию текстов М. Я., его стиля и места в истории мысли. Здесь содержится его видение сценографии русской истории и государственности на мировой сцене. Вполне состоявшееся, как я думаю, несмотря на фрагментарность бесед.
Большинство расшифровок пришлись на 1993 год, и магия юбилея подсказала критерий отбора. К новой власти в тот год Гефтер относился все скептичнее. Став членом Президентского совета, к концу года он уже сомневался в легитимности Российской Федерации как таковой. В книге я стараюсь придерживаться хронотопа Москвы 1993 года, что не всегда возможно, так как многие из кассет не датированы.
В центре сомнений Гефтера 1993 года – родовая травматология человечества в его русском изводе. Сначала я думал назвать эту книгу «Бедный убийца». Гефтер снова и снова возвращается к загадочной точке, где рождается человек как преступник, Homo sapiens – чудом выжившее существо и хитроумный убийца. В 1993 году Сталин с Ельциным, поначалу разнесенные, для Гефтера начинают срастаться. При обдумывании этой злободневной пары возникает призрак некоего Третьего – Наследника (фрагмент 014). Гефтер колеблется между родовым чувством опасности и надеждой на парадоксальный, хотя и страшный выход из тупика.
Он приходит к необычным для него, принципиального антифашиста, мыслям о «человекопоказанности убийств» для Homo historicus (фрагмент 075). Гефтер видит, что человек склонен создавать социальные системы, в которых не может существовать. Предстоит выбирать. Либо возвращение из истории к вновь признанной и обновленной повседневности. Либо риск гибели, на этот раз окончательной, не обязательно военной.
Сквозная линия ведет от праубийцы к убийце-Ленину через убийцу-Сталина к убийце-Ельцину и неизвестному будущему «суверенному убийце». Но Гефтер не обвиняет никого. Он не свидетель обвинения – он защитник человечества, высшей идеи его времени. Смертельно опасной идеи ХХ века – апологет вопреки ее катастрофе (фрагмент 035).
Еще одна ось книги – тайна советской действительности как единственной состоявшейся русской (фрагмент 071). Будет ли другая? В медитациях Гефтера на тему «советского Рима» сомнения ощутимы, но и надежда не утрачивается вполне. Россия – уникальное приключение Homo sapiens на переходе в мировую историю. Но переход закончен, да и сама история завершена. А покинутая идеей человечества Россия остается опасным местом для русской жизни. Не ожидая от убийц октября 1993 года ничего доброго, Гефтер обдумывает шансы будущего ненасильственного сопротивления. В проект последнего он хотел вписать свой колоссальный опыт изучения Ленина и русских революций, однако проект остался не завершен.
Гефтеровский способ мыслить историю как политику безотказно срабатывал в моей политической практике. Но, разбирая кассеты, я получил немало щелчков по самолюбию, осознав, сколько из моих идей сообщены мне учителем. И оставались втуне, пока случай не выведет их на свет. Так было и с концептом социальной правой, буквально разжеванным мне М. Я. в 1993 году (фрагмент 016). С середины 90-х он станет одной из моих базовых гипотез, пока из «доверчивой массы» Гефтера не сложится платформа путинского большинства.
Но сам Гефтер не несет за это ответственности. И я теперь вижу, насколько сам был всего лишь несовершенным приложением к его идеям. Я избегаю входить в их обсуждение, чему место в совсем другой книге. В этой я присутствую только живым поводом к разговору Михаила Яковлевича Гефтера в тот окровавленный 1993-й, предпоследний полный год его жизни.
Разговаривая с Гефтером, мы ничем не ограничивали тематики. Сюжеты разговоров случайны, расходясь и вновь встречаясь, исподволь обновляют повестку. Чтобы помочь читателю проследить за нитью разговора, фрагменты начинаются с абстракта содержащихся тем.
Глеб Павловский
Новый 1993 год
Homo sapiens. Бедный убийца
001
Пастернак о Маяковском. Советское – это утраченное. Великая возможность не могла попасть «в нужные руки». Эпоху и человека надо мерить высотой нерешаемых задач.
