скачать книгу бесплатно
Иосиф заметно дернулся и поспешил мимо нас, не обращая внимания на недостаточную глубину реверанса и прочие упущения в поведении.
Когда у них уже были видны спины, Шарлотта удивленно спросила:
– Где матушка?
– Не знаю, наверное, у себя в кабинете.
– А зачем же ты сказала?
– А тебе очень хотелось выслушивать замечания?
Мы захихикали и бросились прочь подальше от братца и его компании, потому что те явно услышали наши перешептывания.
За дверью моей гостиной смеялись уже откровенно:
– Ну и пусть этого задаваку женят на какой-нибудь уродине!
– Ага, а она ему будет подолгу выговаривать за упущения в спальне.
Мы толком не знали, что должны делать супруги в спальне, все же мне было пять, а Шарлотте – восемь, но полагали, что лучшего места для супружеских выговоров не существует.
Нет, Иосифа женили не на уродине, Изабелла Пармская оказалась просто красавицей. Мы с сестрицей смотрели на эту красоту, широко раскрыв глаза.
– Ах, какая…
Впервые увидев Изабеллу, я весь вечер прокрутилась перед зеркалом, с тоской убеждаясь, что мне до нее немыслимо далеко! Супруга Иосифа была темноволосой и темноглазой, у нее томное выражение лица, постоянная грусть, она нежная, как… как… я даже слов подобрать не могла, какая она нежная.
Разве с этакой красотой могло сравниться то, что я видела в зеркале? Нос, который выпирал вперед, пухлая нижняя губа, румянец во всю щеку… ну и где здесь томность или грусть?
– Что вы там целый час разглядываете, мадам эрцгерцогиня?
– Эрзи, я уродина?
– Вы? Вы будете выдающейся красавицей, мадам.
– Но у меня голубые глаза! Румяные щеки! И никакой меланхолии!
Я не знала, что такое меланхолия, просто слышала, как Мими сказала об Изабелле, что та изумительно меланхолична, и решила, что главное для невесты – это та самая меланхолия. И где ее взять?
– Зачем вам меланхолия? Вы живой и симпатичный ребенок, упаси господь вас от меланхолии.
– А что это такое?
– Это постоянная грусть, тоска по чему-то недостижимому.
Вот уж чего у меня точно не было, так это тоски. Эрзи права, не нужна мне никакая меланхолия. Надо сказать и Шарлотте, чтобы не завидовала отсутствию ее у себя. Я метнулась за дверь.
– Куда?!
– Сейчас, я Шарлотте скажу, что нам не нужна меланхолия!
Сестра удивилась моему появлению. Она была уже раздета, чтобы ложиться спать, потому мое неожиданное вторжение перепугало не только Шарлотту, но и всю ее прислугу.
– Что случилось?!
Я юркнула в постель сестры, зашептала на ухо:
– Шарлотта, эта меланхолия, оказывается, сродни тоске. Зачем она нам с тобой?
Сестра согласилась:
– Ни к чему.
– Вот и я так думаю. Пусть себе тоскуют втроем с Иосифом и противной Мими.
– Пусть.
Если бы я только знала, насколько окажусь права. Иосиф влюбился в свою супругу с первого взгляда, в Изабеллу влюбились все, включая императрицу. А она сама… в Кристину! Я не понимала таких сплетен за их спиной, вернее, не понимала, почему об этом нужно шептаться. Изабелла любит Мими… ну и что? Матушка тоже любит Мими. Может, об этом шепчут только потому, что, кроме матушки, противную доносчицу не любит никто? Мы с Шарлоттой так и решили и стали говорить о любви между Кристиной и Изабеллой шепотом, старательно перемигиваясь, точно знали какую-то тайну.
Это была весьма интересная игра, особенно нам нравилось дразнить надменного Иосифа. Брат почему-то очень болезненно относился к таким слухам. И чего переживает, матушкиной любви хватает и на Мими, и на него самого, и на Изабеллу. Вот и любви Изабеллы хватит. Нам стало даже жалко заносчивого Иосифа, он страдал, и мы, как две добрые натуры, решили его утешить. Получилось странно.
