скачать книгу бесплатно
– Сядьте. Не существует самолёта, способного пересечь континент и вернуться. Когда-то были, но… – Тарновский безнадёжно махнул рукой.
– Можно устроить аэродромы подскока и завезти на них топливо на весь маршрут.
Тарновского это не убедило.
– Скульптуры наверняка сгорели во время бомбёжки, – возражал он. – Или сгнили от сырости. Или…
– В галерее Адама Войнича есть надёжное хранилище, способное защитить от взлома, пожара, наводнения. Полагаю, что близкий ядерный взрыв оно выдержало. Экспонаты поместили в хранилище за сутки до бомбёжки, Войнич писал об этом в своих мемуарах.
– Однако вы даже примерно не представляете, где проходила выставка, – заметил Тарновский. – Всё, что у вас есть – воспоминания галериста, который путается в именах и датах. Я, знаете ли, читал мемуары Войнича. Интересная книжка, мне понравилась. Но в мемуарах масса нестыковок. Сперва Войнич распаковывает экспонаты в Замоскворечье, потом открывает выставку на Арбате, а посетителей встречает в Георгиевском переулке. Похоже, старик тронулся умом во время ядерной бомбардировки и окончательно свихнулся, когда бежал через всю Сибирь. А вы предлагаете использовать его мемуары как руководство к действию.
– В книге Войнича указан ограниченный перечень адресов. Надо просто осмотреть их все.
– Чёрт! – не выдержал Тарновский. – Вы хоть представляете, каково это – лазить по руинам? По целому морю руин?
Кульбака смотрел на капитана наивными голубыми глазами. Он не представлял.
– И наконец, вся эта авантюра обойдётся в чёртову уйму денег. Они у вас есть?
– Меценаты нашего Общества очень богатые и очень религиозные люди, – ответил Кульбака. – Они готовы пожертвовать свой капитал… значительную его часть ради спасения христианских древностей. Деньги у нас есть.
Кульбака встал.
–Я жду вашего ответа в течение часа. Потом, – он трагически взмахнул пухлой ладошкой, – я полечу обратно во Владивосток, искать другого исполнителя.
– Что это за человек? – спросила Маша, когда Кульбака вышел.
– Мошенник и пустозвон, – ответил Тарновский. Он сцепил руки за головой, сладко потянувшись. – Подвижник и святой человек. Смотря с какой стороны посмотреть. Рассказать?
Маша кивнула и присела к столу, подперев кулаком пушистую щёку.
– Ну, слушай.
Кульбака был ровесником Тарновского. Он родился во Владивостоке, на острове Русском, в профессорской семье и без проблем поступил в университет. Кульбаку интересовала история, особенно история христианства. Уссурийский край скуден в этом отношении, ведь первые церкви появились в нём лишь во второй половине девятнадцатого века. Но Кульбака не отчаивался и в первый же свой полевой сезон откопал в городской черте Владивостока полусгнивший крест, объявив находку принадлежащей к эпохе хана Хубилая. Представьте: Русь ещё пребывала под ордынским игом, Марко Поло брёл через азиатские пустыни, а в бухте Золотой Рог (тогда ещё безымянной) кто-то уже справлял обедни и крестил детей. По крайней мере, Кульбака так утверждал. Православные общины пребывали в восторге от открытия молодого учёного, а христианнейшее Уссурийское казачество собиралось носить историка на руках. Университетская профессура мечтала линчевать Кульбаку. Чтоб не порол чушь или по крайней мере не делал этого публично.
После истории с «крестом эпохи Хубилая» присутствие опального историка в университете стало нежелательным. Кульбака решил эту проблему радикально: поступил в духовное училище. В Хабаровской епархии к порыву теперь уже бывшего учёного нести хорошее, доброе, вечное отнеслись с пониманием и загнали свежеиспечённого попа на Шантарские острова, где медведей и росомах обитало явно больше, чем прихожан. Единственная церковь архипелага скорее походила на бревенчатый сарай, к которому шутки ради приделали маковку с православным крестом, а природа вокруг была такова, что Синайская пустыня в сравнении с Шантарами казалась цветущим садом. Нести хорошее, доброе и вечное у Кульбаки не получалось, поскольку паства даже по-русски говорила с трудом, не говоря уже о церковнославянском. Зато батюшка поневоле освоил навыки выживания в дикой природе и совершенствовал их на фоне лесистых сопок, под аккомпанемент ломающихся ледяных полей. В промежутках между рыбалкой и попытками огородничества Кульбака строчил статьи духовного содержания и жалостливые письма в епархию, общий смысл которых сводился к следующему: «Заберите меня отсюда!» Корреспонденцию удавалось отправлять раз в месяц на военном транспорте, что обходил уцелевшие поселения на Охотском побережье, символически обозначая призрачное влияние государства.
