скачать книгу бесплатно
Последняя любовь Екатерины Великой
Наталья Павловна Павлищева
Екатерина Великая #2
Ее по праву именуют Великой. Ее царствование считается одной из самых успешных и блистательных эпох русской истории. Но потомкам больше памятны не громкие победы «екатерининских орлов» и не грандиозные свершения «золотого века Екатерины», а ее скандальные сексуальные похождения. Вслед за недругами, ославившими императрицу «северной Мессалиной», мы продолжаем пересказывать сальные анекдоты о ее «неслыханных похоти и разврате»: якобы ее любовного списка хватило бы на десятерых; мол, чем старше становилась «матушка-императрица», тем моложе ее фавориты; дескать, своей ненасытностью она свела в могилу не одного юного любовника, вынужденного злоупотреблять «мушками»-афродизиаками, но несмотря на это все красавцы России мечтали попасть в заветную спальню… Так кто же она - сексуальная психопатка на троне? Законченная нимфоманка, не брезговавшая покупать ночные ласки за золото? Или молодые фавориты любили в ней не только властную императрицу, но и зрелую женщину, обладавшую огромным опытом и женской силой, умевшую быть привлекательной и желанной до преклонных лет, невзирая на возраст?
Читайте новый роман от автора бестселлеров «Княгиня Ольга», «Клеопатра» и «Нефертити» - поразительную историю последней любви Екатерины Великой! Узнайте женские тайны и секреты обольщения самой прославленной российской императрицы!
Наталья Павлищева
Последняя любовь Екатерины Великой
Историки чрезмерно интересовались, чем Екатерина занималась по ночам, тогда как для истории более важно то, чему она посвящала свои дни.
Петр Бартенев
От автора
Эту женщину представлять не нужно, более известной правительницы в России нет.
На первую строчку романа не зря вынесены слова замечательного историка XIX века Петра Бартенева. Не одни только историки излишне интересуются альковными делами императрицы Екатерины, все прочие тоже. Неудивительно, некоторые ее фавориты сыграли весьма заметную роль в политической жизни России.
Сама Екатерина в Записках утверждала, что будь у нее с самого начала хороший супруг, который имел бы к ней приязнь и проявлял уважение, то она никогда не стала бы заводить себе любовников. Как известно, ее супружество категорически не удалось. Если верить Екатерине, то исключительно по вине ее мужа Петра Федоровича (оставим сие утверждение на ее совести, возможно, это и так). Однако даже на шестом году супружества Екатерина, тогда еще великая княгиня, оставалась девственницей!
Выяснилось это, когда свекровь, императрица Елизавета, встревоженная отсутствием наследника, затеяла обследование невестки. Неприятно удивленная результатом, Елизавета приказала обследовать и племянника, у которого выявили небольшую, легко устранимую проблему. Но, уже не надеясь на своего племянника Петра Федоровича, Елизавета сама толкнула Екатерину в объятия сначала Салтыкова, а потом и Понятовского.
С них начался счет любовников Екатерины Великой. Сколько их было? Возможно, немало, какая разница. Когда она стала единовластной императрицей, началась эпоха фаворитизма. Не Екатерина придумала фаворитов, но она их, несомненно, любила. Кого-то больше, кого-то меньше…
Императрица старилась, а в фавориты брала молодых, потому разница в возрасте между ней и очередным альковным утешителем становилась все больше. Пожалуй, дольше всех она любила Григория Александровича Потемкина, личность столько же необыкновенную, сколь и странную. Когда страсть поутихла, остались уважение и понимание его неординарности, пожалуй, второго такого человека Россия и впрямь не знала. Потемкина можно обвинять в чем угодно: в растрате огромных сумм, в жульничестве, даже в создании «потемкинских деревень», но одного у светлейшего князя не отнять – со всеми своими недостатками он действительно был самой незаурядной личностью в жизни Екатерины. Но о Потемкине нужен отдельный разговор.
