скачать книгу бесплатно
О Елизавете этого времени Кампредон писал: «Надо ей поставить в большую личную заслугу успехи, сделанные ею во французском и немецком языках, на которых она говорит и пишет очень хорошо; вежливая манера проявлялась ею при разговоре и вообще во всем поведении».
Старания А. Д. Меншикова и Кампредона, а также русского посланника в Париже А. Б. Куракина не увенчались успехом – кандидатура Елизаветы была отклонена под тем предлогом, что русский двор не согласится на переход Елизаветы в католическую веру.
Обычно брачные союзы такого уровня начинались не с личного знакомства и общения жениха с невестой, а с обмена их портретами. Выбор Людовика XV пал не на русскую красавицу Елизавету, а на дочь польского экс-короля Станислава Лещинского. Станиславу Лещинскому вручил корону шведский король Карл XII, предварительно лишив ее Августа II. Безвольный и послушный шведскому королю, Станислав Лещинский после разгрома армии Карла XII под Полтавой вынужден был уступить корону ее законному владельцу и бежать из Польши. Несколько лет он скитался по странам Западной Европы, пока не обрел постоянного пристанища во Франции.
22 марта 1725 года посол России при французском дворе Александр Борисович Куракин извещал императрицу: «Все мы, министры иностранные, стараемся открыть намерения здешнего двора насчет женитьбы королевской, но никак это нам не удается; по слухам, имеется в виду дочь Станислава Лещинского, но и этому слуху верить еще нельзя. Верно одно, что король женится в нынешнем году, а потому ищут принцессу, соответствующую его летам». Но уже в мае все прояснилось. Тот же Куракин писал: «Понеже супружество короля французского уже заключено с принцессой Станислава, и так сие сим окончилось». Куракин объяснял неудачу своих стараний запоздалой присылкой портрета невесты. Кабинет-секретарю А. В. Макарову он жаловался: «Зело сожалею, что умедлил оным портретом живописец, ибо писал близко году, и ныне пред тою персоною государыня цесаревна гораздо стала полнее и лучше».
Полнота невесты, по понятиям русского человека того времени, высоко котировалась, и перед выданьем невесту специально откармливали, чтобы она набрала вес, – этот критерий являлся пережитком традиций прошлого столетия.
Отказ французского двора труднообъясним, ибо с точки зрения политической брак короля с цесаревной вполне соответствовал интересам Франции, но, быть может, в Версале предпочли иметь дело с марионеточным королем, готовым выполнять волю французского правительства, а не с русским двором, претендовавшим на самостоятельную роль в европейской политике.
Неудача с женихами преследовала цесаревну всю жизнь. Их было великое множество, перечень их занял бы целую страницу. Кого только не было среди претендентов на руку и сердце цесаревны, зарившихся не столько на ее красоту, сколько на богатое приданое. Прусский король, например, вместе с невестой, если она выйдет замуж за одного из принцев королевской фамилии, пожелал получить в приданое не принадлежавшую России Курляндию и несколько областей Польши, которыми он намеревался овладеть силой оружия, действуя в союзе с императрицей. Две недели спустя, 23 июня 1725 года, король, трезво оценив свои шансы, решил довольствоваться одной Курляндией, если императрица согласится на брак сына маркграфа Альберта и вдовствующей герцогини Курляндской, но так как вдова была намного старше жениха, то маркграф предпочел бы породниться с Елизаветой. На Курляндию претендовал и Мориц Саксонский. Потерпев неудачу с планами женитьбы на Анне Иоанновне, он предложил руку и сердце Елизавете, потребовав в придачу герцогство.
Кстати, к Морицу Саксонскому, слывшему дамским угодником, Елизавета Петровна проявила интерес и была не прочь выйти за него замуж. Самым алчным был, по слухам, один из последних женихов, пожелавший пополнить свой гарем красавицей из России, – персидский шах Надир – и получить в приданое несуществовавшее Астраханское ханство.
Назовем имена других кандидатов в женихи, которые не привлекли внимания русского двора. К ним относятся два старца, одной ногой стоявшие на краю могилы: герцог Курляндский Фердинанд и польский король Август II. Из отечественных женихов известен лишь один – Иван Долгорукий. По сведениям, весьма сомнительным, на этом браке будто бы настаивал Петр II, сам влюбленный в Елизавету.
Особое место в брачных планах матери Елизаветы Петровны занимал будущий император Петр II. Неведомо, знал ли он перед тем, как влюбиться в свою тетку Елизавету Петровну, о намерении Екатерины I по совету графа А. И. Остермана соединить их брачными узами. Строго говоря, автором этого плана был не Остерман, а Кампредон, доносивший в одной из депеш, что брак был бы средством укротить недовольных царствованием Екатерины и погасить соперничество двух «партий», одна из которых ориентировалась на Елизавету, а другая – на Петра Алексеевича. Остерману импонировал этот план, и он предпринял попытку доказать возможность его реализации доводами, по его мнению, не противоречившими церковным догматам. В своей записке Остерман убеждал Екатерину, что близкое родство не может служить препятствием для брака: «Вначале, при сотворении мира сестры и братья посягали, и чрез то токмо человеческий род размножали, следовательно, такое между близкими родными супружество отнюдь общим натуральным и божественным фактам не противно, когда Бог сам оное, яко средство мир распространить, употреблял». Главным достоинством своего проекта Остерман считал возможность избавить страну от потрясений, ибо исчезнет необходимость в существовании двух «партий».
