скачать книгу бесплатно
Иосиф
Павел Богучаров
Библиотека журнала «Российский колокол»
Родина моих предков как по отцу, так и по матери – Нехаевский ныне район Волгоградской области. Хоперский лесостепной ковыльный край, прекрасный край, некогда входивший во Всевеликое войско Донское.
О них – родителях моих, дедах, бабках, соседях – книга «Иосиф». О времени по-детски наивном, уходящем и, к сожалению, безвозвратно ушедшем со многими хуторами, станицами, песнями… О времени двадцатого столетия родного казачьего края.
Павел Богучаров
Иосиф
© П. Богучаров, 2021
© Интернациональный Союз писателей, 2021
Павел Иосифович Богучаров
69 лет. Родился в Волгоградской области, в Нехаевском районе. Учился в хуторских школах в Нехаево. В 1971 году окончил Волгоградское КПУ, режиссерское отделение. Отслужил в армии. В 1978 году окончил Московский институт культуры, а в 1989 году – ВГИК, сценарный факультет. Проходил стажировку на «Мосфильме». Лауреат Международного кинофестиваля «Золотой Витязь» за литературный киносценарий «По-над садом». В 90-х годах работал кочегаром, мойщиком машин, мастером, сторожем, пел и играл на бас-домбре в профессиональном фольклорном ансамбле «Корогод», впоследствии переименованном в «Радуйся!». Снимался в кино, пел у М. М. Хуциева в фильме «Невечерняя». Десять лет работал в детской телестудии в Южном округе Москвы режиссером игровой телепередачи «Ритатуй!». В настоящее время работает режиссером театральной студии «Слово» в пгт Тучково, в Центре культуры и искусств.
Печатался в журнале «Голос Эпохи», альманахе «Российский колокол». Книга «Иосиф» опубликована в электронной библиотеке.
Проживает в Одинцовском районе Московской области.
Иосиф
…В слуховое окно выставилось свиное рыло и хрюкнуло так, что у него мороз подрал по коже.
Н. В. Гоголь. «Вечера на хуторе близ Диканьки»
Рассказ этот, еще «перестроечный», давно просился наружу, и время его, кажется, приспело. В юбилейные торжества Михаила Сергеевича Горбачёва история, когда-то рассказанная моим отцом и имеющая отношение к планетарному юбиляру, ну… просто требует выплеска!
Но сначала – о моем отце.
Родился он в Хопёрском округе Всевеликой области войска Донского в 1908 году 22 сентября – на Иосифа Волоцкого. И нарекли его Иосифом. Нас – троих сыновей и дочь отца нашего Иосифа – имя его в разных ситуациях не раз выводило на определенные пути-дорожки. Иосифович! – это же звучит! Но об этих путях-дорожках другие истории. Сначала – о самом Иосифе.
Место географическое, где прошло детство отца, – нынешняя Волгоградская область – граница с Воронежской областью и Ростовской, с Вешками. Хутор Водины. Его уже нынче нет. На месте прадедовского подворья – заброшенное уже и забытое кладбище. По рассказам отца и тетки нашей Серафимы, прапрадед Осип переехал на Водины из станицы Тишанской.
Жил отец в семье своего деда – Богучарова Ивана Осиповича. Подворье было большое и огороженное частоколом. Отец говорил, что жили как в крепости.
Лет в десять или одиннадцать – он сам об этом не мог точно сказать – его… подстрелили. Какой-то лихой человек прострелил мальчишке коленную чашечку. Попал прямо в средину. Пуля прошла навылет. И навсегда остался отец хромым. Но всю жизнь он скрывал настоящую причину своего увечья. И если мать обучала нас школьным наукам, то отец – житейским ремеслам и самой жизни.
Однажды, это еще в школьные годы было, колол я дрова в своем дворе. Вечерело. В хате уже горел свет. Отец – за своим сапожным верстаком, который выходил к окошку, а окошко – во двор: нет-нет да и наблюдал за мной, улыбался. Я наколол большую кучу, лихо вонзил топор в плаху и пошел в хату. Шел по-взрослому, размахивал натруженными руками, думал, отец сейчас похвалит, скажет: «Хорошую ты нынче кучечку дровец набухал!».
Только я через порог.
– Убери топор в катух! – приказал он.
Я редко видел отца таким строгим. Топор убрал, но губы надул – не понял, за что он так на меня… Уже за ужином отец подмигнул и сказал:
– А кучечку дровец хорошую ты нынче набухал. Но вот я тебе расскажу! И ты на всю жизнь запомни! Ты знаешь, у нас на Водиных история какая вышла? В революцию. Власти тогда уже никакой не было или она уже пришла, новая? Ну так вот. Недалеко от нас Харламовы жили. Оставили вот так топор в дровосеке, а этим же топором их всех и порубили. Зашли во двор эти, в кожаных тужурках с бантами красными, взяли хозяйский топор – он тут же им на глаза попался! Взяли и всех – и старого и малого… А семья знаешь какая большая была – человек двадцать! Снох, детей – всех! Так что нарубил – и убери топор подальше от греха.
– А они чего, белые были? – спросил я.
– Кто?! – не понял отец.
– Ну, Харламовы?.. Белогвардейцы?
– Какие белогвардейцы?! Они родственники наши были! Грудные дети остались! Бабки! Я же тебе говорю – снохи. Аким там еще был, ровесник мой, и мы с ним еще дружили. И его – всех! Подчистую! А взрослые воевали…
– В тужурках, между прочим, и с бантами красными ходили чекисты, па! – заносчиво проинформировал я отца и огородил чекистов от несправедливых нападок: – И зачем им топор, они с маузерами ходили! Может, бандиты какие-нибудь переодетые зашли?
Отец долго и в упор «понимал» меня и свирепо выдавил:
– Ты, «маузер», слухай отца своего и не болтай, что не надо! Они у меня – вот! В глазах стоят! «Переодетые»! На всю жизнь остались! Они, эти «переодетые», знаешь сколько в тот раз в нашем хуторе почикали, «чикисты»?! Не болтай лишнего нигде и никогда!
– А зачем же они их тогда? – не унимался я.
– Табе, комсомольцу, пока это не понять! – взорвался отец. – Чикист еще мне тут!
Не помню, чем закончился тот диалог наш с отцом. Наверное, я еще больше стал дерзить, заступаться за «чикистов». В то время я действительно в комсомол вступил. И больше всего любил историю. А отец вообще-то очень редко затрагивал политику и все то, что было с ним. Я же, отличник по истории, с тайным и грустным неудовольствием считал тогда, что ничегошеньки он, отец мой безграмотный, и не знает. Ни про благородных чекистов, ни про настоящих красноармейцев…
Прошло не одно десятилетие. Имею свой дом, баню с дровами. Живу на выглядке, где с одной стороны путь-дорожка пролегает, по которой ходит и шастает всякий люд. И в последнее неспокойное время стал чаще вспоминать эту историю, рассказанную отцом. Вспоминать и за топором присматривать.
Но про коленную чашечку.
До восьмидесяти лет нам, детям своим, рассказывал про какую-то горочку:
– Да вот, катались мы с горочки на коньках. А у меня такие хорошенькие были коньки – СНЕГУРКИ! Завернутые такие… носики. – При этом отец умилялся, говоря про носики. – А внизу канавка была. И как я ее не заметил… и кэ-эк!.. Об канавку. И вот вышло как…
– А горочка большая была? – спрашивали мы.
– О-о-о, крута-ая! – важно тянул отец.
Я представлял горку, но почему-то свою, канавку, на которой я как-то запнулся и больно стукнулся. Но горка моя была так себе, не такая уж крутая. Но было больно. А отцовская? Ведь он так стукнулся, что нога не стала гнуться!.. Выходила ужасная картина.
Года за два до своей смерти он рассказал про настоящую «горку».
