скачать книгу бесплатно
Лишь в стороне, на том самом месте, где прохладная темная река скрывалась под сенью нависавшего леса, заметил я трехэтажный дом серого камня, построенный, судя по внешнему виду, гораздо ранее прочих домов в деревне и безо всяких архитектурных излишеств – просто коробка с высокими узкими окнами и массивными ставнями, большая часть которых была закрыта, несмотря на смеющееся летнее солнце, а, быть может, именно по этой причине.
Дом был окружен густым садом, пожалуй, самым большим в поселке, но и, похоже, самым запущенным, упиравшимся, как мне казалось от дороги, прямо в реку. Складывалось даже впечатление, что это и не сад вовсе, а просто кусок прилегающего леса, охваченный несуразным и не вписывающимся в общую картину каменным забором, словно кто-то, боящийся нападения, решил отгородиться посредством этого сооружения от окружающего мира и действительности.
Поначалу рассматривавший дом с ненавязчивым любопытством туриста и хладнокровно гадающий о его обитателях, я вдруг смутно заподозрил неладное и, встревоженный, поспешил вдоль высокого, видавшего виды, забора в поисках ворот или какого-либо иного доступа в эту обитель, где я смог бы разрешить свои сомнения. Готовый к худшему, я не удивился, когда на столбе у высокой, потемневшей от времени глухой деревянной калитки обнаружил номер, который, как я уже и не сомневался, совпал с указанным в моем путеводителе и означал, что я достиг цели моего путешествия.
Первым и самым искренним моим побуждением было пуститься в обратный путь через лес к станции, несмотря на саднящие мозоли и грозившую вернуться одышку, и покинуть этот, представлявшийся теперь неулыбчивым, край. Но, вспомнив о переведенном заранее авансе и моем багаже, который был, должно быть, уже внутри, я решил не отступать перед мнимыми трудностями и провести ближайшие месяцы так, как и планировал – в стенах этого дома. К тому же я никогда не относил себя к робким, страшащимся древних сказок и темноты субъектам, коими изобиловало мое прежнее окружение, да и, по здравому размышлению, это был просто дом, объективно отличающийся от прочих лишь солидностью и основательностью.
Успокоив себя таким образом, я вдавил кнопку звонка у калитки, прислушиваясь, не раздастся ли где-нибудь в глубине дома или сада перезвон, извещающий о моем прибытии.
Ничего подобного не произошло, но замок через мгновение щелкнул, калитка приоткрылась и я, все же чуть неуверенно, ступил во двор, являющийся частью загадочных владений, где и для меня с сегодняшнего дня уготовано место.
Пройдя по садовой дорожке, ширина которой, словно бахвалясь пред соседками, подчеркивала внушительные размеры остальной территории, позволить себе которую мог лишь зажиточный человек или удачливый наследник, я очутился перед высоким каменным крыльцом, сооруженным, судя по виду, на века, как и все остальное в этом странном и не очень располагающем к себе месте. По пути я успел отметить, что первое впечатление меня не обмануло – рука садовника действительно много лет не касалась растительности на этой территории, что было весьма необычно для здешних мест и указывало либо на полную незаинтересованность владельца в собственном имидже, либо на то, что хозяева и впрямь находятся в незавидном положении и вынуждены не только махнуть рукой на порядок, но и зазывать квартирантов. Я склонялся ко второй версии, поскольку сам факт моего здесь появления ее подтверждал.
Хотя стоял белый день и лучи солнца веселыми брызгами отскакивали от долгими годами полированных серо-блестящих ступеней, мне, признаться, стало немного не по себе, когда я преодолел последнюю из них, готовясь позвонить у двери. Этого мне сделать не удалось, поскольку кнопки звонка не оказалось ни на самой двери, ни на стенах вокруг нее.
Моя проблема разрешилась сама собой, когда я машинально потянул за грязно-бронзовую ручку двери – было не заперто, а следовательно, меня ждали и, полагая, что не демонстрирую особой невежливости, я без дальнейших проволочек впервые переступил порог дома Кристианы.
В полумраке передней я, готовый к расшаркиваниям с моей милой арендаторшей и даже, пусть скупым, но приветствиям с оттенком радушия, никого не встретил. Несколько обескураженный и, пожалуй, обиженный столь явным проявлением невнимания, я почти на ощупь пробирался по откровенно темному коридору, поминутно наталкиваясь на какие-то непознаваемые предметы мебели и ориентируясь лишь на брезжащий далеко впереди неровный свет – как я уже с грустью подозревал – свечи.
Особенного романтизма в моей душе, надо заметить, никогда не было, а уж тем более стремления к авантюрам и приключениям с непредсказуемым исходом, равно как к экзотическим удовольствиям наподобие посещения ночных кладбищ и ночевок подле озаренных лунным светом дверей склепа. Посему тот факт, что от всего происходящего у меня премерзко заныло в животе и появилась отвратительная слабость в ногах, не представлял собой ничего необычного.
Даже и в тот момент было еще не поздно прервать все мероприятие и броситься к выходу из этого дома и всей дикости этой истории, хотя, положа руку на сердце, я очень сомневаюсь, что двери выпустили бы меня тогда наружу, пропустив, подобно венозным клапанам, лишь в одну сторону. Сейчас этого уже не узнать, да и необходимость в этом отпала.
Оставив, наконец, позади эту нескончаемую дорогу к эшафоту, полную муки и бессмысленных терзаний я, вздохнув и призвав Бога, раздвинул тяжелые и неповоротливые, как крышка дубового гроба, грязно-желтые портьеры и, с угрюмой решимостью раненного зверя шагнув через порог, оказался в гостиной.
Минутой раньше я упомянул, что не любитель шастать по погостам и лицезреть внутреннее убранство гробниц, пусть даже самых старинных и заслуживающих внимания. Тем не менее, переступив вышеупомянутый порог, я получил полное и недвусмысленное впечатление, что изменил своим вкусам и очутился в одной из них, причем, без сомнения, самой примечательной. Вот так, должно быть, выглядят кулуары на том свете! – мелькнула мысль. Каждый предмет, каждый изгиб в этом помещении с крайней степенью выразительности напоминал мне стилизованный гроб, словно ловкий мастер со скуки или от неудовлетворенного самолюбия не нашел другого приложения своему таланту, как испещрить затейливым орнаментом все крышки полусгнивших гробов в соседском склепе. Затхлый, застоявшийся воздух комнаты, даже, как мне показалось, с легким потягом нафталина, превосходно дополнял общее впечатление, тяжким грузом упавшее мне на плечи.