Заманчивый проект Остермана вызывал сомнение прежде всего потому, что противоречил церковным канонам. Секретарь французского посольства Маньян в депеше от 27 ноября 1726 года сообщал о запросе Синоду, допустим ли брак между теткой и племянником, на что был получен ответ, что это равно запрещается и «божественными, и человеческими законами». Отрицательный ответ, однако, не избавил двор от хлопот по преодолению сопротивления Синода. К греческим патриархам были отправлены уполномоченные с ходатайством о разрешении брака.
Настойчивые хлопоты Екатерины о судьбе своей младшей дочери объяснялись опасением, что темпераментная Елизавета, оказавшись без отца и матери, может предаться распутной жизни. Кроме того, Екатерина сомневалась в способности хилого герцога Голштинского, являвшегося супругом старшей дочери Анны, произвести потомство. Промедление же с замужеством Елизаветы тоже было сопряжено с угрозой лишиться потомства – дочь к 18 годам, хотя и не приобрела дородства матроны, обладала не по летам большой полнотой, и это вызывало опасения, что в случае промедления она окажется неспособной рожать детей.
Когда стало ясно, что надежды на положительный ответ патриархов эфемерны, Екатерина занялась поисками других женихов. Из претендентов на руку и сердце своей дочери Екатерина избрала двоюродного брата герцога Голштинского епископа Любекского Карла. Шансы отпраздновать свадьбу были велики.
Жених прибыл в Петербург, был обласкан матерью невесты, награжден орденом Андрея Первозванного. В декабре 1726 года он обратился к императрице с письмом, переведенным на русский тяжеловесным слогом, в котором высказал желание сочетаться браком с Елизаветой Петровной: «…Я с своей стороны не знал себя в свете вящего счастия желать, как чтоб и я удостоен быть мог от вашего императорского величества вторым голстинским сыном в вашу императорскую высокую фамилию воспринят быть». Просьбу стать супругом дочери императрицы он высказал так: «Яко же и я оставить не могу вашего императорского величества сим всепокорнейше просить высокую свою милость явить, высокопомянутую принцессу, дщерь свою, ее императорское высочество мне в законную супругу матернею высочайшею милостию позволить и даровать». Далее следовало обязательство: «Что я во всю свою жизнь готов буду за ваше императорское величество, императорскую фамилию и за интерес Российского государства и последнюю каплю крови отдать».
Елизавета Петровна в свои 17 лет воспылала к Карлу нежной любовью, уже был составлен брачный контракт, игнорировавший предостережение Синода о том, что брак «двух двоюродных братьев с двумя родными сестрами не может быть допущен», но случилось неожиданное – жених скоропостижно скончался от оспы. Утрата искренне оплакивалась невестой и весьма огорчила ее мать, энергично готовившуюся к свадебным торжествам.
После смерти матери в мае 1727 года, когда Елизавета Петровна осталась круглой сиротой, начался новый этап в ее частной жизни – предоставленная самой себе, без родительского попечения, она предалась разгулу и оказалась неразборчивой в выборе поклонников. Именно к лету 1727 года относится увлечение Петра II своей теткой.
Ему, как известно, Екатерина I определила в супруги одну из дочерей А. Д. Меншикова. Император вместе с сестрой Натальей был помещен в доме князя под бдительный надзор Меншикова и его семьи. Светлейшему было известно, что 12-летний император, находясь под дурным влиянием развратного фаворита Ивана Долгорукого, уже был близко знаком с прекрасным полом, и поэтому он постарался изолировать своего будущего зятя от стороннего влияния, строго контролировал его общение с лицами, способными отвлечь внимание жениха от невесты.
Оказалось, однако, что Петр II, как и Елизавета, летом 1727 года получил свободу общения, надзор за его поведением ослабел в связи с серьезной болезнью князя, едва не приведшей его в могилу. Именно в недели, когда Александр Данилович был прикован к постели, Петр II отбился от рук и получил возможность выходить за пределы покоев меншиковского дворца.
Первые сведения об увлечении Петра II цесаревной Елизаветой можно почерпнуть в депеше саксонского посла Лефорта от 12 июля 1727 года: «Царь оказывает много привязанности к великой княжне Елизавете, что дает повод к спору между им и сестрою». 19 августа того же года прусский посол Мардефельд доносил: «Елизавета Петровна пользуется глубоким уважением императора, ибо он до того свыкся с ее приятным общением, что почти не может быть без нее. Уважение это должно возрастать, ибо эта великая княжна обладает, кроме чрезвычайной красоты, такими качествами, которые делают ее поклонниками всех».
Неизвестный художник. Портрет Петра II.
Около 1800-х гг. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург
9 сентября 1727 года, в день ареста Меншикова, когда Петр обрел полную свободу действий, Мардефельд отметил: «Император в Петергофе до того отличил великую княжну Елизавету Петровну, что начинает быть с нею неразлучным». 8 ноября того же года Маньян сообщал уже не о привязанности, а о страсти императора: «Страсть царя к принцессе Елизавете не удалось заглушить, как думали раньше, напротив, она дошла до того, что причиняет теперь действительно министерству очень сильное беспокойство. Царь до того отдался своей склонности с желанием своим, что немало, кажется, затруднены, каким путем предупредить последствия подобной страсти, и хотя этому молодому государю всего двенадцать лет, тем не менее Остерман заметил, что большой риск оставлять его наедине с принцессой Елизаветой». Верховный тайный совет даже решил, чтобы один из членов совета непременно сопровождал царя.
