скачать книгу бесплатно
Византийские императоры пообещали, но оказались забывчивы, русский корпус помог разгромить Варду Фоку, но царевна в назначенное время к жениху не прибыла. Если гора не идет к Магомету… Князь сам отправился на рандеву, причем во главе хорошо вооруженного эскорта. А чтобы оживить память византийцам, взял Херсонес, которым греки очень дорожили.
Сделать это помог местный предатель священник Анастас, отправивший при помощи стрелы сообщение, где проходит водовод в город. Водичку перекрыли, Херсонес пал, Анастаса забрали в Киев в качестве почетного гостя. Позже он сыграл свою роковую роль в судьбе многих русских и самого Киева. Подлость рано или поздно повторяется.
* * *
Конечно, это все было далеко от мальчишек, осваивавших ратную науку под приглядом Блуда, пока отец брал города, добиваясь руки их будущей мачехи.
Но приезд царевны в Киев Ярослав запомнил хорошо…
Новую жену князя Владимира готовились встретить в Киеве с почетом, все же царевна, сестра греческих императоров. Более всего киевлян, конечно, интересовало то, насколько хороша ромейка. Должно быть, хороша, потому как у князя все жены и наложницы одна другой краше. И молоденькая, а как же иначе, ежели невеста?
Особенно любопытствовали бабы, каждой страсть как хотелось хоть одним глазком глянуть, во что одета-обута, сурьмит ли брови или свои собольи, кладет ли румяна?.. Особо рьяные твердили, что уж, конечно, не сурьмит и румян не кладет, ни к чему ей! А росту-то, росту какого? И росту хорошего, должно быть, и статью словно лебедушка, и голосом соловушка… наверное…
К пристани, немилосердно расталкивая остальные ладьи, причалила ладейка гонцов. В другое время обругали бы, а ныне все сразу кинулись вызнавать, с чем приплыл. Гонец вылез важный, не подступись, но уж больно просили сказать хоть словечко, купец даже чарочку преподнес и большой калач, только чтоб разговорился. Но гонец, чувствуя важность сообщения, отвлекаться не стал, поторопился на княжий двор, а в толпу только одно и бросил, мол, завтра будут! На вопросы о том, хороша ли княгиня, глянул непонятно и не ответил вовсе.
Толпа на пристани тут же разделилась надвое. Бабы почему-то решили, что уж столь хороша, что у гонца и слов не хватает! Правда, нашлись сомневающиеся, мол, может, и говорить-то нечего. Таких оказалось немного, и они быстро скрылись с людских глаз, чтоб не быть битыми.
Но когда тот же вопрос задали гребцам на ладье, они тоже лишь отмахнулись. Вот это было уже непонятно и заметно усилило интерес к новой княгине.
С утра, кажется, весь Киев был на пристани. Те, кто порасторопней, места заняли чуть не с рассветом. Мальчишки облепили все заборы, рискуя их свалить; не только они, но и здоровые парни забрались на столбы сваи, прицепились на крышах ближних к пристани домов, гроздьями повисли на всем, за что можно зацепиться и продержаться.
Удержались не все, все же ждать пришлось больше чем до полудня. Были и свалившиеся, и даже покалеченные.
Но вот наконец с реки донеслось: «Е-едут!..» Конечно, не ехали, а плыли, но никто даже не заметил оговорку. Толпа единым движением подвинулась к пристани. Дружинникам стоило больших усилий удерживать людской напор, в конце концов в ход пошли даже кнуты. Это чуть остудило пыл самых настырных, но ненадолго.
Богато разукрашенные ладьи подплывали медленно, словно важные птицы скользили по водной глади. Кто-то даже ахнул: «Что твои лебеди!» К самой большой приставшей тут же бросили широкие сходни, застлали ковром. Шеи любопытных на берегу вмиг выросли в длину, большинство поднялось на цыпочки, чтобы хоть что-то разглядеть. Особенно счастливы были те, кто стоял в первых рядах, завидующие им задние даже потребовали, чтоб рассказывали, что там происходит.
– Причалили…
– Сходни кинули… ковер постелили…
Народ комментировал:
– Ага, это чтоб ноги не замочила. Они, небось, в своих Царьградах непривычные…
На берег сошли сначала гриди, встали по сторонам, образовав широкий проход, тех, кто мешал, не чинясь, разогнали плетьми. Вот тут передние, получив жестким ремешком куда ни попадя, позавидовали задним.
