скачать книгу бесплатно
– Или бежит за тобой к той отмели, где растут две ивы и где летом ты купалась и брызгала водой в него и в меня.
Нечего бояться, пока спит Буски, пока горит лампадка, пока шепчешь те несколько молитв, что первыми пришли в голову. Пока рядом отец или Торлейв.
Однако ни отца, ни Торлейва не было, а закончить молитву Вильгельмина не успела, потому что Буски, прислушавшись во сне, внезапно приподнял ухо, затем разом сел и глухо заворчал.
– Что, Буски, что ты?
Вильгельмина соскочила с кровати и босиком по холодному полу – полосатые дорожки, которыми он был застелен, не спасали от сквозняков – подбежала к окну.
Наружный ставень плотно заперт, через него ничего не разглядеть. Буски бегал по комнате, нюхал прохладный воздух, которым тянуло из щелей. Шерсть на его загривке встала дыбом. Сквозь рев и вой ветра Вильгельмина услышала, как в конюшне, примыкавшей к южной стене дома, ржет и бьет копытами Рыжая.
– Это волки? – спросила она Буски. Вместо ответа он поскреб лапой дверь, точно просил: «Выпусти меня и увидишь, как они дадут дёру».
Вильгельмина припомнила, что накануне тщательно заперла конюшню и хлев, заложила брус и замкнула скобы на тяжелый замок – связку ключей отец вручил ей еще три года назад, когда ей исполнилось четырнадцать. Она порадовалась, что сделала сама всё как надо, не стала полагаться на старого Кальва.
И все же ей было не по себе. Дней десять назад Оддню ходила в лавку за солью и вернулась из поселка сама не своя. Она не хотела признаваться, что же ее так огорчило, а на расспросы Вильгельмины отвечала:
– Не спрашивай меня, девочка! Отец твой отругал бы меня, вздумай я говорить с тобой об этом!
Любопытство Вильгельмины только еще сильнее разыгралось.
Оддню так больше ничего и не сказала, но через три дня Фрида пришла к ней с пряжей. Конечно, Вильгельмина никогда сама не стала бы подслушивать разговоры служанок. Еще чего! Но когда, проходя мимо ткацкой, она слегка замедлила шаг, до нее донесся жаркий шепот Фриды:
– Нашли в лесу, в овраге за Свалами. Правая-то рука осталась целой – знать, без оборотня тут не обошлось!..
Вильгельмина вздрогнула и поспешила прочь.
В тот же день Торлейв помогал Кальву рубить дрова. Он был сосредоточен и мрачен. Вильгельмина носила поленья в дровяной сарай. Торлейв, когда она приблизилась к нему, внезапно опустил колун и сказал:
– Знаешь, с наступлением ночи не ходи на двор.
– Почему? – удивилась она.
Он нахмурил брови.
– Говорят, в округе появились волки.
Вильгельмину смешило, когда Торлейв хмурился. Его удлиненное лицо становилось таким серьезным, между бровей пролегала глубокая складка. Заметив, что она смеется, он нахмурился еще сильнее, но улыбка уже дрогнула в углах его большого рта.
«А я посмеялась над ним, – вспоминала теперь Вильгельмина. – Сказала ему: с каких это пор Хрольф Пешеход, великий воин и викинг, боится каких-то серых?»
Меж тем Рыжая успокоилась. Буски также бросил скрести дверь, и его рычанье стихло.
«Им не пройти ни к овцам, ни к коровам, – думала Вильгельмина. – Скорее всего, они и сами поняли это и ушли. Отец велел бы мне спать, а сам взял бы самострел и пошел на двор поглядеть, что там. И почему отца нет так долго? Он обещал вернуться ко дню святого Климента[25 - Святой Климент Папа Римский празднуется 23 ноября.] или хотя бы к началу поста на Йоль. Пост уж неделю как начался, а его все нет и нет. Но все равно глупое дело – бояться. Бабушка много раз говорила: страх призывает страх, никогда не бойся!.. Завтра пойду к Торлейву и всё ему расскажу», – решила Вильгельмина.