Михаил Гефтер: Перечитал вчера «Охранную грамоту» Пастернака
. И знаешь, вдруг удивление: а для чего он написал в 1930 году «Охранную грамоту»? И почему охранная? Название не находит прямой опоры в тексте.
Гляди, какие разные люди подвели к революции. Для них она не только акт возмездия или спасительное сведение счета со старым миром. Это вновь открытые неведомые и великие возможности. И для них вызов в том, как распоряжаются возможностями те, кто может великое погубить. Кто даже и не понял, какие возможности революция всем открывает.
Как быть человеку, который твердо знает, как велики возможности, и так же твердо не хочет отдать их на произвол невежд? Вот высота нерешаемой проблемы. Эпохи надо сопоставлять по высоте нерешаемых проблем.
Пастернак, как всякий писатель, штукарь. Но о Маяковском у него лучшее, что о Маяковском вообще написано. Комната, кто-то плачет, мертвый лежит в другой комнате. Он говорит: я посмотрел в окно. В Москве были непонятные апрельские заморозки, и в день его гибели вдруг бурный перелом погоды: зима отступила, и пришла весна.
Пастернак говорит: я смотрел в окно, и казалось, что я вижу его как длинную тихую улицу, вроде Поварской. (В этом месте у читателя возникает впечатление некоего пункта безумия…) И там, в конце этой улицы, стоит наше государство, великое и неслыханное. Великое в своей неслыханности. И ждет. Кого? Его! Потому что среди всего гражданства, понуждаемого волей или неволей, он единственный был простой гражданин этой гражданственности.
Ну что скажешь, врет нам Пастернак, что ли? Я потрясен этим местом. Подумал: как мне выразить ту жизнь как простое утраченное? Великую возможность, попавшую не в те руки, притом что в иные руки она и не могла попасть!
Вот трагедия нерешаемых проблем, и человека меряют высотой нерешаемого для него.
002
Ельцин, загнав себя в ловушку Гайдара, стал опасным человеком. Шахрай на смену Бурбулиса. Ельцин нефункционален. Ему нужны экстремальные ситуации, Гайдар это угадал.
Михаил Гефтер[1 - Здесь и далее реплики каждого из участников диалога оформлены соответствующими шрифтами. Прим. ред.]: Ельцин загнал себя в ловушку аргументации. Раз вы превратили Гайдара в программу, теперь что? Отстаиваете программу, так отстаивайте до конца и Гайдара – либо меняйте программу.
Глеб Павловский: Это все их проклятая кремлевская слабость. Основное ядро, как Ельцин говорит, – «реформистское», его поменять нельзя. Что такое «основное ядро» в кабинете министров? И почему без Гайдара оно крепко, как при Гайдаре? Тогда, может, и сам Гайдар был не нужен? Может быть, и реформисты в стране найдутся, кроме этих?
Он своими штучками ловушку себе заготавливает. Настоящая ловушка. Притом что у человека ничего на чердаке не осталось – весь ушел на то, чтобы побороть Горбачева. Для борьбы с Горбачевым отменить Союз, растоптать КПСС – теперь это стало его собственным «я», мнимо выношенным жизнью.
А знаешь, незаметно Ельцин становится очень опасным человеком. Я это ощущаю.
И я так ощущаю.
Да? Но ты и раньше так чувствовал. Я-то думал, у Ельцина есть за душой нечто большее. А ведь лично для него опасны такие вещи. Допустим, освободился от Бурбулиса
, который его выплески превращал в слова и решения. А теперь неизвестно, кого еще он найдет эти импульсы оформлять.
Президент несвободен от нужды в отгадчике его тайных помыслов. Теперь можно взять себе «в Бурбулисы» Шахрая
. Ельцин ищет кандидата на место без четкой функции.
Но в нынешней фазе сам Ельцин опасно нефункционален. Пора бы стать функциональней. Романтика самоутверждения и мессианизма ушла, а функциональным он быть не умеет.
Ты помнишь, как он сказал в Пекине
, что в Россию «должен вернуться хозяин»?
Да, поразительная фраза! Я подумал: спятил он, что ли? И ведь какое хамье, ушел твой премьер-министр, а ты не поблагодарил его за работу. Хорош Президент России.