И только после того на сходни ступили бояре князя Владимира, сопровождавшие его от Чернигова. Пришлось прокричать, что пока идут свои бояре. Наконец, после бояр на сходни ступили и сами князь с новой княгиней. А следом за ними, блестя золотом и дорогими тканями, свита из византийцев.
Задние напирали, требуя хоть сказать, какова царевна, а передние молчали. То, что они увидели, не соответствовало ожиданиям ни в коей мере. Маленькая щуплая женщина в тяжелом парчовом наряде и непонятно по-каковски скроенной шапке, одетой несмотря на жару, оказалась немолодой, чернявой, не то что не нарумяненной, а вовсе с землистым оттенком кожи женщиной. Если бы не князь, который бережно вел ее об руку, так вовсе решили бы, что это мамаша княгинина.
Что было кричать назад, что некрасива и невидна из себя? Получишь плетью еще раз. Но постепенно то, что княгиня вовсе не такая, как ожидали, поняли все. В толпе раздался смех, кто-то, пользуясь тем, что стоит подальше, даже выкрикнул:
– Не-е… куды ентой замухрышке до наших княгинь!
По толпе пронеслось: «Замухрышка!» Конечно, ни надменные царьградцы, ни сама княгиня не поняли о чем кричат, но князь-то слышал! Хотя чего тут понимать, смех был совсем нерадостным, и так ясно, что издеваются.
Плети заходили по головам и спинам, раздались крики тех, кому попало. Князь поспешил увести свое сокровище поскорее. Вслед неслась насмешка: «Замухрышка!» Много сил понадобилось князю, чтоб хотя бы забыли это прозвище царевны, ставшей княгиней. Но ни любви, ни хотя бы доброй о себе памяти у киевлян она так и не заслужила.
* * *
Анна всю дорогу мучилась дурнотой, она плохо переносила путешествия по воде, от мелкой качки мутило, нутро не принимало ни пищу, ни воду. Кроме того, изнуряла необходимость при стоявшей жаре потеть в тяжелых нарядах и головном уборе. Жизнь казалась ужасной, а муж противным и грубым! Радости в сознании себя (наконец-то!) замужней не было никакой. «Княгиня Руси!» Неужели этим можно гордиться?!
Вокруг незнакомая речь, незнакомые люди, незнакомая земля. На Руси не было моря, не было легкого ласкового ветерка, не было ничего, что радовало бы глаз. Это варвары могли гордиться своими бестолковыми скопищами деревьев, называемыми лесом, радоваться вяло текущей воде, зажатой берегами с такими же непроходимыми чащами. Анна любила упорядоченный сад с прозрачной водой и шум моря в ночной тишине.
Раздражало все: любопытство, проявляемое жителями города, явная их насмешка, множество детей князя, которые ей казались все на одно лицо, суетившиеся вокруг холопы, не понимавшие по-гречески, отсутствие привычного блеска византийского двора. И муж, которому требовались еженощные ласки! Этого еще не хватало! Она не собиралась становиться для князя любовницей, достаточно будет родить ему пару наследников – и все. А в остальное время желательно спать отдельно, да и жить каждому по своим законам. Так жила мать, так жили все известные Анне женщины Византии.
Но Владимир ходил в ее ложницу каждую ночь, овладевал и часто даже оставался ночевать! А уж когда позвал с собой в баню!.. Вот этого Анна вообще не могла понять. Во-первых, что такое баня? Как можно мыться в почти темном, жарком помещении, плеская воду на камни, чтобы все заволокло паром. Мало того, туда еще и ходили мужья вместе с женами! Более отвратительной и дикой привычки она не знала.
Никакие объяснения, что баня не только моет, но и лечит все тело, не помогали. И показывать мужу свое тело княгиня не собиралась.
В общем, все в этом Киеве было не по-человечески и противно византийской царевне. Она пролила немало слез, пока хоть чуть привыкла. Большую жертву потребовали от сестры ее братья-императоры во искупление грехов молодости…
Но больше всего Анну раздражали дети Владимира. Пасынки сразу стали смотреть волчатами, особенно этот хромой. Именно они были главной угрозой новой княгине – чтобы князь назвал соправителями, а потом и наследниками ее сыновей, нужно было удалить с глаз подальше щенков от предыдущих жен! Анну мало волновало, что по принятым на Руси правилам наследником назывался старший сын правящего князя и что Владимир отказался менять эти правила. Это пока отказался, потом изменит, братья помогут. Иначе зачем они отдавали бы сестру за этого русского медведя? То, что у него синие глаза, не заменяло отсутствия придворного лоска! Анна презирала и ненавидела и мужа, и все, что его окружало.