Она снова забралась в теплую нору из одеял. Представила, как Торлейв станет ее поддразнивать и шутить над ее страхами. И наконец уснула, улыбаясь в подушку.
Буски недолго поворчал на отголоски ненавистного запаха, потом со вздохом улегся на половик подле кровати и тоже уснул. Только одно ухо его – так, на всякий случай – еще долго стояло настороже.
2
Глава
Когда Вильгельмина проснулась, было уже светло, и Кальв гремел дровами в сенях – растапливал печи. После строительства дома в Нидаросе пять лет тому назад Стурла привез мастеров и на Еловый Остров. За лето они переделали часть старого дома, пристроили к нему новое жилье и кухню, а вместо открытых очагов сложили камин и несколько печей кирпичной кладки.
За ночь спальня выстыла. Вильгельмина посидела еще немного, закутавшись в одеяло. Лучи утреннего солнца пробивались сквозь мутные слюдяные ячейки окошка – Кальв еще на рассвете выходил открыть ставни. Светлые пятна лежали на полосатом половике, на черном косматом боку Буски. Пес почуял, что хозяйка не спит, и вскочил, виляя вправо-влево султаном косматого хвоста.
Вильгельмина потянулась, щурясь на солнце. Косички за ночь расплелись, пушистые светлые пряди рассыпались по плечам. Солнце золотило волосы, ресницы и брови Вильгельмины. Теплый луч коснулся ее тонкой переносицы и веснушчатой щеки.
– Пора вставать, девочка! – Кальв постучал в дверь. – Солнце уж высоко.
– Доброе утро, Кальв! – отозвалась Вильгельмина, спустив с кровати маленькие узкие ступни. Не будь в комнате так холодно, можно было бы еще полежать. Не так много дел ждало зимой хозяйку хутора, на котором она жила с двумя старыми слугами, собакой, кошкой, лошадью, двумя коровами и пятью овцами. Кальв уже наверняка задал корму скотине, а Оддню подоила коров и приготовила завтрак – молоко, лепешки и сыр: на Еловом Острове на Йоль строго не постились, и белая еда[26 - Белая еда – так называли молочную пищу.] была всегда в ходу.
Ежась от холода, Вильгельмина поплескалась в небольшом деревянном корытце, что стояло на поставце вместе с кувшином воды, поближе к боку печки. Камни пока не прогрелись, но печь на ощупь была теплая, точно живая.
Вильгельмина наскоро растерлась полотенцем и стала одеваться. Сначала – полосатые, связанные Оддню чулки: одна полоска темно-коричневая, как корочка коврижки, другая бежевая, как овсяная похлебка, третья красная, как вишня. Нижнюю льняную сорочку Вильгельмина шила сама и сама вышивала по вороту, подолу и рукавам светло-голубыми подснежниками. После двух стирок нитки выцвели, и подснежники на ткани стали едва видны. Мышиного цвета шерстяная юбка от тонкой Вильгельмининой талии расходилась вниз к просторному подолу, по краю которого они с Оддню по очереди вышивали простой стебелек. Там, где прошлась игла v Оддню, стебелек тянулся ровно, а у Вильгельмины шов, как она ни старалась, уходил вкось.
Она сунула ноги в башмаки на деревянной подошве и, накинув на плечи теплую узорчатую кофту, прошла на кухню.
Кальв уже гремел там дровами, напевая себе под нос:
Сегодня мы пируем,
Пьем брагу и сладкий мед.
А завтра с попутным ветром
Корабль помчится вперед[27 - Кальв напевает норвежскую народную балладу «Юн Ремарссон» (русский перевод Г. Воронковой).].
Печка гудела, дышала жаром. На столе Вильгельмину ждал завтрак: теплые лепешки, сыр, молоко и мед.