Когда-то в детстве, далеком и полузабытом, словно прошлогодний сон, случилось мне присутствовать при подготовке моей старшей сестры – прелестной юной утопленницы – к ее последнему в жизни путешествию до ближайшего погоста. Помню, озадачило меня в первую очередь не нахождение мое под одной крышей с этим молодым, еще несколько дней назад радостно смеющимся по малейшему поводу, игриво целовавшим меня в затылок и цеплявшим мне на голову само плетеные венки из полевых цветов, а сегодня как камень холодным и словно присыпанным пудрой мертвым ангелом, но присутствовавшее во всем ощущение наигранности и искусственной нереальности, словно неумело воздвигнутые декорации на подмостках вдруг посыпались от неуклюжего прикосновения подвыпившего осветителя, открыв зрителям исподнюю кулис и вместе с тем вызвав необъяснимое разочарование.
Даже атласная подушка, с виду мягкая и бело-душистая, которую я собственноручно, по поручению одной из снующих вокруг с озабоченным видом дам, пристроил в изголовье гроба, оказалась лишь бутафорией – обмотанным белым полотном жестким и колючим куском фетра, да и на дне домовины не оказалось, к моему вящему удивлению, ничего сколько-нибудь мягкого – лишь жесткие доски, наспех затянутые дешевой тряпкой, закрепленной по углам сапожными гвоздями. Я, разумеется, понимал, что моей вчерашней партнерше по играм и забавам до всего этого нет более дела и в убранстве гроба она вовсе не нуждается, но само существо обмана, как я тогда считал, то обстоятельство, что все это пропахшее нафталином действо на самом деле лишь «кукла», отработанный ритуал и пыль в глаза, долго не давало мне покоя. И, хотя на самом деле «обманут» был лишь я один, а отнюдь не покойница, я до сих пор не хожу в театр, в моем представлении ассоциирующийся с миром мертвых.
Аналогичное ощущение охватило меня в этом доме, этой комнате, сплошь уставленной вещами, которым место на похоронах, в гробу или склепе и уж никак не в жилом, претендующем на уют и романтическое «тепло очага» помещении.
Моему недоумению не было конца, когда, изучив взглядом все детали помещения, я понял, что в комнате никого нет. Я даже заглянул за каждое из двух, стоящих по углам и обитых красным бархатом, кресел, как и за маскирующие окно портьеры, как будто ожидал обнаружить там кого-то, затеявшего со мной игру в прятки, но и там ничего, кроме клочьев застарелой паутины и серой пыли, не нашел. Единственным разумным объяснением могло быть то, что хозяева лишь ненадолго покинули помещение для улаживания каких-то домашних дел и мне, по логике вещей, предлагалось подождать их возвращения, что не должно было занять много времени, ибо свеча, горевшая на столе, ясно свидетельствовала о чьем-то недавнем присутствии. Поскольку иного выхода у меня, так или иначе, не было, я осторожно присел на краешек одного из стоявших вокруг стола стульев и принялся с любопытством озираться по сторонам, не переставая удивляться странному вкусу хозяев, обставивших комнату мебелью не просто раритетной, но неподдельно старинной, дышащей той эпохой, в которой она была сработана. Чего стоили только массивные кресла, обитые ужасным красным бархатом и также имевшие нечто неуловимо общее с салоном ритуальных услуг! Будучи человеком габаритов, по современным меркам, немалых, я едва ли был бы заметен в этой бархатной глубине, вздумай я воспользоваться одним из них. Резные канделябры были расставлены и развешаны повсюду – на столе, на полках, на матово-шершавых стенах, как будто этот дом никогда не знал электричества (что оказалось правдой, как я узнал впоследствии).
Решив, что прошло уже достаточно много времени и пора бы кому-нибудь вернуться и разделить мое малоприятное одиночество, я начал нервничать, и беспокойство мое усиливалось с каждой минутой. Я снова поднялся, выглянул в коридор и прислушался. Несмотря на напряжение, слух мой не уловил ни малейшего шороха из глубин дома, равно как не смог я увидеть ни луча света со стороны предполагаемых мною служебных помещений. Сам собой напрашивался неутешительный вывод, что я один в доме и хозяйка просто позабыла о моем приезде, отлучившись дальше, нежели я надеялся. В совершенной растерянности я вернулся в комнату, так как только она была мало-мальски освещена дребезжащим светом полу сгоревшей свечи. Да и как еще я мог поступить? Не мог же я, в самом деле, самостоятельно начать экскурсию по темному дому, втыкаясь, как слепой кот, во все помещения без разбора и рискуя навлечь хозяйское недовольство своей бесцеремонностью?
Теряясь в догадках, я не стал более садиться и просто, без всякой цели, ходил кругами по комнате. В очередной раз проходя мимо стола, я заметил исписанный лист бумаги на его поверхности. Почему я не увидел его раньше? Он был отлично виден в ореоле пламени свечи и лишь моя невнимательность могла быть тому виной. Прочтя верхнюю строчку, я понял, что письмо адресовано именно мне, а посему я могу с полным правом прочесть его до конца.
В минуту, когда я пишу эти строки, письмо лежит передо мной. Это практически желтый от времени листок бумаги с причудливым гербом в верхнем правом углу, испещренный каллиграфическим почерком с затейливым, схожим с готическим, начертанием букв. И, так как ауру таинственности, исходящую от письма даже теперь, когда мне все известно, я передать не в силах, его содержание я привожу здесь полностью.
«Дорогой ****! Вы, должно быть, обескуражены моим возмутительным не гостеприимством и чувствуете себя в сложившейся ситуации неловко, но спешу Вас уверить, что эта, столь нехарактерная для меня невежливость, продиктована неожиданно возникшими прискорбными обстоятельствами, которые вынуждают меня покинуть на неопределенное время и Вас, мой друг, и этот старый дом, который, смело надеюсь, сумеет стать Вам надежным оплотом.
