скачать книгу бесплатно
3) Третье обстоятельство, а именно то, что XVIII век был временем чисто интеллектуальной философии, естественным образом определило рамки философии масонства Престона. В те времена разум стал центральной идеей всех философских теорий. Знание считалось «универсальным растворителем». Поэтому когда Престон нашел в старинных наставлениях мысль, что масонство, наряду с прочим, является корпусом знаний, а в древних заповедях – историю этого знания и его передачи из поколения в поколение из глубокой древности, неизбежностью стало превращение им знания в главный элемент всей его системы. О том, что он был полностью поглощен этой идеей, свидетельствует наше американское наставление степени Подмастерья, несмотря на все сокращения, которые оно претерпело с течением времени, остающееся совершенно престоновским. Ограничения по времени не позволяют нам зачитывать все лекции Престона в их первоначальной и полной форме. Но достаточно нескольких цитат из варианта Уэбба, то есть сокращенной их версии, чтобы всё стало понятно. Цитаты взяты из «Руководства» Уэбба, но каждая сверена с первоначальным вариантом у Престона.
«Земная и Небесная Сферы суть два искусственных шарообразных тела, на закругленной поверхности коих представлены страны, моря и различные части света, плоскость неба, пути передвижения планет и прочие детали…
Сфера с изображенными на ее поверхности частями земли именуется Земной Сферой, а с изображенными созвездиями и прочими небесными телами – Небесной Сферой.
Главное средство использования Сфер, помимо того, что они служат картами, позволяющими различать внешние части земли и положение неподвижных звезд, состоит в том, чтобы представлять и объяснять явления, возникающие от ежегодных обращений и ежедневных вращений земли вокруг своей оси. Они суть достойнейшие средства исправления ума, ибо даруют ему самые верные идеи о любых вопросах и предположениях, равно как и позволяют ему их разрешать».
Много раз говорилось уже, что эти сферы на наших колоннах – чистый анахронизм. Они происходят от намерения Престона включить в лекции обучение астрономии, которая тогда как раз начинала занимать ведущее место среди наук о природе. В особенности отметьте, как четко в лекции указывается цель наставлений: они предназначены для «исправления ума, ибо даруют ему самые верные идеи о любых вопросах и предположениях, равно как и позволяют ему их разрешать». Другими словами, эти сферы – не символы, они предназначены не для нравственного совершенствования. Они покоятся на колоннах, совершенно неуместно притом, только лишь для того, чтобы обучить членов ложи основам географии и астрономии. Необходимо помнить, что Престон, по двенадцать часов трудившийся ежедневно над корректурой и набором шрифта, смотрел на это совершенно иначе, чем современный масон. То, что мы сейчас считаем школьными азами, мало кому было известно в то время. Для него обучение значению географической и астрономической сфер было очень серьезным делом.
Вспомните почтительные рассуждение об архитектуре в нашем наставлении степени Подмастерья. В нашей версии это подлинный неурезанный Престон, пусть его текст и сокращают довольно часто в других ритуалах. Вы же помните, как там все расписано, как подробно описывается каждый ордер, в каких подробностях, какие там везде пропорции, нам предлагается повествование об истоках каждого из них, прилагается художественная критика, рассказывается легенда об изобретении Коринфского ордера Каллимахом. Истоки всего этого – в Древних заповедях. Но в руках Престона они превратились в настоящее сокровище – трактат об архитектуре. Масон, несколько раз прослушавший это наставление, становился ученым человеком. Он получал всю полноту знаний, положенных ученому человеку его времени в области архитектуры.
Точно так же он приводит в кратком изложении Евклида: «Геометрия занимается изучением свойств и способностей величин в целом, рассматривая преимущественно длину, ширину и толщину, от точки к линии, от линии – к поверхностям, а от поверхностей – к телам. Точка есть фигура, не имеющая измерений, или же неделимая частица пространства.
Линия есть точка, продолженная в пространстве, фигура с одним свойством, а именно с длиной. Поверхности суть фигуры о двух измерениях, а именно с длиной и шириной. Тело есть фигура с тремя свойствами, а именно длиной, шириной и толщиной».
Но достаточно. Вы уже, конечно, поняли общий принцип. Если превратить наставления в выжимки из всего предоставляемого основными отраслями науки, масонскую ложу можно сделать школой, где все люди – задолго до создания системы общественных школ и открытых университетов – могли бы получать знания, за счет чего – и лишь за счет чего – они затем могут добиться в жизни всего. Если все люди будут обладать знаниями, считал Престон, все общественные проблемы будут решены. Обладая знанием, способствующим дальнейшему дедуктивному развитию, человеческий разум далее отринет потребность в правительствах и силе как средстве управления – и настанет эра совершенства. А ведь тогда было время частных школ, доступных далеко не всем и каждому. Бесценное сокровище – знание было недоступно простым людям, которые в нем нуждались больше всех. Поэтому для Престона масонский Орден был, во-первых и в-главных, источником распространения и пропаганды знания. Ради этой цели он ухватился за возможность составить эти лекции и стремился с их помощью свести в единый свод все современные ему научные знания.
В наше время, когда знание стало слишком обширным, чтобы его можно было всё вместить в какую-то одну схему, и слишком многоликим, чтобы его можно было сформулировать в какой-то степени детальности хотя бы на краткое время жизни современных текстов, недостатки схемы Престона становятся, конечно, очевидны. И сама суть его схемы наглядно демонстрируется его лекциями. Вот, например:
«Обоняние есть чувство, посредством коего мы различаем запахи, разные оттенки коих сообщают нашему уму разные мнения. Животные и растительные тела, равно как и все прочие тела, будучи подвержены воздействию воздуха, постоянно испаряют со своей поверхности субстанцию высокой тонкости, равно в состоянии жизни и роста и в состоянии гниения и разложения. Эти испарения, попадая в ноздри вместе с потоком воздуха, становятся средством усвоения запаха всех тел».
Этот урок из физики XVIII века, заставляющий современных нас улыбнуться, до сих пор торжественно зачитывают в наших нынешних ложах, будто он до сих пор имеет какой-то практический или символический смысл. А на самом деле он означает всего лишь, что Престон писал учебник основ физики и физиологии.
Он четко обосновывает свою теорию далее: «На ум полагаемся мы во всех своих познаниях, так что же может быть более достойным предметом изучения для вольного каменщика? Путем анатомирования и наблюдения мы знакомимся с телом, и лишь путем такого же анатомирования ума сможем мы узнать основы его работы и подлинные способности».
Заметьте: всякое познание проистекает от ума. Поэтому вольный каменщик должен изучать свой ум как орудие обретения знания – единственной своей подлинной цели.
В наше время эта концепция видится нам узколобой и неадекватной цели. Но основания этой его философии масонства становятся нам совершенно ясны, если мы помним, что это был за человек и что за время. Лекции Престона нужно рассматривать, постоянно помня, что это лекции печатника, сына образованного отца, которого забрали из школы, когда ему не было еще двенадцати, тем самым приговорив к жизни, посвященной надергиванию любых доступных знаний из рукописей, которые ему положено было набирать в типографии, долгими ночами после тяжелого рабочего дня, когда появлялось свободное время. О них нужно думать как о сочинении труженика, в основном, самоучки, при этом равного выдающимся ученым своего времени, с которыми он свел знакомство, подготавливая к печати их труды и читая их корректуры, из которых и черпал он свой неугасавший энтузиазм в деле просвещения в тот век, который впоследствии назвали Веком Разума. Нам нужно их рассматривать как труд человека, исповедовавшего кардинальные добродетели своего времени – интеллектуализм, самодостаточность разума, знание как главную и первоочередную потребность ума, за счет которой он существует и развивается, и конечность поиска знаний.