Мы не сказали ничего плохого, просто обнадежили Иосифа, что любви Изабеллы хватит и на него, и на Мими. Но если он переживает из-за того, что противная Мими все доносит матушке, то это ничего, Изабелла – не дура и скоро сама поймет, чего стоит сестрица…
Шарлотта даже договорить не успела, Иосиф внезапно изменился в лице, вместо надменного старшего брата мы увидели не благодарного мужа, а взъяренного вепря! Он схватил обеих за рукава, едва не оторвав, и зашипел в уши:
– Кто вам сказал об этой любви?!
Я, почти заикаясь, объяснила:
– Да ведь всем видно…
– Что видно?
– Ну… их любовь…
Брат отшвырнул нас в сторону и бросился вон. Мы уже не были уверены ни в чем. Странные эти взрослые – то сами твердят о всеобщей любви, то вдруг вот так злятся, когда им говоришь, что эта любовь видна с первого взгляда.
Вечером нас вызвала к себе матушка. Мы струсили до невозможности. Неужели ей пожаловался Иосиф? Тогда в нашей семье не одна доносчица, а сразу двое!
Идти было очень страшно, но тянуть нельзя, если к себе вызывала императрица, никому не приходило в голову промедлить. Мы шли точно на казнь. Я не знала, как ходят на казнь, ни разу не ходила, но полагала, что именно так: понуро и едва волоча ноги.
Матушка разговаривала с нами тоже странно, она спокойно поинтересовалась, кто нам сказал о любви Кристины и Изабеллы. Мы честно признались, что все видно с первого взгляда.
– Что видно?
– Ну, они так часто беседуют, гуляя в саду под руку, так ласково разговаривают между собой… Ну, вот как мы с Антуан…
– Что «вы»? – кажется, матушка обомлела. Странно, она что, не знает, что нас водой не разлить? Мне стало страшно, вдруг ей это не нравится и нас разлучат? Я попыталась объяснить, что в этом нет ничегошеньки плохого:
– Мы с Шарлоттой тоже все время играем вместе. И за собачками следим… и на клавесине… и в санях катаемся… и… уроки делаем тоже…
Насчет уроков было слегка нечестно, потому что уроки делала пока только Шарлотта, а я просто вертелась рядом, с трудом коротая скучное время ожидания, когда над сестрой закончат издеваться и можно будет пойти поиграть или побегать. Из-за этого ожидания сами уроки мне казались неимоверно тягостными, и я заранее ненавидела учебу. Пока сестринскую, а позже и свою собственную.
Несколько мгновений матушка недоуменно смотрела на нас, а потом осторожно поинтересовалась:
– А что вы видели у Кристины с Изабеллой?
Я вздохнула:
– Уроки они, конечно, не делают и с собачками не играют… Только гуляют и болтают, Изабелла вздыхает, ну, у нее же меланхолия, Вы знаете… – Я вдруг закрыла рот обеими руками, в ужасе подумав, что выболтала лишнее.
– Ну и…?
– Изабелла мечтает о смерти, а Кристина над ней смеется…
Последние слова из меня вытягивал, уже словно клещами, матушкин взгляд.
– И все?
– А что еще?! – вопрос мы задали с Шарлоттой в один голос.
Матушка хохотала до слез, а мы стояли, растерянно соображая, что могло быть смешного в том, что Изабелла мечтает о смерти.
– Ой, уйдите… идите к себе… и не болтайте больше ни о чьей любви, я вас умоляю.
Мы топали по коридору, крепко держась за руки, и молчали. Потом в гостиной Шарлотты долго смотрели друг на дружку, пока наша дорогая Эрзи не поинтересовалась:
– О чем задумались?
– Эрзи, почему матушка запретила нам говорить о любви Кристины и Изабеллы?
Теперь смеялась уже мадам Брендес:
– Вот вы о чем…. Это не та любовь, о которой вы болтаете. Это не сестринская любовь.
– А какая?
– Бывает и другая. Вы малы еще, чтобы о такой рассуждать, поэтому лучше не болтайте лишнего, пока не попали в неприятную историю.