Прежде жители хутора, как все, пользовались обычной поварней во дворе, но мастера пристроили к дому просторную кухню с тремя выходами – одна из дверей вела на двор, другая в горницу, третья в баню, которую Кальв топил каждую субботу, а при надобности и чаще. Печь занимала чуть не половину кухни. Печники заверяли Стурлу, что в свое время клали печи в епископском дворце в Нидаросе и в усадьбе господина Ботольва, сына Эйнара Кобылья Нога, – барона и королевского дружинника. Правда то была или нет, неведомо, но печь тянула крепко, тепло держала долго, обогревала не только кухню, но и соседние с ней горницы. Да и те каши, пироги и лепешки, что пекла и варила на ее огне Оддню, выходили на славу.
На полках по стенам расставлены были глиняные, деревянные, медные тарелки, миски и плошки, блюда, чашки, стаканы и горшки – вся рабочая утварь. Здесь же во множестве стояли лари, бочонки, кувшины, мешки с самыми разными припасами. С потолка свисали пучки кореньев и пахучих трав, из которых Оддню составляла разные приправы или добавляла в пиво и вино.
Оддню оставила для Вильгельмины лепешки в расписной глиняной миске на столе и налила молоко в тот серебряный стаканчик, что некогда подарила Вильгельмине ее крестная, баронесса из Бергена. Стакан покрывала тонкая гравировка: бегущие олени, летящие птицы, стебли цветов. По краю его проходила ребристая полоска, Вильгельмина привычно провела по ней пальцем.
Остальная парадная посуда – несколько фарфоровых блюд, серебряная ваза и два синих веницейских кувшина, которыми так гордился Стурла, – занимала почетное место в гостевой горнице.
Пока Вильгельмина завтракала, Кальв складывал дрова и бубнил себе под нос свою лихую песенку.
– Скажи, Кальв, ты ничего не слыхал ночью?
– Нет, милая, ничего.
Кальв был высокий крепкий старик, в молодости он и сам ходил на стругах в Исландию, на Фарерские и Оркадские острова[28 - Архипелаг в северной части Шотландии, современное название – Оркнейские острова.] и сражался с пиратами у Согнефьорда, а теперь любил о той своей жизни порассказать. Вернувшись домой, он женился на Оддню – не самой умной, зато самой высокой и статной девушке в округе. Денег на свое хозяйство они не имели и долгое время арендовали дальний хутор у деда Вильгельмины – Сёльви, сына Орма Бычья Шея. Кальву не везло: в амбаре сгорел урожай зерна, в тот же год коровы, которых он купил в рассрочку, умерли от поветрия одна за другой. Не везло и самому Сёльви, дальний хутор пришлось продать. Оддню и Кальв остались работать в усадьбе своего хозяина, а потом стали служить его сыну Стурле. После смерти жены Стурла распустил всех слуг и батраков и оставил лишь Кальва и Оддню, чтобы те вели хозяйство и присматривали за Вильгельминой в его отсутствие.
– А что слыхать было ночью-то?
– Рыжая беспокоилась в конюшне, и Буски ворчал. Думаю, приходил волк.
– Я и то смотрю – кобыла вся в мыле.
– После завтрака надену лыжи и обегу изгородь, – сказала Вильгельмина. – Надо посмотреть, нет ли где пролома.
– Дельно, – одобрил Кальв. Его лицо, покрытое множеством мелких, точно усыпанных крупой морщин, разъехалось в радостной улыбке. – Я всегда говорил молодому хозяину Стурле: девочка-то наша будет доброй хозяйкой. Всякому честь станет – такая женушка. Пора, пора подыскать тебе подходящего мужа. Это теперь принято сидеть в девках аж до двадцати годов, а в наше-то время и моложе тебя невест брали. Пусть бы наш местер[29 - Местер – хозяин.] расстарался да нашел бы там у себя в Нидаросе сына лендрмана али барона какого. Приданое-то за тобой он немалое даст, это уж точно. Наш молодой хозяин для своей доченьки ничего не пожалеет!..
Вильгельмина фыркнула. С тех пор как ей минуло два года, Кальва было хлебом не корми – дай только порассуждать, что-де во всей округе едва ли найдется парень, достойный такой невесты, как его обожаемая принцесса, дочка местера Стурлы. Не иначе, придется искать ей жениха «в дальних франкских иль аглицких землях», потому как у нас-то настоящие парни давно повывелись.