После Григория Александровича в спальне императрицы побывало немало молодых. Вопреки всеобщему убеждению, далеко не все они были рослыми красавцами и даже не все отличались богатырским здоровьем, несмотря на то что в кавалергарды, откуда князь Потемкин выбирал себе адъютантов, а потом представлял государыне в качестве кандидатов в любимцы, слабых не брали. Хилые просто не выдержали бы нагрузок.
Сейчас, в общем-то, признано, что Екатерина была с Потемкиным венчана, хотя он никогда ни единым словом, ни единым взглядом на людях этого не выдал. Правда, временами вел себя, как строгий муж, и даже… подбирал своей скучающей супруге любовников! Басни о том, как Екатерина устраивала смотр кавалергардам едва ли не в неглиже, пусть останутся на совести их придумавших. Императрица могла быть нескромной в спальне или в своих желаниях, но внешние правила приличия она строго соблюдала, стараясь не ставить в неловкое положение окружающих. Все бывало чинно и продуманно.
Потемкин представлял кандидата в фавориты, предварительно убедившись, что тот не дурак (с таким его Катенька быстро заскучает). Если императрица находила объект привлекательным, молодой человек поступал в распоряжение сначала лейб-медика Роджерсона на предмет отсутствия дурной болезни или каких-то других неожиданностей, а потом проходил проверку «пробир-девицы». Сначала эту роль выполняла графиня Брюс, но после того, как соблазнила действующего фаворита и была удалена от двора, ее обязанности приняла Анна Протасова. Неожиданности, вроде неспособности к альковным подвигам, Екатерине были не нужны. Но осечек не бывало, Потемкин наверняка сначала про здоровье выяснял сам.
Екатерина своих альковных утешителей всегда осыпала подарками, деньгами, чинами и наградами, а после расставания обеспечивала их будущее весьма недурственно. Правда, удаляла подальше от Петербурга, видно, встречаться с тем, с кем проводила ночи, не слишком приятно. Хотя некоторые возвращались (не к ней, просто в Петербург и даже ко двору), так вернулся и долго был при деле Завадовский…
Можно сказать, что государыня их всех по-своему любила и сильно переживала каждый разрыв.
Почему расставались? С кем-то, как с Орловым, Корсаковым или Мамоновым, из-за измены. Ермолов и Мордвинов просто надоели… Саша Ланской, ее самая сильная любовь, умер… И только Платон Зубов пережил свою благодетельницу.
Именно Платона Зубова обвиняли в отравлении Потемкина, правда, обвиняли за глаза и шепотом, слишком хитер и силен был фаворит. Очень похоже на правду, но доказательств, конечно, нет.
В романе три последних фаворита императрицы Екатерины (не считая мимолетной связи с Ермоловым) – Александр Ланской, Александр Дмитриев-Мамонов и Платон Зубов. Их судьбы и отношение к императрице столь различны, что, помимо графа Орлова и князя Потемкина, именно эта троица выбивается из общего ряда.
Сашу Ланского императрица любила больше всех и даже собиралась за него замуж! Перешагнув пятидесятилетний рубеж, она могла себе позволить то, что ей не разрешили с Орловым, – открыто выйти замуж за любимого человека. Когда-то Панин сказал: «Государыне позволено все, мадам Орловой – ничего», – и Екатерина выбрала статус государыни. Удивительно, что у Ланского не было врагов, соперники были, а врагов нет. Но счастье с Ланским оказалось недолгим, а его смерть весьма необычной…
Дмитриев-Мамонов долго маялся, а потом отказался от положения фаворита в пользу любви к другой. Любовь быстро закончилась, и судьба его супруги оказалась весьма трагичной (Екатерина тут ни при чем).