Хочу заметить, что к негостеприимности как таковой это не имеет никакого отношения, поскольку Вы не гость в моем доме, а его полноправный хозяин (безусловно, в рамках существующего договора) и я несказанно рада, что, будучи в отлучке, не должна более беспокоиться о состоянии своей собственности, передав ее в Ваши руки.
Поскольку дом в настоящее время пустует, не вижу никакого смысла тратиться на его полную регулярную уборку (Вы увидите, что большинство помещений не использовалось долгие годы), о Ваших же апартаментах Вы, опять же согласно договору, должны будете позаботиться сами. Что касается мелких домашних забот, как-то пополнение запаса свечей и поддержание теплой атмосферы гостиной (где Вы и нашли это письмо), то об этом Вам беспокоиться нет нужды – все будет сделано.
Ваша комната находится в третьем этаже – последняя дверь по левую сторону, ближайшая к входу в мансарду. Ключ Вы найдете рядом с этим письмом.
Располагайтесь удобно в моем доме, отдыхайте от забот и наслаждайтесь окружающей природой. Разумеется, мы увидимся с Вами, мой друг, как только обстоятельства отпустят меня к Вам.
С теплым приветом
Ваша Кристиана
P.S.: Ваш багаж, полагаю, был доставлен в местную гостиницу. Будьте добры забрать его самостоятельно. Так уж тут водится.»
Признаться, многое в письме было для меня неясно. И дело даже не в неожиданно теплом тоне, которого в предыдущих ее письмах ко мне не наблюдалось – его я отнес на счет неустойчивого темперамента местных уроженцев, о котором был наслышан. Но что значит – «все будет сделано»? Кем же, простите? А тот факт, что хозяйка характеризует жуткую обстановку этого склепа как «теплую атмосферу»? Должно быть, она и в самом деле довольно экстравагантна в своем восприятии мира. Во всяком случае, я большинства ее взглядов и суждений не разделял. Однако же, несмотря на это, сама личность Кристианы с каждым часом становилась для меня все более интересной. И я надеялся когда-нибудь иметь удовольствие побеседовать с ней очно.
Единственно, чем я был по-настоящему раздосадован, так это необходимостью отправляться на поиски моей поклажи, которая странным образом оказалась где-то в деревне. Но, по-видимому, иного выхода у меня не было.
Поскольку с момента прочтения письма ситуация для меня несколько прояснилась, я решил безотлагательно приступить к моему обустройству в стенах этого дома, где, по иронии судьбы, я оказался в настоящий момент единственной живой душой.
Прежде чем отправиться на поиски своего небогатого, но столь необходимого мне, как я тогда считал, имущества, я решил немного осмотреться и отыскать в доме место моего будущего обитания, чтобы, по крайней мере, четко представлять себе путь, по которому я должен буду транспортировать два увесистых чемодана, к моему немалому раздражению брошенных нерадивым таксистом неведомо где. Завладев увесистым ключом на огромном ржавом кольце, который при всем тщании невозможно было бы спрятать ни в один карман, я стал медленно подниматься наверх по узкой скрипучей лестнице, которая, постепенно поворачивая направо, уходила во мрак. Перспектива здесь жить нравилась мне все меньше и меньше, и ощущение нереальности происходящего не покидало меня ни на секунду, хотя, надо сказать, обстановка дома и даже царящая в нем жутковатая атмосфера казались мне каким-то образом нечуждыми, и даже какая-то дикая искра воспоминания мелькнула за кулисами моего сознания, правда, тут же погаснув.
Я слышал о существовании старинных замков, специально декорированных в традициях времен их процветания для привлечения туристов, на любви которых к экзотике зарабатываются немалые деньги, и даже тамошние дворецкие и слуги, словно сойдя со страниц романов Дюма или Сервантеса, носят шпаги, треуголки и прочую дребедень в том же духе и, слащаво улыбаясь, стараются убедить посетителей в подлинности спектакля. А шуршащие множеством юбок придворные дамы, ангажированные на этих аттракционах, отличаются от подлинных лишь наличием нижнего белья, причем и это, последнее, отличие легко устраняется за дополнительную плату. Интересно и прибыльно.
После того как я вспомнил об этом, у меня мелькнула столь же неожиданная, насколько и глупая мысль, что кто-то из моих приятелей, прознав о моих планах, просто разыграл меня, не пожалев определенной суммы и применив те же технологии. Но, по здравому размышлению, я эту мысль нещадно отбросил, поскольку особой привлекательности в розыгрыше все же не было, как не было у меня и приятелей, могущих потратить столь «определенную» сумму без риска вогнать в кабальный долг несколько поколений своих потомков.
Размышляя подобным образом, я одолел успевшую извести меня беспрестанным скрипом лестницу и, повернув направо, проследовал согласно инструкциям до самого конца коридора, ведшего меня мимо расположенных по обе стороны низких темно-коричневых дверей, слегка утопленных в шершавую стену. Их я все же смог разглядеть в казавшейся поначалу непроглядной тьме – должно быть, откуда-то все же проникал какой-никакой свет, позволявший хотя бы не натыкаться на косяки и кованые дверные ручки, затертые, как я мог рассмотреть впоследствии, сотнями рук не одного поколения хозяев дома и их гостей, по воле судьбы принявших приглашение остаться здесь на ночь.
Мне вспомнился любимый мною в детстве роман, в котором злая тетка заточила ненавидимую племянницу в ужасной «красной» комнате и ребенок едва с ума не сошел от ужаса, рисуя в воображении все дикости, рассказанные сердобольной нянькой об этом помещении и обдирая в кровь руки, молотя в дверь в бесплодных попытках вымолить прощение за несуществующий грех. Двери той комнаты, должно быть, выглядели примерно так же, даже если и не были такими низкими и уродливыми.
Сразу за моей комнатой, бывшей, как упоминалось в письме, последней по коридору, располагалась дверь, ведущая в мансарду, еще более низкая и, похоже, намертво приросшая по причине своей полной заброшенности и не востребованности. Несколько обшарпанных ступеней отделяли ее от уровня пола. Никакого интереса эта дверь для меня не представляла.
Большой, потускневшего металла, ключ с отвратительным скрипом повернулся в скважине, словно противясь моему желанию проникнуть в по праву принадлежащую мне теперь обитель. Зачем вообще было запирать двери, если в доме, кроме меня, никого нет? Кому нужны эти меры предосторожности, каких неведомых злоумышленников можно было опасаться, с таким усердием запирая эту келью на три оборота? Разве что археологи могли бы позариться на «сокровища» этого вместилища призраков, да и те наверняка ограничились бы «гробницей» на нижнем этаже!
Так чертыхался и ворчал я, борясь с проклятой дверью, преграждавшей мне путь в мои владения.
Несчастный идиот! Жалкий, глупый, самовлюбленный щенок, каким я был тогда, стоя перед этой дверью и наивно полагая, что могу еще хоть чем-то распоряжаться и хоть на что-то влиять в своей судьбе, за которую уже тогда не дал бы ломаного гроша самый убежденный оптимист! Как жестоко бывает порой провидение, застилая нам глаза пеленой глупости и не позволяя увидеть того, что лежит на поверхности, не предоставляя возможности предотвратить нависшую угрозу или даже только подумать о ее существовании! Влекомые тщеславием и себялюбием, жаждущие ложного признания и презревшие иную власть, кроме человеческой, мы с идиотской ухмылкой суем голову во что-то куда более ужасное, нежели пасть тигра, оскорбляя законы гораздо более древние, чем этот мир, который, впрочем, в этот момент для нас уже потерян…
Приложив некоторые усилия, мне удалось распахнуть обе створки окна, выходящего, что меня порадовало, в сад. Открывающийся вид на лес и струйка свежего воздуха, напоенного запахом реки, внесли немного оживления в мое мрачное настроение, и присутствие духа начало ко мне постепенно возвращаться.
Обстановка самой комнаты не представляла собой ничего особенного, если не считать ее явной принадлежности к восемнадцатому, или еще более раннему, веку. Огромная кровать с коваными спинками и массивный потемневшего от времени дуба комод напротив нее оказались едва ли не единственными предметами мебели. Впрочем, имелись еще письменный стол с бюро и стул сомнительной надежности, но, находясь в ближнем, левом от двери углу, они в глаза не бросались и посему заметил я эти предметы роскоши не сразу. Будучи по природе своей непривередливым, я вообще не придал значения скудности обстановки, направив свое внимание романтическим красотам заросшего сада.
Впрочем, долго любоваться видом из окна мне было некогда – была пятница, а посему я опасался, что ближе к вечеру в кабаке при гостинице станет многолюдно, что может мне осложнить вызволение моих вещей, откладывать на завтра которое я не собирался, ибо перспектива провести ночь в одежде на голой кровати без предшествующего проведения соответствующих гигиенических процедур мне не улыбалась. Я не знал нравов местного, по сути чуждого мне, населения, но даже в том случае, если нравы эти окажутся вполне сносными, мне не хотелось с первого дня привлекать излишнего внимания к своей персоне и вызывать пересуды и сплетни, для отдохновения от коих я, собственно, и прибыл в эти края. Я понимал, что избежать разумной интеграции в местное общество мне так или иначе не удастся, но начинать оную, будучи обремененным двумя огромными сумками на роликах, в мятом дорожном костюме и с изможденным выражением и без того не очень дружелюбного лица я не хотел.
Я немного воспрял духом и мне удалось убедить себя, что еще одно приключение в моей жизни может пойти мне только на пользу и обогатить мой душевный, равно как и интеллектуальный, багаж, а необычность ситуации должна только этому способствовать.
В конце концов, ничего из ряда вон выходящего не происходит, а различного рода не состыковки и мелкие разочарования встречаются в жизни повсеместно и обращать на них внимание, значило попросту терять нервные клетки.
Деревня встретила меня дружелюбно, а ее краски, краски самой жизни, предстали предо мной после только что пережитого еще более яркими. А когда мимо меня кто-то лихо проскакал на коне, вздымая коричневую дорожную пыль, ощущение идиллии стало полным. Народу на улицах не прибавилось, а посему мне пришлось порядком потрудиться, прежде чем я смог отыскать кого-то, способного снабдить меня необходимой информацией.
Наконец, из-за угла вынырнул какой-то парнишка, вознамерившийся было нырнуть за следующий, когда я его окликнул. Он остановился и недоуменно посмотрел на меня, одновременно заправляя в штаны выбившуюся на бегу рубаху и словно удивляясь наглости чужака, посмевшего оторвать его от столь важного дела.
Узнав о цели моего пути, малец поинтересовался, откуда же я, собственно, появился. Не желая вдаваться в подробности, я указал ему на дом за моей спиной, на что он снисходительно улыбнулся, словно неудачной шутке, неясно махнул рукой в сторону одной из улиц и скрылся в вожделенном переулке.
Я побрел в указанном направлении в поисках кого-либо более толкового для разъяснения моего дальнейшего маршрута, но очень скоро потребность в провожатом отпала, так как уже издали я опознал здание гостиницы, хоть ранее мной и не виденное, но вполне типичное для заведений подобного рода в европейской деревне.
Поскольку привычной мне курящей, харкающей себе под ноги и перепирающейся друг с другом широко штанной молодежи у входа и снующих туда-сюда постояльцев я не заметил, у меня появилась надежда быстро уладить свое дело и уйти на сегодня незамеченным, как я и планировал.
В узком длинном вестибюле с тускло светящей желтой лампой в углу я никого не обнаружил и, несмотря на все мои призывы и стук костяшками пальцев по столику со стоящим на нем пыльным графином, никто не появился справиться о том, что же мне, собственно, угодно. Устав за сегодняшний день нервничать и чертыхаться, я только вздохнул и вышел наружу. В нескольких метрах от крыльца я обнаружил незамеченную мной ранее лестницу, ведущую вниз, обшарпанная вывеска над которой сообщала несведущим, что в полуподвальном помещении находится бар, и спустился по ней.
Выслушав меня, бармен пообещал позвать хозяина, потому что сам он, дескать, не в курсе, и исчез за зелеными шторами в подсобном помещении, подав мне предварительно кружку горького местного пива, которую я с благодарностью принял, ибо испытывал дикую жажду, и даже вознамерился по возвращении бармена оплатить ее дважды, дабы снискать благорасположение сего мужа, а, следовательно, и предупредительное обслуживание в будущем.
На смену бармену вышел полный, с красным лицом повара мужчина, который, заметив меня у стойки, поспешил в мою сторону и дружелюбно протянул свою потную пухлую ладонь, предварительно наспех вытерев ее о повязанный вокруг могучей талии передник.
От меня не укрылась, однако, настороженность в его взгляде, не пропавшая даже тогда, когда я, избрав одну из самых обаятельных своих улыбок, представился ему и пригласил присоединиться на несколько минут к моему одиночеству, что он и сделал, наполнив еще одну кружку тем же горьким, но, по всей видимости, популярным здесь напитком.
С первых секунд общения хозяин бара, оказавшийся также и владельцем гостиницы, заверил меня в безопасности и полной сохранности моего багажа, равно как и в своей преданности, свидетельством которой послужили еще несколько кружек пива «за счет заведения».
Произошедшее далее меня, признаться, несколько озадачило. Когда я в ходе разговора посетовал на нерадивость таксиста, не удосужившегося доставить поклажу по адресу и причинившего мне тем самым массу неприятностей, мой собеседник резонно заметил, что, дескать, в момент доставки багажа меня в деревне еще, натурально, быть не могло, а везти вещи в давным-давно заброшенный необитаемый дом смысла, по логике вещей, не имело. Неверно истолковав мой изумленный взгляд, хозяин принялся извиняться и обещал «что-нибудь придумать» с транспортом, дабы мне не пришлось идти пешком с таким грузом. Затем он осторожно поинтересовался, снял ли я дом или купил его с целью придания ему надлежащего облика и последующего обоснования в этих краях. Если верно последнее, то, по его мнению, работы предстоит немало, так как дом пустует без малого два века и даже ворота, должно быть, мертво вросли в землю, не говоря уж о состоянии внутренних помещений. Понизив голос и приблизив свое красное лицо так, что я почувствовал его горячее дыхание, хозяин доверительно сообщил мне, что он вообще крайне удивлен тому, что кто-то мог проявить интерес к «этому проклятому дому», кроме, разве что, режиссера какого-нибудь фильма ужасов. Придания, ходящие в округе о прошлом этого дома, сегодня несколько поблекли и утратили остроту, но, тем не менее, местные жители не любят говорить об этом из привитого поколениями страха, тем паче посещать окрестности старого дома. Впрочем, совершенно очевидно, что кому-то дом все же принадлежит, иначе его неминуемо снесли бы уже много лет назад, но владельца здесь никто никогда не видел, да и, по всей видимости, тот сам позабыл о существовании у него этой собственности.
Разоткровенничавшись под влиянием выпитого, хозяин бара признался, что основной причиной его интереса к моей персоне было любопытство, не поведаю ли я ему, кто же, собственно, владеет мрачной серой крепостью?
У меня в голове все перемешалось. С одной стороны, я прекрасно знал, кто владеет домом, вернее, я состоял в длившейся несколько недель переписке и деловых отношениях с владелицей, но знал ли я, КТО это? С другой стороны я понял, что моя ответная откровенность и повествование не принесут пользы в этом разговоре, а, чего доброго, дадут повод к сплетням и пересудам, что в мои планы ни коим образом не входило. Должно быть, у Кристианы имелись определенные причины для того, чтобы не пускать земляков в свою жизнь и не посвящать их в свои будни. Посему, будучи человеком тактичным, я не посмел нарушать ее инкогнито и соваться в чужие дела, абсолютно меня не касающиеся.
Уклонившись от ответа, я дружески похлопал хозяина гостиницы по плечу, выразив надежду продолжить наше знакомство в будущем, и испросил позволения перенести обсуждение подробностей на другой раз и ретироваться, сказавшись жутко уставшим и неспособным адекватно мыслить (что вполне соответствовало действительности). Мой любопытный, по его собственному определению, собеседник, проявил изрядное понимание, хотя и не сумел скрыть своего неудовлетворения беседой, в которой не было практически ничего, о чем бы он смог поведать односельчанам за вечерней стопкой водки. Свое обещание достать транспорт он, однако, исполнил и через несколько минут к крыльцу гостиницы подкатил небольшой побитый внедорожник, водитель которого вызвался доставить меня по месту обитания за умеренную плату, правда, солидно возросшую после упоминания мною адреса.
Ничего, достойного повествования, в этот день больше не произошло. Я с трудом вспоминаю дорогу и то, как я поднялся к себе в келью, ибо был и в самом деле настолько вымотан за день, что все окружающее видел в мутно-зеленой дымке.
Спал я отлично. Мой привычный с детства ночной кошмар не преследовал меня в эту ночь, видимо, благодаря выпитому в деревенском кабаке. Отсутствие этого дикого видения было весьма приятно, хотя и не принесло мне настоящего успокоения. Впрочем, если алкоголь – единственное средство борьбы с этим, то немного же стоит моя будущая жизнь!
Усталость, как физическую, так и умственную, сняло как рукой, я чувствовал себя бодрым и полным сил, готовым к очередным приключениям и переживаниям. Ничто не побеспокоило меня этой ночью и я готов был усомниться в обоснованности моего вчерашнего расстройства по поводу одиночества. Что ни говори, а в нем есть и определенные плюсы – не нужно ни под кого подстраиваться, соблюдать навязанный режим и постоянно беспокоиться, достаточно ли респектабельно ты выглядишь. Тишина и спокойствие способствовали упорядочению мыслей и отстраненности от хаотичности внешнего мира. А странные намеки на какую-то тайну, сделанные содержателем бара, принадлежат, должно быть, к постоянному, направленному на туристов, репертуару, призванному поддерживать внимание последних, а, следовательно, и доходы на нужном уровне.
Непринужденно насвистывая, я свершил утренние процедуры в смежной с моей комнатой и предназначенной для этих целей каморке, куда предварительно натаскал воды из колодца во дворе, по всей видимости, недавно вырытого, о чем говорила относительно свежая каменная кладка вокруг него и домик из не успевших еще как следует потемнеть досок, и, безукоризненно одевшись, стал планировать предстоящий день.
Для начала было бы неплохо позавтракать, ибо последнее, что я съел, был не очень свежий сандвич с огурцом и котлетой, которым меня потчевал вчера вечером гостеприимный владелец деревенской забегаловки. Поскольку ровным счетом никакой пансион в моей с Кристианой договоренности предусмотрен не был, а в свете имеющейся ситуации и вовсе отпадал, я должен был, натурально, сам побеспокоиться о своем рационе, что я накануне, частично, и сделал, захватив с собой из бара добрый кус колбасы с чесноком, полбуханки черного хлеба, несколько помидоров и бутылку слабого сидра из местных яблок. Для начала дня этого было вполне достаточно, а обедать и ужинать я намеревался в деревне, сочетая трапезу со знакомством с аборигенами и постижением их нравов. Вчерашние россказни веселого краснолицего кабачника лишь разбудили мою жажду нового и дали пищу здоровому любопытству путешественника.
Хотя столовая и кухня внизу были в полном моем распоряжении, я предпочел наскоро перекусить в своей комнате, не прибегая к манипуляциям по растопке очага и насаживанию моих скудных припасов на вертел. Я, конечно, утрировал, будучи в веселом расположении духа, и беззлобно подшучивал над Кристианой и ее бытом, чего, разумеется, не решился бы проделывать в ее присутствии.
После завтрака я спустился к реке, для чего мне пришлось обогнуть дом и продраться между задним забором сада и колючим кустаником, род которого, по причине моих вышеупомянутых познаний в ботанике я, к сожалению, определить не смог, да и, признаться, не очень жаждал. Похоже, хозяин бара все же не лукавил, и эта часть берега, как и сам дом, также не пользовалась популярностью среди местных, поскольку я не смог обнаружить ни тропинки, ни чего либо ее напоминающего. Гибкие сучья кустов переплелись настолько давно и прочно, что исключалась всякая возможность чьего-либо недавнего пребывания здесь. Превозмогая цепкое упорство растений, я все-таки пробился к вожделенному берегу, хотя и не обошлось без нескольких царапин и ушибов.
Река предстала предо мной почти черной, что свидетельствовало о ее порядочной глубине, несмотря на очень небольшую ширину. Настолько небольшую, что растущие на противоположных берегах деревья практически сплетались кронами над ее руслом, даже днем не позволяя лучам солнца проникать сюда и даря путникам сумеречно-романтическую прохладу. Как бы там ни было, мне было приятно находиться здесь, в недоступной в недрах городов тишине и покое, и я добрых полчаса наслаждался видом неспешно несшей свои воды реки, полулежа на огромном черно-сером камне у самой воды, когда-то служившим, видимо, троном одной из местных Лорелей. Гладкая поверхность камня была приятно теплой, от окружающей его травы исходил щекочущий ноздри, чуть дурманящий аромат и напеваемая водой едва слышная колыбельная вкупе с редким посвистом птиц в кронах деревьев производили расслабляющее – гипнотическое действие. Уходить не хотелось. Наконец – то я обрел то, к чему так стремился в последние месяцы – покой, умиротворенность и возможность просто лениться, перекладывая с полки на полку вяло текущие мысли и накапливая силы для будущих баталий, если таковым еще есть место в моей жизни.
Укутанному в нежный плед романтики, мне пришла было в голову мысль посвятить стихотворение какой-нибудь далекой, милой сердцу даме, но ни одного подходящего имени мне не вспомнилось и идея была отринута, что, впрочем, не вызвало у меня ни малейшего расстройства.
Мне показалось странным, что в этой части нашего забора нет ни дверцы, ни щели для сообщения с этим райским уголком природы, и каждый раз мне придется делать довольно большой крюк для того, чтобы попасть сюда, что было, впрочем, несложно, но крайне нелогично, да и свежие царапины от знакомства с колючими кустами энтузиазма не добавляли. Хотя, если уж говорить об энтузиазме, то когда и из каких корней взращивали мы его в наших, порой юных, но всегда озаренных жаждой приключений душах? Где именно в нашем теле скрывалось сие, неподвластное четкому определению качество? Да и не оно ли делает одних из нас уязвимыми и заносчивыми, что одно и то же, а других твердыми душой и стремящимися вперед, неизвестно куда?
Но, заставив себя оторваться от столь беспечного времяпрепровождения и нехотя поднявшись, уже проторенной тропой я отправился в деревню.
Была суббота и улицы не казались такими пустынными, как вчера. Дети и птицы галдели наперебой, привычно махали натруженными руками женщины у плетней, в тщетных попытках прояснения своих извечных деревенских вопросов, а в тени садовых деревьев их мужья привычно резались в какую-то местную разновидность настольной игры наподобие домино.
К моему неприятному удивлению, люди при моем приближении начинали вести себя несколько странным образом – разговоры прекращались, пересуды откладывались на потом, и даже дети, подобрав свои мячи и убогие деревянные игрушки, убегали к обочине, предпочитая переждать в стороне, пока я пройду мимо, чтобы вновь вернуться к своим играм. На мои приветствия люди, правда, отвечали, но как-то дежурно, без свойственной деревенским жителям здешних мест доброжелательности и радушия, моментально прикидываясь спешащими и ужасно занятыми, что, конечно же, не могло меня не расстраивать.
Если мне все это лишь чудилось, то, безусловно, налицо признаки бреда отношения при начинающейся паранойе, если же нет, то, видимо, у меня и на самом деле были причины расстраиваться. Но какие?! Я терялся в догадках.
Скучно и безрадостно прошел этот первый день в месте моего добровольного изгнания. Я не только не завел никаких сколько-нибудь интересных или значимых знакомств, но и почти разочаровался в перспективе завести их когда-либо. От местного населения исходила не то что бы откровенная враждебность, но раздражающая настороженность и холодность, объясняющаяся, как мне подсказывало сердце, не только тем обстоятельством, что я новый в поселке человек, но и еще чем-то, для меня неясным и необъяснимым, а потому вызывающим досаду, а ближе к концу дня и озлобленность.
Один крестьянин, впрочем, был со мной даже в известной степени ласков, но, подозреваю, только потому, что я изъявил желание купить у него про запас солидное количество домашней копченой колбасы, окорок и сыру, полагая, что эти, не относящиеся к скоропортящимся продукты, избавят меня от ежедневных хлопот с завтраком.
Хозяин гостиницы, будучи истинным коммерсантом, и сегодня разделил со мной трапезу, приготовив на этот раз по моей просьбе нечто более вразумительное, нежели вчерашний сандвич и сдобрив все это небольшим бочонком все того же пива, горечь которого примешалась к горечи моего нынешнего положения, но, как ни странно, заставила последнюю немного отступить. По большому счету, обед, как и поздний ужин прошли даже приятно, благо хозяин не тяготил меня более навязчивыми вопросами о природе моих отношений с серым домом, как здесь именовали мое жилище. Он явно старался быть милым, развлекал меня безобидными байками о местных блудницах и под конец даже рекомендовал мне некоторых из них, разумеется, за умеренную плату. Я вежливо отверг его предложение, однако уже без той категоричности, с которой сделал бы это еще вчера. И в самом деле – спокойный отдых и аскетизм – вещи суть разные и я не склонен был с сегодняшнего дня их отождествлять. Однако же общий фон моего настроения удержал меня в этот день от претворения этого открытия в действительность.
Проболтавшись по деревне, осмотрев скудные витрины лавок и несколько примелькавшись туземцам, я отправился домой, решив, что на сегодня впечатлений достаточно.
Дом, где я со вчерашнего дня обитал, предстал моему взору черным силуэтом, без малейшего проблеска жизни во всем своем облике. Неприятный озноб быстрой струйкой пробежал по моей спине, на секунду задержавшись где-то в крестцовом отделе позвоночника и исчезнув. И его я списал тогда на свое не в меру развитое воображение, взращенное на произведениях Санд, на которое мне, впрочем, приходилось списывать в последнее время слишком многое.
Сейчас я точно уже не могу сказать, но либо чай, которым я увенчал ужин, был слишком крепким, либо я перевозбудился за долгий день, будучи вынужден бесконечно расстраиваться и нервничать, но уснуть я не мог. Луна этой ночью не была полной, лишь узкий серп стареющего месяца время от времени проглядывал между облаков, которыми постепенно, начиная с обеда, затягивало небо, но тем не менее было достаточно светло, чтобы я мог различать все предметы в комнате, отбрасывающие причудливые ломаные тени на стены и пол. В голове беспорядочно текли ленивые мысли, вновь и вновь заставляя меня переживать события этого суматошного дня, по накалу и несуразности мало уступающего предыдущему.
Это, по сути своей почти бессмысленное, но обыкновенное для всех людей занятие и не давало мне погрузиться в пучину бессознательного, хотя я чувствовал усталость и приятная тяжесть во всем теле должна была бы способствовать здоровому сну. Я наблюдал за кружащимися в лунном луче пылинками, позволив мыслям течь как им вздумается.
Должно быть, я все-таки заснул тем первым, неглубоким сном, когда веки еще подрагивают и превратности прошедшего мимо дня несколько будоражат, когда откуда-то снизу, с первого или второго этажа, до моего слуха донеслись звуки тихой плаксивой музыки, напоминавшей ненавязчивую импровизацию замечтавшегося виолончелиста. Через несколько мгновений музыка оборвалась, но вскоре послышалась снова, на этот раз немного громче и уверенней, вырисовываясь в определенную тему. К виолончели добавился еще один инструмент, намного ниже по звучанию, но с теми же заунывными интонациями, словно взывая к ностальгии по меду потухшей страсти.
Я приподнялся на локте и прислушался. Поначалу никакого беспокойства я не испытал, приписывая слышанное выходкам моего воображения, вытворявшего порой разные штуки, чем я был даже горд, объясняя это моими неординарными интеллектуальными способностями и умением «жить полнее». Но по мере того, как музыка усиливалась, постепенно дополняясь все более широким спектром участников и приобретая размах настоящего музыкального произведения, где-то в глубине моей души, тягуче постанывая, начала зарождаться тревога.
Что ж это такое, в самом деле? За два дня, что я провел здесь, я успел составить себе определенное мнение о доме и его странной хозяйке, и это мнение было не самым положительным из когда-либо составленных мною. При всей своей величественности и завораживающей неординарности менее всего этот дом походил на место светских утех и развлечений. Да этого, в конце концов, просто не могло быть!
Ответ на вопрос был мне ясен. Невольно пережевывая вчерашние бредни кабацкого романтика и, повторюсь, обладая чрезмерно развитым воображением, я, несомненно, и получил сейчас в награду то, что получил. Тем паче, благодатная почва для семян галлюциноза в виде моей нервной усталости и общей заторможенности, что, безусловно, сделало меня подверженным всякого рода внушениям, была заранее подготовлена.
Когда я решил было успокоиться и попытаться уснуть по-настоящему, убедив себя в правильности собственных суждений, снизу до меня долетел звонкий смех, взорвавшись где-то среди музыки и разлившимся ручьем прокатившись по этажам, заглядывая в каждый уголок старого особняка и замерев в том конце коридора, где находилась моя комната.
Волна паники прошла по всему моему телу, выбив на лбу липкий пот и сведя легкой судорогой пальцы ног. Я с ужасом осознал, что, войдя вечером в комнату, не подумал запереть за собой дверь и, следовательно, был беззащитен, как младенец.
Почему-то именно ночью все чувства обостряются, всплывают старые, порой детские страхи в немыслимом сочетании с разоружающей сентиментальностью, а от дневной бравады и самоуверенности не остается и следа. Исчезает ощущение прочности и незыблемости окружающего мира, а малейшая неприятность, еще несколько часов назад казавшаяся совершеннейшим пустяком, вырастает до размеров чудовища, норовящего не оставить камня на камне от былых надежд.
Вот и в этот раз – нейтральное, по сути, событие, вполне могущее иметь достойное объяснение, буквально бросило меня в пучину страха, заставив вскочить с постели, броситься к двери и трясущимися побелевшими пальцами запереть ее на засов, зло и обиженно скрипнувший в ответ на мою бесцеремонность. Запирая дверь, я был абсолютно уверен, что слышал снизу смех и топот ног, как при танце, в такт этой невозможной, сводящей меня с ума, какофонии.