Итак, как же Престон отвечал на три вопроса масонской философии?
1. Для чего существует масонство? Каковы цель и задачи Ордена?
Престон ответил бы: для распространения Света, то есть для распространения знания среди людей. Он сказал бы, скорее всего, что это промежуточная цель. Он наверняка согласился бы с Краузе в том, что основная цель, программа-максимум состоит в совершенствовании людей, в том, чтобы сделать их лучше, мудрее и, как следствие, счастливее. Но средство достижения этого совершенства, по его мнению, – именно в знании. Посему, сказал бы он, превыше всего масонство существует ради пропаганды знания. В первую очередь, масон призван совершенствовать свой ум, изучать вольные науки и искусства, постепенно становиться ученым человеком.
2. Каковы взаимоотношения масонства с прочими видами человеческой деятельности?
Престон не дает прямого ответа на этот вопрос в своих сочинениях. Но из них вполне можно понять, что он ответил бы нечто вроде того, что государство стремится сделать людей лучше и счастливее путем сохранения порядка; церковь стремится к той же цели путем усовершенствования нравственности людей, грозя им сверхъестественными санкциями; а масонство должно стремиться делать людей лучше и счастливее путем обучения и распространения среди них знания. Помните, что это было задолго до того, как государство взяло на себя функцию общественного образования.
3. Как масонство намерено достигнуть своей цели? Какими принципами оно руководствуется в этом деле?
Престон ответил бы, что посредством символов и наставлений масона сперва побуждают учиться и приобретать знание, а затем непосредственно обучают полноценной системе организованного знания. Обе эти идеи подкреплены прямыми цитатами из его сочинений. В первом случае, идея подкреплена и наставлениями, и заповедями. Например: «Изучение вольных искусств, ценной ветви образования, столь действенно шлифующей и украшающей ум, рекомендуется к вашему сведению со всею искренностью». Посмотрите, как он рассуждает о каждой из наук, рассматривая ее значение и даруемые ею преимущества:
«Грамматика учит нас верному сорасположению слов соответственно оборотам или диалекту каждого народа в особенности, а также совершенству произношения, которое позволяет нам говорить и писать на каком-либо языке верно, сообразно разуму и правильному использованию. Риторика учит нас говорить многословно и бегло на любую тему, не только лишь излагая смысл, но и пользуясь всеми преимуществами, даруемыми силою и изяществом, умно захватывая внимание слушателя силою аргументов и красотой выражения, будь то для того, чтобы побудить или попросить, обличить или похвалить».
Для иллюстрации второго положения хватит одной цитаты: «Орудия труда и приспособления архитектуры избраны были братством того ради, чтобы лучше впечатать в память работников мудрые и серьезные истины». Другими словами, цель даже самих символов есть лишь обучать «мудрым и серьезным истинам». Здесь стоит обратить особое внимание на слово «серьезным»: это явный камень в огород тем братьям, кто демонстрировал увлечение мистицизмом и, пользуясь словами Престона, «бормотал на пустом жаргоне герметических философов».
Наконец, чтобы лучше понять его собственное мнение о том, чем он занимался, и, соответственно, какими должны были быть, по его мнению, масонские наставления, давайте прочтем, что он пишет в лекции степени Подмастерья: «Эта лекция содержит регулярную систему науки [а под «наукой» он понимал знание], показанную как основанная на самых ясных принципах и утвержденную на прочнейшем основании».
Нет нужды особо выделять, что мы не можем принять философию масонства Престона как достаточную для современного масона. Еще меньше готовы мы принять в подробностях, да даже и в общих чертах, его амбициозную систему охвата всех знаний в мире и создания полной и исключительной схемы обучения вольным наукам и искусствам в трех лекциях. Нет причин удивляться тому, что англо-американское масонство столь недалеко продвинулось в области масонской философии за всю свою историю, коль скоро это фактически все, что было нам дано в качестве основания, и все, что за всю свою жизнь слышали на эту тему подавляющее большинство масонов. Этот философский свод дается нам сверху как официальное знание, препятствующее подробному изучению этой темы, и сама цель его теряется для многих из нас за фасадом множества давно устаревших элементов. Однако, я полагаю, мы оказываем Престону плохую услугу, сохраняя неизменным буквальный текст его лекций за счет утраты основополагающей их идеи. В его время они обучали; в наше время – уже нет. Предположим, что в наши дни некий человек такого же неутомимого усердия, как у Престона, предпринял бы попытку создать новый комплект наставлений, задавшись целью соединить все известные знания и представить кандидатам их основы в том виде, в котором их понял бы обычный человек, не ученый. Говоря словами Престона, предположим, что такие наставления написаны в результате семилетнего труда и деятельной помощи сообщества критиков, чтобы лечь в основу регулярной системы современного знания, показанной как основанная на самых ясных принципах и утвержденной на прочнейшем основании. Если хотите, предположим, что эта система ограничена лишь знаниями о масонстве. Не будет ли таким образом идея Престона (в наш век общественных школ) реализована лучше и вернее, чем в нашей нынешней пустой и напыщенной болтовне, и не оправдает ли само себя его представление о ложе как о центре знаний?
Позвольте привести вам два примера. В дни Престона была огромная всеобщая неудовлетворенная потребность (от которой сам он невыразимо страдал) в общественном образовании и тем самым в предоставлении народу средства получения знаний как таковых. В наши дни точно такая же потребность существует в получении знаний особого рода. Общество четко разделяется на классы, не понимающие нужд один другого и посему абсолютно не испытывающие один к другому сочувствия. Можно ли представить себе более достойную тему для масонской лекции, чем та, которая предусматривала бы изложение основ общественной науки и брала бы на себя труд по распространению верного знания о ней среди всех масонов? Предположим, такая лекция была бы составлена так же, как наставления Престона, опробована на публике в ложах раз за разом, как наставления Престона, и после выслушивания дружеской критики и внесения исправлений, преподавалась бы всем нашим Мастерам в качестве плода нескольких лет усердного труда. Разве не стали бы наши ложи в таком случае действительно маяками – сеятелями подлинного Света в общества, сделав тем самым огромный шаг к цели усовершенствования рода людского?
И снова: что бы ни происходило сейчас на Континенте, наше время – это эра универсализма и интернационализма. Мыслящий мир все более и более настойчиво проверяет на прочность узкие местнические границы, глядя на все происходящее уже с позиций всемирного, универсального мировоззрения. Искусство, наука, экономика, братские организации и союзы трудящихся, даже спорт, – всё становится интернациональным. Участившиеся международные конгрессы и конференции по любым темам и вопросам только подчеркивают слом всех локальных политических границ. Всемирное социологическое движение пропагандирует широкие гуманистические взгляды, побуждая людей больше думать об обществе, а следовательно – о всемирном обществе, меньше фокусировать взгляд на личности и отдельной местности.