Куда князь денет остальных жен, ее тоже не интересовало, христианину нельзя иметь нескольких, а пока христианской женой была она. Владимир действительно отправил вон всех женщин, бывших с ним. Две жены вышли замуж за бояр, а та самая гречанка, к которой так ревновала мужа Рогнеда, и сама Рогнеда ушли в монастырь, приняв постриг. Рогнеда стала Анастасией и прожила под этим именем в обители еще десять лет. Куда были отправлены восемь сотен женщин из гаремов, вообще не сообщается, видно, розданы в виде подарков. Новую княгиню мало интересовали судьбы предыдущих, главное, чтобы ей было хорошо!
Мешали княгине и многочисленные падчерицы. Она испортила жизнь всем девяти дочерям князя, ни одна из них не вышла замуж при жизни мачехи! Все попытки сосватать княжон натыкались на непонятные отказы, а ведь те слыли красавицами и умницами. Только ее собственная дочь была отдана за новгородского боярина Остромира, хотя вряд ли именно эту почти девочку сватал немолодой уже боярин, скорее, Анна исхитрилась выдать дочь вместо кого-то другого.
Неизвестно, был ли счастлив князь Владимир с новой женой, летописи утверждают, что был, мол, любил до самой ее смерти. Может, и любил, да только сразу после ухода из жизни этой жены тут же взял себе молодую и при ее жизни явно наставлял надменной византийке ветвистые рога.
Но это было потом, а тогда Киев ужаснулся новой княгине. И если о красоте гречанки, Рогнеды и многих наложниц князя Владимира ходили легенды, то об этой запомнили только, что была христианкой и сестрой императоров. А летописи… им положено восхвалять власть имущих…
* * *
Из Корсуни (Херсонеса) князь Владимир привез помимо супруги-перестарка все, что только смог утащить, – множество крестов, икон, церковной утвари, мощи святого Климента, даже куски мрамора, два саркофага, целые отдельные фрагменты зданий… Казалось, что он тащил весь Херсонес!
Это выглядело весомым трофеем. В каком-то смысле трофеем была и новая вера; может, потому ее приняли в Киеве едва ли не с восторгом? Тогда она была результатом победы над обманщиками-греками, наказанными за свою неправду!
Князь крестил киевлян оптом, объявив, что им следует прийти на берег Днепра. Получалось по принципу: кто не со мной, тот против меня. Быть против любимого князя, красивого, щедрого, одолевшего греков и привезшего столько даров из их земли, не хотелось никому. На берег Днепра пришел практически весь Киев. В воду вошли кто по шею, кто лишь по колено, получили новые имена, посокрушались участи низвергнутых идолов Перуна и Велеса и отправились по домам молиться своим языческим богам. Только позже, через много лет, пропустив через себя, русский народ принял веру всей душой, и не стало более искренне верующего народа в христианстве.
* * *
Сразу после женитьбы князь постарался удалить из Киева старших сыновей (чтобы не мозолили глаза ненавидевшей их мачехе?). Они получили уделы. Старший Вышеслав и без того уже сидел в Новгороде, остальных Владимир отправил подальше – ненавистного пасынка Святополка в далекий Туров, хромого Ярослава с Блудом в качестве помощника отправили в глухие ростовские земли, Всеволода подальше от брата на Волынь. Византийке были не нужны в Киеве соперники ее собственным будущим сыновьям. Падчерицам она испортила жизнь и без помощи мужа.
В жизни Ярослава наступил новый период – Ростовский. Конечно, его печалила разлука с матерью и любимой сестрой Предславой, но мальчик так мечтал стать самостоятельным князем…
Ростов
Ярослав попрощался только с матерью, отец не слишком старался привечать сыновей – новой жене это не нравилось. Да и Святополк тоже уехал, провожаемый лишь взглядами холопов. Правда, перед тем князь беседовал с сыновьями наедине, но мог бы и выйти, рукой махнуть…
Блуд старательно отвлекал Ярослава от таких мыслей, подчеркивая его нынешнюю самостоятельность, мол, князь теперь, как и Изяслав, свое княжество под рукой. Он не говорил воспитаннику, что княжество хотя и большое, но жить там негде. Крещеному маленькому князю вряд ли будут рады волхвы в Сарске, а на земле мери Сарск – главный город, как там скажут, так и будет.