Кульбака выдержал на Шантарах год, а затем сбежал на промысловой шхуне во Владивосток, где окончательно скандализировал воцерковлённую общественность, разведясь со своей попадьёй. Епархия больше не желала вести дела с беглым попом. В университете его тоже не приняли, памятуя о кресте времён Марко Поло. Но Кульбака сделал очередной финт хвостом и основал Общество спасения старины, провозгласив его целью поиск в руинах цивилизации произведений искусства вообще и предметов христианского культа в частности.
«Письма с Шантар» создали вокруг Кульбаки образ праведного отшельника, и беглый поп эксплуатировал этот образ с мастерством опытного коммерсанта. Он вытряхивал пожертвования из богомольных купцов и вороватых чиновников, обоснованно опасающихся Страшного суда. Первые артефакты Кульбака «спас» на развалах владивостокской барахолки и немедленно выставил в арендованной Обществом галерее. Почтенной публике представили: «Чёрный квадрат» Малевича, иллюстрированный путеводитель по Москве за 1983 год, а также несколько икон палехского письма. Трагическую пустоту выставочного пространства Кульбака заполнил самодеятельной мазнёй послевоенных художников. Простоватая владивостокская публика экспонатами не впечатлилась.
– Ты понимаешь, – втолковывал Кульбаке здоровущий детина, владелец владивостокского рыбного порта, – моя корова этого не оценит. Если ты пару передвижников притащишь по типу Шилова или Рублёва, моя поймёт. А так трындит, что я червонцы зазря швыряю. К тому же, Малевич – это ваще кто?
Масла в огонь подлил давний недруг Кульбаки, доцент кафедры искусствоведения. В каком-то довоенном справочнике он вычитал, что Малевич, признанный мастер линейки и угольника, наштамповал в своё время то ли пять живописных квадратов, то ли шесть. И не все они были чёрного цвета. В глазах владивостокской общественности творческая плодовитость Малевича низвела его шедевр до уровня почтовой открытки. Авторитет Кульбаки висел на волоске, ему требовалось срочно отыскать уникальный артефакт, желательно с религиозным подтекстом, чтобы польстить патриархальному сибирскому купечеству. Светом в окошке для бывшего попа стали мемуары давно покойного московского галериста Войнича, организовавшего выставку деревянной пермской скульптуры в Москве и бежавшего из столицы за несколько минут до того, как ядерные боеголовки начали взрываться в пределах МКАДа. Мемуары Войнича с описанием нравов довоенной богемы и афер с произведениями искусства читались как приключенческий роман. Но Кульбаку больше всего заинтересовало подробное описание московской галереи, особенно защищённого хранилища, в котором укрыли скульптуры. На них и нацелился бывший поп.
– Знаешь, что возмущает меня больше всего в авантюрах Кульбаки? – рассказывал капитан Маше. – То, что из собранных денег в дело он пускает менее половины. Остальное этот недопоп растренькает на всякую чушь вроде вакцинации нанайцев от оспы. Вот такой он балбес. Про таких говорят: ни себе, ни людям.
В дверь постучались. Вошёл Артём с бланком радиограммы в руке.
– Из Владика, от хозяина «Уссурийской верфи».
Тарновский прочитал текст, и глаза у него полезли на лоб. Ремонт «Громобоя» с заменой дизелей грозил вылиться в астрономическую сумму.
– Твою мать! – на литературную речь у капитана не осталось сил. Это было банкротство.
– Глеб Алексеевич, я заранее извиняюсь, – радист указал глазами на дощатую перегородку, свободно проницаемую для звуков, – но я точно знаю, как выяснить расположение галереи Войнича. Недалеко от Калипсо есть посёлок Рудный, откуда я родом. Там, в поселковой библиотеке, каким-то образом очутился каталог с той выставки. Разумеется, точный адрес галереи в нём указан.
– Ты что, читал каталог?
– Я прочитал все книги в библиотеке. Сказать по правде, их там не так уж много. Каталог я запомнил – красивая довоенная книга с фотографиями.
– А где находится твой Рудный?