Вильгельмина мазала мед на свежие лепешки и не думала ни о каком женихе.
«Сейчас обойду усадьбу, – говорила она себе. – Потом помогу Оддню готовить обед. После обеда возьму Буски и побегу к „Красному Лосю“. И надо сказать Оддню, чтобы не ждала меня к ужину: может, останусь ночевать у Агнед. Мы будем весь вечер говорить с Торлейвом, я расскажу ему, как напугалась ночью. Он скажет: я же говорил тебе, а ты смеялся надо мной, Рагнар Кожаные Штаны. Да ты настоящий заяц! Рагнар Кожаные Штаны не должен ничего бояться! А я отвечу: посмотри на себя, Хрольф Пешеход![30 - Торлейв и Вильгельмина называют друг друга именами знаменитых викингов, героев саг.] Ты назвал трусом меня, Рагнара Кожаные Штаны, и теперь должен держать ответ: я вызываю тебя на битву. А он: что ж, так тому и быть, но да вспомянем обычай наших славных предков – поссорившись на пиру, битву откладывать до утра! А потом Агнед принесет нам горячего сбитня и пирогов. А утром мы подеремся, и я выиграю, как всегда».
Закончив завтрак, она надела отцову теплую куртку – темно-коричневую, лохматого сукна. Красивая куртка, прошитая по швам синей тесьмою, и из такой же тесьмы застежки, а пуговицы выточены из оленьего рога. Прежде отец всегда ходил в ней по усадьбе, но в последние годы она стала ему тесна, Вильгельмине же была велика что в длину, что в ширину. Зато, надевая ее, она будто становилась ближе к отцу.
Она подпоясалась красным кушаком и заткнула за него красные рукавички. Ее шерстяная лапландская шапочка, привезенная когда-то Стурлой с севера, также была красной и напоминала колпачок озорника ниссе – с красной кисточкой и клапанами, прикрывающими уши. Вильгельмина обула свои маленькие лохматые остроносые пьексы[31 - Пьексы – финские лыжные ботинки с загнутыми кверху острыми носами.], взяла сумку с инструментами, пучок дранки и, толкнув тяжелую дверь, вышла на двор.
Воздух был свеж и чист. Солнце сияло, заливая снег слепящим светом; точно бело-золотой сверкающей глазурью покрыты были двор, и выгон, и скаты крыш. В кустах рябины перекликались воробьи и синицы. Надо будет насыпать им зерен и крошек: в такую погоду тяжело добывать корм. В усадьбе Стурлы к Йолю всегда вывешивали для птиц сноп ржи или даже пшеницы. Но до Йоля еще три недели, а воробьи хотят есть уже сегодня.
Маленькие лыжи Вильгельмины застоялись под навесом. «Как приятно будет им сейчас скользить по нетронутому снегу, прокладывая вдоль забора две светлые борозды», – думала Вильгельмина, завязывая ремни.
Она побежала вперед, оглядывая изгородь на ходу. Снег поскрипывал, сумка с инструментами хлопала по бедру. Усадьба занимала почти весь остров – кроме обширного выгона, где летом пасся хуторской скот.
Вильгельмина миновала старую поварню и дровяной сарай, пробежала за амбаром и стабуром – большим, в два жилья. Внизу стабура помещалась обычная кладовая, но деревянная лестница, которую за ночь совсем завалило снегом, вела на галерею с резными перилами. Через галерею можно было попасть в верхнее жилье. Там в огромных сундуках хранились пуховые перины, одеяла, подушки, нарядные сарафаны и платья ее прабабки по отцу, Асты, и бабки – Ракели, дочери Вильхьяльма, в честь которого Вильгельмина получила свое имя. Было там и подвенечное платье Кольфинны – рыжевато-бурое, как осенняя листва, вышитое золотой нитью по подолу. В особом ларце, заботливо обернутая тканью, хранилась венчальная корона. Оддню раз показала ее Вильгельмине. Корона была бронзовая, украшенная янтарем и цветными бусинами. Позолота, покрывавшая ее зубцы и обруч, давно осыпалась. И все же Оддню благоговейно разворачивала таинственный покров, слой за слоем, а Вильгельмина ждала с замиранием сердца. Корона оказалась слишком большой и тяжелой, чтобы Вильгельмина могла представить ее на своей голове. Такая впору была бы высокой статной невесте, а Вильгельмина знала, что никогда такой не станет.