Роль соглядатая оказалась не по душе Головкину и Апраксину, и они заявили Петру о намерении удалиться от двора, если он не изменит своего отношения к принцессе Елизавете.
Угроза нисколько не охладила страсти Петра; что следует из депеш послов в 1728 году. 10 января испанский посланник герцог де Лириа писал: «Больше всего царь доверяет принцессе Елизавете – своей тетке, которая отличается необыкновенной красотой: я думаю, что его расположение к ней имеет весь характер любви». Два месяца спустя де Лириа в очередной депеше подтвердил свое наблюдение о влюбленности императора в Елизавету Петровну: «Он заявляет открыто, что не нравится великой княжне, которая, впрочем, ведет себя с величайшим благородством и осторожностью». Он же, 10 мая: «Принцесса Елизавета сопровождает царя в его охоте, оставивши здесь всех своих иностранных слуг и взявши с собою только одну русскую даму и двух русских служанок».
8 августа 1728 года де Лириа заметил охлаждение племянника к тетке, возможно, потому, что у нее появился новый фаворит: 1 августа она отправилась пешком на богомолье в сопровождении лишь одной дамы и А. Б. Бутурлина. Ревнивец не велел генералу входить в свои покои, а также, по свидетельству испанского посла, стал меньше интересоваться принцессой Елизаветой: «Он не выражает ей прежнего внимания и реже входит в ее комнату». Впрочем, Маньян объяснял охлаждение Петра к цесаревне сближением ее с гренадером, «зашедшее, как некоторые полагают, должно быть, слишком далеко».
Начиная с ноября донесения де Лириа наполнены осуждением Елизаветы, изменяется и оценка ее нравственного облика. 15 ноября он извещал Мадридский двор о ее дурном поведении, которое, как он полагал, приведет к ее заточению в монастырь, а спустя две недели в Мадриде прочли еще более резкий отзыв: «…красота ее физическая – это чудо, грация ее неописанна, но она лжива, безнравственна и крайне честолюбива». По сведениям де Лириа, к концу января 1729 года царь будто бы окончательно охладел к тетке: «Елизавета Петровна заметно в немилости у царя, который и виделся с нею вот уже три недели». Донесение в феврале: «…принцесса Елизавета предается собственным удовольствиям и наслаждениям с такою ужасною публичностью, что доходит до бесстыдства. Нужно ждать, что недалеко то время, когда с нею поступят как-нибудь решительно».
Последний раз отзыв о поведении Елизаветы Петровны де Лириа поместил в депеше, отправленной 14 марта 1729 года: «Поведение цесаревны Елизаветы с каждым днем делается все хуже и хуже: она без стыда делает вещи, которые заставляют краснеть даже наименее скромных».
Могут возникнуть сомнения относительно достоверности сведений де Лириа, поскольку он пользовался информацией Ивана Долгорукова, отец которого стремился отвадить Петра от тетки и с этою целью мог распространять всякого рода сплетни. Кроме того, и у самого Ивана были веские основания проявлять к Елизавете враждебность – она отклонила его предложение выйти за него замуж. Историки, однако, располагают свидетельствами других современников, подтверждающих беспутное поведение Елизаветы Петровны.
Фельдмаршал Миних: «От рождения была чрезмерно сладострастна и часто говорила своим приближенным, что была довольна только тогда, когда была влюблена. Вместе с тем она была непостоянна и часто меняла фаворитов».
Фридрих II, пользовавшийся донесениями своих дипломатов из Петербурга: «Обе принцессы (Елизавета Петровна и Анна Леопольдовна. – Н. П.) имели одинаковую склонность к сладострастию. Только Мекленбургская принцесса прикрывала ее завесою жеманства, а принцесса Елизавета доводила сладострастие до разврата». Министр иностранных дел Франции де Мервиль в 1728 году более деликатно отозвался о поведении цесаревны: «Надо признаться, что принцесса Елизавета отличается с юного возраста весьма необычайным поведением, нечего сомневаться, что такое поведение разрушит все надежды, которые она, быть может, уже питала».
О поведении Елизаветы Петровны были наслышаны не только в Париже и Берлине, но и в столицах других европейских государств, что с конца 20-х годов значительно сократило число желающих жениться на ней. Датский посланник Вестерман поведал Маньяну, что его король «не расположен видеть супругой принца, своего близкого родственника, принцессу такого поведения, как поведение принцессы Елизаветы».
Анонимный автор, чье свидетельство относится ко времени увлечения Петра II Елизаветой, хотя и проявил снисходительность к оценке поведения цесаревны, но факт распущенности отметил: «В поведении ее осуждают лишь то, что она ветрена и не соблюдает внешних приличий, ибо она нередко проводит недели без гофмейстерины с императором в деревне, ежедневно выезжает верхом и на охоту, что, вероятно, зависит от недостаточного ее первоначального воспитания, когда правила скромности не очень строго соблюдались».
Полученная в молодости репутация поклонницы сильного пола стала достоянием следующего после современников Елизаветы Петровны поколения. Князь М. М. Щербатов называл ее «любострастной императрицей», а автор биографии Петра III Гельбиг заметил: «Самый снисходительный моралист был бы возмущен отношением Елизаветы Петровны к мужчинам. Она не обращала ни малейшего внимания ума и сердца при выборе своих любимцев, а руководилась в них единственно телесною красотою».
Далеко не все амурные похождения цесаревны зарегистрировали источники. Первым ее любовником был камергер ее двора Александр Борисович Бутурлин, его сменил Семен Нарышкин. Привязанность цесаревны к Нарышкину вызвала ревность у Петра II, и соперник по его повелению был сослан на Украину.
Стефано Торелли. Портрет Семёна Кирилловича Нарышкина. XVIII в.
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Трагичнее всего сложилась судьба прапорщика Семеновского полка Алексея Яковлевича Шубина. По свидетельству К. Рондо, его опала была вызвана попыткой Э. И. Бирона, фаворита Анны Иоанновны, навязать цесаревне в мужья своего брата, «которого она не любит, но который постоянно находится при ней». У Шубина «отняли все, чем великая княгиня жаловала его, а самого его отправили в Сибирь под чужим именем». По другой версии, опала последовала после высказывания Шубина о том, что на троне должна сидеть не Анна Иоанновна, а его возлюбленная. Елизавета Петровна сильно переживала разлуку, и ей приписывают следующие строки из сочиненного ею вирша:
Я не в своей мочи огонь утушить,
Сердцем болею, да чем пособить?
Что всегда разлучно и без тебя скучаю.
Легче б тя не знать, нежель так страдать
Всегда по тебе.
На четвертый день после переворота, 29 ноября 1741 года, Елизавета вспомнила о несчастном фаворите и велела сибирскому губернатору разыскать Шубина и немедленно отправить в Петербург, чтобы он явился «при дворе нашем и для того дать ему подводы и выдать на путевые расходы 200 рублей». Тайного ссыльного сразу обнаружить не удалось, что видно из указа от 28 февраля 1743 года. Для поисков бывшего возлюбленного императрица отправила в Сибирь подпоручика Семеновского полка Алексея Булгакова.
Поиски осложнялись тем, что, будучи секретным арестантом, Шубин признался, что является Шубиным, только после того, как ему стало известно о воцарении Елизаветы Петровны, а до этого предпочитал молчать, опасаясь, что его разыскивают ради ужесточения наказания. В конце концов, Шубина разыскали, прапорщик был возвращен в Семеновский полк премьер-майором за то, что «безвинно пережил много лет в ссылке в жестоком заточении».
После Шубина Елизавета нашла утешение, как упоминалось выше, в Алексее Розуме, который занимал «должность» фаворита два десятилетия. Что вынудило цесаревну, а затем императрицу укротить свой огненный темперамент: угроза оказаться монахиней или стремление остепениться и замолить свое греховное поведение? Так или иначе, но жизнь цесаревны при Анне Иоанновне круто изменилась.
Объяснить стесненное положение Елизаветы Петровны в царствование Анны Иоанновны не составляет труда: императрице доставляли неприятные чувства два имени, имевшие, если руководствоваться завещанием Екатерины I, больше, чем она, прав на престол: цесаревна Елизавета и родившийся в 1728 году в Голштинии сын ее старшей сестры Анны Петровны Петр Ульрих, которого императрица величала «чертенком». Чертенок, однако, находился за тридевять земель, в Киле, а Елизавета жила рядом и не давала покоя подозрительной императрице, не чувствовавшей себя прочно на троне в первые годы своего царствования, – вдруг в голове ветреной цесаревны появится мысль овладеть короной?
Опасения имели основания, ибо Анне Иоанновне была хорошо известна широкая популярность Елизаветы среди рядовых офицеров гвардейских полков, в памяти которых сохранилось уважение к их основателю, отцу цесаревны. Но императрице были известны и успокаивающие ее сведения о том, что цесаревна в дни политического кризиса, наступившего после смерти Петра II, уклонилась от борьбы за трон, проявила к нему полное безразличие, выехав за пределы Москвы. Тем не менее не чем иным, как боязнью лишиться короны, нельзя объяснить странный поступок императрицы в раннее январское утро 1732 года, когда она, к удивлению окружающих, велела поднять по тревоге гвардейские полки, привести их к Кремлю для повторной ей присяги. Среди присягавших находились ее старшая сестра герцогиня Мекленбургская и цесаревна Елизавета.
Цесаревне, конечно же, было известно недоброжелательное к себе отношение императрицы. У Елизаветы Петровны была еще одна недоброжелательница, готовая нанести дочери своей соперницы сокрушительный удар. Речь идет о первой супруге Петра I Евдокии Лопухиной, вызволенной из монастырского заточения ее внуком Петром II. К цесаревне она питала лютую ненависть и, по словам Маньяна, «не замедлит устроить так, что принцесса Елизавета вынуждена будет вступить в монастырь».
Надо отдать должное выдержке и благоразумию Елизаветы в десятилетнее царствование Анны Иоанновны. Она сумела держать в узде и свой веселый нрав, и страсть к сильному полу, и общительность и вела себя так, чтобы не раздражать подозрительную императрицу, готовую использовать любой повод, чтобы заточить ее в монастырь. Десять лет цесаревна вела замкнутый образ жизни, избегала встреч с императрицей на устраиваемых ею увеселениях и появлялась на публике только на официальных церемониях, где ее присутствие предусматривалось придворным этикетом: в дни рождения императрицы, ее тезоименитства, восшествия на престол, на приемах иностранных послов и др. Этот образ жизни позволил Елизавете избегать подстерегавших ее неприятностей. Между двоюродными сестрами никогда не было ни дружбы, ни доверия, их всегда разделяла подозрительность.
Глава вторая
Долгий путь к трону
У Елизаветы Петровны было еще одно основание сторониться большого двора и императрицы Анны Иоанновны: угрюмая, грузная, с лицом, изуродованным оспой, она не могла соперничать с привлекательной цесаревной и, как всякая женщина, ревниво относилась к ее успеху у сильного пола.
Любопытный эпизод произошел в 1734 году, во время приема китайского посольства. Императрице вздумалось задать послу вопрос, какую из присутствующих на приеме дам посол считает самой красивой. Посол пытался уклониться от прямого ответа, заявив: «Глядя на небо в звездную ночь, можно ли сказать, какая из звезд более всего блестит?» Анна Иоанновна не удовлетворилась сказанным и настойчиво потребовала прямого и точного ответа, видимо, рассчитывая, что посол проявит учтивость и назовет ее имя. Но посол проявил бестактность, не свойственную восточному человеку: он поклонился цесаревне Елизавете, и Анне Иоанновне перевели сказанные им слова: «Из числа всех этих прелестных дам я считаю эту прекраснейшей, и если бы у нее были не такие большие глаза, то никто бы не мог, взглянув на нее раз, не умереть после этого от любви».
Опасаясь мести императрицы и недоброжелательства большого двора, цесаревна, как уже отмечалось, вынуждена была изменить и уклад своей жизни, и поведение, вызывавшее осуждение современников: ее фаворит Шубин был отправлен в Сибирь, а Елизавете, надо полагать, дали понять, что если она не укротит своего сладострастия, то ей доведется остаток жизни коротать в монастыре. Цесаревна должна была покориться и отказаться от своих прежних привычек: от жизнерадостного веселья и общительности она перешла к замкнутости, стремилась появляться при дворе императрицы только на официальных церемониях и избегать встреч с двоюродной теткой, замкнулась в окружении своего так называемого малого двора, в котором не было ни вельмож, ни представителей знатных фамилий, – общаться с опальной царевной и тем более служить ей считалось опасным.
В окружении цесаревны самым близким к ней человеком был сменивший Шубина фаворит Алексей Григорьевич Разумовский, за ним следовали братья Александр и Петр Ивановичи Шуваловы и Михаил Илларионович Воронцов. Пятым приближенным был лекарь цесаревны И. Г. Лесток. Все они не могли похвастаться знатным происхождением; среди них не было, за исключением Петра Ивановича Шувалова, и лиц с выдающимися способностями. Их роднила еще одна особенность – все они были красавцами, что свидетельствовало о вкусах цесаревны, которую привлекала прежде всего внешность приближенного, а не его интеллект.
Самым близким человеком был Алексей, сын реестрового казака Григория Яковлевича Розума, отличавшегося беспробудным пьянством и сварливым нравом. После ранней смерти непутевого родителя забота о воспитании трех сыновей и трех дочерей легла на плечи работящей вдовы Натальи Демьяновны. Скорее всего, Розумиха и ее многочисленное семейство, влачившее полуголодное существование, затерялись бы среди таких же безвестных односельчан, если бы не случай, давший среднему из сыновей, Алексею, историческую известность.
Георг Кристоф Гроот.
Портрет Иоганна Германа Лестока.
1740-е. Местонахождение неизвестно
Алексей отличался сказочной красотой, богатырским телосложением и обладал дивным голосом. Именно голос обеспечил ему участие в церковном хоре и покровительство дьячка, обучившего его грамоте. Проезжавший в 1731 году через деревню Лемехи полковник Федор Степанович Вишневский обратил внимание на 22-летнего красавца, певшего в церковном хоре. Полковник упросил дьячка, у которого проживал Алексей, отпустить его в столицу, чтобы пристроить в хор императрицы. Алексей Розум приглянулся Елизавете Петровне, и она получила разрешение взять его в свой хор. После ссылки Шубина его место занял певчий Алексей, которого стали называть не Розумом, а Разумовским. Он прославился самым продолжительным в XVIII столетии исполнением обязанностей фаворита – в течение двух десятилетий, с 1731 по 1751 год, он пользовался благосклонностью сначала цесаревны, а затем императрицы Елизаветы Петровны.
Цесаревна Елизавета Петровна не располагала возможностями облагодетельствовать своего избранника чинами и поместьями. Награды посыпались на него одна за другой лишь после того, как цесаревна стала императрицей, а в десятилетнее правление Анны Иоанновны ему довелось разделить все невзгоды, выпавшие на долю его опальной возлюбленной.
Среди лиц, составлявших интимный кружок цесаревны, видное место занимали братья Шуваловы. В отличие от пастуха и певчего церковного хора, едва владевшего грамотой, добродушного и ленивого, чуравшегося интриг, братья Шуваловы, как и Воронцов, отличались большей образованностью, энергией и честолюбием. При цесаревне Елизавете братья были камер-юнкерами ее двора, а после ее воцарения достигли умопомрачительных высот в карьере.
Пятым членом компании, коротавшим время при опальном дворе цесаревны, был француз Лесток. Приехав в Россию, он был определен лекарем цесаревны Елизаветы, но за распутную жизнь Петр сослал его в Казань. Лесток был возвращен из ссылки Екатериной I, а после ее смерти вновь занял должность лекаря цесаревны. Иоганн Герман Лесток импонировал цесаревне близкими ей чертами характера: веселым нравом, беззаботностью, общительностью, легкомыслием, что дало ему возможность войти к ней в доверие и занять положение ее советника.
Цесаревна Елизавета Петровна долгие годы не проявляла интереса к власти – ее честолюбие в царствование матери и племянника оттеснялось на второй план всякого рода удовольствиями, в том числе и любовными утехами, мысли о будущем ее не волновали, она держалась в стороне от дворцовых интриг. Она решительно отвергла предложение Лестока домогаться короны после смерти Петра II в 1730 году.
При Анне Иоанновне она вела себя так, чтобы не раздражать жестокую и мстительную императрицу. Старания ее увенчались успехом – ей удалось остаться в столице, причем не без помощи фаворита императрицы Бирона. Анна Иоанновна склонна была заточить цесаревну в монастырь, но вступился Бирон, тайно надеявшийся жениться на ней после смерти своей болезненной супруги или женить своего брата.
В 1740 году Анна Иоанновна скончалась, и императором был провозглашен шестинедельный сын ее внучатой племянницы Анны Леопольдовны и ее супруга герцога Брауншвейгского. Это событие пробудило интерес Елизаветы Петровны к императорской короне.
Дело в том, что ко времени смерти Анны Иоанновны в стране действовало два исключающих друг друга закона о порядке престолонаследия: Устав о наследии престола, изданный Петром Великим в 1722 году, и Тестамент (завещание) Екатерины I 1727 года. По Уставу о наследии престола право назначать себе преемника предоставлялось царствующему государю – «кого он похочет, того и назначит», в то время как по обычному праву, которым руководствовались в предшествующие столетия, наследником автоматически становился старший из сыновей. Завещание Екатерины I, вопреки Уставу о наследии престола, определило преемников на ближайшие десятилетия: трон должен был занять Петр II – внук Петра I, сын царевича Алексея Петровича, погибшего в 1718 году; в случае его смерти бездетным престол должен принадлежать старшей дочери Петра Великого – Анне, а если после ее кончины не останется детей, то наследницей становилась Елизавета Петровна и ее потомки.
Неизвестный художник.
Портрет императрицы Анны Иоанновны.
XVIII в. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург
После неожиданной смерти юного Петра II, не оставившего завещания, Верховный тайный совет, являвшийся высшим органом власти, игнорируя Тестамент Екатерины I, избрал императрицей Анну Иоанновну, выданную Петром I замуж за Курляндского герцога, который скончался после свадебных торжеств в пути из Петербурга в столицу герцогства Митаву. Выбор Верховного тайного совета нельзя считать случайным – верховники считали, что Анна Иоанновна, 19 лет с лишним прожившая вне России, не имея своей «партии» внутри страны, охотно подпишет документ, ограничивавший ее власть в их пользу. Так оно и случилось – Анна Иоанновна подписала «Кондиции» в Митаве, но, прибыв в Москву, обнаружила, что олигархические притязания верховников не поддерживают ни гвардия, ни широкие круги дворянства, разорвала «Кондиции» и объявила себя самодержавной императрицей.
В итоге троном овладела вторая ветвь династии Романовых, родоначальником которой был сводный брат Петра I Иоанн Алексеевич.
Напомним, у царя Алексея Михайловича было две супруги: от первой из них, Марии Ильиничны Милославской, царь имел множество детей, в том числе сына Федора, занимавшего трон в 1676–1682 годах и умершего в двадцатилетнем возрасте, и знаменитую царевну Софью. После смерти Федора Алексеевича, по обычаю того времени, престол должен был занять следующий по старшинству сын Алексея Михайловича Иоанн – болезненный, подслеповатый, косноязычный 16-летний юноша, но по настоянию патриарха на престоле оказался десятилетний сын от второй супруги царя, Натальи Кирилловны Нарышкиной, – Петр Алексеевич.
Милославские не смирились с передачей трона Нарышкиным, организовали Стрелецкий бунт, в результате которого на троне оказались два несовершеннолетних царя – сводные братья Иоанн и Петр, а регентшей над ними стала энергичная и честолюбивая царевна Софья Алексеевна. Она правила Россией до 1689 года, когда была свергнута Петром и заточена в Новодевичий монастырь, где и скончалась в 1704 году. Формально страной управляли два царя, но фактически власть принадлежала не по летам деятельному Петру Алексеевичу. Таким образом, в борьбе за трон верх одержала вторая ветвь династии Романовых, происходившая от второй супруги царя Алексея Михайловича – Н. К. Нарышкиной.
А. Д. Меншикову, П. А. Толстому и прочим «птенцам гнезда Петрова» удалось посадить на трон вдову скончавшегося императора Екатерину I, а последняя назначила своим преемником, как выше было сказано, Петра II. После его кончины на престол была возведена представительница династии Романовых, ведущая начало от первой супруги царя Алексея Михайловича – М. И. Милославской.
У Иоанна Алексеевича было три дочери: Екатерина, Анна и Прасковья. Петр Великий, стремясь укрепить влияние России на европейские дела, использовал в качестве инструмента брачные союзы: дочь Анну он выдал замуж за герцога Голштинского, а дочерей сводного брата Иоанна Екатерину – за герцога Мекленбургского, Анну – за герцога Курляндского. Младшая болезненная дочь Прасковья осталась незамужней.
Умирая бездетной в 1740 году, Анна Иоанновна назначила преемником сына своей племянницы Анны Леопольдовны (дочь Екатерины Мекленбургской), выданной замуж за герцога Брауншвейгского Антона Ульриха. Рожденного за шесть недель до смерти Анны Иоанновны ребенка нарекли Иваном, регентом до совершеннолетия императрица назначила своего фаворита Бирона. Однако Бирон удержался на этом посту всего три недели, а затем был свергнут фельдмаршалом Минихом с отрядом гвардейцев, и Анна Леопольдовна получила должность правительницы и титул «высочества».
Неизвестный художник.
Портрет герцога Курляндского Эрнста Иоганна Бирона.
XVIII в. Рундальский дворец, Латвия
Из всех переворотов, происшедших в XVIII столетии, этот был самым легким. 7 ноября во время представления кадетов, из которых герцогиня должна была выбрать себе пажей, она пожаловалась фельдмаршалу: «Граф Миних! Вы видите, как обращается со мною регент. Мне многие надежные люди говорили, что он намерен выслать меня за границу. Я готова и уеду, но если вы можете, похлопочите, чтобы, по крайней мере, отпустили со мною и моего ребенка».
У фельдмаршала, человека крайне тщеславного, тут же возникла мысль извлечь из сложившейся ситуации выгоду, которую он не извлек из своего активного участия в назначении регентом Бирона. Взяв клятву у Анны Леопольдовны никому не сообщать о состоявшемся разговоре, Миних через день, 9 ноября, в два часа ночи отправился в Зимний дворец, разбудил герцогиню и заявил ей: «Каждая минута дорога, нынче же будет смещен караул Преображенского полка, состоящего в моей команде; я жду от вас решительного повеления…»
Группа солдат во главе с Минихом и его адъютантом полковником Манштейном двинулась к Летнему дворцу, где крепко спали Бирон и его супруга. Манштейн без всякого сопротивления со стороны караула вошел в покои Бирона и арестовал его. В два часа дня 9 ноября закрытая карета отправилась в Шлиссельбург, где бывший регент превратился в узника.
О том, что совершенный Минихом переворот был полной неожиданностью для современников, своего рода сюрпризом для них, явствует из многих свидетельств. Английский посол Э. Финч подтвердил совершеннейшую неосведомленность вельмож о событиях во дворце: «Здесь никто 8 ноября, ложась в постель, не подозревал, что узнает при пробуждении». Сколь неожиданным был арест Бирона для вице-канцлера А. П. Бестужева-Рюмина, любимца регента, видно из вопроса, заданного им офицеру, прибывшему, чтобы взять его под стражу: «Что за причина немилости регента?»
Даже кабинет-министр А. М. Черкасский 9 ноября, то есть в день, когда Бирон уже содержался в каземате Шлиссельбургской крепости под крепким караулом, предпринял попытку пробиться в его апартаменты. Не имел понятия о случившемся и всезнающий А. И. Остерман. Кабинет-министр, по своему обыкновению, сказался больным. Он решил повременить с поздравлением Анны Леопольдовны до тех пор, пока не убедился, что судьба Бирона решена окончательно и бесповоротно. «Остерман при первом известии от великой княгини почувствовал такие колики, что извинился в невозможности явиться к ней, и прибыл ко двору только тогда, когда за ним прислали вторично с известием об аресте регента».
Свергнув Бирона, тщеславный Миних рассчитывал, что Анна Леопольдовна щедро отблагодарит его давно желаемым чином генералиссимуса, но каково же было его удивление и раздражение, когда в обнародованном 11 ноября списке награжденных напротив чина «генералиссимус» он обнаружил не свою фамилию, а фамилию отца императора – Антона Ульриха. Миних должен был довольствоваться должностью первого кабинет-министра. Стараниями «мудрого» Остермана должность Миниха нисколько не прибавляла ему власти, ибо Кабинет министров отныне делился на три самостоятельных департамента и на долю фельдмаршала досталась власть, которой он владел ранее, – президента Военной коллегии. Внутренней политикой должен был ведать возведенный в великие адмиралы Остерман, а внешней политикой – получивший должность канцлера Черкасский.
Раздосадованный Миних излил свою желчь в манифесте о пожаловании генералиссимусом Антона Ульриха. Манифест содержал уязвлявшие самолюбие принца слова о том, что чин генералиссимуса за его великие заслуги было бы справедливо присвоить Миниху, но он, Миних, отрекается от этого чина в знак «его высочества почтения». Остерман не слыл бы великим интриганом, если бы не воспользовался этой оплошностью своего заклятого врага, которому он ранее покровительствовал.
Миних позволил себе еще одну бестактность – он игнорировал все приказы, исходившие от новоиспеченного генералиссимуса, чем настроил против себя находившихся в разладе принца и правительницу.
Таким образом, Миних сам дал повод Брауншвейгской фамилии избавиться от него – сгоряча он в знак протеста высказал намерение уйти в отставку, рассчитывая, что его станут умолять остаться в правительстве, что без его опыта правительница потерпит крах. Миних просчитался, ему не по плечу было тягаться с многоопытным интриганом Остерманом, – его просьба об отставке была тотчас удовлетворена, и Миних оказался не у дел.
24 марта правительница изложила своему фавориту причины, вынудившие ее принять отставку Миниха: «Он неисправим в своем доброхотстве к Пруссии, тогда как я ему много раз выражала решительную мою волю помочь Марии Терезии (австрийской королеве). Кроме того, я ему давала понять, чтобы он все повеления, приходящие к нему от моего мужа, исполнял как мои собственные; он как будто и знать не хочет, и не только отказывается принимать их, но не исполняет решительно и моих собственных приказаний, а вместо того делает распоряжения противные». Подлинное объяснение причин отставки Миниха заложено в последней фразе: «Я не могу дальше откладывать его увольнение, потому что нельзя быть спокойной, пока имеешь дело с таким человеком». Опасение, что Миних с такой же легкостью, с какой он преподнес власть Анне Леопольдовне, может отнять ее и передать более покладистому претенденту, явилось главной причиной коварного поведения правительницы и ее готовности немедленно удовлетворить просьбу Миниха. Кстати, официальное основание для отставки отсутствовало – Миних заявил о нем в частной беседе в устной форме.