– Совсем рядом, – Артём указал куда-то в сторону, словно его родной посёлок располагался за ближайшей сопкой. – В долине речки Бешенки, где цинковый рудник. Я могу сесть на каботажник и доплыть до фактории в устье Бешенки, оттуда до Рудного рукой подать. Там, в библиотеке, наверное, ещё хранится моя карточка. Возьму каталог и сфотографирую страницы. Фотоаппарат одолжу у старпома, если прикажете. Потом пройду через сопки к железной дороге и по ней вернусь во Владик. За пару недель могу уложиться.
Тарновский встал и прошёлся по комнате. Дело, которое предлагал Кульбака, уже не казалось совершенно безумным. Даже если ничего не выйдет, если пермские святые давно обратились в прах и пепел, Кульбаке всё равно придётся платить за работу, и денег хватит на ремонт «Громобоя».
– Пусть Маша пойдёт со мной, – неожиданно предложил Артём.
– Глеб Алексеевич, отпустите меня с ним! – крикнула Маша из-за перегородки. Ей до смерти надоело сортировать бумажки для Тарновского, сидя в унылом бараке.
Капитан попытался сообразить, зачем Артёму понадобилась Машка в тайге, но так ничего и не придумал. Не любовью же с ней заниматься! Конечно, для этого у Маши есть всё необходимое, но лечь с обросшим шерстью созданием… Тут уж нужно быть извращенцем высшего разбора.
– Зачем тебе Маша? – прямо спросил Тарновский.
– Она сильная, на неё много вещей можно нагрузить.
– Я тебе что, лошадь? – возмутилась Маша.
– И лошадей под вьюки надо бы прикупить, – вспомнил Артём. – С лошадьми я вдвое быстрее обернусь. Продуктов потребуется на две недели. Пусть всё оплатит Кульбака в счёт будущей премии. А Машу со мной отпустите?
– Отпущу, уболтал же ж! Мария Николаевна, с Артёмом в тайгу пойдёте?
Из-за перегородки раздался басовитый рёв, который у пушистых мутантов обозначает высшую степень восторга. Маша бросилась в свой отгороженный одеялами закуток собираться в поход.
– Она пойдёт, – сказал Артём.
– Смотри, парень, – пригрозил Тарновский, – испортишь девку, я тебе жопу порву на китайский флаг.
– С её физическими данными как бы она меня не испортила, – с серьёзным видом ответил Артём. – Но ради пользы дела готов пострадать.
– Я всё слышу! – пробасила Маша.
Капитан расхохотался от души.
– Знавал я Вадима Цепова, олигарха из Рудного, – заметил Тарновский и тут же спросил Артёма: – Он твой однофамилец или родственник?
– Это мой дед. Уже умер.
Тарновский почувствовал, как в душе сжимается ледяной ком. Смеяться больше не хотелось.
– А как поживают твои родители?
– Их убили, – ответил Артём, ещё не подозревая, что наговорил достаточно, чтобы Тарновский вынес ему смертный приговор. – Я последний из рода.
– Последний из рода, говоришь, – капитан встал и распахнул окошко.
Свежий ветер с запахом водорослей дохнул в лицо, вернул способность мыслить рационально. Надо же такому случиться – принять кровника в собственный экипаж! И жить с ним бок о бок, просыпаться от ночных кошмаров, не зная, что враг рядом. Достаточно лишь протянуть руку… и убить! Что это, случай? Или норны, ткущие нить судьбы, решили позабавиться? Теперь Цепов никуда не денется. Осталось только решить, как расправиться с ним подальше от людских глаз. Как здорово, что радист подошёл со своим дурацким предложением искать каталог в таёжном посёлке. В тайге с ним многое может приключиться.
Тарновский подумал: а не отправиться ли ему вместе с радистом, чтобы самолично совершить расправу? Нет, так не пойдёт. Если Артём исчезнет, найдутся люди, которые сложат дважды два, сопоставят факты из биографий Тарновского и Цепова, предъявят обвинение. Разумней отправить с Цеповым надёжного человека, который пребывает в неоплатном долгу перед ним, капитаном Тарновским.
– Свободен, – резко бросил капитан и, вовремя спохватившись, добавил мягче: – А я пойду искать Кульбаку. Упаду ему в ножки и скажу, что на всё согласен. Главное, чтоб он задаток не зажал, чёртово отродье.