Его непрямота глубинна. Сочетание воли двигаться прямыми рывками при непрямоте тайной цели.
Сейчас Шахрай ближе к Президенту. А начинал с научного сотрудника вне штата.
Интрига, к которой он шел года два. Я помню, как в начале 1991-го Шахрай поругивал Ельцина, но весной 1991-го он первый сбавил критику, тихо отстранясь от бесперспективной «ДемРоссии»
. Он поставил задачу стать доверенным лицом самого. И он ее, в общем, решил.
В некоторых отношениях он полезней Ельцину, чем Бурбулис, он прагматик.
Философия Шахрая – не прагматизм, а сервис. Обслужить Президента – его идея. У него адвокатская философия – вот клиент, и интересы клиента надо защищать. А Бурбулис для политического сервиса слишком идеен.
Было время, когда власть Бурбулиса была почти безграничной. Я с ним тогда не раз говорил на весьма острые темы. Но он неправильно оценивал ситуацию Ельцина. Понимая, он не хотел ее принимать. Все его просчеты связаны с жаждой самого Ельцина, которому нужны экстремальные ситуации и технологии их создания.
Думаю, и в Гайдаре
Ельцина привлек утопически-технологичный синтез.
Утопическое и разрушительное острие своего замысла люди Гайдара ему приоткрыли, я это знал от Бурбулиса. Мол, мало ли что там и когда еще с вами будет, Борис Николаевич, зато пока мы разрушим до основания! А там, глядишь, и нечто великое вытанцуется из всего под вашим именем.
003
Советские задавали миру тон. Государства Россия нет. Империя Ялты. Советские умники знали себе цену. Антифашизм проблемно близок фашизму. Мир как управляемая реальность «нежизнепоказан» ? История, порог недостаточного. Русский террор недостаточного. Мир второго пришествия экспериментален. Сопротивляющееся постоянство экспериментам. Возможен ли другой Мир, что для этого надо? Бог не умер – человечество умерло. Фашизм – это мы. Трагедия как источник энергии цивилизаций. Теряя опыт трагедии, Россия теряет умение работать со смертью.
Михаил Гефтер: У меня нет мании величия, но готов сказать вслух человеку, даже если тот Президент России: будем откровенны, это мы, советские, задавали миру тон. Советская система обладала огромной силой и мощью. Отнимая и возвращая жизнь в такой форме, когда она сама стала содержанием жизни поколений людей… Эти же так не говорят в Кремле, а напишешь в газетку, они не заметят.
Глеб Павловский: У меня ощущение, что многое будет завязано на проблему государства. Не идеалистически, а чем реально может быть государство у нас в стране? Притом что неизвестно, есть ли будущее и есть ли сама страна.
Глеб, согласись, и тут проблема слов. Ведь государства Россия нет. Дело не в том, что оно было тоталитарным, а сейчас оно полугосударство, – это вообще не государство. Его нет, поскольку нет границ, для власти очерченных, куда ей идти нельзя.
В отличие от Союза, которому Ялтинская система задавала внутренние рамки. Но Россия еще и правопреемник СССР. Так кто этот глобальный правопреемник и где его прячут?
С этой точки зрения – что за сила у доминанты Холодной войны! Так гениально скроить процесс, гениально выкроить переустройство Мира. А еще селекция крупных личностей, которые образовали мировую диаспору. Это же надо, такая гигантская страница истории возникла путем селекции личностей! С силой их неустранимости, ведущей отсчет от самой себя.
И при этом сознавали, что ничего долговечного в мире нет и Брежнев не вечен. Но жили с чувством самоуплотняющейся вечности.
Думаю, здесь психологический нюанс. Когда знаешь, что всё, включая тебя самого и остальных, завтра можете испариться, реакцией на это становится неприкасаемость всего, каким оно сложилось.
На короткий момент воцарился призрак всемирной Империи Ялты. Эта империя имела две столицы – Вашингтон и Москву. Она была дуалистической и из-за этого только смогла состояться. Империя Ялты – это мир, где государство знало свой ранг. В первом мире, во втором мире или в третьем. Иерархия, но можно пробиться вверх, в борьбе первого и второго миров за третий.