Миниха опасалась не только правительница, но и Остерман, столь же тревожившийся за свою карьеру при непредсказуемых действиях несостоявшегося генералиссимуса. Остерман, согласно донесению Линара, действовал через супруга правительницы Антона Ульриха, находившегося под полным влиянием опытного интригана. Граф Линар доносил 10 марта 1741 года: «Граф Остерман, лишенный выгоды бывать у правительницы столь же часто, как граф Миних, старается привлечь на свою сторону генералиссимуса, дабы чрез него могли доходить его внушения… принц часто ездит к графу Остерману, остается у него подолгу, и по отзывам его для всех становится заметно, что он берет уроки общей политики».
Генеалогическое древо Романовых от царя Алексея Михайловича было изложено для того, чтобы читатель усвоил простую мысль – объявление наследником престола представителя ветви Романовых от Иоанна Алексеевича напрочь отрезало Елизавете Петровне путь к трону. Единственный способ овладеть им состоял в использовании силы, то есть путем переворота: свержение Иоанна Антоновича и его правительницы-матери Анны Леопольдовны. С опозданием проснувшееся честолюбие Елизаветы Петровны не без помощи внушений Лестока подвигло ее на организацию заговора с целью лишить Брауншвейгскую фамилию трона.
Переворот в пользу Елизаветы Петровны отличался некоторыми особенностями. Едва ли не главная из них состояла в том, что к захвату власти готовились заранее и в глубокой тайне. Заговор возглавляла сама претендентка на трон. Напомним, предшествующие перевороты походили в значительной мере на импровизацию, исполнители которой действовали от имени претендентки на престол. Подобным способом совершилось вступление на престол Екатерины I и свержение регента Бирона. Теперь же сама претендентка двинулась во главе заговорщиков в рискованный поход за короной.
Особенность вторая – социальный состав участников переворота. Как и прежде, главным действующим лицом была гвардия. Но гвардия времен Петра Великого разительно отличалась от гвардии елизаветинского царствования. При Петре в гвардейских полках служили преимущественно дворяне; теперь же стараниями Бирона и Миниха, стремившихся обезопасить себя от дворянских притязаний распоряжаться троном, в гвардии заметно возрос удельный вес крестьян и горожан. Анализ социального состава заговорщиков подтверждает слова современника о том, что в гвардейских полках стали «все люди простые, мало способные сохранить столь важную тайну».
Третья отличительная черта переворота состояла в его антинемецкой направленности. В годы царствования Анны Иоанновны страной фактически управляли немцы: фаворит императрицы Бирон, руководитель Кабинета министров Остерман, президент Военной коллегии и главнокомандующий русской армией фельдмаршал Миних. Этот «триумвират» мог бы долго править Россией, если бы у его участников была сплоченность, если бы непомерное тщеславие каждого из них не превращало их в непримиримых врагов, пожиравших друг друга. Засилье немцев, известное под именем «бироновщины», способствовало пробуждению национального сознания. Имя Елизаветы Петровны приобрело значение символа русского начала и восстановления величия России, частично утраченного после кончины Петра Великого.
Наконец, еще одна немаловажная особенность заговора – к нему были причастны иностранные государства, заинтересованные в смене внешнеполитической ориентации России и низведении страны до уровня, занимаемого ею до преобразований Петра Великого. Они рассчитывали отнять у России территории, отошедшие ей по Ништадтскому мирному договору, а также вернуть ей статус европейского захолустья и установить гегемонию Франции на Европейском континенте.
Генрих Бухгольц.
Портрет графа Бурхарда Кристофа фон Миниха.
XVIII в. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург
Возможность вмешательства иностранных государств во внутренние дела России свидетельствовала, с одной стороны, об отсутствии в стране политической стабильности, о слабости правительства, позволявшего европейским державам без большого для себя риска вторгаться в сферу, в которую суверенное государство не должно допускать никого. С другой стороны, это же дает основание толковать вмешательство как признание достигнутого Россией веса в европейских делах и стремление лишить ее великодержавия, достигнутого при Петре Великом. Словом, причастность иностранных государств к перевороту – это попытка вернуть Российскую империю в Московскую Русь, сохранить за ней прежний уровень отсталости во всех сферах жизни общества.
Должно, однако, отметить, что реальное значение иностранных государств в описываемых событиях было ничтожным и состояло в том, что они подталкивали Елизавету Петровну к перевороту, но совершен он был без их участия.
Заговорщики располагали несколькими средствами достижения желаемых результатов. Один из них состоял в использовании услуг «специалиста» по переворотам фельдмаршала Миниха, с легкостью необыкновенной лишившего Бирона обязанностей регента. В столице ходили слухи о том, будто Миних, будучи у Елизаветы Петровны, припав на колени, заявил ей, что если она повелит свергнуть Брауншвейгскую фамилию, то он готов это немедленно исполнить, на что цесаревна ответила: «Ты ли тот, который дает корону кому хочет? Я оную и без тебя, ежели пожелаю, получить могу».