– Какие там коньки! Я даже не понял, с какой стороны стрельнули – спереди или сзади! Коленку обожгло – и все. А на горочке мы стояли. Это точно! С братом Тишкой. Петро еще малой был, а Иван – грудной. Спереди – лесок, а сзади – яр…
Примерно в то же время, когда его подстрелили, умерла его мать Варвара Григорьевна. А был это 1919 год. В семье осталось пятеро детей. Еще сестра у отца была, тетка наша – Серафима Павловна. Отец, Иосиф, был старшим. Дед наш Павел Иванович, как вспоминал отец, в это время рядился во все одежды! Был и белым, и в бандах ходил, а потом стал красным и раскулачил своего отца – Ивана Осиповича. Он раскатал дом, в котором сам когда-то жил, и вывез его в станицу Шумилинскую. Отец рассказывал, что из этого материала выстроили школу в Шумилинской… Вскоре умер Иван Осипович, а дед Павел Иванович потом переехал в соседний хутор, Кривой. Кстати, хутор Кривой упоминается у М. А. Шолохова. Здесь была расстреляна «банда» Фомина. Сейчас в Кривовском тоже никто не живет. Ни одного человечка, а вот крест там недавно поставили – «банде» Фомина. Вышло так, что в 1919–1920 годы до отцовской простреленной коленки никому не было дела. И отдали Иосифа в селение Солонка хохлам как негодного к строю казака, на обучение сапожному делу. Весь социализм отец видел и испытал от начала его и до конца. А начало построения социализма для Иосифа было довольно оригинальным.
– Я не могу точно вспомнить, – рассказывал отец, – в каком году это было. Но было это до женитьбы. А женили меня на Нюрушке в восемнадцать. Я не умел ни читать, ни писать, но руками и головой много чего делал и соображал. В то время отец наш, Павло, перевез семью в Кривой. Потом уж этот хутор стал называться Кривовский. Так вот, приехали к нам в Кривовский два чекиста с винтовками. Отца почему-то не было. Приехали! Заходят в хату. Ага.
– Богучаров Иосиф?
– Богучаров Иосиф…
– Бери все свои отмычки и собирайся с нами!
– Какие отмычки?!
– Какими сейфы открывают!
– Нет у меня никаких отмычек.
– Но-но! Нет у него отмычек! А замки чем вскрываешь? Подлец такой! Собирайся! Советская власть ему доверяет, а он еще кобенится! Живо!
Откуда они узнали, что я замок открывал?! Сложный, правда. Отец меня возил в Нехаево, и я одной бабке сундук открывал. Она была богатая и жила одна – вдова. Я таких сундуков сроду не видел: замудреный! И со сложным механизмом-замком. Долго я с ним возился, открыл все же. Во-от. Взяли эти чекисты меня и повезли не знаю куда. Я ничего не понимаю и дрожу как заяц. С винтовками шутки не шутят. Какой сейф? Привозят в нехаевский сбербанк. А хозяин сбербанка уехал или сбежал, не знаю. И, понятное дело, ключи с собой взял. Подводят к сейфу. Но это сейф не тот, какой в уголочке стоит в нашей конторе, в клубе. Этот – здоровенный, со сложным механизмом.
Спрашивают:
– Жить хочешь?
– Хочу! – говорю, а чего тут скажешь?
– Открывай! – приказывают. – Не откроешь – расстреляем! – говорят как в шутку, а там что у них на уме?! Тогда человеческая жизнь ничего не стоила.
Ну, я немного успокоился, понял хоть, за что расстреливать будут. Ха-ха…
Говорю:
– Мне нужна тугая проволока, стальная!
Достали, встали сзади с винтовками, смотрят, что я делаю. Не сразу я сообразил, что тут в чем. Не спеша работаю. А они, как эти, сзади толкутся.
Я:
– Не дышите мне в спину и отойдите подальше, – говорю. – Я так не могу работать!
– Но ты, работник, сейчас ты додышисси у нас! Мы тебя хлопнем, с проволокой стальной, и все тут табе! Отдышисси! – лаются, а отходят дальше.
– Открыл?
– Открыл!
Но они все пальцы мои потом перемазали – отпечатки брали. А потом заставили расписаться. А я говорю:
– Так я же писать не могу!
– Ставь крестик!
– Какой крестик?! – Я и вправду не знал, что нужно где-то расписываться! И как расписываться! А они подумали, что я дурака валяю!
В общем, чуть не расстреляли. Ха-ха! Нужен был еще. Оставили. Потом эти же чекисты опять к нам приехали:
– Богучаров Иосиф?
Я говорю:
– Сами видите, Богучаров Иосиф я! Вы же один раз брали меня!
Один другому говорит:
– Гляди, какой разговорчивый!
Другой:
– Собирайся и поехали!
– Куды?
– На кудыкину гору! Собирайся! Подлец такой! Спрашивает он еще!