Князь Владимир долго внушал сыновьям, а все больше Блуду, что мерю надо крестить, кормилец Ярослава кивал, думая о своем. Не крестить мерю он ехал, а устроить жизнь своему маленькому князю. Потому и священника попросил спокойного, чтоб дров не наломал. В отличие от Владимира Блуд уже знал, куда едет, и хорошо понимал, что не только крестить не позволят, но и жизни лишить могут, если с наскока брать. Это не Киев, где самых разных людей полно, в том числе и христиан тоже. Потому решил: лучше пока сидеть тихо, а там жизнь покажет. И ему было решительно все равно, что думает о том и заносчивая византийка, что так влияет на Владимира.
* * *
На Руси ездить в дальние земли можно только по рекам. Летом плыть на ладьях или челнах, зимой на санях по льду. Потому и торопился Блуд, чтоб за время хороших морозов добраться до Ростова, да и еще чтоб время про запас осталось. Он никому не говорил, зачем тот запас, но умные люди и сами понимали – нужна возможность вернуться.
Конечно, этого пока не понимал юный князь Ярослав, но и он радовался возможности скорее покинуть ставший после приезда проклятой мачехи негостеприимным Киев. Лучше в далеком Ростове, только чтоб подальше от злых взглядов и шипения на чужом языке…
Осторожно выбрались санным поездом на речной лед, все же Днепр не промерзал очень глубоко, и лед пока не встал. Возница успокаивал Блуда:
– Не… уже можно! Давеча прорубь рубили, так семь потов сошло. Ништо, проедем…
Проехали. Сначала Днепр, потом до Чернигова и через вятичские земли к мере и муроме…
Ярославу было все интересно, хотя и ездил с отцом, но последние два года Владимиру было не до сыновей, и Ярослав уже подзабыл. Одиннадцать лет – возраст, когда интересно все, вот и крутил головой юный князь так, что Блуд расхохотался:
– Ярослав, шею свернешь! Кому в Ростове кривой князь надобен?
Отрок испуганно замер и какое-то время только глазами косил во все стороны. Кормилец хотел снова посмеяться, что так выйдет не кривой, так косой князь, но Ярослава надолго не хватило, он обо всем забыл, и голова снова закрутилась, а глаза восхищенно заблестели.
Велика Русская земля, всем богата – лесами, реками, озерами, в них рыбы, дичи, птицы ловить не выловить, бить не перебить! Куда тут любой другой! А снега какие? Занесло веси по берегам рек так, что только дымки над сугробами и показывали, что там люди живут. А рассветы? А звезды по ночам в черном небе? Где еще такое сыщешь? Нигде – был уверен Ярослав, и горло перехватывало от любви к этой земле и от восторга перед ней.
* * *
Они уже были далеко от Киева, когда во второй половине дня вдруг потянуло влагой, стало заметно теплее. Провожавший обоз Данец из Ростова нахмурился:
– Худо, князь.
Ярослав, обеспокоенный тревожными нотками в его голосе, даже не обратил внимания на обращение «князь», не до того.
– Чем худо, что случилось?
– Да ничего не случилось, только теплом тянет. Как бы не пришлось непогоду пережидать в лесу.
Молодой князь задрал голову вверх, со знанием дела потаращился на серое небо и так же степенно поинтересовался:
– Думаешь, снег сильный будет?
Голос его уже начал ломаться, и начал он голосом мужчины, а в конце все же дал петуха, соскочив на тонкие звуки. От этого сильно смутился, даже чуть покраснел, закашлялся. Но Данец не обратил внимания на такую оплошность с голосом, а может, просто сделал вид, что не обратил, спокойно покачал головой:
– Не в том беда, князь. Здесь течение у реки быстрое, лед и без того не слишком крепок, а коли тепло налетит, и вовсе опасно двигаться будет.
Ярослав чуть не сказал, мол, берегом пойдем. Хорошо, что вовремя перевел взгляд на стену леса, стоящую по сторонам, и осекся. Помотал головой сокрушенно:
– Что делать скажешь?
Данцу видно нравилось, что князь, пусть и совсем молодой, советуется, крякнул, развел руками:
– Если к завтрему потеплеет, то как ни крути, а придется сидеть в лесу до морозов.