Масоны должны возглавить это всемирное движение к универсальности. Но что знает средний занятой масон, – и сколь часто он вообще задумывается, – о движении интернационалистов или хотя бы о движении пацифистов, чьи представители во множестве роятся вокруг него? Между тем каждый масон просто обязан об этом знать, и мало того – он должен проникнуться этими идеями всей душой. Каждая ложа призвана стать центром просвещения, откуда человек выходил бы наполненным новыми идеями социальной справедливости, космополитического правосудия и интернационализма.
Разумеется, Престон заблуждался: знание не есть единственная цель масонства. Но с другой стороны – он был прав. Знание есть одна из целей, по крайней мере, промежуточных, и оно отнюдь не в наименьшей степени является верным средством достижения человеком совершенства. Заблуждения Престона были заблуждениями его века: ошибочная вера в завершенность и конечность достижений его эры, ошибочное представление о формальной и детальной системе как единственном средстве преподавания. Ну а что в таком случае сказать о еще большей ошибке, которую мы делаем сейчас, зачитывая его наставления – урезанные и обессмысленные настолько, что уже ничего не значат для слушателя, – с мрачной торжественностью представляя их как систему масонской науки? Помните, что он рассматривал их как представляющие систему всеобщего знания, а не систему всего лишь знаний о масонстве. Будь мы ведомы его духом, понимай мы со всей очевидностью коренную идею его философии и имей хоть половину его рвения и усердия, мы, вне всякого сомнения, смогли бы превратить наши наставления и, чрез них, наши ложи реальной силой в обществе. Конечно, нам пришлось бы столкнуться в открытом бою с буквалистами и формалистами, которыми во все времена полнились наши ложи, и быть обвиненными в нововведениях. Но в этом обвиняли и Престона. И он действительно был в них виновен в том смысле, что ввел свои лекции на место ранее зачитывавшихся готических конституций. Престон сталкивался с теми же буквалистами и формалистами и писал свои лекции им в пику. Не хотелось бы верить, что у нашем Ордене со временем исчезло место всякой инициативе и что не родится новый Престон, чтобы водворить свое понятие Знания на место цели Братства и представить современным вольным каменщикам то знание, которое они заслужили.
Лекция 2
Краузе: масонство, нравственность и право
За исключением тех случаев, когда он пишет про Древние Заповеди и цитирует более ранние материалы, Престон – настолько во всем и всегда автор XVIII века, что его трудно понять, не имея представления об образе мышления англичан XVIII века. В случае со следующим рассматриваемым нами масонским философом все обстоит совершенно иначе. Он творил в основном русле философской мысли своего времени. Но это русло, наряду с руслом масонской мысли этого периода, было прорыто еще в XVII веке. Поэтому для лучшего понимания его философии масонства недостаточно простого рассмотрения человека и его времени, нам нужно начать несколько ранее.
Начало XVII века было временем бурной умственной деятельности. Пробуждение Реформации положило начало эре свежей и живой религиозной мысли. Политические идеи – предвестники концепций XVIII и XIX веков – приобретали свою первичную форму. Падение схоластики освободило философию от цепей Аристотеля. Гроций уже готовился освободить юриспруденцию от теологии. Конринг собирался вывести Право из-под эгиды Юстиниана[33 - Гуго де Гроот (Гроций, 1583–1645) – нидерландский философ и юрист, государственный деятель, драматург и поэт; заложил основы международного права, основываясь на естественном праве. Герман Конринг (1606–1681) – немецкий врач, историк и политический философ, основатель государствоведения как науки.]. Вследствие этого возникла новая теория государства и права. Правоведы стали возвращаться к юристам классического Рима и их концепции природного закона, основанного на разуме и применимого к людям – не как к гражданам, не как к членам цивилизованного общества, а просто как людям, а философская школа, проистекшая из этого истока и лишь укреплявшаяся в течение последовавших двух веков, породила великое множество талантливых авторов, которые выстроили систему международного права, начали все набирающее силы движение за гуманизм в ведении войн и за водворение мира во всем мире, поощряли общественный интерес к правовой и политической философии, итогом чего стали демократические идеи нашего времени, гуманизация и рационализация права в XIX веке. Возрождение масонства, свершившееся в следующем веке, имеет свои корни в том периоде. «Всегда существовала, – пишет сэр Генри Мэйн[34 - Генри Джеймс Самнер Мэйн (1822–1888) – английский юрист, философ, антрополог, историк, один из основателей социологии права.], – тесная связь между Естественным Законом и гуманизмом». В такое время, когда сам воздух, кажется, наполняют идеи общечеловеческого братства и законных прав человека, возникает потребность в организации всех людей, трудящейся во всеобщее их благо. В начале века она возникала неоднократно, и не следует сомневаться в том, что сочинения Андреа и вся сомнительная история с розенкрейцерами были тому симптомом, а не причиной. Но взросление этой идеи затянулось. В XVII веке она покоилась под спудом алхимии и мистицизма, ввергнутая в это узилище эрой невежества и предрассудков. В XVIII веке ее развитие задерживал всепоглощающий интерес к политической философии. И лишь в первое десятилетие XIX века исследователи начали впервые реалистично оценивать перспективы этой идеи. Тогда впервые идея всеобщей организации рода людского была оценена при помощи научного метода, связана с конкретными целями и вошла в философскую систему человеческой деятельности неотъемлемой составной частью. Наверное, ни какая другая тема так идеально не подходит в качестве начальной для повествования о масонской философии, как жизнеописание этого ученого и достойного человека и вольного каменщика, первого масонского философа своего времени и лучшего из философов права, сослужившего ценнейшую службу всему человечеству и нашему Цеху.
Карл Христиан Фридрих Краузе, один из основоположников литературной традиции нового масонства и основатель целой школы законодательной мысли, родился в Айзенберге близ Лейпцига в 1781 году. Образование он получил в Йене, где затем некоторое время преподавал, пока не переехал в Дрезден в 1805 году. В тот же год его приняли в каменщики, и сразу же с очень характерными для него энтузиазмом и энергией он погрузился в философское критическое осмысление этого нового для себя учреждения, достав и перечитав все уже написанные к тому времени книги о масонстве. В качестве итога своих исследований он составил и прочел в своей дрезденской ложе двенадцать лекций, впоследствии опубликованных в 1809 г. под заголовком «Высшее одухотворение истинных символов масонства» (Hohere Vergeistung der echt?berlieferten Grundsymbole der Freimaurerei). Год спустя он опубликовал первый том своего главного труда «Три древнейших профессиональных документа масонского братства». Эта книга, словами д-ра Маккея, «одна из самых ученых книг, выходивших в масонской печати», к сожалению, увидела свет не в лучшие времена. Границы публичного обсуждения масонского символизма не были тогда еще установлены, а свобода каждого отдельного масона в самостоятельном его толковании, столь пылко отстаивавшаяся в более поздние времена Альбертом Пайком, не была знакома немецким масонам того времени. Вследствие этого ему была суждена та же судьба, что и многим другим выдающимся масонским ученым. Его судьба, как и судьбы Престона и Далько, Круцификса и Оливера, предостерегают нас о том, что искреннее невежество, ревностная предубежденность и благонамеренная нетерпимость часто встречаются даже среди самых бескорыстных и доброжелательных искателей Света. Сам слух о выходе книги Краузе в свет уже вызвал настоящий фурор. Невероятные усилия предпринимались для того, чтобы воспрепятствовать этой публикации, и когда они пропали втуне, несомненно могшее найти себе лучшее применение рвение современников нашло себе цель в его изгнании из братства. Он не просто был исключен из своей ложи, но и много лет спустя гонения, вызванные изданием им этой масонской книги, не утихали и в конечном итоге воспрепятствовали его общественному признанию как ученого, и он так и не занял вполне им заслуженное место среди мыслителей своего времени. Конечно, многие говорили, что он далеко опередил свое время, и его не могли понять современники, не входившие в узкий круг его ближайших друзей и учеников. Но вне всяких сомнений, скандал, окружавший издание им работы по масонской истории и символизму, в конечном счете привел к тому, что ему так и не удалось получить профессорскую кафедру. К счастью, он был не из тех, кто склоняется под ударами судьбы и гонениями. Как писал поэт, «я не прошу счастья, я сам себе счастье»[35 - Парафраз из «Песни большой дороги» Уолта Уитмена.].