А Платон Зубов… О-о… Платон Зубов оказался самым сильным, он сумел если не свалить, то убрать единственного возможного соперника – князя Потемкина. Сумел не просто втереться в доверие к императрице, но и нахватать немыслимое количество должностей (его, в отличие от Мамонова, больше интересовали не звания, а должности), провалив все порученные ему дела, вплоть до сватовства княжны. Достаточно сказать, что сын Екатерины, Павел Петрович, по восшествии на престол освободил Зубова от 36 должностей, каждая из которых не только приносила фавориту немалый доход, но и много значила для России! Кто знает, что еще успел развалить самонадеянный красавец, если бы его бурную деятельность не прервала смерть императрицы…
Любили ли саму Екатерину ее фавориты? Потемкин безусловно – сначала как любовницу, потом просто как жену, пусть и живущую своей жизнью (его жизнь была от ее неотделима, князь все делал ради своей «матушки»). Саша Ланской – тоже безусловно, все в один голос признавали, что для Ланского существовала только Екатерина, остальной мир являлся лишь ее приложением. Мамонов маялся в золотой клетке. А Зубов использовал любую возможность для себя и своей семьи, то привлекая, то удаляя младшего брата Валериана…
Мы не можем осуждать великую женщину за ее пристрастия, даже если они дорого обходились России. Это ее пристрастия и ее дело. Но интересно проследить, как менялось отношение к фаворитам у самой Екатерины и менялись ее фавориты в последние годы…
НОВЫЙ ФАВОРИТ
Письмо брошено в огонь, но успокоения это не принесло.
Наблюдая, как бумага скручивается в трубочку, Григорий Александрович с досадой поморщился, потер пальцами виски. Крикнул, чтоб принесли еще вина.
Страдать было от чего – государыню одну и на неделю оставить нельзя, найдет себе кого-нибудь! Хоть рядом все время сиди! А как же тогда империей править?
Слуга принес вино, подбросил дров в камин и неслышно удалился. Все знали, сколь гневлив князь, особенно когда сидит вот так, надувшись, как мышь на крупу, и зло грызет и без того короткие ногти. Лучше под руку не попадайся.
Потемкин действительно был мрачен, но не из-за полученного письма, болел правый бок, во рту гадливо, словно наелся какой-то дряни, беспрестанно хотелось пить. Иногда он даже задумывался, не права ли Екатерина, соблюдая свой распорядок – подъем с рассветом, прогулки да умеренная еда? Но ей во дворце такое возможно, а ему? Да и не хотелось как-то воздерживаться. Когда уж очень прижимало, берегся некоторое время, но почти тут же начинал все снова.
Мысли вернулись к делам в Петербурге. Вздохнув, князь поскреб сначала затылок, взъерошив и без того всклокоченные волосы, потом волосатую грудь. В этом весь Потемкин: те, кто видел Григория Александровича в парадном мундире при регалиях, сверкающего, словно ларец с бриллиантами, надменного, поистине сиятельного князя, едва ли могли бы узнать этого вельможу в домашнем халате, под которым не всегда бывало даже нижнее белье. И наоборот. Сверкая на приемах и торжественных выходах, в своих покоях он менялся до неузнаваемости, всесильный князь становился лентяем и обжорой, не соблюдавшим никаких правил приличия, особенно когда на него накатывали приступы меланхолии.
Вдали от Петербурга такое случалось часто.
Потемкин несколько поостыл к Екатерине, как и она к нему. Все чаще князь, чтобы не бывать в спальне императрицы, начал выдумывать предлоги, сказываясь больным, а Екатерина не настаивала… Бурная страсть не может быть вечной, они уже знали друг о друге все интимное, кто что может и чего хочет. Привычное быстро становится скучным. Так у супругов, проживших несколько лет бок о бок. Волнение постепенно уходит, зато остается дружба и уважение, а если не остается, то возникает взаимная неприязнь. Но у императрицы с фаворитом не то положение: сказать открыто, что венчаны, нельзя, изображать страсть и дальше, притом глядя на сторону, тоже, поэтому негласно договорились друг дружке не мешать и не ревновать. Каждый вроде и сам по себе, она правит в столице, он все больше в Малороссии, которая явно пришлась по душе. И не ревнуют она его к многочисленным наложницам, а он ее к фаворитам.