Верхним жильем стабура в усадьбе пользовались как летней спальней – там стояла большая просторная кровать. Покуда Стурла не перестроил старый дом, Вильгельмина и Оддню летними ночами всегда спали в стабуре: не так душно. А в прежние времена в стабуре стелили постель молодоженам после свадьбы; возможно, когда-нибудь постелят и ей – если, конечно, найдется для принцессы подходящий принц, из дальних ли краев или из ближних, «сын лендрмана али барона какого».
Изгородь повсюду была цела, только справа от северных ворот, что вели к выгону, прутья плетня разошлись. Едва ли кто крупнее зайца проскользнул бы в эту дыру, но порядок есть порядок. Вильгельмина высыпала на снег дранки и взяла киянку – большой деревянный молоток, с которым она ловко умела управляться. Надо было вбить несколько дранок в плетение изгороди. Закончив работу, она поднялась с колен и отряхнула юбку от снега, но тут Буски ощетинился и заворчал.
Зимнее солнце слепило глаза, Вильгельмина прикрыла их ладонью. Через выгон к усадьбе приближались двое лыжников. Надежда, зародившаяся было в сердце Вильгельмины, быстро погасла – стало ясно, что ни один из пришельцев не отец и не Торлейв.
Поначалу она не ощутила никакой тревоги. Летом путники редко заглядывали на Еловый Остров: к нему можно было только подплыть на паромной ладье, на которой отец перевозил скот, или на лодке; но зимой усадьбу навещали охотники, бродячие торговцы, странствующие музыканты, монахи-проповедники, паломники. Многие сворачивали с Дороги Конунгов, чтобы попросить воды, еды, а иногда и ночлега. Наведывались и соседи – жители ближних усадеб.
Вильгельмина ждала, глядя поверх ворот. Лыжники приближались, и один из них, тот, что шел впереди, даже помахал ей рукой. Коренастый и крепкий, он прочно стоял на лыжах. Короткий подбитый зайцем кафтан зеленого бархата поперек плотного торса перехвачен был широким охотничьим поясом с крюками для подвешивания добычи и всякой всячины. У левого бедра – меч в красных сафьяновых ножнах, на правом – широкий финский нож в футляре с серебряными бляшками. Крест-накрест пересекали фигуру охотника два ремня – один от старого ягдташа, другой от кожаного чехла, висевшего за спиной. Какая-нибудь другая девица, возможно, и не догадалась бы, что это за чехол, но Вильгельмина сразу узнала очертания самострела. В свое время Стурла научил ее метко бить в цель. Сколько мишеней они вместе расколотили в щепки тяжелыми болтами – не счесть.
Второй путник ростом был много выше первого, но на лыжах стоял неважно и передвигался не слишком быстро. Голову его обтягивала круглая завязанная под подбородком шапочка. Длинный, ниже колен, стакр[32 - Стакр – длинный кафтан.] был темно-бур, плечи покрывал черный плащ, обшитый истрепавшимся лиловым шелком, а у правого плеча поблескивал серебряный аграф[33 - Аграф – брошь.] в виде клубка переплетенных змей. Капюшон черного куколя[34 - Куколь – капюшон вместе с накидкой, надеваемый отдельно от другой одежды, очень распространенный головной убор в Средние века.] был откинут, шлык его свисал до самого пояса.
Его узкое худое лицо хранило мрачное выражение и казалось еще у?же из-за куцей, торчавшей вперед бороденки. Впалую щеку от уха до рта пересекал ровный розоватый шрам, как от удара мечом. Странный человек этот сжимал в руке длинный посох, на который опирался при ходьбе, и, когда путники приблизились, Вильгельмина поняла, что причина неловкой его походки – хромота.