Хотелось сказать, что уже попали, Иосиф сильно на нас сердит.
Еще немного посовещавшись, мы с Шарлоттой решили, что лучше быть детьми, как мы, и что в дела взрослых точно лезть не следует, даже из наилучших побуждений.
Изабелла и Мими продолжали дружить, что страшно расстраивало Иосифа, но мы с Шарлоттой его больше не жалели, ну их, сами разберутся. Так сказала Шарлотта, и я привычно с ней согласилась. Какая все же у меня замечательная сестра! Шарлотта в тысячу раз лучше всех Мими и Изабелл, вместе взятых, и я всегда буду любить ее, хотя у нее нет никакой меланхолии. И мне не нужны никакие мужья вроде Иосифа, который злится из-за любви Изабеллы и Мими.
Оспа, снова оспа… этой страшной заразы, казалось, невозможно избежать! Снова никого чужого не допускали во дворец, даже детей заставили сидеть в своих покоях, но всего через три месяца после свадьбы Иосифа заболел и умер матушкин любимец Карл Иосиф. Матушка всегда говорила, что этот мальчик еще покажет себя, потому что умен, талантлив и красив. Мы с Шарлоттой мало общались с Карлом, но все равно жалели братца.
Следующей смертельной жертвой страшной болезни оказалась сестра Иоганна, потом болезнь поразила Изабеллу, которая была беременна. В результате родилась девочка, едва прожившая день, а сама Изабелла тоже скончалась. Иосиф был безутешен! Он заявил, что ни за что больше не женится, но с ним строго – наша Эрзи даже говорила, что очень строго, – поговорили, чтобы осознал, что он не просто мужчина, а прежде всего сын императорской четы и наследник престола.
Мы с Шарлоттой решили, что быть наследником престола очень плохо, потому что нельзя жениться на том, кто тебе нравится. Эрзи смеялась над нами, утверждая, что никому из нас нельзя жениться или выходить замуж за тех, кого любишь, эрцгерцоги и эрцгерцогини, даже если они не наследники, все равно товар в политической игре. Мы ахнули, из-за своих детских игр и увлечений мы совершенно не обращали внимания на такие взрослые вопросы, как замужество или женитьба, казалось само собой разумеющимся, что взрослые братья должны жениться, а взрослые сестры выйти замуж. Но это никак не касалось нас, младших. Иосиф, очень важный и взрослый, – уже давно, Мария-Анна – из-за того, что стала калекой, выйти замуж не рассчитывала, но и противная Мими тоже не собиралась связывать свою судьбу с кем-либо. Ходили сплетни, что она влюблена в Альбрехта Саксена, но все вокруг говорили, что императрица ни за что не позволит старшей дочери связать свою судьбу с почти нищим родственником.
Мы с Шарлоттой мечтали, чтобы Кристину выдали замуж куда-нибудь в Англию или еще подальше и она больше не жила в нашей семье. Боюсь, что так думали не только мы.
Но у Иосифа не было сына, ведь первой Изабелла тоже родила дочку, слабенькую и маленькую. А будущему императору нужен наследник, в свою очередь. И вот Шарлотта принесла интересную новость: Иосиф женится на Жозефе Баварской. Я в это время лежала с простудой, сильно кашляла и очень обрадовалась хотя бы возможности поболтать о предстоящих празднествах.
Они действительно ожидались великолепные, таким было решение матушки. Едва только поднявшись с постели и убедившись, что горло больше не болит, я активно включилась в репетиции очаровательного балета «Триумф любви», который танцевали прежде всего мы, младшие дети. В нем я и Фердинанд старательно изображали пастушка и пастушку, хотя не имели понятия, как те должны выглядеть, а толстячок Макс пыхтел в роли Купидона. Получилось, как утверждали все, просто очаровательно.