Потемкин мало того что не ревновал, сам подбирал кого покрепче и посообразительней для своей Кати. Но главное, чем должны были отличаться рослые адъютанты, помимо мужской стати, – абсолютной преданностью самому Потемкину! Если таковой не наблюдалось, то сколь бы ни был хорош собой красавец, в фавориты ему не пробиться.
Пока все шло как надо, любовники не были постоянными, их глупость и желание нажиться позволяли Потемкину не слишком пугаться ночных страстей императрицы. Пусть потешат Катю мальчики, главное, чтобы в сердце не запали… Императрице уж полсотни стукнуло, внуки по аллеям Царского Села бегают, а она все как молоденькая каждую ночь ласки хочет, да какой! С такой только вон молодые жеребцы справиться смогут. Потемкин и подбирал жеребчиков, рослых, красивых, неугомонных… Чтоб всякую ночь да не раз…
Но не учел одного – не он один желал иметь своего в спальне императрицы. Понимал, что такое возможно, но не думал, что рискнут. А уж что сам кто-то сунется на глаза Екатерине… такого и вовсе ждать не мог!
Хорошо, Перекусихина сообщила, прислала коротенькое письмецо, мол, подруга сердешная приглядела себе тут паренька молоденького. От кого он, не ясно, а потому опасно. В спальню еще не попал, но может.
Потемкин поспешил в Санкт-Петербург.
Собственно, повод у Григория Александровича был: он должен докладывать об успехах в Крыму. Потемкин называл полуостров бородавкой на носу России и страстно желал сию бородавку сковырнуть. По договоренности с крымским ханом Сахиб-Гиреем с ноября 1772 года Крым находился под протекторатом России, но там оказалось слишком сильно влияние мечтающих вернуться под крылышко Стамбула. Не желая устраивать резню, Потемкин прибегнул к другому способу, он повелел выселить из Крыма христиан. Поскольку это были в основном армяне и греки – ремесленники и торговцы, на полуострове тотчас почувствовали такой «подарок».
Чтобы чего не вышло, в Крым послана дивизия генерал-поручика Александра Суворова, а за само переселение отвечал молодой и подающий надежды командир полка этой дивизии полковник Михаил Кутузов. Потемкин, который прекрасно чувствовал людей, и на сей раз не ошибся, все прошло блестяще, туркам оставалось лишь вздыхать.
Вот об этом рассказывал Григорий Александрович своей тайной супруге-благодетельнице, спешно вернувшись в Петербург, вернее, примчавшись к ней в Петергоф. Он ни словом не обмолвился об еще одном поводе торопиться в Петербург и осведомленности о ее новом увлечении, всему свое время, хотя сам молодчика уже рассмотрел и признал подходящим. С прежним фаворитом, Иваном Корсаковым, Екатерина рассталась совсем недавно, застав его в объятиях своей камер-фрейлины Прасковьи Брюс. Позы и стоны оказались столь недвусмысленны, что сомнений в характере отношений быть не могло. От двора удалены оба: как Брюс ни лепетала, доказывая, что Корсаков был излишне настойчив, а она тут ни при чем, Екатерина бывшую близкую подругу не простила. Государыня осталась в расстройстве и душевной тоске, решив, что больше не допустит до сердца никого.
Но время лечит, кроме того, видно, сама ее привязанность к ныне опальному фавориту не столь сильна, сердце потребовало новой душевной теплоты, а тело ласки. Редкие наезды Потемкина полностью покрыть эту потребность не могли. Он и сам подумывал о замене фаворита, да все недосуг. Теперь Екатерина приглядела себе молодчика, по рекомендации Толстого успела произвести мальчишку во флигель-адъютанты, но потом словно испугалась и ждала Потемкина. Князю предстояло разобраться, каков он, и дать рекомендацию…
Обычно императрица приезжала в Петергоф к Петрову дню, чтобы отметить тезоименитство цесаревича, жила там две недели, а потом возвращалась в любимое Царское Село. Но в Царском ремонтировали комнаты, и лето пришлось провести в Петергофе почти полностью. Красиво, изумительно, фонтаны чудо как хороши, парк прекрасный, но Екатерина душой рвалась, как она называла, «домой». Это Петр I жить не мог без морского воздуха, без водяных брызг, без вида плещущейся воды, Екатерина могла. Напротив, постоянная влажность из-за изобилия фонтанов и ветра с залива иногда раздражала, а потому красота Петергофа трогала куда меньше, чем могла бы.
Приезд государыни оживлял Петергоф, туда собирался почти весь двор, караул тоже снаряжался особый – по полной роте от каждого гвардейского полка, потому что Павел любил людей в мундирах, правда, он воротил нос от императрицыных красавцев, полагая, что они ни на что, кроме парадной выездки, не годны. Цесаревич был прав, но самой Екатерине очень нравился вид бравых рослых молодцов, затянутых в парадные мундиры.
Не слишком жаловавший шумные собрания, Павел с супругой после праздника укатил в Ораниенбаум. Вот уж поистине нелюбимое государыней место! Она и в Гатчине бывала редко, а там тем более. Что ж, каждому свое.
Поручик кавалергардского полка Александр Ланской привычно стоял на карауле, когда за дверью послышались веселые голоса, смех и шаги. Из покоев государыни уходили внуки – Александр и маленький Константин. Вернее, старший, Александр, двух лет от роду, шел сам, а маленького Константина, отнятого у матери, как и брата, сразу по рождении, несла его кормилица. Государыня решила проводить их на прогулку, после которой мальчики отправлялись на несколько дней в Ораниенбаум к родителям, но для бабушки и такое расставание невыносимо. Екатерина считала внуков своими и ничьими больше, страшно ревновала к сыну и невестке и использовала любую возможность, чтобы не отпускать от себя. Если честно, то бабушкой она была прекрасной.
Дверь распахнулась, на пороге сначала появилась воспитательница царевичей генеральша Софья Ивановна Бенкендорф, выговаривающая что-то кормилице, и только потом послышались легкие шаги остальных женщин и старшего царевича. Последним показался генерал-аншеф Николай Иванович Салтыков. Вся компания вышла в коридор и остановилась, прощаясь. Голубоглазый (в бабушку) Александр бойко договаривал фразу по-французски. Другой Александр, стоявший подле двери на карауле, и рад бы понять, что именно, да не мог, слабоват во французском.
Императрица внимательно слушала, тоже что-то произнесла, мальчик засмеялся, видно, довольный ответом, кивнул, соглашаясь и с обожанием глядя на бабушку. Ее рука потянулась к лицу царевича, ласково провела по щеке и подбородку, голубые глаза были полны такой любви, что у стоявшего на карауле Ланского зашлось сердце. «Вот бы мне так!»
В тот момент Екатерина и маленький Александр обернулись и встретились с взглядом поручика, таким же голубоглазым и полным немого обожания. Императрица почти смутилась, а царевич ревниво поджал губы, казалось, этот рослый красавец отобрал у него чуть бабушкиной любви!
Перегляд заметил и Салтыков, поспешил отвлечь внимание от стоявшего на посту, все двинулись дальше. Но императрица еще раз оглянулась, Ланской уловил это краем глаза, потому что стоял, вытянувшись во фрунт и мысленно ругая себя на чем свет стоит. Как он посмел так откровенно глазеть на государыню?! Он, простой смоленский дворянин, милостью судьбы заброшенный во дворец! Александр не считал достоинством ни свой рост, ни красоту, о которой твердили вокруг. Что его красота по сравнению с красотой вон маленького царевича? У внука императрицы Александра ясные голубые глаза, прекрасный рост и такая царственная осанка…
При этом бедолага забывал, что и у него более чем прекрасный рост, голубые выразительные глаза и такая стать, какой могли похвастать немногие. Но Саша Ланской не привык хвастать, он был скромен, настолько скромен, что шарахался от каждого женского взгляда, брошенного на его румяные щеки, стройные ноги или широкие плечи.
Голоса уже стихли, а перед его мысленным взором все стояла эта белая, изумительно красивая ручка, так ласково проведшая по щеке царевича. Мать не слишком баловала их лаской в детстве, потому вот этот жест для Ланского был равносилен жесту богини. Так и есть, та, на которую он только что смотрел, действительно богиня – императрица Екатерина Алексеевна, при одной мысли о которой его бросало в дрожь. Вынужденный ежедневно слышать этот ласковый и требовательный голос, видеть ее прямой стан, вдыхать запах духов, когда такая вот веселая компания проходила мимо, Александр вообще-то не страдал, понимая расстояние между собой и этой богиней. Нет, он был влюблен молча, а оттого еще сильнее. Влюблен в сам образ императрицы, в ее веселость, ее обходительность, ее женственность.
Ланской так задумался, что даже не заметил, как сопровождавшая императрицу фрейлина вернулась и подошла совсем близко. Только обнаружив перед собой даму, он чуть вздрогнул, но продолжал стоять, вытянувшись, как полагалось при появлении царственных особ. Фрейлина царственной не была, но уже одно то, что она все время находилась рядом с его богиней, могла с ней говорить и даже касаться руки, ставило фрейлину на недосягаемую высоту.
– Как вас зовут?
Он откровенно растерялся:
– Саша… – Тут же сообразив, что кавалергарду глупо называться Сашей, поправил сам себя: – Александр.
– А фамилия?
– Ланской.
Кивнув, фрейлина богини скользнула прочь, а к самому Ланскому приближался грозный Салтыков. Генерал-аншеф явно был раздосадован.
– Ты что это таращить глаза на государыню с великим князем вздумал?! Твое дело как стоять? Как атланту, крышу поддерживающему! А ты?!.
– Виноват! – вытянулся Ланской.
– То-то! Скажу, чтоб тебя больше сюда не ставили.
Вот это было уже горе! Теперь даже мельком не то что увидеть, а просто услышать будет нельзя… Александр сменился с дежурства совершенно расстроенным.
Но все получилось не так. Во-первых, Мария Саввишна Перекусихина, вызнавшая у красавца кавалергарда его имя, спешно написала князю Потемкину, а во-вторых, Салтыков в тот день о самом кавалергарде как-то подзабыл, а вспомнив только к вечеру, обмолвился о неожиданной встрече и легком интересе государыни к рослому мальчишке в разговоре с обер-полицмейстером Петербурга графом Петром Алексеевичем Толстым. Толстой промолчал, но на заметку взял, и Ланского никуда не перевели, он продолжал нести службу в Петергофе, мало того, теперь стал флигель-адъютантом, и у него завелись деньги. Для молодого человека, у которого все богатство состояло из пяти рубашек, повышение более чем заметное. Но он даже не задумывался о том, чему обязан столь быстрому росту. Главное, что ОНА рядом, правда, сама императрица была столь занята, что Александр ей на глаза почти не попадался. Но просто видеть государыню издали, знать, что она ходит по тем же аллеям, дышит тем же воздухом, смотрит на то же море… это уже счастье.
И все же они снова встретились, правда, Екатерина шла под руку с князем Потемкиным, о чем-то оживленно беседуя. Ланской снова вытянулся во фрунт, стараясь даже глазами не косить в их сторону. Беседа шла по-французски, пара несколько раз прошлась мимо и удалилась. Вот и все, в том и есть его счастье – дышать одним воздухом. Он снова издали слышал веселый смех, видел, как вернувшийся из Ораниенбаума маленький великий князь играет на полянке с мячом, как бабушка с удовольствием хлопает в ладоши, когда Александр ловко мяч ловит, как чем-то недовольный младший Костя обиженно надувает губки, и его приходится успокаивать… И снова волна зависти заливала Ланского от того, что нежные белые руки обнимают мальчика и прижимают к пышной груди…
Он так засмотрелся в окно на эту милую сцену, что не услышал легкие шаги.
– Просто любуетесь или завидуете?
