скачать книгу бесплатно
Придя к такому решению, я успокоилась и даже повеселела. Ладно, надо расслабиться и получать удовольствие, все равно сделать пока ничего нельзя.
Постепенно жизнь вошла в нормальное (по их меркам) русло.
Я просто перестала замечать все словесные выверты, вернее, во мне заработал внутренний переводчик, тормозила на мгновение и тут же соображала, что анамнясь значит несколько дней назад, гребовать – брезговать, а казюлька (причем именно через «а») это не то, к чему мы привыкли в Москве, а змея. А вот если с «о», то уже содержимое носа. Лупастый оказывался глазастым, а коником была не лошадь, а лавка у самого входа, вернее, не лавка, а ящик с сиденьем. Поразивший меня анамнясь пыра – просто ротозей, а пралик, который должен его разбить, – паралич.
Эти открытия давались легко и постепенно перестали вообще требовать каких-то мозговых усилий. В общем, я вписывалась в жизнь, в которую попала, быстро и без проблем. Но как же мне хотелось «выписаться» из нее к себе обратно! Кроме того, душа чуяла, что проблемы как раз впереди…
Иногда, правда, сознание чуть задерживалось, если бывало отвлечено чем-то другим. В лесу Лушка ткнула куда-то пальцем и обрадованно воскликнула:
– Гля, кака бздюкля!
– Кто?! – опешила я.
– Ну, бздюкля же. Вон, гляди.
Там, куда показывал ее палец, стоял здоровенный гриб-дождевик, старый, трухлявый, тронь, и разлетится по всему лесу. Это же подтвердила и Лушка:
– Не тронь, а то пылить начнет, не прочихаешься.
Так я узнала, что бздюкля – это просто дождевик. Вообще, язык был изумительно точным и выразительным. И нюансов оказались тысячи. Вот чапать – это просто идти, даже понуро, улепетывать – куда быстрее, а шалаться – гулять без дела. Я поневоле начала заниматься лингвистическими исследованиями.
Историческими пришлось тоже. Надо же было выяснить, в какой век я попала. Осторожный вопрос, какой год на дворе, заставил Лушку секунд десять сосредоточенно морщить лоб, но когда в конце концов сестрица нашлась, мне это помогло мало:
– Дык… мне тринадцатый, а тебе пятнадцатый…
Вот пуп Земли!
– Я тебя спрашиваю, от Рождества Христова какой.
– А… это ты у попа нашего Иллариона спроси. Я откель знаю?
Мозг мгновенно превратил «откель» в «откуда», уже не заморачиваясь подобными мелочами. Главное – я понимала произносимое. Идти к священнику почему-то было стыдно. Попробовала зайти с другой стороны:
– А от Сотворения мира?
Лушка снова наморщилась, но все же выдала:
– Шесть тысяч семьсот сорок пятый, кажись…
Я попыталась сообразить. Отнимать, кажется, нужно пять тысяч пятьсот восемь лет… Это получается…
От результата своих арифметических вычислений я чуть не рухнула наземь – 1237 год! Ей-богу, будь я просто московской барышней без вынужденных занятий историей Батыева нашествия из-за Андрюхиной диссертации, я бы лишь приняла к сведению. Да нет, даже высчитать не смогла бы. Но именно благодаря научным изысканиям своего неверного бойфренда отлично помнила, что декабрь 1237 года – это взятие Батыем Рязани, самое начало нашествия. Мать моя, куда меня занесло!
Лушка засуетилась вокруг:
– Ты че, ты че?
– Так, чего-то голова закружилась, сейчас пройдет…
– Ты сядь, сядь.
Сесть мне не мешало, чем больше я пыталась что-то сообразить, тем хуже это получалось. На дворе первое сентября 1237 года, я в Козельске, том самом, который в марте Батый разрушит до основания и, уничтожив жителей, запретит даже упоминать название города, прозвав его «Злым городом». А до этого будут сож женные Рязань, Москва, Владимир… ой… Тут не только голова закружится. Что делать?! Мне срочно нужно к Ворону, и плевать на все запреты Анеи!
К Ворону меня отвела Лушка. Сестрица оказалась авантюристкой еще той, она не испугалась возможной выволочки и исхитрилась вместе со мной улизнуть из дома. До самой полянки мы добрались куда быстрее, то ли Лушка знала другую дорогу, то ли я шла уже не первый раз, а когда путь повторяешь, он всегда кажется короче. Но все время рот у нее не закрывался, сестрица так и сыпала вопросами:
– А Ворон, он старый?
– Ты что, его не видела?
– Не, я только издали, он к нам близко не подходит…
Я задумалась: старый или нет. Вроде не слишком.
– А лешак страшный? А вы очень испугались? А он на вас орал или просто попугал?
– Да он вообще нас не пугал, прошел стороной, и все.
– А Ворон разговаривает или каркает?
– Чего?! Конечно, разговаривает. С чего ты взяла, что он каркать должен?
– Ну, Ворон же…
– Если мать тебя вороной зовет, это же не значит, что ты каркаешь.
– А давай я буду каркать.
Следующие минуты три лес оглашало дикое карканье Лушки, на все лады изображающей из себя ворону. Хорошо что в тринадцатом веке еще не было Гринписа, не то защитники природы наверняка подали бы на мою сестрицу в суд за многочисленные инфаркты, полученные местным вороньем. Честное слово, тамошняя пернатая фауна явно притихла, то ли пытаясь перевести на свой язык Лушкины вопли, то ли просто с перепугу. Скорее второе, во всяком случае вороньих откликов не послышалось, восторженных хлопаний крыльями тоже.
Слава богу, ей быстро надоело, вернее, возник следующий вопрос:
– А на поляне тепло или холодно?
– Луша, мы не заплутаем с твоей болтовней?
– Не, вон почти пришли уже.
Мы действительно пришли, заросли орешника я узнала. Но перед тем, как отпустить меня туда, Лушка все же зачем-то требовательно переспросила:
– Так тепло или холодно?
Вот какая ей разница? Или боится, что я замерзну? Я пожала плечами:
– Иди и посмотри сама.
– И пойду! – решительно объявила моя сестрица, раздвигая кусты.
Вот ляпнула на свою голову! Кто знает, можно ли приводить с собой кого-то?
Но Ворон ничего против появления Лушки не имел, правда, он сделал в ее сторону движение рукой с раскрытой ладонью, и девушка замерла на полуслове, не закончив движения.
– Здравствуйте.
– И ты будь здорова. Я не знаю, зачем и насколько тебя привели в этот мир, потому ответить не смогу. Сюда не приходи, не стоит пугать весь город, – Ворон кивнул на замершую Лушку.
– Вы обещали меня научить биться мечом.
– Без меня сделают.
– Кто знает, зачем я здесь?
– Придет время, объяснят.
– Когда оно придет?!
– Ты всего седмицу здесь, а уж извелась…
– У меня каждый день на счету.
– У всякой живой твари каждый день на счету, каждому срок отмерян. Вот и научись беречь эти денечки, а не тратить попусту.
Я понимала, что он прав, но от философствований по поводу пустой траты времени легче не становилось. А Ворон снова сделал жест, Лушка обрела способность двигаться и болтать.
– Здрасте.
– Здравствуй, девица-красавица, – в лучших традициях сказочных персонажей протянул Ворон. Чего это он ерничает, ведь только что разговаривал нормально?
– А… а можно я тут у вас посмотрю?
– Ну, смотри.
Лушку хлебом не корми, дай сунуть любопытный нос с какую-нибудь щель. Ворон усмехнулся, глядя, как она принялась только что не обнюхивать поляну.
– Ей ничего за это не будет?
– За что? Пусть посмотрит, там ничего нет.
– Нет или…
– Или. – Глаза Ворона усмехнулись, я все же разглядела их цвет – как у всех голубой. Или это только пока здесь Лушка?
– Что мне-то делать?
– Живи пока, видно, твое время еще не пришло.
– На Русь скоро придут татары…
– Может быть.
– Я из-за этого здесь?
Его глаза сменили цвет, и снова я не могла понять, какие они. Ворон стоял ко мне лицом, и я точно видела, что теперь его губы не шевелятся.
– Тебя прислали Светлые Силы. Ни к кому больше не ходи, жди своего часа.
Я покорно кивнула:
– Хорошо.
Кажется, он заложил в мою многострадальную башку программу покруче Воинтихиной, и в Лушкину тоже, потому что мы топали домой так, словно никогда и не собирались ходить к Ворону. Сестрица рассуждала сама с собой:
– И никакой он не колдун, ничегошеньки у него нет! Чего боятся? Живет себе мужик бобылем и живет…
Да уж, этот мужик показал тебе только то, что хотел показать. Оглянувшись, я увидела, что и без того едва заметная тропинка на глазах зарастает травой и кустарником. Это осенью-то! Теперь ни я, ни Лушка найти дорогу к Ворону не сможем, он закрылся от меня и моей любопытной сестрицы. Ну и ладно, сама разберусь.
Мы ушли не так уж далеко, когда я вдруг бросилась к Лушке, хватая ту за руку:
– Смотри! Чего это?
Сестрице замеченное мной тоже не слишком понравилось – на дереве были прилажены череп и рога.
– Обозначение владений колдуна…
– Ворона?
– Не, кого-то другого. Я здесь этого не видела, может, новый кто появился? Это худо, кто знает, что за человек.
– А колдун человек?
– Настька, ну ты че? Он же колдун. Пойдем отсюда.
Вот интересное ощущение – рядом со своей более юной сестрицей я становилась ведомой и вообще послушной телкой. Даже если сбросить со счетов то, что я в этом мире слепой котенок, все равно, из поведения Лушки ясно, что моя Настя держалась похоже, в их паре Лушка стопроцентная заводила. Как, собственно, и во всем остальном. Да уж, Лушка явно Анеина дочь, с этим не поспоришь.
Но я и не собиралась спорить, мне пока выгодней держаться ведомой. Насколько пока? Пока не освоюсь в этом мире, чтобы понять, как из него слинять обратно в свой привычный. Конечно, я буду с тоской вспоминать чистую, прозрачную как слеза воду в реке и ручье, чистый воздух, чистый лес, дом, в котором потрясающе пахнет деревом, льняную рубашку, в которой не жарко и не холодно, еду с совершенно иным вкусом…
Но жить все равно предпочту в загазованной Москве на двенадцатом этаже с сыплющими искрами от наэлектризованности вещами, зато с кондиционером, массой прибамбасов для уюта в доме и примочек для уюта тела. А душа? Но ведь ей уютно при постоянном беспокойстве и необходимости ежеминутно решать сотни вопросов, которые за меня никто не решит. Оказывается, от размеренной, неторопливой жизни тоже можно устать. Удивительно, но мне очень хотелось вернуться туда, где с утра по сигналу мобильника приходится вскакивать, мчаться под душ, наспех пить кофе и потом часа два торчать в пробке, проклиная все на свете, – дорожное движение, московское правительство и тысячи идиотов, которым лень проехаться утром на метро! Мне страшно не хватало телефона, достающего утром, днем, вечером и даже ночью, не знающего ни выходных, ни праздников, не хватало истерик агентов из-за срывающихся сделок, сложных переговоров, банковских счетов, автомобильных пробок, супермаркетов, суеты и даже выхлопных газов! Среди всего этого лесного великолепия мне катастрофически не хватало душной Москвы. Я до слез, до истерики хотела домой. Или хотя бы надежды поскорее туда вернуться. Но надежда таяла с каждым днем, даже надежда просто вернуться, без поскорее…
Век тринадцатый
Жизнь в городе текла своим чередом, козляне пару дней поболтали о странностях воеводиной дочки и забыли, своих забот невпроворот. Не один летний день год кормит, в первые дни осени тоже. Бабы добирали в лесу последние летние ягоды, уже пошла брусника, а там и до кисленькой клюквы недалеко… Носили огромными корзинами грибы… Весь Козельск и округа уставлены козлами с надетыми на них снопами хлеба. Может, потому и прозвали Козельском, а вовсе не из-за козлов?
Хотя таковых тоже хватало, причем в людском обличье. И не всегда козельских, пришлые частенько забредали. Два таких появились непонятно откуда, замученная лошаденка едва тянула здоровенный воз, груженный до самого верха. Сказались купцами, причем византийскими, мол, от самого моря этот воз везут, а потому приморились сильно. Но охранники у ворот оказались бдительными, стали интересоваться, куда везут, потребовали, чтоб показали, что под рогожами… Пришлось подчиниться: с вооруженными людьми спорить опасно.
Лушка предложила сходить за поздней малиной, мол, знает, куда никто не ходит, а потому там малина чуть не до первых морозов есть. Стоял не просто теплый, а по-настоящему жаркий денек, и забраться в лесную тень вообще-то хотелось, к тому же я просто не знала, чем себя занять, а потому сразу согласилась. На нытье Любавы, чтобы взяли с собой, Лушка строго ответила:
– Мала еще!
Это звучало смешно, между сестрами разница в возрасте года в четыре. Хотя в такие годы это не всего четыре, а целых четыре. Ушли мы одни. Выходить пришлось через те ворота, в которых остановили воз двух пришлых, и как раз в то время, когда дружинники разбирались с содержимым. Меня насмешила разница в облике двух купцов один был невысокий и кряжистый, словно дуб, а второй длинный и тощий. Именно длинный, а не рослый, потому что вся его фигура производила впечатление несуразности: длинные руки, длинные ноги и сплошные углы на месте суставов… Сначала я подумала о Дон Кихоте и Санчо Пансо, но тут же мысленно обругала сама себя, Дон Кихот никак не мог быть вот таким дурным, он хоть и внешне нескладный, но толковый. А этот бестолково суетился, пытаясь развязать рогожу, чтобы показать содержимое воза.