Для меня особенно важен был отзыв матушки, вернее, услышанное мадам Лерфенхельд, помогавшей Эрзи воспитывать нас с Шарлоттой, замечание:
– О… у малышки Антуан великолепная осанка и посадка головы! А также красивые руки. Пожалуй, гусенок может превратиться в прекрасного лебедя…
Два дня после этого я тайком разглядывала свои руки и, проходя мимо зеркал, старательно сворачивала шею, чтобы поглядеть на свою осанку. Пока не налетела на мсье Кауница. Тот остановил меня, взяв обеими руками за плечи и смеясь:
– Мадам, Вы свернете свою прекрасную шейку, если будете смотреть в одну сторону, а идти – в другую. Что Вы пытались увидеть в зеркале? Не ловили ли чей-то тайный взгляд?
Я вспыхнула: какой взгляд?! Венцель Кауниц вдруг внимательно всмотрелся в мое лицо, потом довольно хмыкнул и пошел дальше, не обращая внимания на мое смущение.
Кауниц был матушкиным главным советчиком, сколько я себя помнила. Говорили, что он стал таковым до моего рождения, но все, что касалось этих древних времен, меня не интересовало вообще. Потому этот министр казался мне не просто старым, а древним, почти доисторическим. Наверное, для всех детей всемирная история начинается именно с них, и только потом приходит понимание, что люди как-то жили до их рождения. Говорят, однажды я подозрительно сказала Эрзи:
– Что-то я не помню, чтобы меня не было…
Шарлотта тоже не помнила, когда я родилась, ей было всего три года, и сестре казалось, что я была всегда.
Но Кауниц точно существовал до моего рождения и даже до рождения Шарлотты. Министр не без основания считался модником, потому что долго представлял Австрию в Париже, научился всем французским «прелестям», как об этом выражалась сестрица Мими, одевался щеголем и с ним часто советовались по поводу нарядов даже матушка и старшие эрцгерцогини. Нам в советах Кауница нужды пока не было, а потому мы с Шарлоттой вспоминали о министре крайне редко. Я видела его на праздниках, но никогда не разговаривала и совсем не представляла, о чем с Кауницем вообще можно беседовать, кроме скучных депеш и разных сложностей, про которые даже матушка говорила, что от них болит голова. Разговоры, от которых болит голова, меня не вдохновляли совсем.
Может, потому я очень быстро забыла об этой встрече, да и о самом празднике тоже. Слишком бурным и страшным для нашей семьи оказался следующий, 1765 год, начавшийся так красиво.
Беда
Брат Леопольд тоже женился, но он не страдал, как Иосиф, и не боялся брака. Его свадьба с Марией Луизой Испанской должна была состояться в Инсбруке в августе, однако дела не позволили отправиться туда матушке. Сестра Амалия ворчала, что если бы это была свадьба любимицы Кристины, то ради Мими матушка отменила бы даже собственные именины!
Отец уехал в Инсбрук один. Уезжал он странно. Мы, как положено добрым дочерям, проводили папу, пожелав доброго пути, и занялись своими делами. Я рисовала, а вернее, просто обводила то, что до меня уже набросала на листе верная Эрзи. Мы так поступали в отношении большинства занятий, Эрзи, страшно расстроенная моей неспособностью к усидчивому обучению, просто писала тонким карандашом задание, а я старательно обводила, все равно сажая при этом неимоверное количество клякс. Из-за того, что я писала не свое, а обводила уже написанное, получалось очень медленно, я так привыкла именно к медленному письму, что и позже писала тоже как улитка, вызывая массу насмешек и обвинений в безграмотности.
Но в тот день я пыталась раскрасить уже набросанный Эрзи рисунок. Это удавалось хорошо. Вдруг в комнату для занятий почти вбежал взволнованный слуга:
– Мадам эрцгерцогиня, Вас просит выйти император Франц.
– Кто? – обомлела я, ведь папа уже уехал.
– Ваш отец, он просит, чтобы Вы вышли к нему. Он почему-то вернулся.
Я бросилась к выходу. Вернуться отец мог только по очень важной причине. Что же такое он забыл мне сказать, что заставило повернуть обратно уже после отъезда?
Но отец не сказал ничего особенного, он крепко-крепко обнял меня и поцеловал. Потом чуть оттолкнул, тихо пожелав:
– Будь счастлива, дитя мое.
В его глазах сверкали слезы. Окружающим отец вдруг объяснил:
