Сакральность

Павел Купер

Сакральность

Давным-давно, в параллельной вселенной,

в стране, которую мы не найдя потеряли.

Где Красное и Белое сплелись в вечном танце,

а древние скрепы пробудились от векового сна.

Восстала империя, чья душа накрыла галактику,

подобно черной дыре, поглощающей звезды.

Скрип старых половиц отзывался в его душе тихой, ноющей болью, словно эхо давно ушедших лет. Александр Пархатый, чье имя когда-то гремело в коридорах власти, теперь был лишь тенью себя прежнего. Несмотря на ордена, он оказался затерявшимся стариком в лабиринтах большого деревянного дома, который выглядел как безнадёжно состарившаяся мечта советского партаппаратчика.

Он сидел, окруженный двумя странными коллекциями: несколько шкафов, где стояли ряды банок с маринованными червяками, и сотни сакральных фаллосов из Бутана, смутное напоминание об утраченной плодовитости, в некогда бурлящей жизни. Обе коллекции говорили Александру о тлене всего сущего

Его глаза, глубокие и печальные, блуждали по пыльным полкам, задерживаясь на каждом экспонате, словно пытаясь разглядеть в них ответ на мучительный вопрос: зачем? Зачем все это? Чувствовалось, как в нем зреет что-то огромное, всепоглощающее – «беременность романом», как он сам это называл. Тяжелый, неповоротливый груз слов и образов давил на его утробу изнутри, требуя выхода. И он направился искать выход!

Через тридцать минут, он ощущал себя древним сосудом, переполненным горечью и разочарованием, но еще хранящим в себе искру надежды. Надежды на то, что роман, рожденный в таких муках, сможет вырваться наружу, осветить его мимолетным оргазмом катарсиса. Пальцы его, узловатые и дрожащие, сжимали старую водопроводную трубку, тщетно пытаясь ухватиться за ускользающую нить вдохновения. Тишина туалетной комнаты давила, душила, но в этой тишине он слышал шепот будущего романа, слышал обещания избавления.

И вот, сидя на белом керамическом трофее, на некогда украинском унитазе, символе разрушенного и испоганенного советского проекта, он чувствовал, как слова в нём начинают обретать форму. Унитаз, этот предмет быта неизвестной украинской семьи, из глупого подарка-шутки стал святым артефактом войны, и превратился в многогранную метафору. Метафору для всего происходящего. Метафору бессмысленной жестокости истории, абсурдной гордыни персонажей из его рассказа и неизбежного падения всех их в лимб и ад.

– Прилепа, черт бы его побрал, – пробормотал Пархатый, а затем перданув душистой подливой прошептал, – притащил же мне санфаянс… Герой спецоперации…

Но в глубине души старик был благодарен полковнику гвардии. Этот унитаз, как ни странно, стал катализатором для крайнего творчества мудреца. Он словно впитал из старого тела последние остатки сомнений и страхов.

Александр Пархатов представил себе историю. Историю о полковнике Прилепе и его друге командире корпуса Негожине, о их безумной храбрости и слепой вере. Историю о войне, которая превращает людей в зверей, а обычные предметы – в символы. Историю о том, как легко разрушить братство и как трудно построить любовь. Вот только он не смог придумать, как показать их историю, в рамках нового законодательства…

Наконец Александр Пархатый поднялся с унитаза, чувствуя себя обновленным, переродившимся. Он оглядел белую плитку туалета, словно увидел ее впервые.

Добравшись до кабинета, он вздохнул. Банки с червяками, фаллосы из дальнего Бутана, пыльные полки – все это теперь казалось частью единого, сложного организма, поместив себя в который он станет творцом новой сакральной истины, новой ткани русской литературы…

Он подошел к дубовому письменному столу, заваленному бумагами и книгами. Отбросив деревянный член из Бутанской коллекции на пол, он взял в руки старую ручку, подарок от Брежнева, который он получил вместе с одобряющим поцелуем в губы – мудрый генсек умел быть добрым. Вновь пережив тревожные моменты семидесятых, Александр Пархатый положил перед собой чистый белый лист. Пальцы его, еще недавно дрожащие, теперь уверенно держали капиталистический Паркер, перо которого начало скользить по бумаге. Слова принялись литься, словно поток, прорвавший плотину…

«Полковник Прилепа, герой нашего времени…» – начал писать он, и кричащая тишина старого дома окружила его. Но, он не почувствовал жилы жизни в этом персонаже и тут же остановился. Вспомнил о нелепой истории сего полковника-революционера, который одинаково эффективно защищал Родину в жандармерии и одновременно творил пролетарскую революцию…

Нет. Прилепа – это прошлое, никому не нужное олицетворение политически импотентной русской интеллигенции. Это то, что Пархатов тут же вычеркнул. Вычеркнул из романа, из сакральной жизни Родины, из этой чертовой истории русской литературы.