Не сломленный враждебностью окружающих к его учению, не поколебленный очевидным успехом своих преследователей, он непреклонно продолжал работать, читать лекции в университете Геттингена, разрабатывать свою систему политической и правовой философии, которой и прославился, а также преподавать ее.
Рёдер[36 - Карл Давид Август Рёдер (1806–1879) – немецкий юрист, философ и социолог, автор труда «Основы политики права» (1837).] описывает то глубокое впечатление, которое производили его лекции на слушателей, и то почтение, с которым народная молва ставила его много выше почтенных посредственностей, занимавших кафедры в университете, где он трудился простым доцентом. Читая отчеты о прочитанных им лекциях и переворачивая честные, искренние и исполненные терпимости страницы его книг, наполненных верой в способность человека к совершенствованию, рвением в раскрытии и описании условий человеческого прогресса, мы не можем не испытывать чувства, что перед нами человек, поистине «приуготовленный в сердце своем и сотворенный природой»[37 - Строка из масонского ритуала, описывающая кандидата, отобранного для посвящения.], которого не исторгнет из нашей среды никакое суждение ложи. Он умер в 1832 году не старым еще человеком, в 51 год.
Краузе не оставил нам полного или хотя бы систематического изложения общих положений своей философской системы. Нельзя также сказать, что он заслужил признание в мировой философии в целом, хотя ряд историков философии отводят ему в ней достойное место. Он посвятил свои лучшие труды, в основном, довольно узкой сфере масонской философии – в юности, когда был переполнен энтузиазмом, и философии права – в зрелости, когда обратил на нее свое внимание, и за это его будут помнить. Во второй из этих сфер он даже пользуется в наше время некоторой известностью, потому что его идеи сохранили актуальность. Двое его способных и усердных учеников, Аренс[38 - Генрих Аренс (1808–1874) – немецкий профессор права, юрист и политолог, автор работ «Курс психологии» (1837) и «Курс естественного права» (1838).] и Редер, почти полвека трудились над систематизацией и распространением его учения. Великая работа Аренса, изданная через пять лет после смерти его учителя, выдержала 24 издания на 7 языках. Так постепенно Краузе стали признавать основателем школы политической и правовой философии, а его ученики, не только своими сочинениями, но и беседами с коллегами на конгрессах, постепенно систематизировали и кодифицировали его идеи. Вплоть до пробуждения воинского духа в Германии и сдвига точки роста в немецкой юриспруденции в сторону законотворчества, приведшего к смене основного русла правовой мысли, влияние его учения было чуть ли не подавляющим. Вне Германии, особенно в тех землях, где философия права – все еще непаханое поле, у него еще есть неплохие и даже радужные перспективы, и Краузе провозглашают там «властителем новейших и широчайше распространенных мыслей». При рассмотрении социально-философских и социологических движений последних полувека так, конечно, уже нельзя сказать. Но верным будет сказать, что до появления великих деятелей социально-философской школы правовой мысли последнего десятилетия имя Краузе было величайшим из имен в современной мировой философии права. Его масонские работы, правда, подвержены пороку некритичной всеядности, характерному для всех масонских авторов вплоть до самого последнего времени, и это вело его к абсолютной и непоколебимой вере в традиционную историю, к принятию за подлинные – определенно сфабрикованных документов и за факты – явного околоисторического вымысла и недвусмысленного подлога. Таковы, например, его филологические и исторические исследования, в которых он подвергает подробному изучению так называемые «Манускрипт Лиланда» и «Йоркские конституции», наставление степени Ученика, а также его диссертация о формах организации и управления масонским Орденом: их следует читать с крайней осторожностью, помня о легковерности автора. Но невзирая на эти недостатки, которые искажают объективность восприятия подавляющего большинства сочинений масонских авторов, его работы бесценны для нас.
В те времена и в среде того народа, который в XIX веке был столь равнодушен к философии, что грозило лишить Закон и Правительство, Юстицию и Политику всякого фундамента, отличного от слепой и субъективной личной воли, учение, помещающее их на более прочное, стабильное основание, ищущее для них постоянное место в мироздании и особую определенную цель в общем плане человеческого прогресса, не могло не привлечь к себе внимание. Но для масона система правовой философии Краузе имеет еще большую ценность, которая несколько иного рода. Дело не только в том, что его труды по философии права, созданные, в основном, по окончании его масонских исследований и написания масонских книг, предлагают нам множество крайне важных и полезных примеров практического применения масонских знаний. И не только в том дело, что он невероятно действенно доказывает нам возможность социального, политического и правового применения принципов, заложенных в наших наставлениях. Его величайшее достижение, главный повод к вечной нашей ему благодарности, есть органическая теория права и государства, в которой он разрабатывает наследие XVII века – понятие всеобщей организации человечества, – превращая его в практическое учение в поисках возможности объединить государство со всеми прочими группами и организациями, вне зависимости от их размера, первоначальной цели и истоков основания, в гармоническую систему человеческой деятельности, а также отводит особое место и особую цель нашему всемирному братству в этом военном лагере на битве за прогресс человечества. Позвольте привести вам несколько ключевых идей его масонской и правовой философии в их взаимосвязи.