А с какой легкостью произошла самоликвидация колониальной системы? Эта легкость – вообще незамеченное чудо эпохи. Мы не можем его объяснить.
Да, как бы мельком десятками государств в год! Гениальная интуиция самосохранения в свете самоуничтожения.
С последней точки зрения интересен Сахаров
как центральная фигура времени. С убеждением, от которого он никогда не отказывался, что он хранитель Бомбы и ее секретов. Он не отрекся от убеждения, что прав, создав Бомбу для Сталина.
Мы выпустили строчку из его статьи в «Веке», где он сказал, что, прочитав на улице, на газетном стенде новость об испытании бомбы американцами, упал и на миг потерял сознание.
Любопытно, как сильно сдвинули его с места такие хамы, как маршал Неделин
. Это в его биографии заняло важное место. Когда тот стал возражать ему, Сахаров лишь укрепился в самооценке. Советские умники знали себе цену! Внешне Сахаров совершенно этого не показывал, да ему и незачем было. Для умника диктатура хамов была ударом в лицо. И следующим шагом он вышел с идеей, что пора повышать потолок гарантированного уничтожения. Вот почерк Холодной войны как эры просвещения.
…За время моей жизни коренным образом переменился взгляд на то, как устроен Мир. Я вижу большие перемены, но меня они уже не переменят.
Мы с тобой утром рассуждали о фашизме. С одной стороны, крайняя сжатость во времени нацистской классики, предельная ограниченность рейхом, притом что явление не одной страной представленное. С другой стороны, это не мешает фашизму быть всемирно значимым событием, что-то настолько передвинувшим в человеке, что после этого ему некуда вернуться. Когда из самого фашизма вышло нечто его отрицающее, оно само по себе раздвинуло его пределы.
Из него, из фашизма?
В какой-то мере. Антифашизм проблемно близок фашизму. Не говоря о фактической стороне – антифашистская ядерная бомба и антифашистская Холодная война. Это требует осмысления.
Интересна преемственность после войны. Послевоенный мир, как и мир Холокоста, заперт в сгущенном времени. Он породил внутри себя искусственное время. «5 минут до 12» атомных физиков, и так ведь 40 лет подряд. Искусственная бесконечность мучительна. Впервые это передал Оруэлл в «1984»-м, который не сводится к разоблачению советского тоталитаризма.
Конечно. «Сапог, навеки наступивший на лицо человека»
.
Изображен схлопнутый мир. Победа 1945-го создала Мир как управляемую реальность. Соответственно, и кем-то манипулируемую. Эта штука продержалась до настоящего времени.
Еще большой вопрос, ушла ли она. Существование мира поддерживалось гарантированным взаимным уничтожением, а остальные воленс-ноленс приплюсовывались. Если изымается взаимное уничтожение – чем управлять теперь? Место гибели как мотива вакантно. Мир Холодной войны опрокинулся в повседневность, но в качестве повседневно реального он нежизнепоказан.
Идет ментальная катастрофа, и я перестаю узнавать ландшафт. Глаз ищет знакомые формы, а не найдя их, сходит с ума. Он не понимает, что видит. Все, что нам нужно для спасения, есть у нас прямо перед глазами, но мы его не видим.
Знаешь, это ситуация номер два с той, что вам пудрила мозги все 60-е – с так называемым отчуждением. Целое десятилетие все вверх дном переворачивали в поисках смысла термина, и ты меня истерзал им. Как вдруг всё, ушло! Сейчас этого слова даже не произносят. Сегодня мы идем к эрзацу гарантированного взаимного уничтожения или к открытости.
Но где взять эрзац? Раз мы выпали из континуума Холодной войны, ее эрзацы теряют силу. Сегодня технически можно уничтожить мир, но это не имеет мироустроительного стимула. На этом ничего не построить…
Основополагающее значение имело то, что сторон было две. Когда осталась одна, она не сторона, а хозяин. То, о чем ты сказал, сославшись на Оруэлла. У Оруэлла мировая империя фактически одна, но сама себя раздваивала. СССР и США на самом деле не были только противостоящими, хотя именно так костюмировалось. Остальные игроки, «третьемирные» эти, как кролики, перед удавом сидели.