А это был 1924 год. Это я запомнил. Мы еще относились к станице Тишанской! Голод начинался, и полная разруха стояла. Все моторы, дизеля, вся техника была собрана со всех хуторов на Бык-гору. Они там стояли и мокли под дождями. Зачем это сделали? Технику всю угробить? А дальше что? И людей?! И вот на горе этой комсомолки собрались, а дождик лупить – страсть! А там же ни одного кустика нет, где спрятаться. И стоять эти комсомолки как мокрые курицы и щ-щастливые!
– А зачем они на гору залезли?
– А почем я знаю? Комсомольцы! Везде голод, холод, а они гогочут! Зубы скалят! Весело им, понимаешь?! Социализьму они строють! Я вот обратил внимание – каждое время выбирает своих чудаков. Тогда были комсомольцы. Смешные – до упаду! Они ведь никто ничего делать не мог! Только – языком!
– Они были местные?
– Были и местные, и всякие! Их поначалу было мало, но были. – Отец вздохнул. – Там же среди них и Пашаня была, жана моя вторая, с какой я до тюрьмы да и после двенадцать лет прожил. Уж как она на собрания любила ходить! Медом не корми!.. Да. Комсомольцы и комсомолки! Горлопаны – до упаду! Один гармонист у них был – Иван Пунцов. Да лучше бы он эту гармошку в руки не брал, не мучил ее. Рвет меха, тянет изо всех сил, а музыки никакой путевой нету.
– Пап! – решил я пошутить. – Признайся, может, ты сам комсомолец был? Тайный?
– Кто?! – Отец не понял моего «тонкого» юмора и продолжил дальше: – Мне приказывают выбрать из всех двигателей наилучший и запустить его. Опробовать, а там будем строить мельницу! Привезли-то меня в одной холщовой рубахе. Надеть нечего было, и холод был, и я уже промок, но я был, Паша, без портков!
– Без штанов?!
– Да нет, на мне, стыдно признаться, но на мне ничего нижнего не было! Я нагнуться не мог! Там же сзади стояли веселые и зубастые! Комсомолки эти – Пашани! И Ваня с гармошкой! А я решил свой двигатель отыскать, я его хорошо знал. Ну и свой он! Понимаешь? Свой, родной! Его Иван Осьпович выбирал, привозил! Я иду, а комсомольцы за мной, и Ваня Пунцов наяривает! Пашаня потом рассказала, что они мне так силы придавали! Им приказали – петь и плясать вовсю! Искал-искал я движок свой и нашел. И деда вспомнил, и баз наш, полный живности, и мать-покойницу вспомнил! Слезы как полились!.. Хорошо, дождик шел. Комсомольцы эти…
Эту историю отец вспоминал не раз и каждый раз горько плакал… Таким жалким и страдающим я его не видел…
– Мельницу запустил?
– Запустил, Паша, запустил, – вздыхал отец.
Вышло так, что на нем социализм в лице Михаила Сергеевича и закончился. До самой смерти отец лудил, паял худые, «латаные-перелатаные» предперестроечные совхозные радиаторы тракторов.
Если бы не коленка простреленная, куда бы повернул его Всевышний?..
Отец был сапожником, мельником, портным, столяром. На похоронах отца… А умер он 5 августа… До смерти неделю лил ужасный дождь. А как умер – дождь прекратился. Выглянуло солнце. За три дня до похорон подсохло. И уже к вечеру на поминках за столами, накрытыми во дворе, было сто человек. Ровно сто! Старики, старухи, кто любил и уважал Иосифа Павловича (в страшный голод 1947 года, когда отец работал в Нижней Речке на мельнице, он спас не одну семью), собрались со всех близлежащих забытых, разрушенных хуторов. И кто-то заметил:
– А глядите! Мы ведь все пришли в чириках, какие пошил нам Иосиф Палыч!
И все сто человек поглядели вниз под столы на свою обувку. И все закивали, согласились, а мама громко заплакала…
Когда заканчивались летне-осенние сезонные работы, заготовленное сено стояло в стогу, корова и овцы с козами определены были в свои катухи, а огород был уже вспахан под зиму, отец садился за сапожный верстак и шил на заказ тапочки-чирики всех размеров. К следующему лету. Каких только колодок у него не было – от ноги на годовалых ребятишек и до сорок шестого размера! Заказывали семьями. Подошва тапочек была ременная, а верх – суконный. И сносу им не было – по росе, по стерне, по грязи!..