Возле самолёта-амфибии никого не было. Тарновский заглянул в люк и обнаружил лётчика, дремлющего на оленьей шкуре, брошенной в проходе между креслами. Разбуженный авиатор долго не мог сообразить, чего от него хотят. Где Кульбака, он не знал. Рыбаки, возившиеся с сетями на пляже, указали на древнее кирпичное здание с надписью «Дальпотребсоюз» на фронтоне. В кооперативном магазине продавалось всё, что угодно душе уссурийского пейзанина: от кастрюль и сапог до ружей. На полках громоздились ряды консервных банок, коробки с гвоздями, инструменты, краски. В воздухе мешались запахи бакалеи и керосина. Перед прилавком кооператоры устроили что-то вроде бара. Два мрачных мужика наливались пивом за одним столом, за другим сидел Кульбака с гитарой в руках, напевая трагическим баритоном переложенные на музыку стихи Есенина:
Да! Теперь – решено. Без возврата
Я покинул родные края.
Уж не будут листвою крылатой
Надо мною звенеть тополя.
На столе перед спасителем старины остывала чашка с чаем, на фаянсовом блюдце лежали остатки ватрушки. Толстая продавщица в белом переднике поверх пёстрого платья вышла из-за прилавка и, присев за стол, влюблёнными глазами смотрела на бывшего попа. Кульбака заметил Тарновского и отложил гитару.
– Итак?
– Я принимаю ваше предложение, – сказал капитан.
– Отлично! За это надо выпить, – Кульбака ласково глянул на продавщицу. – Глафира, сообрази нам с господином капитаном рябиновой настойки, которую здесь все так хвалят.
– Погоди, – Тарновский остановил продавщицу и обратился к Кульбаке. – Алексей Владимирович, пока мы не выпили, надо бы набросать договор. Определиться с расходами и с суммой, которую я получу. И ещё, мне потребуется задаток, чем скорее, тем лучше. В идеале – прямо сейчас.
– А, понимаю, – Кульбака лукаво смотрел на собеседника. – Хотите заняться сборами? Что ж, давайте подсчитаем, во что нам всё обойдётся.
Через два часа на столе между опустевшей бутылкой настойки и блюдцем с подсыхающими крошками лежал написанный от руки договор. Согласно ему, команда Тарновского должна будет отправиться в жуткую тьмутаракань, почти в центр континента и разыскать коллекцию деревянных скульптур господина Войнича. Кульбака брался оплачивать расходы. Кроме того, на нём лежала организация доставки людей Тарновского самолётами в Москву. Подписывая договор, капитан терзался мыслью о том, что продешевил. Кульбака же размышлял о том, что расходы на экспедицию явно превышают сумму, на которую он рассчитывал. Следовало основательно поработать с меценатами, чтобы не остаться в глубоком минусе и хоть что-то получить.
– Приятно было с вами пообщаться, – Тарновский встал, засунув свой экземпляр договора в кожаную папку.
– Взаимно. Но у меня к вам ещё одна просьба. Я бы даже сказал: требование. Я отправлюсь в Москву с вами.
– Это ещё зачем? – капитану часто приходилось выслушивать пожелания заказчиков, порой разумные, чаще бредовые, но никто из его клиентов ни разу не захотел поучаствовать в рискованных экспедициях «Громобоя».
– Я оплачиваю наше предприятие. И сам хочу видеть, на что и как расходуются мои деньги.
– Как знаете, – вздохнул капитан. – Но учтите, командовать экспедицией буду я и никто больше.
– Разумеется!
Тарновский вышел, а Кульбака снова взял в руки гитару и, повернувшись к заскучавшей продавщице, запел:
Низкий дом мой давно ссутулился,
Старый пёс мой давно издох,
На московских изогнутых улицах
Помереть, знать, судил мне Бог.
Ночью в каморке капитана долго не гас свет. Тарновский страдал от бессонницы. Отчаявшись заснуть, он оделся и принялся мерить шагами свой импровизированный кабинет. Пять шагов по диагонали от угла до угла, между самодельным столом и койкой, пять шагов обратно. Иногда капитан садился за стол, пил остывший чай с привкусом металла, пробовал читать бумаги, переданные со спасателя. Но работа не шла. Призраки прошлого стояли перед глазами и самый страшный из них – Вадим Цепов, король подгорного мира.