Закон – это всего лишь «скелет общественного порядка, покрытый плотью и кровью морали». У примитивных народов это всего лишь средство поддержания мира и регулирования жизни, архаичное лекарство для предотвращения, насколько это возможно, войны всех против всех. Со временем его перехватывает в свое владение государство, становящееся способно подавить насилие там, где ранее возможно было лишь немного его ограничить. Сделав это, оно ставит перед собой следующую по значимости цель и переходит от установления порядка к творению правосудия. Это государство делает по сей день. Но превыше всего этого, считает Краузе, есть и более достойная и высшая цель, а именно, пользуясь его словами, «совершенствование человека и общества». Один закон сам по себе не способен осуществить это. При верном его понимании это всего лишь одно из средств, которые надлежит применять гармонично, каждое – в своей отдельной сфере, во имя общей цели. Государство организует и поддерживает только одно из этих средств. Нравственность, религия, наука, искусство, промышленность и коммерция, – все они, по его мысли, являются соратниками, также нуждающимися в организации. Но государство, то есть политическая организация, исполняет обязанность поддержания и совершенствования правосудия, а также имеет другую функцию – приписывать другим формам организованной человеческой деятельности средства совершенствования своей деятельности. Оно призвано «служить посредником между личным и общественным уделом». Так оно становится одним из органов универсального общественного организма. Он рассматривает общество людей как органическое целое, сотворенное из множества различных институтов, каждый из которых управляет некой важной сферой человеческой жизни, а все они вместе с наступлением эпохи зрелости рода людского должны войти в состояние высшего единения. Все они относительно независимы. Но с высоты птичьего полета и ввиду общей цели все они видятся составными частями единого механизма. Все они работают ради одной цели и движутся в одном направлении, и направление это – к реализации предназначения рода людского, которое состоит в совершенстве. Это не просто прекраснодушные рассуждения идеалиста. Краузе предпринимает попытку вдохнуть новый дух в эти фазы человеческой деятельности, эти различные институты, развивающиеся как органы в общественном теле. Он внушает нам, что наш мир не испытывает упадок, а напротив – переживает свою юность. Человечество, утверждает он, лишь начинает обретать понимание своей общественной цели. Познав ее, осознав, сколь высокое совершенство ожидает нас, он призывает род людской стремиться к этому идеалу путем гармонического развития наших институтов, осознанного усовершенствования окружающей нас реальности.
Его убежденность в том, что совершенство есть общественная цель человека и что ему надлежит превыше всего осознанно стремиться к этому совершенству, идет вразрез с основным направлением европейской общественной мысли второй половины XIX века. Под влиянием позитивистов и механистической социологии тогда повсюду царил общественный, политический и юридический пессимизм. Считалось, что обществом управляет всегда одно и то же стандартное действие раз и навсегда зафиксированных социальных законов, за функционированием которых нам следует лишь наблюдать, как за действием, например, закона притяжения при наблюдении движения небесных тел, и точно так же, как мы не в силах повлиять на второе, не должны мы пытаться оказать влияние и на первое. Социальная философия Краузе, напротив, дала нам веру в действенность одного-единственного усилия; она согласуется с самыми прогрессивными тенденциями общественной и политической мысли нашего времени.
Философия масонства и философия права Краузе требуют разделения понятий естественного порядка, общественного порядка и нравственного порядка. Это разделение можно пояснить на следующем примере.
Ученые говорят нам, что природа демонстрирует непрестанную и неустанную борьбу – борьбу за выживание (и эти термин и понятие были изобретены задолго до Краузе), в которой все личности, народы и виды принимают участие вне зависимости от своей воли. Даже придорожный сорняк не только воюет с таким же точно сорняком за место под солнцем, но еще и вынужден бороться с прожорливыми насекомыми, ненасытными травоядными животными и людскими орудиями труда и машинами. То есть обычное состояние жизни при начальных природных условиях – это конфликт. Но стоит взглянуть на разбитый поблизости сад с искусственными условиями – и контраст просто поразителен! Экзотические растения, не могшие в природных условиях прожить самостоятельно и минуты в чужой земле и в непривычном климате, под постоянной угрозой конкуренции со стороны более жизнеспособных местных растений, здесь расцветают и прекрасно приживаются. Заботливо рассаженные, чтобы не мешать расти одно другому, заботливо обихаживаемые, чтобы полностью исключить враждебное влияние местной растительности, снабжаемые наилучшей почвой, водой – как только иссякает природный запас влаги, эти растения, свободные от заложенной в них природой врожденной необходимости заботиться о себе самостоятельно и бороться за выживание, всю свою энергию тратят они на свое совершенствование и развитие, производя на свет такие свои разновидности и сорта, о которых вряд ли имели хотя бы какое-то представление их грубые и дикие предки. Конечно, не всякая борьба за существование может быть исключена в саду. Но в любом случае, ее бремя значительно облегчено. Вместо того, чтобы каждое растение вело войну за свое выживание с каждым другим растением, здесь садовник ведет войну с природой за выживание всего сада. Он укрывает растения, спасая их от от холода, поливает – спасая от засухи, опрыскивает – спасая от насекомых, и надеется снизить накал конкурентной борьбы между растениями и сорняками. Вместо того, чтобы оставить каждое растение расти как ему вздумается, он собирает и отбирает семена, подготовляет почву и сеет в нее семена ради получения наилучшего результата. Вся его работа идет наперекор природе, она и может осуществляться только в непрерывной борьбе с природой, ценой недреманной бдительности и неизменного усердия. Стоит лишь на миг потерять бдительность – и насекомые, жара и сорняки непременно победят, и искусственный порядок сада падет.
Точно так же общество и цивилизация суть искусственный порядок, поддерживаемый ценою бдительности и усердия в противостоянии природным силам. Как и в саду, главным условием в обществе должно стать исключение борьбы за существование путем устранения или смягчения ведущих к ней условий. И наоборот, в дикарском примитивном обществе, как в сообществе растений в чистом поле, главным условием является интенсивная и непрекращающаяся борьба, война за выживание. В сообществе растений в чистом поле природа стремится заставить все формы жизни приспособиться к условиям существования. В саду садовник стремится приспособить условия существования к тем формам жизни, которые он решил здесь культивировать. Точно так же у дикарских нецивилизованных народов люди приспосабливаются, кто как может, к враждебным внешним условиям. С развитием общества и цивилизации люди стали создавать искусственную окружающую среду, приспособленную к их потребностям и способствующую их постепенному прогрессу.
Таким образом, общественный и нравственный порядок в некотором смысле искусственны; они установлены в противовес естественному порядку, и они поддерживаются – и в принципе поддерживаемы – лишь путем борьбы с природой и подавления природных инстинктов и примитивных страстей. Неоднократно говорилось, что Природа нравственно индифферентна. Нравственность – это концепция общественного, а не природного бытия. Образ действия, преследуемый членом цивилизованного общества, был бы смерти подобным для дикаря; в свою очередь, образ действия дикаря был бы смерти подобен для цивилизованного общества. Дикарь, подобно любому дикому животному, беспрестанно ведет войну за выживание. Цивилизованный человек соединяет все свои силы и энергию с силами своих соратников в стремлении ограничить и исключить эту войну.
Следовательно, общественный порядок есть порядок искусственный, установленный и поддерживаемый сотрудничеством большого количества отдельных личностей на протяжении ряда поколений. Подобно тому, как сад нуждается в бдительности и усердии со стороны садовника, дабы тот был в состоянии предотвращать попытки восстановления естественного порядка, общественный порядок требует постоянной борьбы с природным окружением, равно как и с другими обществами и личностями, в тех случаях когда их интересы и потребности вступают в конфликт. Следовательно, в дополнение к инстинктам сохранения самого себя и своего вида требуется и инстинкт, или интуиция, сохранения и поддержания общественного порядка. Считаем ли мы его благоприобретенным в ходе постепенного эволюционного развития или вселенным в человека при сотворении, он лежит в основании права и правосудия, порождая в качестве нравственной привычки «то направление воли и образа поведения, которое подразумевает отказ от причинения вреда жизни и интересам других и, насколько это возможно, предотвращает такое вмешательство со стороны других»[39 - Цитата из «Основ этики» (1906) Фридриха Паульсена (см.)].