У первого никаких шрамов не было. Его круглый подбородок был выбрит, как и голова, и весь он лоснился, точно морж, и широко улыбался. Оба они Вильгельмине не понравились, особенно маленький.
– День добрый, крошка! – приветствовал он ее. – Ну и погодка была вчера ночью! В лесу замело тропы, засыпало все следы. Верно ли, что это Еловый Остров, усадьба Стурлы Купца, сына Сёльви?
– Верно, – сердито отвечала Вильгельмина. – Это его усадьба. Но я не крошка.
– Что ж, любезная девица, не стану называть тебя крошкой, – рассмеялся охотник. – Я вот Стюрмир Грош, сын Борда, трёнд[35 - Трёнд – прозвище жителей Южного и Северного Трёнделага.] с мыса Хравна. А это Филиппус Финн, сын Ореккьи. А тебя как звать?
– Мина, – ответила Вильгельмина: этим именем звали ее отец и Торлейв. Ей вовсе не хотелось открывать незнакомцам, кто она и как ее зовут.
– А что, хозяина-то твоего нету дома?
– Какого хозяина?
– Да ты, видать, совсем дурочка, – покачал головой Стюрмир Грош. – У тебя что, много хозяев? Я про того, которому ты служишь! Про старого моего друга и родича Стурлу Купца, сына Сёльви. Ведь это его усадьба, я так понимаю?
– Так.
– Ну вот, я и говорю. Его ведь нынче-то дома нету?
– Нету, – согласилась Вильгельмина, внимательно глядя в маленькие ржавые глазки Стюрмира.
– А где ж он?
– В Нидаросе. По делам уехал.
– Да уж, видать, дела его плохи, коли у него такие малые девчонки, как ты, занимаются починкой заборов. Кто ж послал тебя? Хозяйская дочка? Не обижает она тебя?
– Не обижает, – не моргнув глазом отвечала Вильгельмина и даже не слишком при этом соврала.
– Ладно, – вздохнул Стюрмир. – Раз твоего хозяина дома нет, так уж ты впусти нас. Нам тут надо кое-что посмотреть. Мы бы, вон, у амбара походили, ничего бы не тронули да и ушли себе.
Сердце Вильгельмины дрогнуло каким-то недобрым подозреньем.
– Посмотреть? – удивилась она. – Что посмотреть?
– Мы охотимся на волков, – внезапно произнес Филиппус Финн сиплым простуженным голосом. Вильгельмина заметила, что глаза его цветом отличаются друг от друга: левый, слегка косивший, – зеленый как трава, правый – темно-карий. – Хотели глянуть у вас на дворе, нет ли следов, – закончил он, кося на Вильгельмину своим зеленым глазом.
– Были ночью волки, – подтвердила Вильгельмина. – Но метель замела следы. Я прошла вдоль ограды, там ничего нет.
– Ты внимательно смотрела, Мина?
– Я искала, где они могли подкопать плетень, и смотрела очень внимательно.
Сиплый голос Финна пугал ее. Ей даже показалось, что она недавно его слышала, только не могла вспомнить где.
– А скажи, покуда ты ходила за амбаром да за сараями, не находила ли там чего? – спросил Стюрмир. Он глядел на Вильгельмину сощурясь, глаза его превратились в маленькие щелочки.
– Чего не находила?
– Ну, чего-нибудь, чего там прежде не было.
Вильгельмина подняла светлые брови.
– Ничего я там не находила. А что там такое могло появиться?
– Это не важно, – проговорил Стюрмир с приторной улыбкой. – Ты впусти нас, Мина. Мы глянем и сразу уйдем. Будь дома Стурла, уж он точно принял бы нас, напоил бы пивом да предложил ночлег. Мы ведь с ним родичи. Да и должен он мне кое-что.
– Не могу, – выговорила Вильгельмина, которой вдруг сделалось так нехорошо от сладкого взгляда Стюрмира, что засосало под ложечкой.
– Я тебе дам пеннинг[36 - Пеннинг – мелкая монетка.].
– Нет, – твердо помотала головой Вильгельмина. – Мне ваших денег не надобно.