Цепов был немыслимо, невероятно стар. Никто в посёлке не помнил его молодым. Говорили, что старик родился ещё до войны и знавал прежние времена, когда великая страна простиралась от Японского моря до Балтики, а самолёты за один день доставляли людей через моря и континенты в Москву, в Пекин и в сотни других городов, от которых ныне сохранились только названия. Вадима всегда знали в Рудном сухощавым мосластым стариком, быстро шагающим на длинных негнущихся от артроза ногах. Старик был подслеповат и глуховат, но острый ум, знание человеческих душ и жестокость помогали держать в кулаке посёлок и рудник. С набитой мошной, а также командой наёмных головорезов он не боялся ни Дальневосточной Республики, в то время слабой и расхлябанной, ни хунхузов, ходивших из Китая в Уссурийский край, как в свой закром. Не пугали старого палача и соседи, такие же удельные князьки, чьи крохотные государства появились на месте забытых городков и воинских частей. При себе подгорный король всегда держал толстую узловатую палку-клюку, на которую редко опирался, но частенько пускал её в ход, когда требовалось проучить нерадивых подданных.
В основе благосостояния Цепова лежал цинк – редкий и нестойкий металл. Его нельзя нарезать автогеном на кладбищах кораблей, где ржавые полузатопленные корпуса обеспечили людей сталью на несколько поколений вперёд; нельзя выколотить, как свинец, из старых аккумуляторов, нельзя, как медь, выжечь из километров кабелей и проводов, оставшихся от старого мира. Только непрерывная работа шахт и громадных реторт в посёлке Рудном могла обеспечить цинком Дальний Восток, едва начавший приходить в себя после Апокалипсиса.
В отличие от большинства рудничных мужиков Алексей Николаевич – отец Глеба – промышлял охотой. Цепов не одобрял занятия Тарновского-старшего, старик подозрительно относился ко всем, кто не зависел лично от него. Но Цепов неизменно посылал за охотником, когда требовалось отстрелять кабанов, разорявших поселковские огороды, убить медведя-шатуна или разнообразить дичью праздничный стол в усадьбе правителя.
В окрестностях Рудного находилось несколько заброшенных посёлков, и однажды, обшаривая на удачу руины, отец наткнулся на старый гараж. Полузасыпанный обломками и укрытый зарослями ежевики он больше напоминал могильный холм. Ржавый замок на воротах недвусмысленно указывал на то, что гараж не открывали со времён войны и внутри есть, чем поживиться. Взять гараж с наскоку не удалось, довоенная сталь, даже покрытая толстой коркой ржавчины, стойко сопротивлялась топору охотника. Алексей Николаевич вернулся в посёлок за ножовкой и долго пилил дужку замка на воротах, а потом отгребал мусор, не дающий приоткрыть створки. Внутри было сухо и темно. Большую часть гаража занимала запылённая туша «Лады-Гранты» на спущенных и растрескавшихся шинах. Охотник провёл ладонью по матово-серой поверхности, из-под многолетнего слоя пыли «гранта» засияла нетронутой заводской полировкой.
Даже если бы в посёлке нашёлся умелец, способный реанимировать довоенную машину, ездить на ней в тайге негде. На весь посёлок осталось менее километра мощёной дороги перед усадьбой Цеповых. Все остальные улицы тонули в грязи, по которым дребезжали телеги и лихо носились чадящие газогенераторные грузовики с немыслимым для довоенных машин дорожным просветом. Старая «гранта» для таких дорог не годилась. Но детали её подвески, двигатель, проводку, сиденья, зеркала – всё можно было пустить в дело. Довоенные детали ценились механиками, за них давали хорошую цену. Тарновский-старший прикинул, что находка могла обеспечить его семью на полгода вперёд.
Охотник прошёл дальше вглубь гаража и споткнулся о лежащий у стены велосипед. Его шины потрескались от старости, хром облез с колёсных ободьев и спиц, но рама и цепь были в порядке, педали хоть и с трудом, но проворачивались, заставляя заднее колесо вращаться. Алексей Николаевич улыбнулся, представив, как его сын выедет на гремящем велосипеде на поселковую улицу. С велосипедом на плече охотник отправился домой.
Зимой Глеб с отцом вымачивал велосипедные каретки и цепь в керосине, отчищал ржавчину с рамы и руля. А по весне водитель, отвозивший партию цинка к железнодорожной станции, привёз пару новеньких шин. После нескольких неудачных попыток отец и сын натянули шины на ободья, накачали их, и в тот же день Глеб попытался оседлать железного коня. Попытка проехать по двору ожидаемо закончилась в кустах смородины, куда Глеб влетел на полном ходу. После первой неудачной попытки мальчишка приручал велосипед постепенно. Сев верхом, он одной рукой держал руль, второй опирался на шершавые доски забора. К вечеру научился трогаться, отталкиваясь ногой, и соскакивать, когда велик начинал опасно крениться. Через день мальчик уверенно сделал круг по двору и впервые выехал на деревянный тротуар посёлка. Это было немыслимо – мчаться по пружинящим доскам наравне с грохочущими в колеях грузовиками и вгонять в истерику дворовых псов. Прохожие сторонились, пропуская мальчика, и долго смотрели вслед.