Однако самого факта осознания отдельными личностями, что благополучие и даже просто существование общества требует от каждого некоторого ограничения своей деятельности в связи с деятельностью других, недостаточно, чтобы удерживать всех и каждого в рамках, предусмотренных правом и правосудием. Более примитивные и могучие эгоистичные инстинкты на деле обычно побеждают. Поэтому частные войны были обычным делом в архаичных обществах. Конкурирующие виды деятельности отдельных личностей невозможно было привести к гармонии, и они оставались во власти каждой личности индивидуально. Но мир, порядок и безопасность жизненно необходимы цивилизации. Каждый индивид должен быть освобожден от необходимости охранять свои интересы от нападения со стороны, чтобы тем самым получить свободные время и силы для выполнения со всей своей энергией иных задач. По мере развития цивилизации это осуществляется путем замены сил индивида силами общества, чем и был положен конец частным войнам всех со всеми. Исторически право выросло из общественного решения данной проблемы.
Как мы уже видели, поддержание существования общества и его благосостояния зависит далеко не только от наличия закона. Даже в своей первичной и скромной ипостаси средства сохранения мира закон не был первым и главным. Зародыши законодательных институтов мы видим в древних религиях, потому что религия и нравственность держали человека в рамках нормы, пока закон был еще в состоянии эмбриона. Начав развиваться как одно целое, религия, нравственность и закон постепенно разошлись разными путями и превратились в три регулирующих и контролирующих учреждения, посредством которых поддерживаются право и правосудие и становится возможным существование общества. Их цель во многих смыслах едина, они работают во многих смыслах в одной и той же сфере, и у многих народов они все еще представляют собой одно целое, более или менее. Но у просвещенных народов в наше время они представляют собой три великие системы, каждая – со своей собственной целью, своей сферой деятельности и своими методами; каждая из них старается сдерживать атавистические тенденции к ведению частной войны и творению зла, и каждая играет свою роль в поддержании искусственного общественного порядка путем отстаивания права и правосудия. Религия управляет людьми в качестве регулирующего учреждения, действующего властью сверхъестественной санкции; нравственность – санкции личной совести, укрепленной общественным мнением; закон – санкции силы организованного общества. Каждое из учреждений имеет возможность применять свою санкцию систематически и эффективно для поддержания общества, и для этого ему необходима управляющая им и поддерживающая его жизнь организация. Соответственно, мы видим, что Церковь придает регулятивную и обязывающую силу религии, а государство покровительствует закону и стоит за ним, охраняя его. Но что же стоит за третьим из этих великих учреждений? Что это за организация (и где она находится), которая придает систематичность и эффективность регулирующей силе нравственности?
Она здесь, полагает Краузе, в масонском Ордене. Всемирный, почитающий всякую искреннюю веру, но не требующий от своих членов верности ни одной из них, учащий покорности государству, но не связывающий себя ни с одним из них, – он как на равных себе смотрит на религию и закон, стоя между ними на прочном основании универсальной нравственности как совокупности чувств всего человечества, защищает нравственность силой традиции и заповеди, организует ее поддержание властью могучей санкции людского осуждения. Таким образом, он считает, что масонство отважно трудится рука об руку с церковью и государством над организацией условий общественного прогресса; что все общества и организации, локальные или международные, стремящиеся соединить энергии людей в любой сфере – будь то наука, искусство, труд или коммерция, – заняты тем же самым; что все эти сферы вместе и каждая из них в отдельности подобны трем колоннам общественного порядка; что Религия, Закон и Нравственность, Мудрость, Сила и Красота способствуют усовершенствованию человека.
Но в стремлении к человеческому совершенству мы должны преодолевать жесткие рамки общественного порядка. Нравственность, как мы уже видели, является институтом человека общественного. Тем не менее, у нее есть и свои собственные возможности, превосходящие основополагающие условия общества. Существует нравственный порядок, развившийся из общественного порядка и стоящий над ним, и общественный порядок, стоящий над порядком естественным. Естественный порядок поддерживается инстинктами сохранения самого себя и своего вида. Эти инстинкты, в случае если они ничем не ограничены, не принимают во внимание существование других и за основное правило принимают борьбу за выживание. При общественном порядке люди уже обучились соотносить действия с их целями, поддерживая собственное существование без препятствования другим в том же самом. При нравственном порядке люди обучились не просто жить, давая жить другим, но и жить, помогая другим в ведении более полной и совершенной жизни. Если жизнь каждой личности полна и совершенна, и она живет, не просто не мешая другим жить такой же полной и совершенной жизнью, но и помогая им такую жизнь обрести, достигается всеобщее совершенство. Тогда человек «и ногами, и руками, и душой прям и ровен, о четырех прямых углах, сработан без изъяна» и идеально вписывается в нравственный порядок как Совершенный Камень[40 - Строка из ритуала степени Подмастерья в редакции Т. С. Уэбба. Совершенный Камень – кубический шлифованный камень, масонский символ совершенства.]. Инстинкт поддерживает естественный порядок. Закон же призван поддерживать общественный порядок. Масонство, по большей части, нашло себя в поддержании и созидании нравственного порядка. Постоянно напоминая нам о нашем природном долге по отношению к себе самим и долге перед нашей страной как воплощением общественного порядка, а в особенности о долге перед нашими ближними и пред Богом, оно способствует достижению совершенного нравственного порядка.
Краузе не верит, впрочем, в то, что закон и государство должны ограничивать сферы своей деятельности и целеполагания исключительно поддержанием общественного порядка. Они поддерживают право и правосудие с целью сохранения общества. Но они сохраняют общество именно с целью освободить энергии людей, чтобы те создавали и поддерживали нравственный порядок. И конечная цель здесь, по Краузе. – совершенствование человека. Если каким-либо своим действием, нацеленным на поддержание общественного порядка, они вредят нравственному порядку, они действуют вопреки своим конечным целям. Закон и нравственность – не одно и то же; однако цель у них одна, а различия лежат, в основном, в сферах, где они способны эффективно действовать, и в средствах этого действия, а не в самих идеях. Законодатель никогда не должен забывать о конечной цели, а посему обязан помогать, а не мешать организации и гармоническому развитию человеческой деятельности любого рода.
«Закон, – учит он нас, – есть сумма внешних условий жизни, измеренных разумом». Постольку, поскольку совершенство может быть достигнуто путем ограничения внешних действий человека, за счет чего каждый имеет возможность вести полную жизнь без препятствий со стороны других людей, закон эффективен. Более того, внешние условия жизни, измеренные разумом, косвенно являются условиями более полной и совершенной жизни нравственного порядка, поскольку люди должны быть свободны, чтобы беспрепятственно пользоваться своей энергией максимально, а затем постепенно дойти до ее использования в целях помощи другим в ведении более полной жизни. Но здесь заканчиваются возможности закона. Ему положено поддерживать общественный порядок, но нравственный порядок остается вне его рамок. Создание и поддержание нравственного порядка зависит от внутренних условий. А они – вне границ закона. Тем не менее, коль скоро закон готовит почву для созидания нравственного порядка, нравственность облегчает закону выполнение его задач. Чем тщательнее каждая личность, по своей доброй воле, измеряет свою жизнь разумом, тем скорее закон перестает быть исключительно регулятивной и ограничительной силой, обретая более возвышенную роль организованной свободы человека. В этом – одна из главных функций символов Цеха. Размышляя над нашими символами, человек рано или поздно обязательно осознает идею жизни, измеряемой разумом. Двадцатичетырехдюймовая линейка, отвес, уровень, наугольник и циркуль, чертежная доска ясно и образно донесут до него идею измерения и ограничения.