Чуть насмешливый голос заставил Ланского вздрогнуть. Быстро повернувшись, он увидел ту же фрейлину и неожиданно для себя вздохнул:
– Завидую…
– Хм… – Она оглядела кавалергарда с ног до головы, чуть задумчиво покусала губу и вдруг заявила: – Григорий Александрович желает с вами познакомиться.
– Кто?!
– Я неясно говорю или вы плохо слышите? Князь Потемкин.
– Простите, я просто удивился.
– В восьмом часу придете к нему. И не болтайте лишнего. Язык иногда весьма вредит.
Потемкин… Он только что откуда-то вернулся. Этот человек не просто мог разговаривать с его богиней, брать ее за ручку, но был фаворитом государыни. Хотя почему был, он и сейчас фаворит.
Скосив глаза в окно, Ланской увидел, что фрейлина присоединилась к отдыхающим, кивнув головой Потемкину. Значит, князь действительно потребовал его к себе. Потемкин был начальником Ланского, и ему ничего не стоило просто вызвать флигель-адъютанта по команде, но князь предпочел передать через фрейлину. Это означало, что Григорий Александрович не желал, чтобы о вызове кто-то знал… Вот к кому бы попасть в приближенные! Не потому, что служба у князя доходна – для Александра и его нынешнее положение несравнимо с прежним, – а потому, что сам Потемкин часто виделся с государыней.
Начавшийся дождь загнал компанию под крышу, и больше Ланской свою богиню в тот день уже не видел. Он едва достоял караул, почистился и как раз к восьми был у покоев князя. Там оказались предупреждены и сразу провели внутрь.
В тот вечер не предполагалось никаких развлечений, Потемкин сидел в халате, был хмур (снова немилосердно кололо в боку) и деловит. Указав на место на ковре перед собой, он принялся разглядывать Ланского, точно вещь, которую собирался купить. При этом засыпал вопросами: кто, откуда, кто родители, здоров ли, давно ли на службе, с кем дружит, что любит, пьет ли, любит ли девок…
На последнем вопросе Ланской даже смутился.
– Чего краснеешь, точно сам красна девка? Не любишь, что ли?
– Не знаю, ваше сиятельство, – окончательно покраснел тот. Сознаваться, что большого опыта не имеет, не хотелось, кавалергард все же, засмеют. Но Потемкин, видно, и сам понял, вытаращил глаза, точно на диво какое:
– Ты что, по бабам не бегаешь?!
– Нет.
– А как же…
Ланской пожал плечами.
– Да ты здоров ли? А ну разденься.
Александр замер, не в силах ничего произнести или сделать хоть движение. Потемкин показал на большую ширму, отделяющую часть комнаты:
– Иди туда да разденься. Я твое хозяйство видеть должен, прежде чем дальше думать.
– Что думать? – наконец очухался бедолага.
– Да не бойся ты! Я девок люблю, мне твои мужские стати ни к чему. Для порядка нужно. Иди, иди. Никто знать о том не будет.
Немного погодя, когда Александр уже был одет и вышел из-за ширмы, Потемкин, налив себе в бокал вина, уже сидел в кресле. Теперь он и Ланскому показал на второе кресло:
– Садись.
И снова были те же самые вопросы: кто, что, откуда да почему по девкам не бегает? Александр удивился, к чему спрашивать одно и то же, но отвечал, позже он понял, что это проверка, если не врет, то дважды скажет одинаково. А что врать-то было? Честно сказал. И про девок тоже, что нет у него страсти девкам юбки задирать.
– С твоим хозяйством не то что Петергоф, весь Петербург следом бегать должен! А ты «нет страсти»… А должна быть! Нужна!
Ну как ему сказать, что одно воспоминание о богине делает никакую страсть невозможной? Но как такое можно произнести? Промолчал.
– С завтрашнего дня у меня адъютантом будешь. Вот тебе деньги на обзаведение, только трать с умом, я пустых трат не люблю. Иди, завтра поутру в восемь чтоб был у меня, а потом в Петербург отправлю. И помни, кто твой благодетель.