У здания заводской конторы его остановил Игнат, сын Вадима Цепова, долговязый прыщавый подросток на пару лет старше Тарновского. С ним рядом стояли трое прихлебателей, сыновья придворной шушеры, людей по большей части бестолковых, но ценимых властелином посёлка за преданность.
– Дай покататься! – потребовал Игнат, хватая велосипед за руль.
Глеб понял: уступив велосипед сейчас, он никогда уже не сядет на него. Всё, что побывало в руках Цеповых, оставалось у них навсегда, вне зависимости от того, нужно оно им или нет. Так было с цинковым рудником и с несчастной матерью Игната, которую престарелый уже Цепов просто забрал из школы, сделав своей наложницей. Так могло стать и с велосипедом Глеба.
– Не отдам! – мальчик с такой силой вцепился в руль, что костяшки его пальцев побелели.
Игнат опешил, впервые столкнувшись с неприкрытым бунтом, но быстро сообразил, на чьей стороне сила.
– Ну-ка, взяли его! – скомандовал он, а сам что есть силы толкнул мальчика в грудь.
Глеб выхватил нож, подарок отца, выточенный из негодного напильника. Мальчик полоснул обидчика по руке и отскочил, поражённый содеянным.
– А-а-а! – завопил Игнат дурным голосом и бросился через кусты к трёхэтажному особняку Цеповых, стоящему на склоне сопки выше всех остальных строений в посёлке. Перепуганные прихлебатели помчались следом.
Глеб побежал домой, держа дребезжащий велосипед рядом, забыв о том, что быстрее ехать на нём. К удивлению мальчика, дома его даже не отругали. Выслушав сына и коротко переговорив наедине, родители начали собираться. Мать отбирала продукты и вещи в дорогу. Отец, выведя из конюшни мерина, стал запрягать его в телегу. Ружья охотника хранились в полицейском участке – Вадиму Цепову всюду мерещились мятежи, и он держал своих подданных безоружными. Но на крайний случай у Тарновского-старшего имелся тайник под полом избы, в котором хранились карабин и патроны. Такой случай настал, отец вскрыл тайник. Старый, тронутый ржавчиной карабин охотник положил на телегу и прикрыл мешковиной, снаряжённые обоймы рассовал по карманам. Менее чем через час после столкновения у конторы семья Тарновских покинула посёлок. Злополучный велосипед остался стоять у забора во дворе дома.
Охотник уводил свою семью из посёлка не по разбитому шоссе, которым из Рудного вывозили цинк, а по старой, полузаросшей грунтовой дороге, ведущей через сопки к морю. Раньше по ней приезжали купцы из посёлков на побережье. Длилось это до тех пор, пока Цепов не запретил визиты слишком независимых коммерсантов, и вся торговля в посёлке пошла через принадлежащий олигарху магазин. Заброшенная грунтовка постепенно зарастала, но всё ещё оставалась проезжей.
Колеи едва виднелись в траве, по сторонам от дороги поднялись молодые сосенки и берёзки. Мать с её больными ногами ехала на телеге среди узлов с вещами, отец вёл лошадь под уздцы, Глеб с сестрой шагали рядом. С тех пор как Тарновские покинули Рудный, никто не проронил ни слова. Телега поднялась на седловину между двух сопок, и оттуда Глеб в разрыве между кедрами в последний раз увидел родной посёлок: стройный ряд довоенных пятиэтажек и заводских корпусов в окружении разбросанных как попало изб.
Семью охотника догнали под вечер, у брода через горную речку. Сквозь шум переката беглецы услышали стук копыт по камням, на опушке один за другим показались четверо всадников. Отец подошёл к телеге и откинул мешковину с заряженного карабина. Он не собирался возвращаться в посёлок, но всё ещё надеялся решить дело миром. Люди Цепова начали стрелять, едва увидев телегу. Первым упал в траву отец, мать откинулась на узлы с простреленной грудью. Испуганный выстрелами мерин дёрнул телегу и заклинил её колесом между камнями. Сестра с криком бросилась через речку, к спасительным зарослям кедрача на другом берегу. Девушка спотыкалась на скользких камнях и нелепо размахивала руками. Выстрел в спину опрокинул её в бурлящую воду.