В поисках глотка свежего воздуха я бросился к окну. Видимо, нервы мои и в самом деле были ни к черту, во всяком случае я мог поклясться, что в неровном свете уродливого серпа луны я что-то видел. Как будто неясных очертаний тень мелькнула среди корявых деревьев заброшенного сада. Что-то светлое на фоне темной растительности. Совершенно ошалевший и склонный теперь уже во всем видеть опасность, я не дал себе труда вглядеться воспаленными глазами в игру света и тени, но, медленно и словно отрешенно, совершенно измученный и разбитый, вернулся к своей постели, мысленно поклявшись себе навсегда покинуть проклятый дом с первыми лучами солнца. Ни на музыку, ни на сопутствующие ей звуки я более не обращал внимания, посему не могу утверждать, продолжалась ли эта дикость или же исчезла, как исчезла моя способность трезво мыслить. В одном я был совершенно уверен – что-то не в порядке. Причем скорее со мной, нежели с окружающей действительностью. Однако невозможность прояснить суть проблемы тревожила и беспокоила меня больше всего. И подспудно я уже понимал, что от этого не скрыться, забравшись с головой под одеяло, как не погасить солнце простым зажмуриванием, как в далеком детстве.
Рассвет застал меня, как и водится, в постели. Если быть точным, то рассвета я уже не застал, проспав относительно долго, во всяком случае, гораздо дольше, нежели планировал в своих ночных клятвах. Солнце уже стояло высоко и лучи его играли в листве сада, обещая неплохой день. Вокруг было так тихо и идиллически спокойно, что ржавый засов, который я, подгоняемый ужасом, лихорадочно задвинул среди ночи, вызвал у меня теперь лишь улыбку и нечто вроде стыда за свое ночное безумство. Постояв у окна, глядя в сад, где я, как мне казалось, давеча видел призрака и проанализировав свое недостойное поведение, я окончательно убедился в его абсолютной неадекватности и искренне порадовался, что это происшествие, по крайней мере, не станет достоянием общественности и не заставит меня краснеть под напором пытливых насмешек. Само собой разумеется, мысль покинуть дом казалась мне теперь совершеннейшей нелепицей и бесследно исчезла в лабиринтах забытого. Посему, решив оставить страхи и беспокойства истеричным дамам, я принялся планировать предстоящий день.
Как бы там ни было, но, дабы полностью развенчать собственные надуманные мифы, первым пунктом программы я определил осмотр дома. В конце концов, я собирался прожить здесь немалый срок и имел полное право представлять себе устройство приютившей меня обители, тем более, что запрета на сдержанное любопытство, которое я намеревался проявить, в нашем договоре с Кристианой установлено не было. Да и, в конце концов, кто-то же должен в отсутствие владелицы приглядывать за домом! Тем паче, она сама нарекла меня «хозяином», пусть и в скромных рамках квартирантских полномочий. Это значит, что осмотр особняка на предмет обнаружения различного рода нечисти типа крыс просто необходим и я, как вежливый и дружелюбный человек, готов безвозмездно оказать ей эту услугу.
Прекрасно понимая, что выдвинутая мною самому себе мотивация явно не выдерживает никакой критики, я все же предпочел ею удовлетвориться, нежели выстраивать новую, еще более мудреную. Истинной же моей целью было, известное дело, исследование наличия хотя бы теоретической возможности проведения почудившегося мне ночного действа. Если это могло быть в принципе, то должна же существовать какая-то инфраструктура, по меньшей мере, танцевальный зал или что-то вроде этого. Следы постороннего пребывания в обветшалом доме я, полагаю, тоже сумел бы обнаружить. Невозможно же, в самом деле, толпе людей устроить здесь буйство, не потревожив многолетний слой пыли, покрывающий, как мне казалось, все без исключения!
Не скрою, в ту минуту я был подвержен чисто мальчишескому азарту, словно вернувшему меня в детство и чувствовал себя, скорее, кем-то вроде Тома Сойера, собиравшегося на раскопки сокровищ и единственное, о чем я сожалел, так это об отсутствии рядом одного из моих школьных товарищей, с которым мы могли бы взахлеб делиться впечатлениями и «вместе бояться».
Охваченный жаждой приключений, я отринул всякую мысль о завтраке, решив отложить его на более спокойные времена и, наспех умывшись и приведя себя в порядок, я медленно направился вниз по лестнице, стонущей и страдающей под моими шагами. Предварительно я не забыл вооружиться карманным фонариком, который, как и множество других нужных вещей, нашелся в одном из моих саквояжей.
Я всегда гордился своей способностью думать о такого рода мелочах и во всех своих поездках и мероприятиях имел с собой целых ворох подобных вещиц, большей частью бесполезных, но, однако, дающих мне чувство обстоятельности и, как мне хотелось думать, солидности.
Потому и на этот раз, спускаясь по лестнице, я похвалил себя за предусмотрительность, поскольку, не имей я сего простецкого прибора, мне тяжело было бы чего-то разглядеть в этом лишенном электричества и наглухо закупоренном ставнями склепе.
Едва ступив на второй этаж, я определил себя как параноика и истерика, поскольку абсолютно ничего не могло здесь говорить о недавнем пребывании ни человека, ни даже крысы, якобы со всем тщанием искомой мною. Тяжелая серая пыль толстым слоем покрывала пол, и единственные следы, которые за много лет должны здесь появиться, будут моими.
Пусть я уже и убедился в бесцельности моего здесь пребывания, я решил все же пройти до конца коридора, хотя бы для того, чтобы отметить для себя и эту часть дома как исследованную.
В луче фонаря что-то матово блеснуло. Подойдя ближе, я рассмотрел ручку массивной двустворчатой двери, сработанную в форме головы какого-то зверя, определить породу которого я не мог, некогда, по всей видимости, начищено блестящую, сегодня же поблекшую и покрытую налетом времени, как и все остальное в этом странном доме. Саму же дверь, должно быть, не открывали с незапамятных времен – так глухо и отчаянно заброшенно она выглядела. Для уверенности я попытался потянуть за ручку, будучи, впрочем, заранее готов к тому, что мои усилия окажутся тщетными, в чем тут же и убедился. Несомненно, применив некоторое упорство и сноровку вкупе с подручными средствами, я смог бы преодолеть преграду времени и ветхих запоров, если таковые имелись, тем паче что за дверью действительно мог скрываться предполагаемый мною зал (пусть и не дворцовых размеров) и, быть может, еще кое-что достойное внимания. Однако, будучи человеком тогда еще здравомыслящим я, выяснив безосновательность моих ночных подозрений и будучи на грани постановки самому себе пренеприятного диагноза, предпочел ретироваться, обещая себе в будущем более реально смотреть на вещи и не заниматься глупостями.