В жизни дикаря ничто не измеряется. Он может убивать столько, сколько ему потребно, по своей прихоти или теша нездоровую любовь к убийству, убивать больше, чем ему объективно необходимо, даже при наличии риска для собственного будущего. Его действия мало или никак не связаны одно с другим. Он не сеет в одно время года то, что пожнет в другое. И уж точно не сеет и не строит он ничего такого, что лишь последующие поколения смогут сжать или населить после его смерти. Его действиями управляют сиюминутные нужда или желание. И напротив, действия цивилизованного человека взаимосвязаны, соотносятся одно с другим и в большинстве своем составляют разумную и гармоничную схему деятельности. Еще более это верно в отношении образа действий, который называется нравственным. Его главной отличительной чертой является уверенность. Мы знаем сегодня, что будет завтра. Беспринципный человек может сдержать слово, а может не сдержать, выплатить долг или не выплатить, хранить или не хранить верность в семейных отношениях или политических предпочтениях. Человек же, чье поведение нравственно, уверен в себе, как и мы – в нем. Мы твердо верим в его непоколебимую верность праведному и упорядоченному образу жизни. Поэтому мы и говорим о «прямоте» в поведении, имея в виду простоту и неуклонность прямой линии; вся наша этическая система основана на подобных фигурах речи.
Неумеренность, неопределенная и неизмеримая, безнравственна; умеренность, подразумевающая приверженность определенной и признанной середине, нравственна для нас. Человек общественный, в отличие от дикаря, а еще более – человек нравственный, в отличие от того, кто лишь старается не нарушать закон, измеряет и выверяет свою жизнь, а символы Цеха служат неизменным руководством для слабых и несмысленных по тому, как перестать походить на дикарей и беспринципных людей.
Аллегория нерукотворного дома, в стены которого все мы призваны улечься живыми камнями, предлагает нам еще более вдохновляющие темы для размышлений. Мы видим здесь воплощение органической концепции общества и человеческой деятельности, которую так пламенно отстаивал Краузе. Общественный и индивидуальный прогресс, утверждал он, неразделимы. На пути прогресса человечества невозможны никакие препятствия, нельзя сделать ни шагу назад. Общественный порядок преследует цель поддержания бытия личности и народа лучше, чем естественный порядок, но этим он и ограничивается, в то время как нравственный порядок достигает цели совершенствования общества как целостной системы. Полнота жизни общества есть полнота жизни как его элементов, так и целого, а прогресс человечества есть гармонизация интересов каждого с каждым и со всеми вместе. Природа расточительна. На свет производятся мириады семян, для того лишь чтобы выросла пара растений. По мере общественного и нравственного развития человека все реже возникает необходимость жертвовать личностями. Совершенное государство, следовательно, есть такое, где благополучие каждого гражданина и всех граждан вместе суть одно и то же, где интересы государства и гражданина суть одно и то же, где чувства каждого находятся в гармонии с чувствами каждого другого. В наше время всемирной организации, когда строки Краузе звучат явно пророчески, его убеждения могут во многом утешить нас, особенно когда он пишет, что органическое не может не стать гармоническим, а ныне ошибочно и неосознанно конфликтующие между собой организации в конце концов станут работать вместе, безошибочно и осознанно, во имя общей цели.
Как пишет его достославный ученик, «человеческое общество есть лишь большая связка органических институтов, федерация отдельных организаций, служащих средством реализации фундаментальных целей человечества», и мы можем со всей определенностью надеяться на «единство там, где сейчас царит раздор»[41 - Цитаты из «Основ политики права» (1837) Карла Редера.], и более всего надеяться на работу по объединению того всемирного Братства, которое своей миссией избрало организацию нравственности и доведение ее до сведения каждого человека как реалии нашего времени.
Итак, подводя итоги, как же Краузе отвечает на три вопроса масонской философии?
1. Для какой цели существует масонство? Чего оно хочет добиться?
Краузе отвечает, что подобно всем прочим человеческим институтам оно стремится как к конечной цели к усовершенствованию человека, но его промежуточной целью является организация универсального нравственного чувства рода людского, создание санкции людского осуждения.
2. Каковы взаимоотношения масонства с другими людскими институтами, особенно с управлением и религией, государством и церковью?
Краузе отвечает, что все они так или иначе стремятся к усовершенствованию человека, и каждый из этих институтов стремится организовать человеческую деятельность в определенной сфере. Но делается это ими ввиду общей для них цели. Посему, считает он, все эти организации должны работать в сотрудничестве и гармонии между собой ради реализации великих задач, которые у них одни на всех. В этом духе он толкует хорошо известные призывы наших Заповедей, касающиеся отношений масонов к правительству и религии своей страны.
3. Каковы основополагающие принципы, управляющие масонством в достижении намеченной им цели?
Краузе отвечает: масонство имеет дело с внутренними условиями жизни, управляемой разумом. Посему его основополагающие принципы суть измерение и ограничение: измерение разумом и ограничение разумом, – и они преподаются масонством как основные средства достижения совершенства.
Таковы в кратком и сжатом изложении взаимоотношения масонства и философии права и управления в изложении того, кто оставил след в истории и того и другого. Мы можем думать что угодно о некоторых его идеях, расходиться с ним по множеству вопросов, полагать внутри себя, что перед нашим Орденом стоят другие цели, но мы не можем не испытывать воодушевления о того, сколь возвышенную цель поставил перед нами он, мы не можем не вдохновляться этим высоким устремлением, высоким предназначением, будучи представителями одного из ведущих «органических обществ», составляющих «большую связку» организаций, работающих над усовершенствованием человека.
Лекция 3
Оливер: масонство и религия
Философия Краузе, в основном, занимается взаимоотношениями масонства и философии права и управления. Философия масонства Оливера больше занимается взаимоотношениями масонства и религии. Чтобы лучше это понимать, мы должны уяснить, в первую очередь, что Краузе был профессиональным философом, а основным делом его жизни была философия права, и точно так же Оливер по профессии был священником. Как и к Престону, к Оливеру его общие философские представления пришли уже в готовом виде. Он плыл по течению философской мысли своего времени. Он не прорыл нового русла и не изменил направление течения, в отличие от Краузе. Поэтому здесь, как и при разговоре о Престоне, мы будем рассуждать об Оливере в три этапа: 1) Человек, 2) Время, 3) Масонская философия как продукт первых двух.
1. Человек.
Джордж Оливер родился в Пепплвике, графство Ноттингем, 5 ноября 1782 года. Его отец был священником государственной церкви, а его мать была дочерью сельского сквайра. Поэтому с рождения он получил преимущество в том, что воспитывался в культурной и даже утонченной атмосфере. Он получил образование в Ноттингеме и добился таких успехов, что в 21 год уже стал заместителем директора начальной школы в Кейсторе, графство Линкольншир.