Действовал гипноз двух всесильных хозяев смерти на земле. Империя Ялты!
Да, и всегда был стимул и соблазн примкнуть, уйдя под чей-то зонтик. Всякий, кто получал помощь СССР или США, укреплял сцену противостояния. Достаточно было Карибского кризиса, чтобы это выяснить. Но ты правильно сказал, что мир Холодной войны безобразно захлопнут. Сегодня беда в том, что мир становится безобразно открытым.
Безо?бразно?
Безо?бразно открытым, да. Может, дело в том, что люди впредь поведут бесцелевое существование? Что антиэволюционизм истории отныне истрачивается? Все-таки цель – это понятие антиэволюционное.
Понимаешь, тут проблема, относящаяся не к голоду и избытку, а к достаточности. Ритмично-календарная цивилизация обладала низкой достаточностью, которой легче достичь. Но потолок достаточности можно поднять очень высоко, как в Европе, и та не перестанет от этого быть достаточностью.
Исторический мир работает на стимулировании чувства недостатка. Сейчас уже не по линии богатые-бедные, хотя и тут хватит, чтобы в тартарары полететь. По линии недостаточнодостаточно. А мы в России недостаточны по духовному определению. И в практическом смысле не умеем быть элементарно достаточными. Не потому, что все плохо, а бациллы недостаточности в нас крепко засели.
Надо обсудить такое русское горе, как террор недостаточности. С нашими играми в самообвинение, после переходящими в обвинительные заключения.
Но возможен симбиоз миров. В силах Мир недостатка создать для других Мир достаточного, оставаясь недостаточным для себя? Практически исключено. Надо начать с себя, со своей достаточности. Консерватизм на Западе высоко поднял потолок достаточности. После Второй мировой войны на этом он выигрывал, между прочим, сформировав средний класс и социальное государство. Возьми тэтчеровское – каждый живет в своем доме, пусть даже старые промышленные районы приходят в упадок. Тут экзистенциальные вещи есть.
…Жизнь человеческая движется циклами. Есть постоянство, противящееся переменам и экспериментам, учиняемым жизнью. Пока эта идея сопротивляющегося постоянства экспериментам принималась за отсчетную точку Европы, можно было считать, что хоть это достигнуто. Но что если это еще не достигнуто? Что если это постоянство, в чем-то хрупкое и где-то ненастоящее, выйдя из экспериментов и будучи экспериментальным само, абсолютно чуждо жизни?
Если эту точку зрения распространить, Мир – это постоянство разных жизней. Нет Жизни, а есть жизни, их постоянство. Тогда проблема сопротивления эксперименту выступит в новой плоскости, выводящей за способ видеть, продиктованный старой критической мыслью. А мысль, которую мы знаем, мысль европейская. Русская мысль тоже европейски-российская.
Но там, где счет на тысячелетия, все иное. Все это перестает работать. Есть другая вселенская связь. Прежняя тяготела к решению проблем, которые, будучи жизненно новыми и как бы экспериментальными, заканчивались идеей второго пришествия – новой твари, мировой революции, иного мирового порядка. А эта будет строиться на каком-то согласии не входить развитием друг в друга. Содействовать тому, чтобы каждый развивался в своей колее, не совпадая с другим.
Теоретически я это вижу. Но перевести это на язык общепринятых представлений русская мысль не готова. А с другой стороны, и для меня с этой точки зрения мучительно неясен вопрос о моем отношении к России.
…У меня ночью родилась одна фраза. Не дерзая уподобиться Ницше, произнесшему «Бог умер», рискну сказать: нет человечества. Бог не умер, а человечество умерло.
Да, и воняет здорово.
Это же не лозунг, смерть конкретна, перед нами труп человечества. Он взывает к этносу, начинает говорить языком «своих» и т. д., и т. п. Страшно заострение этой мутации на месте половинчатого обрыва Холодной войны. Обрыв создал новую угрозу жизни людей.
Генрих Бёлль