И снова Ярослав едва сдержался, чтобы не спросить – а вдруг морозов не будет? Снова вовремя вспомнил, что зима только началась, самые сильные морозы впереди. Конечно, не хотелось без толку сидеть на берегу, да еще и незнакомом, но деваться все равно некуда, ни вперед, ни назад, пока реку не скует хорошим льдом. С этим согласился и Блуд.
* * *
Утром рассвета не было, была только мелкая противная морось. Костры от нее тухли хуже, чем от дождя, и разжечь тяжело, потому как дрова отсырели.
Хуже нет такой погоды среди зимы. Снег сразу просел, лед на реке неверный, ехать опасно. Пришлось сойти на берег и встать, дожидаясь крепкого мороза.
Люди возились мрачные, казалось, даже голоса у них сели от неудовольствия. Только когда удалось с горем пополам разжечь костры и чуть хлебнуть горячего, настроение немного поднялось. И все равно, в серой пелене, которая поглощала и свет, и звуки, было не по себе. Лес по берегам казался зловещим, птичьи голоса, которых зимой и так немного, совсем стихли…
Ярослав, стараясь, чтобы даже Блуд не догадался о страхе, время от времени пробирающем все нутро, обходил и обходил обоз, вроде проверяя, все ли в порядке, но потом присел у костра рядом с наставником.
Вдруг к огню подошел вятич Власко, что-то тихо сказал Данцу. Тот нахмурился, переспросил. Вятич показал рукой в сторону от реки, снова кивнул. Ярослав, поняв, что известие не слишком хорошее, потребовал объяснить, что случилось. Дружинник замялся:
– Да не случилось, князь. Только нож там в пне…
– Что? Убили кого?
– Нет…
Объяснить Данец не успел, Ярослав сорвался с места в ту сторону, откуда пришел вятич. Данец и Власко поспешили за ним.
Проваливаясь в рыхлом из-за тепла снегу, князь спешил по следам дружинника, но ничего не увидел. Власко показал ему на большой трухлявый пень, почти занесенный снегом. Береза была старой, потому буря не вывернула ее с корнем, а переломила, свалив набок, пень остался высокий. Но не сам пень привлек внимание вятича, а воткнутый в него нож. Следов вокруг пня не было, Власко явно к нему не подходил, а вот Ярослав решительно двинулся ближе.
Его остановил Данец:
– Не стоит, князь.
– Почему? – И снова голос вчерашнего княжича сорвался на петушиные звуки. Он даже рассердился: что же теперь, молчать, что ли?! Из-за этой досады движения были особенно порывистыми.
– Нож в пне – значит, оборотень близко в волчьем обличье ходит. Такие ножи втыкают в старые пни, чтобы оборотиться волками, потом зверь возвращается к пню и снова принимает человечий облик. Если нож вытащить, то он останется зверем.
У Ярослава дрогнуло внутри: одно дело воевать с живыми людьми и совсем другое – с оборотнями. Но он попытался храбриться:
– Ну так и надо вытащить, чтоб больше не становился человеком!
Теперь твердая рука Данца силой остановила молодого князя от неразумного шага:
– Зверь будет мстить тем, кто его обидел. Не стоит трогать, князь. Места здесь дикие, глухие…
Они ушли, оставив нож в пне, на душе было муторно. Где-то совсем близко ходил оборотень, теперь его можно встретить в любой час…
– Вятичская весь близко, – хмуро усмехнулся Власко.
– С чего ты взял?
– Не мог же оборотень уйти далеко от своего человечьего жилья.
Хотелось предложить добраться поскорее до веси, но, чуть подумав, Ярослав решил лучше ночевать пусть в лесу, но среди своих. Кто знает, вдруг угодишь прямо в избу к тому самому оборотню. Приглядывайся теперь к каждому встречному, вдруг у кого блеснет из-под бровей желтоватый волчий блеск.
Но лошади у костров были спокойны, значит, волков близко не чуяли. Блуд, тревожно покосившись на сопровождавших, поинтересовался у Ярослава, куда это он ходил. Пришлось рассказать о ноже, оборотне и волках.
Воспитатель покачал головой:
– Я тоже про такое слышал. Но тут ведь как посмотреть. Хорст тоже принимает волчье обличье, а потому считается, что встреча с волком к удаче. Видать, волки бывают разные, умный зверь, он зря нападать ни за что не станет. Его не тронь, он тебя не тронет, ежели ему охоту не перебьешь. А вот от оборотня пощады не жди…