Шесть лет спустя он стал директором начальной школы Короля Эдуарда в Грейт-Гримсби. В 1813 г. он принял поставление в малые чины[42 - Принятие первых чинов иерархии католической, высокой англиканской и некоторых других церквей: остиария, экзорциста, аколита и чтеца, – эти чины не являются священническими, но являются церковными. По их получении клирик может претендовать на чины субдиакона, диакона и, наконец, священника.], продолжая преподавать. В 1815 г. он выдержал экзамен перед своим епископом и заслужил годовое содержание, и тогда же он был принят в Колледж Троицы в Кембридже на так называемое «десятилетие»[43 - Формат обучения для студентов (ten-year-men), вышедших из юного возраста, который подразумевал получение степени бакалавра или доктора богословия в течение десяти лет обучения и самостоятельной научной работы без предварительного получения степени бакалавра или магистра искусств, как это требовалось от обычных студентов.]. За десять лет он должен был подготовиться к получению ученой степени. В 1836 г. он стал доктором богословия, а в период обучения его постепенно переводили с малых церковных приходов на все более крупные, пока он не стал ректором Вулверхэмптона и пребендарием соборной церкви. В 1846 г. лорд-канцлер выделил ему более соответствовавшее его положению содержание, позволившее жить свободно и даже довольно широко. Он умер в 1866 г. в возрасте 84 лет.
С 1811 г. Оливер был неутомимым исследователем древностей и плодовитым их описателем. В особенности его интересовали церковные древности, и его сочинения вскоре принесли ему славу ученого антиквара. Здесь уместно будет привести перечень его самых важных работ, особенно в связи с приводимым далее пространным списком масонских сочинений: это даст нам лучшее представление о его усидчивости и плодовитости. Я привожу здесь только самые значительные из его работ.
1. «История и древности соборной церкви в Беверли»
2. «История и древности соборной церкви в Вулверхэмптоне»
3. «История монастырской церкви в Гримсби»
4. «Древние памятники Гримсби»
5. «История гильдии Святой Троицы в Слифорде»
6. «Друидические находки близ Линкольна»
7. «Путеводитель по храму друидов в Ноттингеме»
8. «Находки из области быта древних британцев между Линкольном и Слифордом»
К этому следует добавить множество статей и заметок по археологии, опубликованные в 1811–1866 гг. При этом нужно помнить, что их автор все то время, пока писал книги и статьи, был преподавателем, а в свободное время готовился принимать чины, потом получал ученую степень, потом исполнял обязанности ректора большого прихода, мирового судьи, наместника епископа Линкольна и распорядителя церковного фонда своей епархии. Это довольно немало для одного человека. Но сюда следует добавить еще и его масонскую карьеру и литературную деятельность, принесшую чуть ли не больше плодов.
Оливер принял масонское посвящение в девятнадцать лет. Это утверждение, шокирующее для уха современного масона, требует пояснения. В те времена действовало масонское правило, гласившее, что «волчонок», то есть сын масона, мог претендовать на посвящение по особому разрешению до достижения совершеннолетия. Права и обязанности волчонка так никогда и не были досконально прописаны в законодательстве. Известно только, что он имел право на прием в обход очередности кандидатов. В Англии и Франции его могли принять в Братство по достижении восемнадцати лет. Конституции хранят на этот счет молчание, но общепринятым был обычай испрашивать для такого посвящения особого разрешения (диспенсации). Трудно сказать, насколько этот обычай был популярен в Америке, но есть свидетельства следования ему в XVIII веке, например, в случае Джорджа Вашингтона, которого приняли в двадцать лет. В любом случае, Оливер стал масоном таким путем в девятнадцать, и принял его в Братство сам его отец в ложе «Св. Петр» в Петерборо в 1801 г.
Отец Оливера был ревностным и образованным масоном, ритуалистом буквалистской школы, то есть представителем тех кругов, которые считают дословное и безукоризненное знание ритуала unum necessarium (единственно необходимым) в масонстве. Соответственно, Оливер получил с этой стороны наилучшую из возможных подготовку, что необходимо, как считаю лично я, не только просто для масонской работы, но и особенно – для изучения масонства, и по причине отличных знаний в области масонского ритуала и активности в работе он довольно успешно и быстро продвигался по цеховой лестнице.
В 1809 г. Оливер учредил ложу в Гримсби, где работал директором начальной школы, и вскоре, в первую очередь, его усилиями, ложа стала большой и процветающей. Он пробыл ее Мастером четырнадцать лет. Потом он побывал Провинциальным великим Стюардом (1813), Великим Капелланом (1816) и Заместителем великого мастера Линкольншира (1832), и в этой последней должности проработал восемь лет. Нужно помнить, что в Англии пост Провинциального великого мастера отводится представителям дворянства. Также заслуживает внимания тот факт, что Великая ложа Массачусетса наградила его почетным титулом своего Бывшего заместителя великого мастера.
Список масонских сочинений Оливера невероятно длинен. Он был, наверное, самым плодовитым из масонских авторов и оказал наибольшее влияние на своих современников и потомков. Начал он с публикации ряда масонских проповедей, но потом, как можно предположить, в качестве своего рода восстания против традиции механистической ритуалистики, в которой был воспитан, он обратил внимание на историю и, следовательно, философию Цеха.
Его первая работа широко известна – «Древности вольного каменщичества, со включением иллюстраций пяти обширных периодов каменщичества от сотворения мира до освящения Храма Царя Соломона». Она была опубликована в 1823 г.
Далее последовали:
2. «Звезда на Востоке» – его первое философское сочинение, призванное продемонстрировать связь масонства и религии.
3. «Знаки и символы» – изложение истории и смысла всех масонских символов, известных в его время.
4. «История инициации» – двенадцать лекций о древних Мистериях, где Оливер пытался отследить общие корни масонской инициации и древних посвятительных систем; в отношении этой работы нужно сказать, что последние антропологические и социологические исследования в области первобытных тайных обществ показали, что он гораздо больше приблизился к истине, чем принято было считать ранее.
5. «Теократическая философия масонства» – дальнейшее развитие его идей о взаимоотношениях масонства и религии.
6. «История вольного каменщичества с 1829 по 1840 годы» – запланированная как приложение к «Иллюстрациям масонства» Престона, которые он редактировал в 1829 г.
7. «Изъяснение исторических ландмарок и прочих свидетельств масонства» – его величайший труд, монумент его обширнейшим познаниям и усердным исследованиям.
8. «Откровения Наугольника» – немного масонской художественной литературы.
9. «Золотые отрывки из ранних масонских авторов» – объемная хрестоматия в пяти томах.
10. «Символ Славы» – его лучшее рассуждение о цели и задачах масонства.
11. «Зерцало Иоаннова Масона» – где он рассуждает о причинах посвящения лож двоим Святым Иоаннам.
12. «Происхождение и регалии степени Царской Арки».
13. «Словарь символического масонства» – первый в длинном ряду подобных словарей.
14. «Учреждения масонской юстиции».
Еще он опубликовал «Книгу ложи» – справочник по ритуалу, сродни «руководствам», так широко распространенным в наше время. Также он был постоянным автором английских и даже американских масонских журналов. Вероятно, никто из писателей-любителей не может похвастаться такой библиографией, особенно принимая во внимание, сколько из перечисленных выше оказались в ряду подобных книгами поистине выдающимися.
